Худой юноша сидел на чердаке, который снимал, и глядел на четыре сольдо, разложенные перед ним на полу. Передвигал их холодными пальцами, как будто от этого они могли приумножиться или превратиться в золотые. Да, этих грошей не хватит и на кусок хлеба, не говоря уж о пресловутой бараньей похлебке с чесноком, которой его вчера и так в долг накормила хозяйка дома. «В последний раз, слышишь? – и презрительно добавила, - студент!» Что же еще продать, или милостыню пойти на улицу просить? По воскресеньям он шел на ярмарку с куклами, которые мастерил сам, в надежде продать хоть какую-то из них. Но, увы: беднякам такие не по карману, а богатые даже не удосуживались взглянуть в сторону его творений. Иногда малыши, крепко державшие своих родителей за руку, изо всех сил тянули их к его куклам, долго разглядывали, несмотря на уговоры родителей, улыбались и протяжными голосками просили купить им куклу. Правда, взрослые их не слушали и либо молча наконец-то уводили своих чад от его товара, либо долго оправдывались, виновато глядя на детей, говоря, что не могут сейчас выполнить их просьбы.
Он учился на мастера-кукольника. С куклами, как ему казалось, было проще и интереснее, чем с людьми. По вечерам подрабатывал подмастерьем у сапожника, конечно, много ему там не платили. Все, что получал, уходило в основном на материалы для кукол, на оставшееся он пытался существовать. Но по-другому не мог, не мог не творить, не мог не мечтать, не надеяться.
Настало очередное воскресенье, и снова он, окруженный своими куклами, уныло опустив голову и разглядывая привычную серую мостовую и людскую массу, проходящую мимо, сидел на ярмарке.
Юноша впал в отчаяние. Он был сиротой, никто помочь ему не мог. Желудок был пуст и настойчиво требовал еды, но, к сожалению, тщетно. Стараясь заглушить голод, молодой человек закрыл глаза и в очередной раз окунулся в теплые волны своей заветной мечты, которая всегда спасала его в самые тяжелые времена… Большой кукольный театр… множество пьес, веселых, грустных, легких, неоднозначных, заставляющих плакать и задуматься, дающих надежду, романтичных… богатые восхитительные декорации… блеск сотен глаз восторженной публики, аплодисменты, сила театра, искусство, способное затронуть самое сокровенное, самое глубокое, что есть у человека…
Он медленно разлепил тяжелые веки. Из сладких дум пришлось опять падать и биться о серую беспросветную нищету, сплошную борьбу за кусок хлеба, мирок, где было уже не до высоких мыслей, а все сводилось лишь к выживанию среди озлобленных черствых скотов, которых и людьми-то язык не поворачивался назвать…
- Молодой человек, скажите же мне скорее, кто автор этих прелестных кукол?
Юноша вздрогнул. Нет, конечно же, он ошибся. Ослышался. К нему не могут обращаться, он это прекрасно знает, зачем-то продолжая сидеть каждое воскресенье с куклами в переулке напротив торговцев рыбой, мясом и зеленью. Напрасная трата времени…
- Молодой человек, - нетерпеливо повторил голос.
Он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и тотчас же вскочил на ноги. Перед ним стоял почтенный господин лет пятидесяти, в дорогом костюме, шляпе, рукой он опирался на изящную тросточку. Он переводил взгляд с кукол на него и обратно.
- Синьор… о… автор…это я… - молодого человека бросило в жар, бледные впалые щеки его покрыл густой румянец. – Не угодно ли…
- Вы? – незнакомец изумленно посмотрел ему в глаза. – Но… Вы так молоды… талант, несомненный талант! Они прекрасны… - господин восхищенно рассматривал его работы.
«Сейчас нахвалит, наговорит льстивых сладостей, потом вздохнет с грустью и уйдет восвояси», - подумал про себя юноша. Так часто вели себя прохожие, каждый раз дающие ему лучик эфемерной надежды, с интересом разглядывая кукол и каждый же раз спокойно разворачиваясь и продолжая свой путь, тотчас же забыв о них. Этот господин ничем от них не отличался, вот только… никто еще ни разу не поинтересовался, кто смастерил кукол.
