Жизнь, которой я никогда не просил,
Превращает меня в приговорённого,
Идущего на эшафот,
Чтобы склонить голову на плахе.
«Dracula: Entre l'amour et la mort»
Мне страшно.
Мне чертовски, невероятно страшно.
Что мне делать? Как побороть этот страх?
Я хожу по улице, поднимаю голову и всем сердцем чувствую, как ненавижу это небо, небо, которое у меня над головой, которое будто бы оберегает меня, держит здесь, держит взаперти. Я смотрю себе под ноги и закипаю от ярости при виде этой земли, которая меня носит.
Я не здесь. Я не должен быть здесь. Я не должен существовать. Эти люди смотрят на меня с презрением. Мелочные — вот как я их называю; мелкие, ничтожные пустышки, возомнившие себя невесть кем. Невыносимые создания.
Я не имею права смотреть им в глаза. Я ещё хуже, чем они. Эти мелочные...
Мне страшно.
Спасите.
***
Я включаю настольную лампу отвратительного ярко-жёлтого цвета.
В глаза бьёт единственный свет в моей жизни.
Дрожащими руками расправляю смятый, потрёпанный клочок бумаги, пытаюсь удержать ручку. Я хочу рассказать. Я всё придумал. До людей, которые и знать меня не хотят, донесутся последние слова ненужного человека.
Сломанного собой.
Почти мёртвого.
Мне осталось немного. Быть может, в этой крохотной грязной комнате с тараканами навсегда останется мой призрак, моя гнилая душа, которая никогда не найдёт себе покоя. А возможно, — и это наиболее вероятно — что я стану пустотой. Поселюсь в ней. Обживусь. Стану её неотъемлемой частью.
Голова раскалывается. Больно. Я всё понимаю. Моя жизнь — без смысла. Мне тошно от самого себя. И жутко, невероятно, непередаваемо страшно.
«Здравствуйте. Я бессмыслен...
***
... и то, что сейчас пишу — тоже. Забудьте об этом. Я безумен. Нет смысла вам...»
Я не могу так. Если я сейчас же не возьму себя в руки, то окончательно расклеюсь.
Меня задушат слёзы.
Я покончу со всем этим до того, как напишу всё, что хочу.
Хотел.
Останавливаюсь, вдох-выдох, успокоиться. Мне нужно держаться. Мне нужно
дожить до того момента, как я выведу на бумаге последнее своё слово.
Держаться.
Свет от лампы раздражает, выводит из себя, но я ничего не могу с этим сделать. Глубокая ночь. Лампа необходима. В отличие от моего существования.
«... читать весь этот бред. Лучше бы вам ничего не знать. Я жалок. Не обращайте на меня внимания.
Я не буду извиняться, да я даже признавать свою вину не буду. Всё случилось само собой. Череда случайностей. Идиотских кошмарных случайностей. Я не виноват. Я оказался рядом. Я не хотел. Никто ничего не хотел.»
Без сил падаю на кровать. Листок остаётся на коленях. Ручка падает куда-то вниз, и я ещё долго слышу, как она катится от меня. Смотрю в потолок, которого почти не вижу. Меня всего трясёт, я на грани потери разума или сознания, мне плохо, мне душно, я не могу, оставьте меня в покое!
Я не имею права плакать. Я и так непростительно ослаб. Впрочем, кого волнует сила, если ещё немного, и ты попросту перестанешь существовать?
Поднимаюсь, достаю ручку, снова сажусь на кровать. Совсем расклеился; как странно так думать в последние минуты своей жизни. Нужно писать дальше. Нужно сделать хоть что-то полезное.
«Ребекка Биллингс, семнадцать лет. Столько тебе было, когда мы с тобой познакомились. А больше никогда не будет. Моё длительное молчание списали на шок, но на самом деле я просто рылся в себе, обдумывал своё поведение. Ты упала в воду, пыталась схватиться за меня, но я не дал. Ты не должна была спастись. С тебя начались все беды.
Ты меня разозлила.
Я не любил тебя, Ребекка, будучи самым дорогим человеком в твоей жизни. Ты восторженно ловила каждое моё слово. А потом накричала на меня, ведь я был не в настроении и в очередной раз тебе нагрубил.
Мне нравилось наблюдать за тобой, наивной влюблённой дурочкой. Я видел, как ты страдала, и иногда давал тебе ложную надежду, говоря, что люблю тебя. Ты тешила моё самолюбие. Я возомнил себя твоим полноправным хозяином.
Ты знала, я был вспыльчив.»
Провожу рукой по волосам и пытаюсь хоть немного угомонить эту дикую дрожь. Но не могу.
Было ли это случайностью? Или началом страшной закономерности всех этих роковых событий, которые привели... к такому? Что это вообще было? Мне уже не суждено ответить на эти вопросы. Быть может, кто-то, кто найдёт этот листок, разберётся. Но не я. Я уже ни в чём не разберусь.
Хотел ли я такой жизни? Думал ли когда-то, что так повернётся судьба? Мне не нужна вся эта жизнь. Всё было ошибкой. Я — ошибка. Я не должен был рождаться. Я не должен был так существовать. Каждый мой шаг вёл меня к своей же могиле.
