Прозвище пристало к Кате в школе, куда она попала по распределению. По неопытности она написала на доске для учеников свое имя, да вот отчество Витальевна на свою голову подсократила. В ту же секунду и на всю свою учительскую жизнь стала Катариной Витт. Была такая немецкая фигуристка во времена, когда Катя считалась молодым специалистом. Сейчас она специалист уже старый, таких ошибок не допускающий. А вот что с фигуристкой сталось – она не знала, не слышно про нее давно.
К прозвищу Катя быстро привыкла, не бабой же Ягой обозвали, и то слава богу. А настоящая Витт была красоткой в молодом соку, с Катей ничего общего, кроме нового имени, не имевшей. Катя помнила, как она Кармен на льду изображала – вся такая яркая, фигуристая, страстная, с кровавым розаном в волосах. Совсем не Катя, куда ей...
В Катиной трудовой книжке единственная запись – та самая школа по распределению. Раба, и совершенно не божья, прикреплялась, как крепостная, к этой школе на 3 года. Такой вот срок давали по статье - по учительскому диплому. Сначала она бежать хотела. После первого же дня. Поняла сразу, что это не ее и не для нее. Однако инстинкт самосохранения или какой-то ген мазохизма и безысходности заставили перетерпеть самый первый год, а потом уже и другие инстинкты включились, а когда-то и голова... Сейчас Екатерина Витальевна директор школы. Все той же. Получился крепкий брак по необходимости, не по любви. Но как уйдешь, на кого свое детище бросишь? Ведь столько сил вложено в этот проклятый брак. Ничего, еще годик продержаться, и здравствуй, пенсия! Не работать совсем, конечно, не получится: бывшие ученики будут приводить своих детей и внуков – готовить к ЕГЭ.
Других браков в жизни Кати не случилось. По молодости и наивности затевались романы, со временем терявшие свою романтичность, мутировавшие в бессмысленные и, наконец, стыдные интрижки. Последние пять лет вообще ничего. Так бесплодно и рано закончился ее женский век.
Была и любовь, конечно, как же без нее. Но это еще на первом курсе, в туманной и полустершейся юности. Звали любовь Драган. Драгой вроде как. Дорогой. Хотя тогда ей почему-то неловко было его так называть. Драган Серделич. Да, югослав... Худой, остроглазый, буйные волосы до плеч – тогда так носили. Девки по нему с ума сходили, но выбрал он почему-то совершенно не бойкую Катю.
Ужас, как все плохо для них кончилось, когда вышло наружу. Ведь дружественную Югославию тогда почему-то приравнивали к капиталистической загранице. А это же чума и смерть! Перестраховывались. Ведь у них же, страшно подумать, частный сектор имелся. И товарищ Тито иногда позволял себе собственное, отличное от единственно правильного советского, мнение.
Ее чуть не отчислили, позорили на комсомольских собраниях, записали в проститутки. В общежитии хватало и настоящих проституток и просто ушлых девиц, общавшихся с иностранными студентами на взаимовыгодных началах. Но они никогла не попадались - попадаются всегда невинные, неопытные, случайные. Но все же Катю не выгнали из ВУЗа. А его, а его... А его вернули домой. Канул ее дорогой Драган в небытие, обрезав все концы и изрезав ее сердце.
По небу с бестолковым писком носились сотни ласточек. Странные они какие-то тут, на маленьком греческом острове: кидаются из стороны в сторону, мельтешат крыльями, как колибри. Катя попыталась припомнить мелодичные песни русских ласточек и их гордый парящий полет - но вспоминались только суетливые трудяги воробьи. А тут воробьев почему-то нет. А еще Греция! Зато небо усыпано визгливыми ласточками. Сборище Ксантипп.
Море тоже в первый день не порадовало – по мелкой и скользкой гальке трудно заходить в воду. Умные люди приобрели себе резиновые балетки, но у Кати каждая копейка на счету, не тратить же 5 евро на морские галоши.