- Да, простите… забыл представиться, - виновато-торопливо заговорил гость. – Синьор Агостино-Маттео ди Кастеллано, профессор, доктор искусств, ценитель и знаток кукольного театра…
Молодой человек не верил своим ушам. Конечно же, он неоднократно слышал это имя, это же легендарный мастер… и вот теперь он тут, неизвестно каким чудом оказавшись в этом захудалом переулке, стоит и хвалит его куклы!.. Да и пусть он ничего не купит, для него уже то награда, что он обратил внимание, остановился, заговорил с ним, жалким студентом, который еще не постиг и одной сотой всей глубины секретов кукольных наук…
- И Вы намереваетесь их продавать? – вкрадчиво спросил синьор Агостино.
Юноша еле заметно кивнул. Язык его будто онемел, не слушался. Внутри все тряслось.
- Я бы хотел купить у Вас их. Все, - деловитым тоном произнес синьор, неторопливо доставая бумажник из дорогой черной кожи. Пусть в моем театре станет больше актеров, эти, несомненно будут иметь большой успех! Ах, да, как Вас зовут, молодой человек? Я бы хотел, чтобы Вы и впредь делали кукол для меня.
- Карабас. Карабас Барабас, синьор.
- Я вижу, синьор Карабас, в Вас определенно есть талант. Но как и драгоценный камень, талант требует некой огранки, шлифовки, иначе он так и останется обычным серым камешком, годящимся лишь для мощения улиц. Если Вы пожелаете, я смог бы открыть Вам некоторые секреты кукольной науки, в которые я посвящен…
- О, синьор…
- Ну вот и чудесно. С завтрашнего дня и начнем, а сейчас я слишком голоден, пойдемте, молодой человек, я представлю Вас супруге и детям, не откажитесь отобедать вместе с нами.
Юноша ущипнул себя несколько раз. Этого просто не могло быть: какие-то полчаса назад он, нищий и голодный, сидел на ярмарке, тщетно пытаясь продать хоть одну из своих кукол… а теперь он направляется в дом великого мастера ди Кастеллано, и тот сам предлагает дать ему несколько уроков по кукольному мастерству!
Спустившись, наконец, с вершин блаженства на трезво-грешную земную твердь, Карабас неожиданно понял, что сидеть у ярко пылающего камина, жарить цыплят, кроликов, свинину, пить прекрасное вино в своем собственном уютном доме – это не сказка, все наяву. Не нужно считать последние сольдо, не нужно унижаться, просить в долг, слышать брань в свою сторону… За кукол он получил щедрую сумму, и, оплатив ошеломленной хозяйке все свои долги, он стал снимать маленький но уютный и светлый домик недалеко от поместья синьора Агостино.
На ярмарке помимо Карабаса постоянно появлялся еще один вечный персонаж по имени Карло. Никто не знал, сколько ему лет: свалявшиеся, нечесаные волосы грязно-серого цвета, щетинистые щеки, большие голубые глаза из-под кустистых бровей, вечно задумчивое и слегка даже порой угрюмое смуглое обветренное лицо, длинные заскорузлые пальцы. И зимой и летом он надевал старомодные потрепанные куртку, костюм и шляпу. Старик целыми днями играл по улицам на старой шарманке, тем и кормился. Раньше, как говорили, Карло скитался по всей стране, но стал стар и болен, посему поселился в маленькой каморке на окраине городка. Они были едва знакомы: при встрече и при прощании слегка кивали друг другу, но никогда не делали попыток заговорить, тем более дружбы между ними не было. Карабасу было жаль Карло, хоть его и безумно утомляла бесконечно повторяющаяся унылая музыка, издаваемая ветхой шарманкой.
