«Как поля заросли, мать честная! Бурьян в человеческий рост! А ведь в прежние времена на этих самых местах горох сеяли!»
Терентий Иванович – бывший колхозный агроном – с досадой оглядывал пустые поля.
В Малаховке – так называлась некогда большая деревня – в старые добрые времена выращивали знатный картофель. Белый, здоровый, величиною с кулак. А до того, как Терентий Иванович вступил в должность, сажали овёс и гречиху.
«Пропадает землица, - не унимался агроном. – Нет хозяина. А уж сколько удобрения в неё вбухано – сунь сухую палку, и та зацветёт».
От этих мыслей Терентию Ивановичу стало совсем тоскливо.
Вымирает деревня. Только двадцать домов и осталось, да и в тех – одни старики. Ну, дачники приезжают на лето из Питера – тогда оживает Малаховка: есть о чём посудачить бабам, и есть кому на свою нищенскую жизнь пожаловаться. Рассказать, как пропадает государственное добро – коровник, телятник и деревенский клуб; как разворовали ушлые мужики из Сорочкино бывший пионерлагерь; как загадили геологи стоящий на опушке колодец с ключевою, целебной водой, и никто не понёс за это наказания. А ещё любили жаловаться малаховцы на то, что доживают последние дни корпуса бывшей больницы и школы, а ведь залатали бы вовремя крыши - лет пятьдесят могли бы ещё дома простоять! Но – нет хозяина, всё обветшало, ремонт обоих зданий влетит по нынешним временам в копеечку, поэтому районная администрация решила закрыть и больницу, и школу, и куда теперь старикам ехать лечиться, одному Богу известно…
Терентий Иванович шёл по безлюдному просёлку.
Унылую жизнь обитателей Малаховки скрашивали дни получек и выплаты пенсий. Вот и сегодня, запасшись в магазине спиртным после похода в сберкассу, сидели малаховцы по домам. Проходя мимо почерневших хибар, старавшихся тщетно скрыть своё убожество за кустами сирени, Терентий Иванович то тут, то там слышал безобразные выкрики и песни пьяных малаховских мужиков.
А ведь когда-то в Малаховке била ключом совсем другая жизнь! Коровы, поросята, куры были в каждом дворе. Молодёжь в будни работала в поле, а по субботам лихо отплясывала в сельском клубе, от которого нынче остался лишь разбитый фундамент. Домов сорок стояло по одной улице Ленина, и какие были дома! А детский сад? А музыкальная школа?..
Но началась перестройка, лихие 90-е, и жизнь в Малаховке замерла. Кто в город подался, кто спился, кто в безысходности и нужде доживал никчёмную старость. И никто уже не вспоминал, что когда-то славилась Малаховка богатырями – работя-щими, толковыми, трезвыми мужиками. Целину поднимали, железную дорогу строили, лес валили – на все руки мастера были!
Взять, к примеру, Николая Петренко. В одиночку брёвна ворочал, когда избу строил. Колодец, баню, забор – всё сам. И в колхозе его фотография на доске почёта висела. Жаль, рано помер мужик. Ушёл за женой - видать, тоска одолела. Такой любви теперь, поди, и не сыщешь.
После смерти Николая пустовал его заколоченный дом с десяток лет. Сын Антон уехал в город, да, оженившись, там и остался. Казалось, судьба дома была предрешена: беспризорный и сирый, он должен был сгнить и сгинуть в бурьяне, как прочие брошенные поселковые избы.
Но вдруг в один прекрасный день у дома Николая остановилась шикарная иномарка. Ставни распахнулись, а в сенях послышался детский плач и грохот кастрюль.
Малаховские бабы, жадные до сплетен и новостей, поспешили тут же наведаться к соседям. Кто приехал? Надолго? Не надобно ли чего – свежих огурчиков, дере-венского молока, сметаны?
Пошла поглядеть на новых хозяев и старая Матрёна – жена Терентия Ивановича. Повязала на плечи оренбургский платок, сунула ноги в блестящие туфли (вы – городские, но и мы не лаптем щи хлебаем, всякие моды знаем), и – айда со двора.
