Док. № 54
16 января 2012 г., гг. Полысаево – Кемерово, беседа с Беловой (Звонковой) Евдокией Игнатьевной, 1924 г. рождения. Беседу вели священник Александр Зленко, историки Леонид и Наталия Лопатины.
Звонкова Е.И."Родилась я в Звонково. Люди смеялись: «Эй, Звонкова, из Звонково». В нашей деревне, в которой батька Сергий и родился, половина всех жителей Звонковы, а вторая Скорюпины. А у кого была другая фамилия, сразу знали, что они, или их родители, деды приезжие.
Деревня стояла между двух речек, Инёй и Солоновкой. Один порядок домов огородами выходил к Солоновке, а другой – к Ине. Красота такая! Если бы деревня была живая, мы бы в неё вернулись, когда на пенсию вышли. Она была немаленькая. В ней было домов пятьдесят. Её почему-то Хрущёв убрал в 1956 или 57-м г. Евстигнеевы были наши, звонковские. Я знала его родителей. Но, как их было звать, забыла.
Батьку Сергия я, конечно, хорошо знала. Это – наш деревенский дедушка. Мы его так и звали «батькой». Это потом, в церкви его звали «отец Сергий». Даже мама моя его звала «батькой», хотя они ровесниками были. Я могла бы сказать, что мы росли на его глазах. Но это не так. Смолоду я его не знала. А получилось так.Отец решил батьку Сергия женить. Это было ещё, кажется, до революции и, уж точно, до колхозов. Меня тогда ещё и на свете не было. Отцу он перечить не стал. Выбрали ему невесту из соседней деревни Буерак. Отгуляли свадьбу, проводили жениха и невесту в отдельную комнату, постелили им на кровать белую простынь, чтобы на следующий день показать её гостям как доказательство невинности невесты. Он тоже зашёл и сказал: «Анисьюшка, ты ложись, а я на двор схожу». Тогда ведь туалетов-то в доме не было. Анисья разделась, легла, а он ушёл. Вообще ушёл лет на 20. Когда война началась, тогда он и вернулся.
Люди говорили, что он ушёл в Киев в святые места и всё это время был там. Мама мне рассказывала, что в Киеве он был в каком-то монастыре. А Анастасия пожила у Евстигнеевых с месяц и ушла назад к родителям. Все так и считали – потерялся Сергей, что тут поделать? Когда батька был в Киеве, его родители умерли, остались брат и сестры. Из Киева батька опять пришёл пешком. Уже война началась. Я хорошо помню его возвращение.
Его брат Дмитрий был уже женат. И, скажите, какая разница! Один брат пошёл по Божественной линии, а второй стал коммунистом. Дмитрия даже председателем колхоза выбрали, то есть поставили. Он к колхозникам хорошо относился. Как-то мама заболела, он пришёл и стал отправлять её в больницу. Она не согласилась: на кого ей было нас оставить! А дядя Митя тогда послал за врачом в райцентр. Но он недолго был председателем.Он же наш был, деревенский, не шибко грамотный. А тогда ведь присылали грамотных. Это нам так говорили, когда чужака присылали. Потом дядя Митя был заведующим фермой и овчарника.
Хорошие люди Евстигнеевы.
Потом жил в Егозово. Катя была учительницей. А Юрка у них – поскрёбыш. И это плохо, что он вам, как вы говорите, почти ничего не мог рассказать ни о своём отце, ни о дяде. Не согласна я с такой неуважительностью.
Прости меня, душу грешную, батька Сергей, твою душу трясём. Светлая тебе память! Вечный покой! Хороший ты у нас дедушка был.Мимо детей батька пройдёт, хоть конфетку да даст. Вся деревня его уважала! Дети, как увидят, что он идёт из Буерака, бегут, кричат: «Батька Сергей приехал, батька Сергей приехал». Хотя он просто приходил. Он всегда пешком ходил.
В 51-м году он у Ольги Коровиной погружал Вовку. Тому было 2 месяца, а сейчас уже – 61 год. Слепым он, как вы говорите, он тогда ещё не был. Я как-то у Ольги Коровиной спросила, помнит ли она батьку Сергия. А она – сразу же: «А как же, он моего Вовку в 51 году погружал». Так что слепым он тогда ещё не был.Наш колхоз, как только ни назывался: и Эйхе, и ещё чьего-то имени! Тогда ведь как было: то ты герой, и твоё имя дают колхозам, то ты враг народа. Эйхе расстреляли, расстреляли и того, чьим именем наш колхоз первоначально назывался. Перебирали правителей в имени нашего колхоза, потом назвали «Красный боец». Это имя было, кажется, последним.