Прошло пару лет. Карабас оказался прекрасным и талантливым учеником; все знания, передаваемые ему наставником, он жадно впитывал, с каждым днем все глубже постигая искусство кукольного театра. Закончив учебу, он с поразительной быстротой и легкостью сдал все необходимые экзамены и теперь мог гордо именоваться «Доктор кукольных наук». Синьор ди Кастеллано с удовольствием возил его на всевозможные приемы, балы и спектакли, представлял своего ученика известным людям, высокопоставленным персонам, однажды Карабас удостоился чести быть представленным самому Тарабарскому королю, которому очень пришлось по душе кукольное представление. Люди хвалили его, восхищались, почитали за честь быть знакомым с ним, порой предлагали свою помощь в тех или иных вопросах, касающихся постановки новых спектаклей…
Карабасу же не нравилась вся эта суета, стараясь настолько быстро, насколько позволяли приличия, покинуть эти мероприятия, он торопился домой, в свой уединенный уголок, чтобы с упоением творить новых кукол. В голове у него были тысячи новых мыслей, одна волна вдохновения сменяла другую, не давая уснуть ночью. Карабас не мог остановиться. Вскоре у него уже был самый настоящий кукольный театр.
В один прекрасный день синьор ди Кастеллано сказал Карабасу с легкой улыбкой:
- Ну вот, дорогой мой ученик, я передал тебе все знания, которыми я владею и, как вижу, труд мой был не напрасен: ты добиваешься все новых и новых успехов! Я очень рад. Но я был бы еще более счастлив, если бы…
Карабас почтительно поцеловал руку своему наставнику.
- Ах, если бы тебе удалось отыскать самый лучший в мире кукольный театр…
- Самым лучший в мире? Отыскать?.. Не понимаю Вас, синьор… А… Ваш театр? Я всегда считал его самым лучшим?
- Дорогой друг, мой театр и в подметки не годится тому, о котором сейчас веду речь… Всю свою жизнь я пытался если не отыскать этот театр-мечту, то хотя бы попробовать создать нечто похожее на него… Да, я достиг определенных высот в этом деле, не скрою, но…
- Что же это за театр? Почему же его так сложно найти? Он вообще существует?
- Существует, - грустно кивнул ди Кастеллано. - Театр «Молния». Он принадлежал моему отцу, тоже известному кукольному мастеру, как и я. Этот театр был делом всей его жизни. Видишь ли, мой друг, он собирался оставить его мне в наследство. Но незадолго до того, как его не стало, мы с ним очень круто поспорили, разругались не на жизнь, а на смерть. Старик выгнал меня из дома и кричал, потрясая своей могучей рукой в воздухе так, что наверно, весь город слышал, что я никогда не получу его театра. А уже после похорон я услышал разговор двух наших родственниц, и одна рассказывала другой, что мой отец совсем обезумел и решил отдать свой знаменитый театр своему побочному сыну, коих у него было, скажу тебе, очень немало. Он не сказал, кому из них, знаю только, что этот чудак не только не имеет никакого отношения к кукольному искусству, он вообще далек от какого-либо искусства! И отец закрыл тяжелую дубовую дверь театра на золотой ключ, а дверь эту завесил холстом с изображением очага с дымящимся котелком над ним, для того, чтобы никому и в голову не пришло, какое сокровище за ним скрывается… А ключ… ключ же он продал за бесценок какому-то уличному торговцу…
Я пытался найти и ключик, и сам театр, вернуть то, что принадлежит мне по праву…Да как видишь… Может, у тебя что получится? – Добрый старик вздохнул. – Самое ужасное, что без золотого ключика дверь в театр не открыть. Ее нельзя выломать, ее нельзя открыть другим ключом. Театр существует только вместе с волшебным ключиком, помни это, друг мой. - Ди Кастиллано опять вздохнул. – Понимаешь, Карабас, сына у меня нет, мне некому передать свое дело. Все свое имущество я оставлю дочерям, и они будут властны обходиться с ним, как пожелают. Но в тебе я вижу огромный талант и огромное будущее. Поэтому я и рассказал тебе все про волшебный театр моего отца, я верю, мой мальчик, что ты отыщешь его и вдохнешь в него новую жизнь, твои куклы будут разыгрывать в нем самые лучшие представления, а ты будешь его мудрым хозяином и руководителем.
