Зоя ДОНГАК
Я жив, и мой конь жив
Рассказ
Охотник и скотовод Даржаа теперь ходил гордо. Не стало больше баев-феодалов. И тайга, с детства знакомая каждой тропинкой, вдруг показалась шире, с вершин Танды стали просматриваться далекие Саяны – открылась вся Тува, как на ладони. Совсем недавно, когда приходило время платить налог, а нести нечего, что было?.. Пороли веревочными плетями, надевали на голову доску-хомут, отмораживали руки, выжигали глаза. Всего девять пыток – страшных маньчжурских казней. Вечно кланяясь баям, падая ниц перед ними, Даржаа никогда не мог распрямиться и увидеть даль: как ярмо на шее, он носил тяжесть забот. Теперь Даржаа увидел бесконечно синюю тайгу со снеговыми вершинами вдали и бурный поток Енисея.
Это было так непривычно, что захотелось петь. И он запел:
Собравшись в худоне,
Поднялась аратская масса.
Пришло наше время
Свалить пьющих кровь феодалов…
Араты – весь народ ;
Разорвали оковы веков.
Завоевал нерушимое право
Третий Интернационал…
Мы, угнетенные, подняли
Серебристо-красное знамя.
Мы сегодня прогоним
Баев-кровопийц.
Семья Даржаа, как и все араты, живет в юрте. Юрту ставят без топора. Была бы кошма, решетчатые стены, волосяные веревки-перетяги – и жильё готово. Юрта удобна, легка для кочевника-пастуха. Особенно хорошо в ней летом – свежо, прохладно. Чувствуешь, что ты рядом с природой, на земле. Жена Севил шьет одежду. Очаг в юрте горит весело, в чугунной чаше потрескивает желтое просо, становится коричневатым. Младший сын Калзан держит в руках деревянную мутовку и перемешивает кашу. Дым ест глаза, щёки пылают огнём, но Калзан терпит, перемешивает, вдыхает вкуснейший запах жареного зерна. Калзан любил помогать отцу с матерью. Они всегда хвалили его и просили сделать ещё что-нибудь. Вдруг он почувствовал, что со дна раскаленного котла идёт дым. Неужели пережарил? Просяные зернышки начали лопаться от жара и вылетать из чаши.
Так и есть. Мать первая учуяла дым, проворно вскочила:
– Ой, халак, ой, беда! А ну, дай мне скорей! – вырвала из рук сына мутовку, высыпала почерневшее зерно в деревянное корытце. – Работничек из тебя, окаянного! Сколько раз я тебе говорила, не берись, если не умеешь. Уходи сейчас же, пока не взгрела. Лучше погляди за овцами и ягнятами.
Калзан опрометью бросился из юрты. Увидел табун лошадей и среди них своего коня-любимчика. Он хорошо запомнил ту счастливую весну, когда на кылбык-празднике, трёхлетии, ему подарили жеребенка. Мальчик рос крепким и сильным, был на голову выше сверстников. А вместе с ним рос и его жеребенок Эмдик-Ой. Старший брат, Анчы, обучал младшего всему: как укротить скакуна или заставить его лечь, чтобы нагрузить мешками с мукой, как поймать хариуса или подбить на лету куропатку...
Потом Эмдик-Ой стал занимать призовые места на скачках. Калзан всегда помнил слова отца:
– Конь, сынок, это половина мужчины. Даже если с голоду будешь умирать или замерзать в степи, конь тебя вывезет. Возьмешь немного крови у него, дашь отдохнуть ему – и не пропадете оба. Это самый близкий друг человека, учись ценить его. Недаром на нашем аратском гербе всходит солнце и, арат вместе с солнцем летит на коне.
Так оно и есть! Самое неприхотливое животное, которому и нужны всего-то чистая вода, пастбища да дружба человека. И еще непонятно, кому больше нужна эта дружба, скорее, все-таки человеку. Если кто пока не понял этого, жизнь заставит понять: настанет время, когда конь защитит своего друга и хозяина.
