Приведу ещё один пример даже не ущемления, а унижения достоинства солдата, прошедшего через войну и жестокие испытания. Это пример чудовищной несправедливости властей в отношении отца, его боевых товарищей и, наверное, не ошибусь, если напишу – сотен тысяч таких, как они.
В 1960-е и до середины 1970-х годов официальные органы признавали отца участником ВОВ. В праздничный день 9 Мая его поздравляли Министерство обороны, военкомат, чествовали на производстве, приглашали на юбилейные торжества, награждали медалями. К примеру, сохранилось поздравление министра обороны, маршала СССР А. Гречко, в котором говорится: «Сердечно поздравляю Вас с 30-летней годовщиной победы над гитлеровской Германией и награждением юбилейной медалью».
Через несколько лет участникам ВОВ начали выдавать «Удостоверение ветерана», но не всем. Тех, кто воевал, но был в плену, ветеранами войны не признали. Воевавших солдат, одинаково рисковавших под пулями, жизнь которых в боевой обстановке одинаково была в опасности, поделили на ветеранов и тех, кому не повезло. Не пригласили для вручения удостоверения и отца…
Шли годы. Парадокс, но о нём всё это время продолжали печатать публикации местные и республиканские газеты, как об участнике партизанской борьбы во Франции в рядах Сопротивления. Но официальные государственные органы лишили его, человека действительно воевавшего, звания ветерана.
Отец сам, конечно, ничего не просил и не требовал, не был напористым, как другие, никуда не обращался, это было не в его характере. Да, видимо, и добиться справедливости было не так-то просто. Ведь даже такому известному человеку, как Л. Лопуховский, как он пишет, пришлось потратить годы на то, чтобы восстановить нескольких однополчан своего отца, комполка 120-го гап, в звании ветеранов, участников войны [23].
С. Гладкий пятьдесят лет работал над своей диссертацией об участии советских людей в европейском Сопротивлении. За эти десятилетия он собрал свыше 150 документов, 128 фотографий бойцов Сопротивления, но сумел помочь в восстановлении прав называться участниками, ветеранами войны всего пяти человекам [11].
Их возвратилось из плена, как я уже писала в предыдущей главе, 1,836 млн человек*. Это, вероятно, около трети от всех пленённых, остальные погибли, несколько сотен – не возвратились на родину [13; 28]. Если основываться на данных И. Пыхалова, которые я уже приводила выше, репрессиям подверглось менее 15% военнопленных, освобождённых после войны. Получим 275,4 тысячи репрессированных. Выходит, что остальные, успешно прошедшие спецпроверку 1,560 тысяч солдат, были честны перед Родиной и верны воинской присяге.
Это они сдерживали первые натиски фашистов в самый тяжёлый период, в 1941-м, не позволив врагу, как он планировал, победным маршем дойти до Москвы. Это они, оказавшись отрезанными от своих соединений, без всякой поддержки, без продовольствия, медикаментов и боеприпасов, теряя боевых товарищей, в безнадёжных ситуациях сражались до последнего патрона и, рискуя жизнью, пытались вырваться из окружения. Повторю ещё раз слова военного историка А. Исаева, которые я привела в третьей главе. Это они «совершили бессмертный подвиг», встав на пути моторизованных соединений врага, «выстояли несколько раундов… и продержались на ногах до гонга…» [16]. Они оказались во вражеском плену не по собственному желанию и не по своей вине, а только стали живой расплатой за ошибки и просчёты других. Они выполнили свой солдатский долг и, пройдя через муки рабства, унижения, издевательства, голод, пытки и ужасные лишения, в стране, которой они отдали молодые годы, здоровье, жизнь, – стали непризнанными.
Солдаты войны! Как мне больно за вас, ушедших непризнанными! Больно так, что слова бледнеют в напрасной попытке выразить всё вместо вас, за вас – тех, кто ничего уже не скажет и не объяснит!..