Вскоре после этого разговора синьора ди Кастеллано не стало. Карабас оплакивал его смерть, но в то же время помнил их разговор о чудесном театре, и понимал, что сейчас его наставник был бы больше всего рад, если бы он занялся его поисками.
Все это глубоко запало в душу молодому человеку, настолько запало, что он постоянно ловил себя на том, что закрыв глаза, представляет чудесный театр «Молния», видит его сцену, спектакль, который разыгрывают на нем куклы, восторженных зрителей… и как сладко ему становилось в эти моменты… как будто театр уже в его распоряжении, и он управляет его жизнью… Но пока у него не было ни ключа ни театра, он не терял времени даром: занимался со своими куклами и репетировал спектакли. Он сам писал пьесы, сам мастерил декорации… И тут-то оказалось, что не все так просто. Большинство кукол оказались на редкость ленивы и упрямы. Роли свои они учили с неохотой, с огромным трудом их нужно было заставлять пройти сцену на репетиции еще раз, конечно же, они считали, что и так все прекрасно делают. Они же куклы! Прирожденные актеры! И значит, талант, несомненно уже есть, зачем же утруждать себя лишний раз. Но зато, когда репетиция оканчивалась… как же они все любили собраться всем табором и до ночи рассказывать друг другу всякую ерунду, хохотать, как дураки, передразнивать друг друга (и, вероятно, его самого)…
Однажды, когда в очередной раз на репетиции красотка Мальвина с голубыми волосами, стояла, глупо улыбаясь и хлопая своими длинными ресницами, непонятно перед кем красуясь, он не выдержал:
- Простите великодушно, синьорина Мальвина, но не могли бы вы мне ответить, когда же наконец будете говорить текст по роли, а не просто стоять и кривляться?
Мальвина вскинула подбородок, с презрением посмотрела на Карабаса, и ответила:
- Какой вы грубый, синьор Карабас, это невежливо с вашей стороны так обходиться с девушками. Да как вы смеете такое говорить мне? Хватит, мне надоело, в том что вы упрекаете нас всех каждый день, вам не нравится все, что мы делаем. Я терпеть это не намерена, я ухожу от вас! Да-да, ухожу! Артемон! – тонким голосом позвала она. – Артемон, мы уходим!
К ней подбежал кукольный пудель, гавкнул и недобро посмотрел на онемевшего от неожиданности Карабаса. Мальвина, еще раз презрительно фыркнув, развернулась и ушла. Все куклы были удивлены не меньше хозяина.
Это было уже слишком!
Это его куклы, ЕГО! Он не спал днями и ночами, чтобы сотворить их, он хотел отыскать самый лучший кукольный театр, а их сделать самыми лучшими актерами в нем, он тратил время и силы на постановку спектаклей, терпел их невежество… но такое!..
- Чего вылупились? – прорычал он. – Ушла – скатертью дорога. Потом приползет обратно, будет умолять вернуть ее обратно… Или что… кто-то хочет присоединиться к ней? – спросил он, обводя горящим взглядом каждого из труппы.
Все остальные притихли и смотрели в пол.
- Тогда продолжаем репетицию, черт вас подери! – заорал Карабас. – Или каждому нужно особое приглашение?
Как же он измучился…
Карабас стал чаще проводить свои вечера с вином, выпивая его по несколько бутылок за раз. Друзей у него так и не появилось, да и не нужно ему было никакое общество, он теперь предпочитал сидеть долгими часами допоздна глядя на пламя в камине, а в голове ворошить воспоминания и невеселые мысли. Есть Карабас стал непомерно много, все еще никак не в состоянии забыть свои голодные годы, когда не хватало и на кусок хлеба. Сейчас же в его распоряжении были все самые лучшие яства из самых лучших лавок города. Иногда для развлечения он закрывал свой дом на ключ и выходил на улицу, захаживал в трактиры, где все хозяева знали и любили его и каждый раз выходили к нему поклониться и выразить свое почтение. Карабас один сидел за столом, ломящимся от кушаний и выпивки, и мрачно смотрел куда-то вдаль. Раньше он сочинял новые пьесы, фантазировал, как лучше обустроить новый театр, придумывал новых кукольных персонажей… сейчас же его все меньше трогали эти занятия. Хотелось наесться, напиться и смириться с такой реальностью, которая так жестоко оказалась обратной стороной его грез.
