(Rene Magritte "Les Memoires d'un saint")
- Вы курите?
- Нет.
- Вы курите…
- Нет. Куда вы все смотрите?!
- Я смотрю на вашу руку за спиной, в которой тлеет пахитоска…
- Вы все неправильно понимаете…
- А чего ж тут понимать? В вашей руке дым.
- А с чего вы взяли, что он мой?! Боже правый, дым может идти из разных мест. Разве не так?! Вы были когда-нибудь на пожаре? Нет?! Вы не жгли костер?! Жгли, - сознавайтесь скорей!
- Вы мне зубы не заговаривайте! Я же вижу, что вы - курящая! И мне такое неприятно.
- Будьте милостивы. Ничего вы такого плохого не видите. Руку? Нет, она за спиной. Из нее идет дым? Отчего же так сразу - из нее?! Мне понятно теперь, что вы были примерным мальчиком, поскольку не поддержали мою идею с костром. Но позвольте, проявите хоть каплю терпения, - хватит выдумывать!
- Вы хотите сказать, что я фантазер?! Вы настаиваете?!
- Я мечтаю о том, чтобы вы подходили ко мне любя, без ваших, простите, сентенций. Чтобы здоровались приветливо издалека, кланялись и улыбались, а не пытались схватить свою жертву поперек, стараться ее уличить. Что за манеры, Николя? Где вы успели всему этому научиться? Неужели ваша маман проделывала с вами эти ужасные штуки? Я не завидую вам. Акомпане-муа, силь ву пле.
- Погодите! Мне стало холодно разговаривать с вами так долго на 50-градусном морозе. Я желал лишь указать на ваш недостаток, с которым я не собираюсь мириться. Эксплике-муа, силь ву пле. Я отказываюсь ухаживать за вами, если вы не пообещаете мне, что бросите эту вульгарную привычку. Я положительно желаю знать лишь запах роз, когда вы откроетесь мне для мимолетного общения или легких прогулок по каналу. Теперь же мои уши звенят на ветру, я перестал чувствовать нос и глаза – обещайте скорее! Умоляю!
- А мне совершенно не холодно. Ни капельки. Как вам известно, я выросла в провинции, где не то, чтобы собак, волков в такую погоду из дома не выпускают. Так что снимайте свои обвинения или я превращу вас в посох Деда Мороза. Вы либо настаиваете на своих принципах и умираете, или признаете ошибку чувственных восприятий и нелепых выводов, перестаете делать мне укол за уколом, и тогда я веду вас к гигантской, как страсть, печке. Похоже, один вы уже не дойдете. Кэскё ву зан пансе?
- О, вы меня плохо знаете! Я знаю дорогу! Моя честь дороже ваших холодных игр и смысловых передергиваний. Я вам не кукла, мадемуазель! Дымите сколько вам влезет! Можете вставить окурок себе в задницу, чтобы освободить руки для манипуляций другими людьми. И не ваше теперь дело – гибну я или нет! Вы задели меня за живое! Совести у вас нет, а мон пуан дё вю! Нет у меня к вам отныне никакого, к чертям, отношения! Увольте! Я готов сдохнуть, если вам удастся меня сломать или обвинить во вранье. Романовы никогда не ходили вослед Рюриков!
- Господи, какой вы, в сущности, еще мальчик. Кэль аж авэ-ву?
- А вы, надо полагать, уже не девочка?! Почему я сразу не спросил?!
- Да, мне уже 70. Я разное повидала. Не загораживайте рот шарфом – я перестаю вас понимать.
- Хватит меня учить!
- Я обиделась. У вас, наверное, яички сжались от злости – вы можете попортить себе зубы. Ваша детская пушка стреляет сосульками.
- Вы нарочно со мной так?!
- Так вы позволите мне курить?
- Вы признались?!
- Ваши молодые усики покрылись инеем. Ваши ноги - фиолет, а тощие руки - как у мертвеца. Фу!
- Это вы меня довели!
- Вы зайдете к нам завтра, чтобы просить руки и сердца?!
- Я уже не знаю. Вы действительно этого хотите?
- Если никому не скажете о нашем секрете, мой синий петушок...
- Так ваши родители не знают о ваших дурных пристрастиях?!
- Ах, мой милый окоченевший трупик, мой глупыш… Я прямо сейчас готова прыгнуть к вам в постель.
- Постой! Батюшки-свят, - у вас обгорел полушубок и уже тлеют роскошные юбки! Быстро садитесь в сугроб – ваше мягкое место не должно страдать от постыдных занятий! Нет, я решительно отказываюсь просить руки – она уже желтая от курения! Так вы и дом мой провоняете, спалите - и не заметите! То-то вы на огонь намекали! К черту вас! К черту! Городово-ой!
- Слушаю-с…
- Вы что, нас подслушивали?! Ах ты, леший, скобленое рыло! К черту! Этой мадемуазель нужна помощь. Достань, колупай, одеяло, заверни ее крепче и вези извозчиком на Таврический. Вот тебе на водку. Адрес она скажет. Надеюсь, мадемуазель, в вашем адском дыму вы не проедете место, где прячете свои сигары?!
- Какой же вы, в сущности, противный тип! Гадость, а не ухажер! Не фэ па лидьо!
- Я человек разумный, а вы меня на какое-то сушеное растение и его подпаливание променять не хотите. Фунт табака вам цена после этого!
- У каждого есть слабости… Разве не так, городовой?! Мур-р-р…
- Не могу знать, мадемуазель. Не могу знать. Нам не положено.
- О, этот противный продувной город! Погода нервирует меня. Как тут не курить? Мои легкие прожжены. Мне не долго осталось. Кучер, поверни с набережной – я кинусь с моста! Пусть запомнят меня молодой. Головою об лед – что за курс, что за легкий фарватер?! Мон ами, так прелестно! Дырка в жопе – вот мой финал!
Занавес закрывается. В самый последний момент за ним проявляется шебуршание, кисть в белой перчатке проходит между полотен ткани, выставляя на сцену муляж большой задницы на длинной ножке, похожий на пюпитр с раскрытыми нотами. Публика встала, но никто не хлопает. Все смотрят на ложу, где сидел император. Завтра в 11:15 должен состояться торжественный спуск «Авроры» на воду, и Николай II ушел немного пораньше, чтобы как следует выспаться.