До сего времени в День Победы ещё звучат с высоких трибун такие нужные, но, к сожалению, запоздалые слова: «Никто не забыт и ничто не забыто», как и многие другие подобные заверения, превратившиеся в нашей стране в пустой звук.
Не получилось воздать всем достойным – и живым, и мёртвым – каждому поимённо, тем, кто внёс свою частичку, приблизившую светлый день, самый значимый из всех и для всех – Святой День Победы! Не получилось – каждому поимённо. Не получилось: никто не забыт и ничто не забыто. Всё это осталось лишь на словах, и оттого, что кто-то сотрясал и сотрясает воздух, произнося эту фразу, ничего изменить уже нельзя. Поздно…
Папа никогда не жаловался на то, что официально его перестали считать ветераном ВОВ. Однажды, помню, где-то в начале 1980-х годов, он как бы между прочим сказал: «А у меня нет удостоверения ветерана. Да оно мне, собственно, и не нужно. Неужели я позволю себе, размахивая этим удостоверением, пролезать, как некоторые, расталкивая всех – женщин, пожилых людей, чтобы купить что-либо без очереди? Нет, не позволю. Или мне нужны их продуктовые пакеты, подачки ко Дню Победы? Конечно, нет». Помню, что я была очень удивлена и сказала: «Но ты же воевал, папа…»
Приблизительно за год до смерти он, вероятно, под нажимом матери, всё же обратился в военкомат. Партизанские документы из Франции – это всё, что у него сохранилось от военного прошлого. Были ещё какие-то документы, полученные во Франции, но их, скорее всего случайно, сожгла бабушка Наталья в печке.
Но тогда, в 1984 году, участники партизанского движения Сопротивления, боровшиеся с фашистами на территории других стран (к тому же капиталистических!) не признавались ветеранами войны.
Видимо, военкомат по просьбе отца посылал запросы в отношении участия его в боевых действиях в финской войне и в 1941 году ВОВ в составе 302-го гап.
Только теперь, ознакомившись с книгой Л. Лопуховского, я понимаю, почему отец в своей автобиографии написал фразу: «В связи с тем что наш полк был расформирован 23 октября 1941 года (об этом мне сообщили в военкомате), никаких документов, касающихся судьбы его личного состава, не нашлось».
Всё получилось так, как может быть только у нас. Полк попал в окружение под Вязьмой, документацию, чтобы не досталась врагу, уничтожили в штабе полка, и нигде не осталось даже копии списочного состава бывших в нём красноармейцев! Может, конечно, где-нибудь и осталось, но плохо искали, а скорее всего – не искали вовсе, отделавшись отпиской. И получилось: был полк – и не стало! Были люди – и нет! Никто не устанавливал даже их фамилии. Ни мёртвых, ни живых. И это были не просто полки обычной пехотной дивизии, а специальные отдельные артиллерийские полки, подчинённые главному командованию. Штучные полки. Если уж в таких подразделениях человек был для нашего военного командного руководства нулём, то что уж говорить об обычных пехотных боевых единицах, в которых солдаты исчезали десятками и сотнями тысяч и никто не знал и никогда не узнает об их судьбе. Это у нас означает – никто не забыт! Только родные надеялись и верили, и искали, и помнили. И ждали до последней минуты жизни…
Отец чувствовал скорую смерть, хоть ему было не так уж и много лет – всего шестьдесят шесть. Однажды, за полгода до своего ухода, он мне вдруг сказал фразу, совершенно не связанную с нашей беседой, я уже даже не помню, что это был за разговор. Он его прервал почти на полуслове, замолчал, а потом вдруг сказал: «Мне только очень жаль, что я не увижу Диму юношей…» (внуку Диме тогда было восемь лет). Конечно, я начала его убеждать: «Как это не увидишь, осталось всего лишь каких-то семь лет». Он многое предчувствовал…
Приблизительно в этот же период отец сказал мне фразу, которую я поняла только после его смерти, прочитав его архив: «Не так было бы обидно, если бы я в плену, как некоторые, хоть где-нибудь, как-нибудь облегчил свою участь. Но даже мысль о сотрудничестве с убийцами была противна…» Не придав значение первой части этой фразы, я воскликнула: «Но ты же не мог изменить самому себе, папа!» И он не стал ничего объяснять, ответил кратко: «Конечно, не мог».