Коллективизация! Даржаа заупрямился и не вступил в колхоз. Его вместе с такими же упрямцами со всего аймака погрузили на подводы, довезли до реки, на пристани пересадили на баржу и отправили по реке Енисей. «Контрреволюционеров» выгрузили на далеком от родной Тувы таежном берегу – на сто верст вокруг ни одного жилого места. И вот «кулацкое отродье» уже следует этапом на Колыму. Вот их сколько, врагов народа, идут этапами – тьма-тьмущая!
– Отходит азиат-бормотун. Что с ним делать?
– А на мороз вынесем.
Двое уголовников – бригадир и его помощник – берут Даржаа за ноги и тащат, будто куль с картошкой. С размаху бросают беднягу в наметанный недавней пургой сугроб. Торопливо возвращаются назад в барак, к теплой «буржуйке», вычеркнув обреченного из списка живых.
– Мама, мама, опять ты? Холодно мне...
– Оршээ хайыракан! Молись, оглум –сынок, молись. Держись!
– Согрей меня, мама...
– Согрею, сынок.
Жаркое дыхание касается лица Даржаа. Не мамино, знакомое с детства, такое родное и теплое, а чужое, зловонное. Не продохнуть, и Даржаа устало трясет головой, медленно приходит в себя. Он сразу узнал. Медведь! Его выгнал из берлоги шум большой стройки. Потревоженный, голодный, днём он прятался в кедровом лесу, а ночью выходил на охоту. Пировал на трупах замерзших зеков. Обессиленные от постоянного недоедания и неподъемной работы, они замертво падали в снег. Такие же обреченные, но еще живые, оттаскивали их в сторону, слегка присыпали снегом. Колымская трасса продвигалась все дальше на север на костях людей.
Быть съеденным зверем, не увидев Туву, родных, заставила Даржаа собрать последние силы.
Он перевернулся на живот и медленно пополз туда, откуда недавно вышвырнули. Зверь ухватил его за ногу и сильно рванул к себе. В тот же миг тишину нарушил хлопок, и медведь с глухим рычанием тяжело свалился на Даржаа, вдавил его в сугроб.
Из барака выбежали люди, тут же оценили ситуацию и принялись свежевать медведя. Бригадир, уложивший метким выстрелом шатуна, усмехнулся и подался в свою будку.
Кто-то из сердобольных подхватил Даржаа подмышки, затащил в барак. От неожиданно свалившего ночного пиршества чуточку досталось и ему, едва не ставшему жертвой зверя. Вокруг развелось немало медведей; раз отведав человечины, они уже не отказывали себе в удовольствии.
За ночь Даржаа окреп настолько, что на утреннюю перекличку смог подняться с земляного пола без посторонней помощи. Начальник санчасти, проходя вдоль шеренги зеков, ткнул пальцем в Даржаа. Надо же было кем-то заполнить полупустую палату, тем более что начальство грозилось на днях посетить барак. Ну, а Даржаа не вызовет подозрений в притворстве – с него, с живого кожа слазит.
Второй год идет война, много золота надо стране. По обе стороны колымской трассы выросли прииски. Подлатали чуть-чуть зеков и общим конвоем отправили на прииск «Партизан» – добывать стране золото.
Даржаа не спал в изоляторе. Всю ночь прыгал, стараясь согреться. Приляжет на несколько минут и снова, будто кто его шилом в бок: соскакивает с нар, прыгает по мерзлой земле.
Видно, мамина молитва охраняет его. Выжил всем смертям назло. Когда на третьи сутки начальство переступило порог изолятора, из всей бригады навстречу поднялся с нар один Даржаа.
– Ты гляди, живой! – удивился начальник прииска Наумов и выругался. – Как фамилия?
– Ир… ги… иргит, – едва пошевелил губами Даржаа.
Ирги, так Ирги. В стационар его! – приказал свите.
И во второй раз смерть обошла Даржаа. Начальник прииска, едва Даржаа оклемался, вызвал к себе:
– Ну что, герой? Жив? Благодари бога. Освободилось тут одно тепленькое место для тебя. С конями имел дело? Хорошо. Дадим тебе коней.
В 1944 году пришло к Даржаа лето освобождения. От звонка до звонка отбыл он восьмилетний срок. Вернулся в родную Туву. Мама всплеснула руками: «Дождалась!»