Скоро он сильно располнел, появилась одышка, пропал юношеский румянец, лицо осунулось, взгляд потух. Отрастил длинную бороду, да особо не следил за своей внешностью – кого она интересует? Ни жены, ни близких, ни детей, ни его наставника… Куклы вообще стали чуть ли не злейшими его врагами – они, те, кого он раньше считал своими лучшими друзьями, такие кроткие и молчаливые, теперь почувствовали свою силу над ним и глумились над своим создателем сколько хотели. За что? Что он сделал им? А может у них просто мозгов не хватало этого понять, лбы деревянные, головы пустые…
После ухода Мальвины справляться с куклами стало все тяжелее и тяжелее. Они капризничали, кричали, что он с ними грубо обращается, только лишь использует их «труд» в спектаклях. Что они голодные и замерзшие. Ну а их отсебятину уже терпеть стало невозможно. В один из вечеров, выпив пару бутылок крепленого вина, он понял, что больше так не может. Голова раскалывалась от смеха и писка хора тоненьких визгливых голосков за стеной. Плюнув и громко выругавшись, он отправился к себе в мастерскую и через полчаса вышел оттуда с семихвостой плеткой – для усмирения особо непокорных.
Он вообще очерствел душою, от прежней юношеской трепетности и сентиментальности не осталось и следа. Как будто того прежнего Карабаса и не существовало вовсе, как будто он всегда и был таким: толстым, бородатым, грубым, угрюмым. Иногда, правда, как будто в душе что-то просыпалось, напоминало о себе… он мог подать нищему милостыню, пустить в свой дом заблудившегося путника обогреться, ходил изредка на ярмарку, где когда-то и сам безмолвно умолял, чтобы его кукол купили… Но обычно все светлое было глубоко скрыто в его памяти.
Однажды вечером Карабас сидел в трактире и неспешно ужинал молодым барашком, парой кроликов, всевозможными овощами, печеной картошкой и наслаждался прекрасным вином пятидесятилетней выдержки. После очередной тяжелой репетиции, вытрепавшей ему прехорошенькую долю нервов, обильная трапеза была как раз кстати. Трактир был достаточно заполнен, отовсюду слышались веселые возгласы, смех и песни. Карабасу это не мешало, даже немного забавляло, вино расслабило его тело и ум, и даже снисходительная улыбка появилась на его губах. И тут внезапно к нему за стол подсел незнакомец. Карабас открыл рот, чтобы возмутиться.
- Достойнейший синьор Карабас Барабас, если я не ошибся? – вкрадчивым тихим голосом спросил незнакомец, устраиваясь на стуле. – Доктор кукольных наук?
Когда называли вслух его высокое звание, Карабас сразу оттаивал, становился приветливым и добрым, ему очень это льстило.
- Да, все верно, это я.
- Нижайше прошу прощения за то, что потревожил Ваш покой, я не посмею долго надоедать Вашему благородию. У меня просто есть одна вещица, которая, вероятно, могла бы заинтересовать Вас…
- И что же это? - спросил Карабас, отправляя в рот кусок барашка и запивая его добрым глотком вина. Верно, опять сейчас будет предлагать какое-нибудь колечко или ожерелье для его несуществующей супруги…
- Это, синьор, ключ к успеху и славе, ключ к безбедной жизни и достатку, ключ к блаженству и счастью…
«Опять шарлатан какой-то с очередным элексиром вечной жизни», - закатил глаза к потолку Карабас, отпивая вино.
-… золотой ключик, синьор.
- Что ты сказал??? – Карабас подскочил на стуле, вытаращил на незнакомца глаза. Он часто и тяжело дышал, не веря в то, что услышал. Наверно, хмель уже вскружил ему голову, и он ослышался? – Повтори!