Нет, колхоз потом стал называться «Победой». А в 1956 г. колхоз вообще рассыпали, а деревню стали убирать. В том году мы и переехали в Ленинск, сейчас это Полысаево. Как-то мы с мужем ездили в Звонково, так я даже не узнала, где наш дом стоял.Когда батька пришёл из Киева, то почти сразу же ушёл в Ленинск. Там была церковь. Но без конца приходил к нам в деревню. Останавливался он у нашего колхозника Ильи Григорьевича, к которому собирались люди, и они вместе молились. Он должен был бы останавливаться у брата, но тот же партийным был. Заходил он часто и к нашей маме. Она у нас была молитвенницей. Люди к ней часто обращались.
У меня такое впечатление, что батька в деревне у нас ночевать не оставался, уходил в Ленинск, до которого было всего 30 км. Но в Звонково приходил часто. Придёт, зайдёт по знакомым. К нам часто приходил. Придёт, мама чаю соберёт. Приходил и с 10-летней русоволосой девочкой. У нас все в деревне знали про ту девочку из Ленинска, у которой болели ноги, и она не ходила. Моя мама, Мария Сазоновна (она с 1896 г. рождения), рассказывала, как батька пришёл к родителям той девочки, а девочка, как только его увидела, сразу же закричала: «Мама, мама, этот дедушка ко мне приходил во сне ночью и сказал, что вылечит меня, если я пойду с ним по православному миру говорить, что Иисус Христос действительно есть и помогает людям». «А что ты ему ответила?» – спрашивает мать. «А я сказала, что пойду», – ответила девочка. Этот ребёнок действительно с ним и ходил примерно год.
Ходил ли он по другим деревням, не знаю. Но он приходил и сюда, где я сейчас живу, на Мереть, в молитвенный дом.Хороший он был человек, святой! Никогда никого не обидел, всем помогал – словом, советом. Это многого стоило. Говорю «святой» не только потому, что он хороший человек. Он и был святым.
Детей лечил, погружал их. Не крестил, а именно погружал. Ставил купель, молился, окунал детей, состригал волосики, мазал лобик, ножки, ручки. Говорил, что как только ребёнок оклемается, везите его на крещение в церковь. Погружение моё – ненадолго. Во время крещения надевал такую же, как у вашего батюшки, длинную одежду, на ней был большой крест, на голове – шапочка с плоским круглым донышком. А по улице он ходил в обычной одежде. Правда, пальто у него тоже длинное было – тёмное, суконное. Сейчас, я вижу, в таких монахи ходят. Люди батю очень уважали, кормили его. Денег он никогда не брал.
Я работала в пельменной на базаре.
К нам обедать приходил шофёр Иван, от которого врачи отказались. Что-то у него там болело. Пришёл Иван к батьке. Тот ему сказал, что поможет, если Господь поможет. Батька молился за того Ивана, он и выздоровел. Однажды Иван пришёл к батьке спросить, что ему привезти из командировки в благодарность за выздоровление. А батька уже болел, но сказал, что ты приедешь и встретишь меня на мостике 10-го участка. Иван возвращался и остановился около того мостика, чтобы пропустить людей с гробом. А это несли из церкви батьку Сергия. Его хоронили из церкви. Он нажал на гудок и сигналил до тех пор, пока похоронная процессия не скрылась. Не знаю, правда или нет, но сказывали, что крест с батькиной могилы увезли уже в наше время в Новокузнецк, и этого креста боятся бесы…. Я сама на похоронах не была, так люди говорили. А может, его хоронили и из дома. Ведь он жил в какой-то сторожке при церкви или где-то недалеко от неё.
Эту историю со встречей на мосту я слышала лично от Ивана и не раз рассказывала другим, сначала сестре Вале, потом ещё кому-то. Я же говорила, что Иван ходил обедать в нашу пельменную. Иван женился на моей подружке Валентине Звонковой. Валентина не была из нашей деревни, так совпало с фамилиями. Я у неё на квартире жила. Она потом умерла, а он куда-то делся. Я тогда у них уже не жила и подробностей не знаю. Знаю, что он всегда удивлялся предсказанной батей встрече на мосту.