Надо же, Чехов сравнивал необходимость писать с необходимостью есть суп, из которого только что вытащили таракана. Писать была его работа, зарабатывание средств к существованию, и не только для себя, но и для всей огромной семьи. Большинство людей так и живут - работают не удовольствия ради, а за деньги. Хотя о великом писателе хотелось бы думать иначе... Хочется исключений.
На каменистом пляже, обрамленном соснами и осинами, довольно пустынно. Странно, вообще-то это мечта любого отдыхающего, привыкшего к переступанию тел на каждом шагу. А тут переступать никого не надо, наоборот. Лежаки пустуют, у пляжников роскошное личное пространство метров в 20, а не радует. Как же все-таки укоренилась рабская привычка быть в толпе, в селедочной бочке.
Сначала курортная деревенька не понравилась Кате своей „глухостью“, малостью и пустотой. Одна улочка, пансионы и отельчики налеплены друг на друге и перемешаны с жильем аборигенов. Народ на местном бродвее появляется только после ужина – шатаются по кафешкам и сувенирным лавкам – больше деться некуда. К вновь прибывшим белотелым пристают с рекламой турбюро „Капитан Спирос“, обещая морской круиз по соседним островкам. К красным и коричневым уже не пристают.
Катя еще белая, вернее полосатая - красно-белая зебра, новый вид парнокопытных. А ведь опытная загоральщица, всегда гордилась данной богом способность загорать легко. Плечи, грудь спасены кремом, полосы на спине можно объяснить - туда не достали руки. Вот он, еще один недостаток одиночества – некому даже спину намазать. Ну или помыть... Но откуда полосы на животе и на ногах?
За ужином в отельской столовке Катя по-лермонтовски изучала свое небольшое „водяное общество“. Оно состояло из пары русских теток-подружек невидимого, Катиного, возраста и уже без всяких остатков былой красоты. Степень загара выдавала в них долгожительниц отеля, громкие разговоры - отсутствие светских манер и полезную для жизни простоту. Две белосахарные девочки-немочки тоже оказались подружками. Все остальные пары были пары. Супружеские. Муж с женой. Югославы...
Хотя сейчас югославов больше нет. Единый народ крепко рассорился, и сейчас настаивает на том, что никогда одним народом и не был. Почему-то люди очень любят ссориться и враждовать. Особенно со своими братьями. Отельные югославы были сербами. Да, сербами.
Если две пары женщин трепались без умолку, то четыре супружеские пары общались исключительно со своими телефонами. После ужина они выходили с напитком или куревом на улицу, занимали столики у бассейна, и медитировали на маленький экран, механически пролистывая пальцем новости интернетного мира, в трансе не замечая ни друг друга, ни природы вокруг, ни долгожданного захода солнца.
У Кати смартфона не было, подружки тоже, поэтому ей не оставалось ничего другого как наблюдать реальный мир. А он был роскошный: на лимонных деревьях висели килограммовые лимоны, на помаранцах – огромные, как дыни, солнечные померанцы, оранжевыми грамофончиками буйно цвели кусты кампсиса, и даже розы пахли здесь розами!
Первого июля как-будто перевернулась страница - начался настоящий пляжный сезон: с сегодня на завтра количество отдыхающих увеличилось в два раза, и резко потеплела вода. А в отель заселились интересные новенькие - мать с дочкой из Москвы и еще одна, пятая, сербская супружеская пара. Дочка была хорошенькая, с некоей восточной ноткой в лицу и сильными ногами, которые она с уверенностью демонстрировала миру. Насчет мамы Катя засомневалась – не бабушка ли это? Выглядела она на все 60, а красилась и наряжалась как 30-летняя, но сходство, включая восточную изюминку, между ними наблюдалось несомненное. Москвички не собирались вливаться в коллектив, питаться сразу стали на улице, а с моря возвращались поздно, причем, молодая каждый раз с новым знакомым из местных. Катя не могла понять роли надменной матери-бабушки. То ли это дуэнья, плохо справляющаяся со своей работой. То ли бывшая дама полусвета, привезшая свою ученицу на морЯ, оттачивать „на кошках“ мастерство обольствительницы.