Он не допускал мысли о возможности предательства. А этой фразой хотел выразить своё неприятие свершённой по чьей-то воле несправедливости в отношении себя и своих боевых товарищей, оказавшихся заложниками страшной трагедии 1941 года и честно выполнивших свой долг. Отцовскую боль и обиду и его горькую фразу, сказанную за несколько месяцев до смерти, я поняла лишь только после его ухода, перечитывая оставшийся небольшой архив и вдумываясь в смысл оставленных им слов.
Вспоминая рассказы отца о его военном прошлом: о финской войне, о 1941 годе, страшном начале войны, тяжелейшей контузии, попытках вырваться из окружения, добраться до своих, о мучениях в плену и полной опасностей партизанской борьбе во Франции, меня охватывает чувство горечи. Наше государство, точнее его уродливая бюрократическая машина, отказала отцу и людям с подобными судьбами в справедливом признании их воинских заслуг. Это ли не пример чудовищного, преступного, безразличного, безнравственного отношения государственных чиновников к нашему многострадальному и безгранично терпеливому народу! И сколько же их можно привести, подобных примеров!
Только после смерти отца я поняла, что он хотел этого признания, хотел не ради каких-то материальных благ, к которым никогда в своей жизни не рвался, а ради Справедливости. И ещё, чувствуя скорый уход, может быть, хотел этого больше ради нас, его дочери и внука!
В это же время, в марте, отец отправил письмо редактору газеты «Красная Звезда», той самой, которая впервые напечатала очерк о его партизанском прошлом во Франции. В папином архиве сохранилась копия этого обращения. В нём он кратко описал свою военную биографию, выдержки из которой я цитировала во всех главах, начиная с участия отца в финской войне. Письмо в черновом, рукописном варианте на двух страницах содержит многочисленные исправления и помарки (видимо, отец его переделывал). Хочу привести здесь окончание этого письма. В своей обычной, сдержанной манере отец писал: «Кроме того, что в архивах не находились документы полка, в котором я воевал, мне в военкомате объяснили, что бывшие военнослужащие Красной Армии, которые, бежав из плена, продолжали вести борьбу с фашистами на территории других стран, не должны рассматриваться как участники и ветераны войны.
Я считаю, что для того, чтобы бежать из плена, воевать в составе партизанского отряда во Франции, стране незнакомой, без знания языка, не сдаться врагу – требуется, наверное, не меньше мужества и преданности Родине, чем воевать в рядах действующей армии. Почему это не должно учитываться, неужели я не заслужил благодарности Родины?»
На это письмо – единственное за многие годы отцу ответили формальной отпиской, которую он не посчитал нужным даже сохранить. Ему оставалось жить менее полугода…
Через шесть лет после его смерти участники партизанского движения, воевавшие на территории стран Западной Европы, получили право на звание ветеранов ВОВ. Но отцу это было уже не нужно…
Всю жизнь в моей памяти живут воспоминания отца о войне. Пообещав папе написать о нём книгу, я ещё в школьные годы начала записывать то, что меня наиболее впечатлило в его рассказах. В шестнадцатилетнем возрасте я впервые показала фрагмент своей литературной попытки отцу. Он, прочитав, одобрил мои намерения и благодаря этому рассказывал мне иногда о своём военном прошлом. Более охотно – о партизанской борьбе во Франции, меньше – о начальном периоде войны.
Старые записи полувековой давности, написанные ещё при жизни папы, к сожалению, утеряны. И хотя их было не много – всего-то школьная тетрадка, но для меня, особенно теперь, это потеря огромной ценности: ведь пометки в них были сделаны папиной рукой.