Перед войной мне шёл 16-й год, меня отправили на Заготзерно. За опоздание на работу на 10 минут нам давали 4 месяца тюрьмы, за прогул – 10 лет. Вот так мы работали! Мы этого без ума боялись! Однажды мы, как всегда, работали весь день – перелопачивали зерно, чтобы оно не слёживалось и не горело. А вечером под нагрузку пришёл вагон. И мы, мальчишки и девчонки, до 5 утра грузили его зерном. Всё таскали на горбу, на спине. Намаялись. Наш бригадир Лукерья Петровна пошла на станцию отправлять этот вагон, а мы, ребятишки, сели кружком отдохнуть и уснули. Что же! Считай, сутки работали!
Прошёл поезд, загудел, мы проснулись. Батюшки Святы! Мы же на работу опоздали! Мальчишки попроворнее нас, они через забор перескочили, а мы побежали через проходную. Директор давай на нас орать: «Пересажу вас, бездельников». А мы – в рёв! Хорошо Лукерья Петровна подошла и тоже давать кричать, но на директора: «Вы почему на детей кричите?». «А что они опаздывают? Время уже полдевятого. Лодыри! Пересажу их», – орал он. «А вы почему их не спросили, где они были? Вы знаете, что они всю ночь работали, вагон нагружали зерном?». Извинился директор. Но и домой не отпустили отдохнуть. Считай, двое суток работали. А мальчишек наших вскоре на войну забрали.
Лукерья Петровна была нашей, звонковской. Она тоже, как и я, Звонкова была. Наверное, поэтому она меня ставила на работы не очень тяжелые – пробы брать щупом с мешков, бричек, машин на влажность, клейковину, клеща… То зерно из щупа было неучтённым, мы его в лаборатории жарили и ели, сыты были. Она предупреждала, что, если это увидит директор, посадит, сразу выкидывайте то зерно, иначе – тюрьма. Мы шли домой и из всех закоулочек (носков, подкладки, обуви) вытряхивали зёрнышки. Не дай Бог, они случайно туда закатятся и их найдут на проходной. Тогда посадят.
У нас на копке картошки одна женщина спрятали пять картошенок. Тогда такого сорта картошки («берлинкой» называлась) в нашей местности не было. Вот она и хотела с тех картошек развести себе семена. Бригадир её обыскал. Ей дали пять лет. Двое детей у неё было. А Лену (фамилию забыла) за одну турнепсенку посадили, которую она домой принесла. Ей дали десять лет. Лене было 16 или 17 лет. В 20 лет у нас все давно бабами были. Она отсидела лет пять, освободили из тюрьмы после войны, амнистия какая-то была.
А братова жена попала в тюрьму уже после войны. В 1947 г. брат Митя пришёл с фронта весь израненный, он лётчиком был. В 1948 г. он женился. Его жена Таня работала в швейной мастерской. В 1950 г. родила Светку и опять была беременной. У них одна женщина унесла домой юрок ниток, её поймали, но за один юрок посадить было нельзя. Тогда написали, что она украла 200 метров ниток. Дали пять лет.
А сноха из лоскутков, которые у них оставались, сшила ребёнку пелёночку. Те лоскутки мастерская отправляла на железную дорогу под паклю. Один лоскуток величиной с носовой платочек у снохи нашли подшитым на подкладку (донёс кто-то), дали пять лет. В 1952 г. в тюрьме Лариска родилась. Пока сноха в тюрьме сидела, её дочь Светка жила у нас и у моей сестры. Сноху освободила Крупская, которая велела отпустить из тюрьмы всех женщин с детьми.
Моя мама много мне рассказывала про батьку. Очень уж его у нас почитали. Он же у нас один был не только на всю деревню, на всю округу. Ведь церквей-то нигде не было. Нашу церковь в Морозово разорили. Куда нам было деться?
А батька по тропе Иисуса Христа шёл".
16 января. По телефону."Вы знаете, после вашего отъезда я плакала, когда вспомнила про Юркины (сына дяди Мити Евстигнеева) слова. Как он мог, как он смел, сказать о своём родном дяде, что тот будто болтался по деревням! Вот, что значит человек, воспитанный коммунистом. Он не может понять, какой это был труд успокаивать людей во время войны. Ведь у каждого кто-то был на фронте. А батя давал нам надежду на возвращение сына, брата, надежду на нашу победу. Я плакала от несправедливости. Хорошо, что вы позвонили уточнить про год рождения Лариски. Хорошо, что я теперь вам сказала всё это и, как могла, защитила батю Сергия.
Это же такой человек был! Чистый человек. Не пил, не курил, не сквернословил. Если кто при нём заругается даже не матом, он сразу же: «Нельзя, раба Божия …. Грех это!».