А вот новые югославы заинтересовали Катю. Красивая, очень красивая и счастливая пара. Оба стройные, несмотря на давно перейденную середину жизни, оба красивые и оба такие, каких трудно описать одним словом, разве что нелюбимым Катей „секси“. Она была такой женщиной-женщиной, он таким мужчиной-мужчиной. Блондинка с узкобедрым, тростниковым телом и красивыми длинными ногами. Она напомнила Кате навеки законсервированного подростка Джейн Фонду. И сухощавый и уже сейчас очень загорелый, высокий он, с поседевшей густой шевелюрой, характерной для югославов, среди которых почти нет лысых или лысеющих. Почему-то снова вспомнился Чехов, при росте в 184 сантиметра едва набиравший вес в 70 килограмм. Оба они напоминали удлиненных аниматорами неземных аватаров из известного блокбастера.
Сербская парочка оказалась общительной, по крайней мере за день они подружились с остальными соплеменниками и даже с гречанкой-официанткой. Катя, по причине непарности отсаженная ею в конец зала, официантку недолюбливала и чувствовала себя отверженной и дискриминированной. Да, так и есть, утки все парами, только я одна...
Официантка представляла собой улучшенную и уменьшенную до 140 сантиметров копию Ким Кардашьян. Правда, эталонное лицо Ким за большие деньги создали хирурги, а очаровательную мордашку официантки - папа с мамой, за удовольствие.
Катя издалека посматривала на новых сербов, но проходя мимо, всегда опускала голову. Однажды она столкнулась с мужем на лестнице, он поздоровался с ней, а Катя от испуга ответила басом и, совсем как островная ласточка, метнулась в свой коридор. А потом, усыпая и плача, вспоминала своего загорелого и масластого дорогого Драгана, чего не делала уже 30 лет.
В отеле все было по минимуму. По-спартански. В том числе и телепрограмма. Крохотный телик показывал единственный русский „новостной“ канал, но Катя не могла смотреть его агитпроп больше 30 секунд. Еще вещали новостные голландский и греческий и нормальный сербский канал, на котором новости чередовались с нудными фольклорными концертами и сериалами про жизнь на селе. Вот на нем и пришлось остановиться. Катя радовалась, когда ей удавалось вычленить понятное слово или даже уловить смысл сказанного.
Сербский уже всегда напоминал ей древнеславянский, как будто она слышала речь летописной Малаши Ключницы или воеводы Путяты. С Драганом они много смеялись, сравнивая языки: она до сих пор помнила, что в детстве он занимался в конной школе со смешным названием „Топот“. Помнила, как покатывалась над словом майка, которое означало не футболку, а маму. Где моя майка? - В стирке. А нехорошее слово „вранье“ означало город. Помнила его загадочный акцент, который так волновал ее, его интонации, его смех, его большие ладони, острые колени, загорелую лайковую кожу. И себя, свое колотящееся сердце и удушье - от счастья.
Оказывается, она помнила о них все до последней подробности...
Пляж плавно переходил в яхтклуб, и Катя без особых чувств и зависти наблюдала картины чужой богатой жизни. Вот огромную яхту в порт тащит обвешанный шинами приземистый лапоть-тягач. Между ним и роскошной яхтой (не иначе как Абрамовича) снует моторка – это курьер-Гермес передает послания Абрамовича капитану тягача. Матросы яхты сбрасывают за борт защитные цилиндрические подушки на тросах, чтоб не повредить блестящие хромом бока морского бентли. Это тебе не тривиальные шины... А вот целый крузенштерн возник перед глазами. Пока шел „лицом“, казался обычной яхтой, каких тут сновало достаточно. И только развернувшись боком, парусник показал свои истинные размеры и невероятную высоту мачт. Молоток, поставленный рукоятной вверх, как он не заваливается на бок? Раз в день из порта выходил музыкально-увеселительный корабль, увозивший сотню залетной молодежи, „прыгавшей по островам“, оставляя Катин островок с сильно ухудшенными демографическими показателями.