Терентий Иванович пилил дрова и не пошёл за женой. Делу – время, пустым разговорам – час. Вот соберёт поленницу, пригонит корову, затопит баньку, тогда – пожалуйста! Можно и погуторить. Да только не старожилы должны на поклон к молодым идти. По неписанным малаховским законам должны новоприбывшие стариков уважить – засвидетельствовать своё почтение, отведать незатейливой хозяйкиной стряпни, подробно расспросить: как выживают селяне при нынешних ценах, кто помер, по каким дням ходит автолавка и почём нынче удобрение для грядок; перед уходом следовало пожелать хозяевам «многая лета» и поблагодарить за то, что те поучили городских уму-разуму...
Так рассуждал Терентий Иванович, недовольный поспешностью и любопытством Матрёны. Слыханное ли дело – заискивать перед городскими? Подумаешь, невидаль какая – автомобиль. Цени, что имеешь, а на чужое не зарься да сельского досто-инства не роняй.
Воротилась Матрёна быстро. Недобрым взглядом окинула мужа, дом, навозную кучу у дряхлого сарая. Ходила по двору, насупившись, и что-то бурчала под нос. После дойки, отведав в бане березового веничка и подобрев, рассказала, наконец, о том, что живёт в доме Николая его сын с молодой женой и ребёнком. Приехали в отпуск – на месяц. Антон стал молодец молодцом – высокий, ладный, да только заносится не по годам. Щеголяет по деревне в кожаных ботинках, курит папиросы заграничные, и ни в чём теперь деревенским мужикам не чета: предприниматель. И жена ему под стать: дальше порога баб не пустила и толком рассказать о себе ничего не пожелала – кто такая, какого роду-племени бабам не удалось выведать. Одно лишь ясно: спесивая да неласковая. Наплачется с ней Антошка, подведёт его эта бестия под монастырь…
Уходя со двора, заглянула Матрёна в окно старого дома и обомлела. Чего только не навезли молодые! И шторы, и покрывала, и ковры, и посуду! И всё дорогое, заграничное!
Обидно показалось это Матрёне. Всю жизнь в колхозе от зари до зари вкалывала, а нажила лишь грошовую пенсию да болячки. А тут – машина, халаты махровые, хрустали… На пивных бутылках и то этикетки непонятные наклеены. И за что ж это людям такое счастье? На полях Родины спины не гнули, за станком не стояли, а какое богатство!
С тех самых пор стала Матрёна чернее тучи.
«Дожили! И у нас богатеи завелись! Батька коммунизм строил, а сынок - предпри-ниматель! Сталина нет, научил бы работать бездельников. Распустили совсем молодёжь…»
Дом Николая Петренко стоял на отшибе – один в поле. Странно и дико смотрелись на почерневших окнах кружевные, с золотой отделкой, занавески. Мангал возле поленницы, белый «Мерседес» у толстоствольной, воистину русской берёзы – всё это смущало старых малаховцев и вызывало завистливые пересуды.
Долго крепился Терентий Иванович, да не вытерпел. Потянуло его к глупому дому с золотыми занавесками. Захотелось взглянуть на Антона – не чужой ведь, на одной улице жили. А больше всего хотелось узнать: неужели он, сын простого колхозника Николая Петренко, в буржуи заделался? Тот самый Антошка – рыжий, плаксивый тихоня, которого презирали все разбитные малаховские мальчишки? Который до десяти лет, как телок привязанный, за мамкой ходил? Устинья в сарай, и он – в сарай. Устинья на ферму - и он туда же. От рождения пугливый и хилый был малец – ни с ребятами подраться, ни взапуски сигать до околицы, ни червя на крючок насадить. И – нате, пожалуйста! – предприниматель.
Так, вспоминая минувшие дни, незаметно добрёл Терентий Иванович до дома старого друга.
Трава во дворе росла буйно, заполонив глубокие канавы; яблоня у забора вошла в силу и обещала богатый урожай. Вот и калитка нараспашку – совсем как в прежние времена, когда, глядя на проказы внука, коротала дни на лавочке старуха Семёновна, мать Николая.
Во дворе было тихо.
«Ребёнок спит, - догадался Терентий Иванович. – Не вовремя явился».
Помявшись в нерешительности, он хотел было уже повернуть назад, но вдруг из окна потянуло ароматом дорогого, настоящего, (не растворимого, а молотого и крепко сваренного!) кофе. Этот упоительный, густой запах – запах иной, роскошной жизни, в которой не было места унизительной борьбе за насущный кусок хлеба - парализовал Терентия Ивановича. Ноги не слушались бывшего агронома, а сердце защемило так, что у бедного Терентия Ивановича едва не остановилось дыхание. Как уйти, не взглянув на эту непонятную, сладкую жизнь за невесомыми занавесками? Хочется хоть одним глазком увидеть всё то, о чём сплетничала Матрёна с соседскими бабами.