- Да-да, синьор, - с хитрым прищуром кивнул незнакомец, - золотой ключик. Вы, верно, знаете, о чем я говорю?
Карабас почувствовал, как в висках застучало. Он приложил к пылающему лбу бокал с прохладным вином, сначала долго смотрел куда-то в пространство, открыв рот, потом перевел взгляд на таинственного человека, затем допил все вино в бокале одним глотком.
- Сколько?
Незнакомец довольно хихикнул.
- Твою душонку, всего-то и делов.
…Через пару часов Карабас, веселый, сытый и пьяный, шатаясь, спотыкаясь и горланя песенки, возвращался домой. Сегодня был его триумф, его виктория! Он завладел самим Золотым Ключиком, теперь осталось лишь найти потайную дверцу – и вот оно то, к чему он стремился все эти нелегкие годы, голодал, страдал, перебивался по чердакам и подвалам, сидел на ярмарке, учился, добивался получения высокого звания! Все его мечты! Вот она награда! Он достал из кармана ключ, чтобы полюбоваться им в очередной раз, ощутить его приятную тяжесть, потрогать прохладную золотую поверхность, украшенную искусно вырезанными цветами и орнаментами, посмотреть на его благородное сияние, поднес к губам, чтобы поцеловать его и… наступил на собственную бороду, вечно путающуюся у него под ногами…
Он споткнулся, нога заскользила по влажной земле, пытаясь сохранить равновесие, он инстинктивно начал хвататься руками за воздух, ключик вылетел из его рук, описал в воздухе большую дугу и упал прямиком в болото.
С громким всплеском тяжелый ключ тут же ушел под воду. Карабас бросился в воду, хватал руками грязную тину, пропускал сквозь пальцы какие-то болотные растения, проваливаясь в зыбкий ил, вымок по колено, но тщетно – ключ исчез…
Бранясь и плача, Карабас кое-как выбрался на берег, упал на песок, обхватил руками голову, стал кататься взад-вперед и причитать, не в силах поверить, что мечта, до которой оставалось лишь руку протянуть, так и останется недосягаемой и никогда ее не осуществить!
Из воды вылезли лягушки с любопытством глядящие на сотрясавшегося от рыданий человека на берегу. Разинув широкие рты, они молча смотрели на него, потом одна квакнула, зазывая остальных за собой. Они нырнули в воду, Карабас не заметил их.
Из воды появилась огромная морщинистая голова старой черепахи и приблизилась к берегу.
- Она может помочь! Она может помочь! – на все лады заквакали лягушки, плывущие за нею, и составляя ее свиту. – Спроси! Спроси!
Карабасу показалось, что от горя он помешался или выпил столько, что ему кажется, что звери разговаривают, но поднял голову и увидел, что и в самом деле лягушки привели к нему кого-то важного, черепаху, которая сможет как-то помочь. Сначала он хотел было послать их всех ко всем чертям, но потом быстро смекнул, что ключ лежит на дне болота, а это его обитатели, которые могут… Все равно хуже быть не может. Внутри у него все задрожало: или сейчас или никогда! Надо быть как можно почтительней и ласковей со старой черепахой.
Он вытер слезы рукавом.
- О, достопочтенная… - он не знал, как к ней обратиться.
- Тортила! Тортила! – проквакали лягушки.
- О, достопочтенная Тортила, - продолжил он. – У меня горе…
- Да уж вижу, что не радость, - сердито прохрипела черепаха. – Зачем ты здесь тревожишь мой покой, человек? Иди к своим людишкам и там ищи утешения! Что тебе надо?
- Достопочтенная Тортила… понимаете… у меня был ключ… это не обычный ключ от обычной двери, нет… Это ключ от двери, за которой меня ждет великое счастье! Понимаете? Там мое блаженство, мой рай, мое предназначение… Это… это большой кукольный театр, настоящая сцена, огромный зрительный зал… Все, о чем я мечтал всю жизнь, чем утешал себя, когда голод становился нестерпимым, будучи молодым студентом, в нищете, я всегда верил, что…
- Ну и что? – фыркнула Тортила. – Иди к своим двуногим и плачь там о своем театре дальше. Чего здесь-то ты забыл, дурак?