Жена Даржаа рассказала, что их сыновья с самого начала войны просились на фронт. Старшему отказали, а младший, Калзан, ушёл добровольцем. И коня Эмдик-Ой, прозванного "контрой", тоже забрали на войну.
Всего на фронтах Великой Отечественной войны сражались 220 добровольцев-тувинцев из Тувинской Народной Республики.
29 января 1944 г. на подступах к украинскому селу Деражно тувинский гвардейский полк получил приказ взять населенный пункт.
31 января в четыре часа утра они ворвались в Деражно на своих тувинских лошадях. Среди них и Калзан. В схватке с врагом погибли двое – Тюлюш Сенгин и Монгуш Сат. Их здесь и похоронили.
Калзан с земляками в первую очередь ухаживали за лошадями. Калзану всё снился любимый конь Эмдик-Ой. Он так и говорил: «Пока не накормишь лошадь, самому кусок в горло не лезет. Мне кажется, мой конь Эмдик-Ой где-то рядом».
Как-то ночью разведчики Алдын и Седен приволокли «языка», немецкого офицера. После допроса переводчик сказал тувинцам:
– А знаете, как вас, тувинцев, немцы называют? «Шварце тод».
– Что это значит? – спросил Калзан.
– «Шварце тод» означает «черная смерть». «Язык» говорит, что немцы очень боятся солдат из «дикой дивизии», которая прибыла из Сибири и состоит из свирепых азиатов.
Калзан с улыбкой вспомнил, как в тувинский эскадрон были зачислены десять девушек-добровольцев. По прибытии 8 декабря 1943 года на учебный пункт в деревню Снегиревку Смоленской области командир подразделения капитан Кечил-оол доложил командиру 31-го гвардейского кавалерийского полка, что все девушки обучены стрельбе и джигитовке.
Ефим Абрамович Попов прошел перед строем, внимательно всматриваясь в скуластые лица. Удивленно хмыкнув, остановился перед хрупким подростком.
– Как тебя зовут? Сколько тебе лет?
Юная тувинка подтянулась, но смущенно молчала.
– Она плохо знает русский, – объяснил Кечил-оол.
– Ну и ну! – Попов глянул на заместителя. – И её, и всех остальных... барышень – на кухню. У меня кавалерийский полк.
Кечил-оол перевел слова командира. Тувинка птицей взлетела на коня и пустила его с места в галоп. Перемахнула придорожную канаву, выхватила клинок, взмахнула несколько раз. Срубленные с кустов ветки уткнулись в снег. Бросив поводья, сорвала с плеча карабин, звонко прокричала по-тувински…
– Видите шишку на вершине сосны? – перевел Кечил-оол.
Прогремел выстрел. Шишка разлетелась на мелкие щепки. Тувинка Ооржак Байлак повернула коня, вернулась в строй.
– Все у вас такие, капитан? – командир полка не скрывал восхищения.
– Все, товарищ гвардии полковник. Дети гор и степей, с детства в седле…
– Приказ отменяю! Эскадрон тувинских добровольцев в полном составе зачислить в полк.
Бой на улицах Ровно. Жарко было, ой, как сопротивлялись немцы! Напролом шли. Без передышки. Хладнокровно. Многие земляки Калзана положили здесь головы. Везде стреляют, но надо идти только вперёд. И страшно, и сложно. Но всё зависит от самого бойца, от его подготовки и сметливости. Если ты слабый, то пропал. А если, как птичка, бодрый, то все тебе нипочем. Один только раз Калзана ранили. Падая с лошади, закричал по-тувински: «Эмдик-Оюм, кайда сен? Мени камгалап кор! Где ты, мой Эмдик-Ой? Спаси меня!» И вдруг услышал знакомое ржание своего коня. Жаркое дыхание, знакомое с детства, такое родное... Пришел в себя, а рядом – Эмдик-Ой. Обнял его, заплакал от радости. И шапка, и тулуп продырявлены, со лба течет кровь, но жив, жив!
После освобождения Деражно и Ровно тувинский эскадрон принимал участие в освобождении ещё восьмидесяти украинских городов и сел.