Через четверть века после смерти отца, решившись всё же записать свои воспоминания, я испытывала огромное сожаление. Как жаль, что я не изложила раньше всё, что описала только спустя десятилетия. Ведь я могла делать это после каждого папиного рассказа, расспрашивая детали и дополняя написанное интересными подробностями. А к тому немногому, что всё же было записано, отнеслась не настолько бережно, как оно того заслуживало. Думала, отец будет жить долго, и я ещё успею много раз поговорить, узнать, уточнить, записать. А отец был настолько тактичным человеком, что никогда не навязывал мне свои рассказы, тем более не предлагал что-то записывать. Поэтому все планы расспросить, записать, сохранить на бумаге остались неосуществлёнными – умер папа неожиданно. Только после его внезапной смерти я поняла своё ужасное заблуждение: жизнь человеческая словно хрупкая свеча, которую в любой момент кто-то невидимый может задуть.
Написание воспоминаний об отце оттянулось на многие годы. Сначала учёба, работа, семья, быт, воспитание сына заполняли всю мою жизнь, отнимали свободное время. Потом, в 1990-е годы, начались тяжёлые, смутные времена, пришлось сменить работу, потребовалось много сил и времени на борьбу за выживание. Потом тяжёлая болезнь мужа, переезд из Ухты в Петербург. Моя жизнь все эти годы имела вид постоянного преодоления каких-либо трудностей; как только одолевались одни препятствия, тут же появлялись новые…
Я очень сожалею, что хотя бы изредка не бралась за перо. Потому что время безжалостно стирает из памяти эпизоды и подробности. И, говоря откровенно, если бы не оставшийся после отца архив, я вряд ли вообще решилась бы только по памяти записать свои полузабытые, смутные воспоминания, в которых ярче всего сохранились эпизоды, произведшие на меня самые сильные впечатления. В точности воспроизведения именно таких фрагментов я уверена, чего не могу утверждать о деталях, касающихся прежде всего военной специфики и терминологии, а также указания точной привязки места событий (например, южнее или севернее какого-либо пункта).
Я стремилась писать правду, без преувеличений, крайне редко допуская какие-то собственные домыслы. И только лишь с целью дополнения картины происходящего общей ситуацией, особенно в описании первоначального этапа Великой войны, прибегала к использованию исторической литературы.
И ещё я не могла удержаться от высказывания собственных суждений, возможно, не бесспорных, но всегда искренних и честных. Основанных не только на большом объёме прочитанной исторической литературы, но логично вытекающих из рассказов моих родных, окружавших меня многие годы друзей, знакомых, лично переживших войну, защищавших Отечество и своими глазами видевших весь ужас содеянного фашистскими агрессорами на нашей земле. Собственно, это и многое другое и составляет жизненный опыт человека; поэтому всё изложенное я не смогла бы написать ни в восемнадцать, ни в двадцать, ни даже в тридцать лет, а только теперь…
То, что не сохранилось в моей памяти, удалось рассказать с помощью опубликованных трудов историков и архивных документов. Обрели очертания события 1941 года – папины рассказы теперь мысленно возникают в образе фрагментов карт со зловещими чёрными стрелками – ударами фашистских танковых и механизированных колонн, устремлённых на Москву, и с местами прорывов обороны советских армий. С вражескими танками, ползущими по пыльным дорогам нашей страны с хищническими планами…
Воспоминания о партизанской борьбе в Сопротивлении во Франции также приобрели конкретику. Очень многое прояснилось только после детального изучения карт и определения мест, где проходили боевые пути партизанского отряда «Сталинград». Читая труды историков и документацию партизанского отряда, можно получить представление о времени и месте проведённых операций и составить ориентировочно маршрут продвижения при их выполнении, а разглядывая групповые фотографии, на которых запечатлены «сталинградцы», вообразить условия жизни и детали быта.
