СТАС ГОЛДЬМАН - http://www.proza.ru/avtor/shtofvodki1 - ПЯТОЕ МЕСТО В 56-М КОНКУРСЕ ДЛЯ НОВЫХ АВТОРОВ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
"Их жёны проходят, даруя от львиной своей красоты", писал Мандельштам…
Воспоминания - это всего лишь тонкая нить бисера, готовая рассыпаться в любой миг. Новость обездвижила, невыносимая и неожиданная, пронзила до самого. Внутри всё оборвалось. А в кирпичах из туфа остывал расплющенный свинец.
Самолет практически упал на живот в занесённом аэропорту «Звартноц» и Ереван, утонувший во тьме блокады, дохнул сырым воздухом ноздреватого снега, в котором, утопая по пояс, шли две небольшие группы людей: в камуфляже и, одетые, как будто сшитые под копирку, в длиннополые кашемировые пальто, местные, доселе такие чужие, Гагики, Мнацаканы, Карапеты. Шли рядом, а казалось, что наши миры далёки. Кавказ давил своей мощью и даже ветер представлялся мне связанным и покорным, несмотря на всю ярость его порывов.
Пограничники были приветливо-безразличны. Никто не прилетал в этот город просто так. Осматривать было некого и незачем. Военные уходили к бортовым машинам, а цивильно-кашемировые к встречавшим их мерседесам, тускло поблескивающим хромом, сродни рассвету. Март играл в одну руку, перетасовывая карты по своим, одному ему ведомым правилам. Горы, пропустив нас, снова сдвинулись в тесный круг. Укрытые льдом, они ёжились, но не покидали свои посты, ревностно охраняя одним им ведомую тайну ковчега. Москва оставалась в далёком прошлом. Несколько лет будущего рисовались невидимым в тумане Масисами, большим и малым. Точь-в-точь, как на этикетке коньяка.
Через несколько месяцев нас вызвали на совещание в Гюмри. Лачинский коридор, плотно опекаемый ленивым условным огнем неусловного противника, пропустил на удивление легко. Поднявшись по перевалу Ванадзора, и по очереди, торя путь в низких облаках , жестикулировали едва видимым, с расстояния нескольких метров, водителям. Мы огибали Спитак, гордый и потрясающе красивый в своей трагедии. Белый город, цвет траура. И лысая белесая гора в центре. Древние скалы, густо пересыпанные, как будто впитавшим космос, обсидианом, напоминали в профиль своих верных спутников, овчарок карабашей, бесстрашных волкодавов и провожатых в первый и последний путь своих пастырей - пастухов.
Армения была пуста. Пуста и тревожна. Страна, отправившая добровольцев в истекаемый кровью Карабах. Маленькая страна. Страна то суровых, то чрезмерно трогательно - наивных людей. Она представлялась мне матерью в немоте своего отчаяния, заломившей запястья и закусившей платок прощания. Тысяча первых бойцов прямо с митинга на Площади Республики маршировала к своим последним рубежам. Почти никто из них не вернулся обратно. Да и те, кто вернулись, уже не были прежними. Война, пять букв в количестве том же, как и количество букв судьбы, выставляла свой счёт. Страна женщин и детей.
Те, кто не смог сражаться, уехали на заработки. В Сирии, Ливане, Эмиратах, по всей Европе и Америке сновали деловые, с крупными чертами лица, выходцы Цахкадзора, Мегри, сменившие все четыре вершины Арагаца и свои дворы, на возможность послать денег и поддержать свои семьи. Дворы совсем не походили на дворы моего детства: окно в окно - и не утаить ничего и не хочется таить даже. Потому что из поколения в поколение в этих залах и спальнях живут по углам разговоры. Верность, честь, благородство. Слова, сказанные много лет назад, не потеряли свой терпкий вкус. Причитания и мечты, предсмертный вздох и крик младенца, шелест поцелуев и ссоры, казавшиеся на века. Беседы со старцем, выбитом на хачкаре, святые и грешные желания, безутешное горе и сдавленный крик. Прощание и встречи. Вечером, когда воздух настоян дневной жарой и почти недвижен, звуки садятся рядом с хозяевами и внемлют тишине, умывшись колодезной водой. Армянский двор, это неспетые песни, это несказанные тосты, это предания предков, это оставленные следы. И запах трав, и клёкот орлов, и темнота, густая, как виноградная патока, наполненная звоном колоколов святого Ечмиадзина.
Женщины держали мир на своих крепких плечах. Упрямые локоны были гладко зачесаны и ловко прибраны под платками. Они несли свой крест одиночества стоически, в совершенном согласии с течением реки настоящего. Как быстро было их время , как стремительно взрослели они, переступив порог своего замужества, а вместе с тем, и порог дома свекрови. В шестнадцать лет, они бесповоротно меняли всё, о чем мечтали их юные головы. Небо, куда улетали они. Земли, в которых они бывали в своих мечтах. И моря, такие большие, как Севан. А я вам скажу, что небо в Армении такое высокое, такое недостижимое высокое, как нигде.
Под утро мы добрались до города. Бывший Ленинакан, поменявший имя на гордое и рубленое, одетый в серость, не помнящий уже себя, когда-то розовым, дрожал единственным фонарём. Наш провожатый, человек лет сорока, казавшийся мне тогда безнадежно старым, местный житель, пригласил нас к себе перекусить. Навстречу вышла его жена. В тёмном платье. «Гаяне». И, опустив глаза, протянула руку. Рукопожатие было по-мужски крепким. Ладонь человека, привыкшего к труду, на земле. Её морщинки не казались ранними, как и седина густющих волос. Молча, без суеты, был накрыт стол. Мы выпили, закусывая черемшой и бараниной. Лаваш был свеж. И не понятно, когда она успела его испечь. Словно ждала. Стояла поодаль, и пристально смотрела на своего мужа. Пришедшего и уходящего снова на войну. Его войну. Он, через несколько месяцев, спасая грузовик с продовольствием, не смог удержаться на узкой тропе... Где-то, за перегородкой спали дети. «Трое у меня, пацаны.» «Трое у нас, погодки» – вторила она. И смотрела, смотрела на своего Завена. Впитывая его, дыша им. Он был сдержан и будто не замечал её, совсем не замечал. А я слышал музыку.
Почему-то танго ворвалось в это вот настоящее и кружило: и стены и пол и людей. Тутовая водка была крепкой, а мы измотаны. Но музыка. Я встал и пригласил её. Она взглянула на мужа и положила свои руки мне на плечи. Мы сделали первый шаг. И понеслось. Пропали стены и пол, пропали все и мы танцевали снаружи. Одни. Первые лучи в смятении рисовали углём контуры метущихся нас. Невообразимое тепло. Проснувшись, я обнаружил себя на диване. Сон был прекрасен. Гаяне кормила детей. Надо было ехать. Но мы оба знали - танго было. Его не могло не быть.
Я принял эту землю. Она дала мне силы снова жить и снова любить. Она подарила мне веру.
Увидел Гаяне ещё раз. Уже бабушку. В газетах, на первой странице, в обездвижевших меня новостях. Узнал сразу. Она была расстреляна вместе со своей семьей. Тем, кому, как и нам, было доверено оружие. Молодым пацаном.
Солдатом. Защитником. Слово - то какое.
Но она осталась в том танце. Смелая. Весёлая. Живая. Как и эта страна.
…
Тель Авив
17.05.15