- Понимаете, достопочтенная Тортила… - с отчаянием продолжал Карабас, - я бы не стал тревожить Вас своей бедой, если бы… Я уронил этот ключ в Ваше болото, и прошу… умоляю… заклинаю!!! Помогите мне найти этот ключ! Без него моя жизнь превращена в пепел…
- Красиво говоришь, дурак, - ухмыльнувшись, каркнула черепаха. – И возможно не врешь. Но я не помогу тебе. Нет. Как-то раз тоже помогла одному… а он вместо благодарности погубил моих дорогих дедушку и бабушку… Сколько я плакала тогда, как страдала! А сейчас вот вспомнила и ни слезинки нет, как будто высохла вся… А ты говоришь, ключ какой-то…
- Но этот ключ – мое все, без него я не смогу жить дальше, жизнь моя совершенно лишена смысла, достопочтеннейшая Тортила! Что Вы говорите, я никогда бы не посмел принести Вам вреда, как этот недостойный…
- Да мне не важно, двуногий, не важно, слышишь? – Она метнула на него взгляд, полный ненависти. – Мне наплевать, сделал ты мне дурное или нет, вы все – одинаковые! Все ваше людское племя! Злые, вероломные, слепые создания! Пошел вон отсюда!!!
И с этим возгласом черепаха опустилась под воду.
Карабас закрыл глаза руками. Надо как-то убеждать старуху, теперь она ему нужна как воздух. Задобрить ее, как-то разговорить… Но чем задобрить? Какие ей нужны подарки? Она зла на всех людей, и как ее убедить, что это не так? Да и не понимает она ничего ни в его мечте, ни в театре. Только своей болотной жижей довольна, вот и все. Слышать она ничего не хочет, чего доброго еще вообще откажется с ним разговаривать. Он решил еще раз поговорить с нею, только на следующий день, быть может, черепаха сжалится над ним и изменит свое решение…
Он ходил на пруд и на следующий день, и еще, и еще, но тщетно. Казалось, чем больше Карабас умолял ее помочь, тем больше она сердилась и ни в какую не соглашалась вернуть ему ключик. Как ему хотелось иной раз схватить эту дрянь и свернуть ей шею, а из панциря наделать каких-нибудь побрякушек! Но оставалось лишь только терпеливо молчать и осыпать старуху самыми лестными именами, чтобы она оттаяла, он был готов для нее все что угодно сделать, лишь бы, лишь бы она помогла…
Потом все завертелось: мерзкий, вертлявый мальчишка! Он, оказывается, жил в доме старого Карло оказавшимся, как выяснилось, не кто иным, как сводным братом синьора ди Кастеллано, и даже не подозревавшим, что за нарисованным очагом скрывается дверь в чудесный театр. Карабас, идиот, еще тогда пожалел его, не бросил в очаг, пришлось давиться полусырым мясом… Конечно, и про ключик Буратино ничего не знал. Но старая тварь Тортила почему-то решила отдать его именно деревяшке (понятно, он же не человек, а тупое бревно)! Потом обманом узнал, где находится дверца… Публично унизил его, не говоря уж обо всех душевных и телесных травмах. Опередил его всего на чуть-чуть, а ведь еще немного, и ключ должен был быть вставлен в заветную замочную скважину рукой настоящего своего владельца – доктора кукольных наук, Карабаса Барабаса!