Несколько слов скажу о так называемой советской пропаганде, которую нынче принято считать совковой, топорной и тупой. Не следует забывать, что идеологическая обработка граждан во все времена и во всех странах была, есть и будет, поскольку она является рупором правящих верхов. Иной раз весьма неуместно звучит в некоторых произведениях ирония по поводу «советской пропаганды». Именно эта пропаганда в предвоенный период и во время войны способствовала воспитанию в советском человеке столь высоких нравственных качеств, и, возможно, именно благодаря ей нашему народу удалось победить в жесточайшей и страшной схватке на уничтожение. Ушедшее поколение наших родителей явило миру Человека новой социальной формации, для которого служение Родине и Долг были не пустым звуком и ставились превыше личных интересов. Слово «Долг», возможно, не самое подходящее в нашей нынешней «рыночной» жизни, оно как бы пахнет деньгами. Но в те времена, о которых я написала, это слово содержало иное, ёмкое и высокое понятие; не зря тогда употребляли словосочетание «Долг чести». Конечно, высоконравственными патриотами были не все граждане СССР, но явно – большинство. Иначе невозможна была бы Великая Победа. Примеров тому много. Это и мои родные дяди, рвавшиеся в бой против несправедливости и павшие на полях сражений, и многочисленные друзья родителей, и отцы моих близких подруг, прошедшие войну. Одним из таковых является мой отец – человек, не сдавшийся врагу, в тяжелейшей ситуации сумевший сохранить человечность и порядочность, не смирившийся с фашистским рабством, спокойный и выдержанный, уверенный в своей правоте. Он научил меня прежде всего мыслить, а также всегда оставаться самой собой и быть верной Долгу.
В конце этой главы, завершающей мою работу, я планировала процитировать некоторые выражения наших врагов, прежде всего Гудериана, Гальдера, Типпельскирха, одержимых манией германского превосходства и величия. Хотелось привести их цитаты, в которых уже впоследствии они вынуждены были признать достоинства русских (советских) солдат и их высокие моральные качества.
Но, думаю, никакие слова Типпельскирха или Гудериана не дополнят мой рассказ и не добавят к нему ничего нового. Поэтому я просто повторю очень правдивые слова нашего соотечественника, отец которого, как и мой, тоже оказался в окружении под Вязьмой, но не попал в плен, а погиб в бою.
Военный историк Л. Лопуховский в своей книге, говоря о роли советского солдата, подчеркнул, что именно от него «в конечном итоге зависит осуществление всех замыслов и решений командиров. Этот солдат, наперекор всему, устоял перед натиском бронированных дивизий врага и сорвал его планы. Это он – пОтом и кровью компенсировал все ошибки, просчёты и недоработки своего командования» [23].
И ещё: «Советская государственная машина оказалась исключительно живучей… Поворот в сознании людей, бойцов и командиров действующей армии, произошёл тогда, когда стало понятно, что дело идёт о жизни и смерти их близких, о самом существовании страны и наций. В основе того, что в неимоверно тяжёлых условиях удалось остановить врага, а затем заставить его повернуть вспять, лежали неисчерпаемые не только материальные, но и духовные ресурсы нашей армии и народа» [23].
Добавлю, что эти духовные свойства советский солдат сохранил и нёс, оказавшись вдали от Родины. Борьба советских людей, вырвавшихся из ненавистного рабства и вставших в ряды борцов Сопротивления против фашизма, являлась примером стойкости и бесстрашия. Они шли в бой под девизом, определённым самими участниками незаслуженно забытых ныне событий:
«За Францию,
за нашу Родину,
за свободу и благополучие Человечества» [11].
* Цифры приведены с учётом так называемых внутренних перемещённых лиц. Некоторые исследователи включают их в число репатриантов, хотя фактически они таковыми не являлись, так как не были за границей, а перемещены в пределах СССР.
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/08/16/1064