«У меня была мама. Она меня очень любила. И родственники тоже. Я был их хозяином. А они — моими верными рабами. Как и Ребекка... как и все остальные люди, которым я сломал жизнь.»
Крепко жмурюсь и чувствую, как крупные капли стекают по моим щекам. Меня всего ломает. Мне хочется вырваться из этого тела, разорвать его в клочья, раскромсать, уничтожить полностью и безвозвратно! Сволочь, ублюдок, поскорее бы ты сдохла, проклятая мразь!..
До боли стискиваю зубы и с бешеным остервенением продолжаю писать.
«Мама была ко мне добра. Всегда покупала всё, что бы я ни просил, если у меня возникали проблемы, приходила на помощь, никогда не ругала, я ни разу не услышал от неё плохого слова. Она ничего от меня не требовала. Ничего и никогда. Любила меня безумно, да. Она...»
И тут я начинаю понимать.
Листок отправляется куда-то за кровать, туда же и ручка, а я вскакиваю с места, подбегаю к окну, завешенному шторами, будто там — моё спасение... кого же я обманываю, ничтожный лжец! Ведь всё было совершенно иначе! Даже перед смертью не могу быть честным, хотя бы перед самим собой!
Я нежеланный ребёнок, нелюбимый матерью, сломавший ей жизнь. Одно моё зачатие уже породило массу проблем... В детстве меня не раз били, отчитывали за всё, за что только можно; родственникам тоже было на меня плевать.
Не могу дышать. Слёзы текут сами, я пытаюсь сдержать их, не позориться хоть в последние часы своего существования, но я совершенно беспомощен. На душе невероятно тяжело, горло сжимают спазмы. Кто-нибудь, пожалуйста, завершите это за меня...
Шторы я раскрыть не решился. Там, за окном, жизнь — жизнь, которая продолжалась до меня, продолжится и после. Что я оставлю в этом мире? Только сломанные судьбы, несчастных людей. Моя смерть будет избавлением. Этот мир вздохнёт спокойно. Эти мелочные всё так же будут жить — кто-то вздохнёт с облегчением, кто-то ничего не узнает, кто-то останется равнодушен, но никто, ни один человек на всём белом свете не опечалится этой новостью.
Чтоб тебя, чёртова падаль!..
Цепляюсь за шторы, будто они — мой проводник в мир иной. Выцветшие грязные шторы, которых я уже почти не вижу из-за слёз. Господи, я никогда в тебя не верил, но посмею обратиться к тебе с последней просьбой: дай мне уйти. Почему я не могу просто взять и повеситься? У меня приготовлено всё. Я готов избавить мир от самого себя.
Тоска меня убивает. Я с счастьем, с радостью думаю о том, как будет гнить моё тело, но что-то мешает мне уйти. Что-то очень сильное и мучительное.
Немного успокаиваюсь, достаю почти исписанную бумагу и ручку, возвращаюсь на кровать. Осталось не так много.
«Я ненавижу тебя, мама. Ты просила у меня денег, требовала, настаивала, умоляла — я не дал ни копейки. А без лекарств ты умерла.
Я не пришёл на твои похороны. Зато пошёл по твоим стопам. Ты испортила мне детство, я испортил людям жизнь.»
Беру ещё один листок.
«Андерс Уайт, двадцать два года. Мы были друзьями, не правда ли? К тому времени я ещё не заметил, что могу очаровывать людей.»
По коридору кто-то ходит. Я чётко слышу шаги. Кому понадобилось гулять по коридору в такой час — вопрос открытый, но меня заботит совсем не это.
За дверью — человек. Самый настоящий, живой человек, который может говорить, мыслить, чувствовать.
Исчезла и самая тень спокойствия.
Я понял, что сейчас, прямо сейчас, могу выбежать к нему, всё рассказать, пока я ещё жив, пока меня могут видеть и слышать, хоть кто-то сможет узнать о моих чувствах до моей смерти! А вдруг он меня поймёт и утешит? А вдруг ещё не поздно возвратиться к жизни, начать всё с самого начала, навсегда забыть о моём прошлом существовании? Выговориться, посмотреть на реакцию человека, выпить воды, съесть чего-нибудь, а потом — забыться во сне, а проснувшись, оказаться другой личностью, исправиться, почувствовать почву под ногами...
Даю себе звонкую пощёчину, не щадя этого дрянного тела. Нельзя построить собственное счастье на чужих страданиях. Нельзя, как от назойливой мухи, отмахнуться от своих чудовищных ошибок. Нельзя забыть то, из-за чего лез в петлю. Мне нельзя жить. Я — подонок.
Я не смогу жить с самим собой.
Я должен умереть.
Это будет справедливо.
С этим решением сразу стало спокойней. Единственное доброе дело, которое я могу совершить — уйти из жизни.