А в середине отпускной недели море подарило Катерине собственную яхту в виде ядовито-зеленого матраса. Подарок Посейдона неожиданно появился на горизонте. Катя вошла с пустое полуденное море и поплыла за данайским даром. Матрас оказался не совсем целым – одна секция порвалась, но вполне годным для употребления. С этого дня Катя носилась с ним, как в зеленой писаной торбой. Ей вспомнилась районная бомжиха, гордо таскавшая за собой сумки и картонные ящики, набитые цветочными горшками. Переходя с места на место, она в несколько приемов переносила свои оклунки, пересчитывая и перепаковывая их. И эта деятельность поглащала ее полностью, придавала смысл ее жизни. Цветы давно засохли, и одной бомжихе было понятно, зачем они ей нужны. А сейчас поняла и Катя: это было ее имущество, ее частная собственность, ее богатство.
У кого-то была пара, у кого-то - подружка, а у Кати имелся матрас. Это у Чехова дама была с собачкой, Катя же стала дамой с матрасом. Она носила его с моря и на море как ребенка, под рукой, ложилась на него грудью, едва шевеля ногами в лазурной воде, садилась верхом, как кавбой в седло или нереида на морского конька. Жизнь повернулась новыми сторонами, заблестела новыми возможностями. А вечером, гуляя по единственной улице, залитой звуками сиртак, Катя наталкивалась на красивую сербскую пару счастливых супругов. Они обнимали друг друга так, как Катя обнимала свой матрас. Так хотелось верить, что они действительно счастливы. Так хотелось исключений.
В последний вечер после прощального купания Катя оставила матрас на пляже под трепетной шептуньей-осиной, так выручавшей ее в солнцепек. Пусть другие попользуются - не вести же домой дырявый матрас.
Рано утром за ней пришел автобус, и к ее великой радости осуществилось то, чего лень не позволяла ей сделать всю эту неделю: полюбоваться рассветом над морем. Дорога шла вдоль берега, по которому почему-то рос тростник, будто это не самое великое и соленое в мире море, а заштатное озерцо. Солнце или как говорил Драган - сунце, серебристым шаром низко висело над линзой моря. На него еще можно было смотреть открытым взором, без слез. Катя улыбалась, разглядывая жемчужный рассвет, а когда взглянула в противоположное окно, то увидела прозрачную, как слюда, тающую луну. Оба светила - одного размера и в одно время на небе. Невероятно! Как здорово, что Катя увидела это чудо! Значит, всегда можно познать что-то новое, жизнь не перестанет удивлять и подбрасывать приятные открытия? Приятные, в качестве искючения, в которые так хотелось верить.
В самолете ей удалось поспать, благо соседние сидения оказались не заняты, и можно было вытянуть свои загорелые ноги. А они были не хуже ног счастливой сербской Джейн Фонды. Заснув, в облаках невнятных сновидений, она пролетела над Белградом, откуда как раз поднимался самолет в направлении ее греческого острова.
В 12 ряду, на месте D, на том же, на котором спала Катя, сидел мужчина и радовался предстоящему отдыху от семьи, работы, любовниц, друзей, врагов. Он летел в отпуск один - слава богу, вторая жена наконец поняла, что его надо иногда отпускать одного, а потом не спрашивать, как он провел время.
Он летел проторенным маршрутом: на маленький остров, в отельчик, где всегда останавливаются сербы, с которыми будет приятно пообщаться, и где встречаются одинокие женщины, с которыми можно познакомиться. Звали его Драган Серделич, и был он по-молодецки поджар, наполовину сед, но густоволос, и уже сейчас сильно загорелый.
Они разминулись на одну неделю.