Терентий Иванович переминался с ноги на ногу. Как встретят его, простого сельского мужика, эти люди, приехавшие в глубинку по ухабам на заграничном авто? Антошка, небось, и забыл дядю Терентия, с которым удил пескарей да бегал по грибы в лесок за околицей?
Ветерок приподнял край занавески. Терентий Иванович приметил покрытый скатертью стол и коляску напротив печки. В буфете, на грубых полках, поблёскивал китайский фарфор, стеклянные вазочки и салатницы. Такой ослепительной красоты даже у бывшего колхозного председателя никогда не водилось. Из такой посуды впору лишь по большим праздникам есть. Расточительно живут молодые, по-буржуйски. Гжелевые ангелочки повергли агронома в негодование. Это уж и вовсе неслыханное мещанство! С жиру люди бесятся, не знают, куда деньги девать. Старики - ветераны труда - еле концы с концами сводят, а тут – ровно музей какой!
Волна праведного гнева опалила Терентия Ивановича, но запах кофе заставил позорно трястись поджилки.
«Была не была, а зайти нужно», - подумал Терентий Иванович. Всё ж не чужие. Лучшего друга сын! Авось не выставят его, старика, за порог – с добром ведь пришёл, по-соседски…
Терентий Иванович несмело вошёл на крыльцо. Постучал в дверь, отделявшую сени от просторной горницы.
Дверь распахнулась, и Терентий Иванович увидал жену Антона: высокую, худую женщину, в глазах которой полыхнула затаённая неприязнь.
- Низкий поклон, хозяюшка! Дома ли Антон Николаевич?
Хозяйка с недоумением уставилась на гостя, и Терентий Иванович вдруг осознал, каким, должно быть, нелепым, неотёсанным и смешным казался он в прокуренном ватнике, в кирзовых сапожищах среди настенных ковров и декоративных статуэток.
- Нет его, - сквозь зубы процедила молодая.
Повисло молчание.
«Не ко двору пришёлся», - с досадой подумал Терентий Иванович, оглядывая комнату.
Эх, не узнать теперь прежней горницы! Нет того простого деревенского уюта, что был когда-то при старой Семёновне. Где вязаные половики, где кадушка с тестом для сытного пшеничного пирога?! Где витиевато расшитые полотенца? Где Спас с Богородицей в красном углу? Теперь это была совсем другая комната: аляповатые покрывала, детские распашонки в пузатых сумках, баночки с кремами и флакончики с духами у потемневшего зеркала.
На тумбочке, испуская волшебный аромат, захлёбывалась кофеварка.
- А я вот пришёл на сына старого приятеля поглядеть. Спросить, как в Питере живётся. Тебя как звать-величать?
- Наталья.
- У мужа твоего бабка была Наталья…
На стене захрипели старинные часы. Сквозь скрежет послышался визг кукушки.
- Десять часов? Куды ж Антон махнул в такую рань?
- В лес, - последовал краткий ответ.
«Вот и сходил в гости!» - вздохнул Терентий Иванович. И хозяина не повидал, и молодая исподлобья зыркает. За версту видать – городская: ни приветить гостя, ни за стол посадить… Терентий Иванович с сожалением глянул на белую скатерть, на деревянную маслёнку, наполненную кусками отменного сахара. На коробку шоколадных конфет. На вожделенную кофеварку, источавшую упоительный аромат.
Эх, не пришлось попробовать богатой жизни! Но как же восхитительно пахнет этот проклятый буржуйский напиток! В автолавке и в сельских магазинах разве такой купишь? Нет, этот кофе не возят по нищим деревням. Это – господский напиток, оценить его мужик-простота всё равно не сумеет. Мужику бы водочки, на худой конец – винца… На полках в буфете Терентий Иванович приметил заграничные бутылки, о которых говорила Матрёна.
«Зазнался Антон! Заграничное пойло ему подавай. Предприниматель, буржуй!»
- Ну, Натальюшка, привет мужу от Терентия Ивановича передавай. Будет время – пущай заходит. Мы с Матрёной гостям всегда рады…
В сенях загрохотали тазы. Послышался всхлип болотных сапог и жалобный стон половиц.
