Представляю, с каким удовольствием рассказывал тот парень, что продал на московской «Птичке» маленького лохматого щенка провинциальному недотепе, как ловко обвел «лоха» вокруг пальца.
- Прикиньте, я ему впариваю: «Это доберман-пинчер карликовый, стоит четвертак», а он еще и переспрашивает: «Какая порода? Надо запомнить, жаль, что без родословной». А я прикалываюсь: «С родословной все сто рублей было бы»… Так что, Жучка, еще рожай доберманов, на наш век дураков хватит…
Ну, это я фантазирую насчет Жучки. Может, это была безымянная дворовая собака.
Дело происходило в конце 80-х, и в оправдание мужа, а это он привез из столицы щенка, скажу, что доберманы массово заселили Вологду чуть позже. Мы потом могли наглядно разглядеть, чем отличается наш косматый черно-белый Филька с гитлеровской челкой на глазах от элегантного добермана Грея из соседнего подъезда.
Итак, однажды муж, учившийся в Москве, вместо торта и сарделек привез нам прехорошенького, как игрушечка, щенка. Дочки завизжали от восторга, я ахнула и про себя и вслух, но дело было сделано. На долгое десятилетие мы стали собаковладельцами.
Имя столичному гостю дети дали в честь Фили из передачи «Спокойной ночи, малыши!» Наверное, уже это ему не понравилось. Превращаясь из плюшевой игрушечки в лохматую полуболонку-полудворняжку , Филимон стал являть нрав непростой и высокомерный. Наверное, запомнил, что он доберман, да еще из самой Москвы.
Гладить его можно было только с разрешения его собачьего Величества, то есть тогда, когда он сам подходил и клал кудлатую голову на колени. Если же настроение у него было плохое, то он прятался под стол и оттуда злобно сверкал глазами, иногда выскакивая с коротким злобным лаем.
Очень быстро выяснилось, что наш четвероногий жилец ненавидит стричься и купаться. Мыть ему лапы после прогулки могла только я, другим он не давался. Длинная шерсть быстро стала скатываться в войлок и кое-как остричь его могла опять же только я.
Раз на прогулке Филя вырвался из ошейника и выскочил на дорогу, прямо перед парнем на мопеде. Я в ужасе закричала и закрыла глаза… А открыв, увидела удалявшийся мопед и слегка прихрамывающего Филю, который сам поковылял к дому.
Трагедия на дороге окончательно испортила его характер, а тело сделала длинным, почти как у таксы. Возможно, нам это только казалось, что он расплющился после наезда мопеда, возможно, несуразную фигуру он получил по наследству.
Пока у нас не было машины, мы ездили с ним на дачу на автобусе. На остановке обычно разыгрывалась такая сцена. Мое лохматое чудище скромно садилось у ног какой-нибудь бабуси с авоськой и неотрывно жалобно смотрело на сумку. Я, естественно, стояла рядом, держа в руках поводок от непокорного животного.
- Ах ты, бедненький, кушать хочешь, - как правило, говорила хозяйка сумки и начинала рыться, чтобы угостить голодающего пса. Противное же создание перед выходом из дома, чавкая и фыркая, проглотило две миски мясной похлебки и выдуло пол-литра воды. Но оттащить Филимона от чужой сумки я не могла. Он становился просто каменным. Обычно добрая самаритянка доставала кусочек булки и Филя с какой-то оголтелой жадностью его глотал.
- Еще хочешь? Сейчас, сейчас, потерпи, - пишу и как наяву слышу эти жалостливые голоса. Давясь и злобно оглядываясь на меня, мой пес глотал хлеб или булку, а я ловила на себе укоряющие взгляды остальных пассажиров, ожидающих автобус.
С появлением машины ситуация, пожалуй, не упростилась. Филимон очень любил торчать в окне и облаивать все проносящиеся мимо объекты. С годами я оставила попытки подстричь ему уши, которые за счет шерсти стали длинными и пышными.
Он вывешивал их «за борт», и они развевались по ветру, придавая нашему псу горделивый и в то же время загадочный вид.
Когда началась «перестройка» и мы все взахлеб кинулись читать доселе запрещенные произведения, я узнала в булгаковском Шарикове своего Филю. Хорошо, что наш жилец не умел разговаривать, а то бы тоже требовал себе отдельные метры как насильно вывезенный с родины и доппаек как пострадавший в ДТП.
Филя ненавидел детский шум, однажды чуть не покусал дочку. Мои родители его терпеть не могли, особенно отец. Хотя именно к нему Филимон имел почтение, понимая, что отец – мужчина сильный и властный.
Как-то к нам приехали родственники из деревни и, проникшись нашей бедой, предложили забрать Филю к себе. Дочки все же заплакали: «Он к нам привык… Как он там вдалеке без нас…»
Я приняла тогда соломоново решение: выйдем провожать родственников все вместе и, если Филимон откажется залезать к ним в машину, вернемся с ним домой.
О счастье! Он не только не отказался, он без раздумий запрыгнул к ним в авто.
«Любовь без радости была, разлука будет без печали» - как про нас сложено.
Жизнь без Фили была прекрасной. Правда, потом дочь принесла Рэтта (Батлера, естественно), и вновь по утрам нас стал будить собачий лай. Но это уже другая история. Рэтт любил нас, мы любили его…
А Филя прожил еще долгих восемь лет в северной глуши. Муж и дочки как-то виделись с ним, я – нет, не довелось. По рассказам, в деревне он совсем распоясался, без конца лаял, пугал коз и баранов, бросался на больших местных собак , и хозяевам пришлось переделывать калитку, чтобы он не смог выскакивать на улицу.
Но однажды он все-таки выскочил и затеял роковую для него драку. Покусанный, израненный, вернулся во двор и скончался в возрасте 18 лет.
Возможно, в Москве его биография была бы короче… А может, именно провинция озлобила нежного песика и превратила его в бородатого нечесаного кобеля-скопца ( тягу к противоположному полу мы у Фили не наблюдали). Символизма и подтекста в моем повестовании нет. Просто история одной собачьей жизни.