«У тебя как раз был очень сложный период: изменила девушка, которую ты безумно любил. Ты пришёл ко мне за поддержкой, а я прогнал тебя, потому что мне было лень разбираться в чужих проблемах. Ты пришёл ко мне вновь, и я сказал, что вместо страданий из-за всякой ерунды лучше заняться делом. Грубо обозвал твою любимую, за что получил выбитый зуб. Разругался с тобой страшно; ты выбежал из моей квартиры, и больше я тебя не видел. Ты сбросился с крыши моего же дома. Слабак и тряпка, вот как я окрестил тебя, когда узнал о самоубийстве. На твои похороны, конечно же, не пришёл.»
Шаги в коридоре давно стихли, но всё ещё оглушительно громко звучат у меня в голове. Последний шанс потерян. Жизнь скрылась вдалеке.
«Эк Уолтон, двадцать два года. Просто идеал. Но больно наивная — это тебя и погубило. Меня раздражал, выводил из себя твой положительный образ, и я старался подавить твою волю, смешать с грязью, превратить в ничтожество, в свою рабыню. На протяжении двух лет я постепенно разрушил тебя, прекрасную, милую девушку. Ты стала жуткой стервой. Любое неосторожное слово — скандал, а потом долгие рыдания в подушку, когда ты думала, что я не вижу. Ты меня боялась, но — признаться страшно, — любила, любила жутко. Я превратил эту любовь в слепое поклонение. Ты, в отличие от Андерса, не поспешила расставаться с жизнью, и я не знаю, что стало с тобой, где ты сейчас, как живёшь. Я и не вспоминал тебя больше. До одного дня.»
Как я мог так поступать, как я осмелился ломать чужие судьбы...
Лихорадочно достаю следующий листок, спеша поскорее записать свою историю. И поскорее избавиться от самого себя. Глухая ярость. Руки дрожат. Держаться!
«Через пару месяцев после расставания объявилась мать, просила о материальной помощи — и я отказал ей, прекрасно зная, что без лекарств она долго не выживет. Создавалось чувство, будто я своими руками копал ей могилу... Я не радовался, не огорчился — лишь отметил факт, что отомстил. Наутро я уже об этом не думал.
А потом... потом случилось страшное. Через несколько лет.»
Останавливаюсь. Глубокий вдох. Выдох. Дальше.
«Два месяца назад я гулял по улице и даже не подозревал, что с минуты на минуту произойдёт событие, которое сломает всю мою жизнь. Я увидел мать Ребекки. Той самой, которую я убил, разозлившись. Она меня не узнала и просто прошла мимо, как ни в чём ни бывало, но я сразу вспомнил, где видел это лицо.
Как же она изменилась! Прошли долгие годы со дня смерти моей бывшей «возлюбленной», но она так и не смогла прийти в себя. Потухший взгляд, сгорбленная фигура, равнодушие во всём её внешнем виде — ничто не напоминало ту весёлую женщину, с которой я когда-то был знаком. Это поразило меня, ошеломило, шокировало. Я не мог поверить... Уже вечером, всё ещё размышляя о несчастной матери, я наконец утвердился в мысли, что это я сломал ей жизнь. Совершенно ни в чём не виновному человеку. Подумал ли я, что чувствует мать Ребекки, когда стоял у озера и смотрел на тонувшую девушку, не спеша помочь?»
Конечно же, я не подумал... я ни о чём никогда не думал, кроме как о себе! Бессовестная сволочь! Как я мог, как я осмелился!
«Это событие заставило меня взглянуть на свои поступки под другим углом. Я вспоминал, анализировал и ужасался. И всё больше ненавидел себя.
Теперь же я ухожу. Больше я не смогу никому навредить. Я сбежал из дома — хочу, чтобы о моей смерти первым делом узнали чужие, незнакомые люди, которым на меня плевать.
Забудьте обо мне. Я — пыль. Ещё немного, и меня не станет. И это будет справедливо, это лучший поступок во всей моей жизни. Прощайте.»
Обессиленно ложусь на кровать, выронив из рук листок и ручку, и закрываю глаза. Всё. Пора.
Собравшись с силами, я встаю на ноги и неуверенно приближаюсь к окну. Раздвигаю шторы. В глаза бьёт свет, на этот раз не единственный в моей жизни — самый настоящий солнечный свет! Уже рассветает. Небо... это золотое небо прекрасно, и на миг я даже забываю о том, что намереваюсь сделать. Небо меня не осуждает — оно слишком величественно и совершенно, чтобы обращать на меня хоть какое-то внимание.
Я вздыхаю. Простите меня. Я готов выть от раскаяния и дикой ненависти к себе. Мои жертвы достойны лучшей участи. Я не хотел, я не мог этого хотеть. Я не просил такой жизни, не просил к себе внимания. Я не мог действовать иначе. Мне страшно. Мой путь окончен. Ещё один шаг — и всё, могила.
Всю свою жизнь я презирал этих мелочных, а теперь понимаю, что они по сравнению со мной наилучшие люди.
Я не могу оторвать взгляд от неба. Оно очаровывает меня — прямо как я людей...
Быть может, оно знаменует начало чего-то нового, светлого?
Быть может, лучше всё-таки жить?..