В горницу ввалился Антон – высоченный, белобрысый детина, косая сажень в плечах, вылитый отец…
- Дядя Терентий? Вот так сюрприз! Сам пожаловал!
Антон крепко обнял агронома, который теперь едва доставал ему до плеча.
- Как жизнь, дядя Терентий?
- Грешим помаленьку. А ты, я вижу, семьёй обзавёлся…
- Обзавёлся! Сына родил! Алексеем на днях окрестили.
- Это правильно. Без креста никак нельзя человеку...
- Жерди на забор принёс? – перебив агронома, недовольно спросила Наталья.
- Деревья – не бабки, так просто не срубишь… Есть у тебя бензопила, дядя Терентий?
- Для хорошего человека найдётся.
- Тогда перекусим и - в лес. Будь добр, удели пару часов - забор нужен. Нахабцевский бык третий день мою тачку бодает. Приходит с утра и давай рога чесать! Сигнализация орёт, ребёнок плачет...
- Знаю. О твоей машине вся Малаховка судачит. Шикарная легковушка, да не для наших дорог.
- Жизнь, дядя Терентий, один раз даётся. Вот ты много хорошего за свои шестьдесят лет повидал? Ишачил от зари до зари, а пенсию тебе государство достойную платит? То-то же. По-человечески пожить хочется, дядя Терентий.
- Твоя правда. Мы с Матрёной Матвеевной, можно сказать, настоящей жизни и не видали, - пожалился агроном. - Так, немножко вздохнули до перестройки… Ну а ты-то, хорошо живёшь, Антон?
- Не жалуюсь. Знаешь, сколько моя колымага стоит? Не один деревенский дом можно на такие деньги купить! Натка, - обратился Антон к жене, - сваргань нам кофейку! И пару стаканов из буфета захвати – за встречу выпить надо, а то не по-людски как-то…
…Кофе, смешанный со сливками, сдобренный увесистым куском сахара, пузырился в белоснежной чашке. Терентий Иванович отхлебнул глоток и зажмурился от удовольствия.
Солнечные зайчики прыгали по тонким белоснежным блюдцам и кружевной скатерти. Захмелевший Антон заплетающимся языком рассказывал о городском житье-бытье. О ценах на продукты и жильё. О торговле, которая шла полным ходом в его собственном магазине. О весёлой, безбедной, но суетной жизни.
- Устал я, дядя Терентий. Пять лет в отпуске не был. А в деревню страсть как хотелось – отцовский дом жене показать. Вас, стариков, проведать. А помнишь, как ты мне червей на крючок насаживал?
- Всё помню, Антоша. И тебя малого, и батьку твоего…
- Может, махнём на рыбалку, а? Когда ещё в деревню выберусь, одному Богу известно…
Антон плеснул в стакан Терентию Ивановичу заграничной водки.
- Пей, пока Матрёна Матвеевна не видит. А если начнёт сердиться, скажи, что за её здоровье пили…
Терентий Иванович осушил полстакана за здоровье жены; потом – ещё столько же за Антона с Натальей и за младенца Алексея, и ещё – не чокаясь – за раба Божия Николая и всех его сродников, покоящихся на старом кладбище за деревней.
- Да что ж вы в самом-то деле! Собрались в лес, а сами упились, как сапожники, - громыхнула Наталья, убирая со стола посуду.
- Не серчай, хозяюшка. В лес вечером сходим. Чем меньше глаз, тем лучше, - с трудом выговаривая слова, разъяснил Терентий Иванович. – А пока забора нет, машину можете ко мне во двор перегнать. У меня забор знатный – столбы железные с рабицей! Верно я говорю, Антон?
Антон, уже начавший кемарить за столом, согласно кивнул головой…
Тропинка от крыльца до калитки показалась Терентию Ивановичу кривой и долгой. Походя мимо автомобиля, он приметил на дверце глубокую царапину.
«Надо скорей подлатать забор, - промелькнуло в мозгу агронома, - машина-то заграничная, немалых денег стоит. Честным трудом заработанная…"
Тучи, с утра заволокшие небо, медленно рассеивались.
Терентий Иванович, пошатываясь, вышел на дорогу. В голове и в ушах звенело, но на душе было светло и радостно, как после исповеди в пресветлый пасхальный праздник.