А теперь после всех этих погонь и боев он сидел в грязной луже, струи холодного осеннего ливня затекали ему за шиворот, ветер пронизывал до костей… Теперь он был полностью разбит и повержен. «Ну и кому досталось мое сокровище, мой театр, в который я бы вдохнул совершенно новую жизнь, мой талант бы снова засверкал бы на солнце, и люди бы потянулись… А что теперь? Кто будет там главный? Этот недотепа Карло, который только шарманкой на улицах способен промышлять? Даже на инструменте нормальном играть не умеет. Выстругал одну куклу, и то урода. На уме одно мещанство, о жратве и барахле только думает, ему этот театр – просто очередная вещь для наживы. Так и жил бы себе, пялился в свой намалеванный котелок в намалеванном камине, и даже бы подумать никогда не посмел... Этот обрубок Буратино? Ха-ха, главный герой в пьеске имени самого себя… самой лучшей его ролью, пожалуй, была бы роль полена в моем очаге, хоть какой-то вышел бы толк… Актер… как громко сказано! Самодовольный уродец, вокруг которого все должно вертеться. Ничего-то он не понимает в искусстве, в театре, в куклах…
Мальвина, эта своенравная и глупая девка с фарфоровой кожей, вечно широко раскрытыми, как будто в постоянном удивлении, глазищами и большим ртом. Инфантильная плакса. Возомнила, что цвет ее крови под стать голубой шевелюре и строила из себя как минимум принцессу, перед которой все должны преклоняться. «Манеры»… Сплошные капризы, и ничего более. Никогда в жизни палец о палец не ударила, все получала просто так. Делать-то сама ничего не умела, все плясали под ее дудку.
Пьеро, вечно плачущий, скрывающий бесчисленные изъяны лица под толстым слоем штукатурки и грима, мальчик для битья, да он ни на что больше не был пригоден, и зрителей всегда безумно веселило, как он получает по морде, потому что ничего, кроме презрения, к нему испытывать было нельзя. Балаган сплошной, больше ничего!..
А кто там еще? Глупые деревянные создания, которые как стадо баранов пойдут куда угодно за Буратино, хоть он их в пропасть поведет? Ласки и доброты им, видите ли, недостает. Жизнь-то не только из одной ласки состоит, бывает и хуже, а вот работать они не хотят. Нет, их дилетантский театр долго не протянет, ведь остались же еще на свете ценители настоящего искусства. Пусть к ним ходят плебеи, пусть.
Карабас кое-как поднял свое тучное тело из лужи и поплелся в ближайший трактир. Хозяин, как обычно, вышел навстречу ему и поклонился, проводил к самому лучшему столику, попутно беспокоясь, не сильно ли он промок и предлагая посушить плащ и шляпу у огня. Карабас заказал побольше вина и в ожидании горячего как всегда уставился куда-то вдаль, как вдруг…
- Добрый день, синьор. Скверная погода, не правда ли? – недавний незнакомец, снова сидел у него за столом.
Карабас только что сделал глоток вина и мог только мычать.
- Не повезло Вам с ключиком, мне тоже жаль… Да и вообще, скверно у Вас дела в последнее время, не позавидуешь Вам, ай-ай… Вы уж простите, так получилось, занят я тут был, мог бы и раньше с Вами увидеться.
Карабас поперхнулся. Он ровным счетом ничего не понимал.
- Принеси-ка мне, любезный, бокал вина. Самого лучшего! – тем временем распорядился незнакомец, подозвав официанта. – Так вот. Сидит тут как-то этот стервец Карло в своей каморке и ноет, мол, вот бы горячая похлебка была у меня всегда настоящая, а не нарисованная… Ну тут и я подумал: а куплю-ка я у него его душонку – ему – ха-ха, всего какая-то похлебка, а мне… Предложил. Ух, как у него глаза горели, видал бы ты! А он ведь еще и не знал, что там театр за холстом вонючим…
Карабас тихо простонал…
- Кстати, ему и правда принадлежит этот театр, да… ты же не видел, кто нарисован на дверце, ведущей в театр?
- Кто, - устало прорычал Карабас, хотя по большому счету ему было все равно.
- Буратино, - пожал плечами его собеседник. – Да будет тебе известно, что при жизни папаша Карло видя, что толку из внебрачного отпрыска не выйдет, все-таки пытался научить его строгать деревяшки. И чтобы другие более резвые наследнички не вздумали замахнуться на его сокровище, он нарисовал на дверце портрет этой деревяшки. Вот Карло потом и выстругал… Одну-единственную куклу Буратино…
Карабас молча запустил пустым бокалом о стену.