Студенты Архангельской медицинской академии бродили по коридорам, вяло о чем-то беседовали, натужно смеялись. Утро начиналось хмуро. Вдруг в конце коридора люди оживились, стали тянуть шеи, выглядывать что-то, показывать пальцами.
По коридору, размахивая рукавами, шел поп. Большого роста, пузатый, с широкой, седеющей бородой. В черной рясе среди белых халатов поп смотрелся странно. Студенты провожали его взглядом, перешептывались.
Поп подошел к одной из студенток, спросил, как найти профессора Горского. Та растерялась, показала крашеным ноготком куда-то в конец коридора.
Профессор Юрий Иванович Горский собирался выпить чаю, когда в кабинет вошел священник.
- Здравствуй, Юра, рад тебя видеть! - басовито пропел поп.
- Сережа! Сергей! - восторженно вскрикнул Юрий Иванович после недолгого замешательства.
- Сергий, - улыбаясь, поправил поп.
- Да, да, да, конечно. Батюшка ты мой, как же я рад тебя видеть. Проходи, садись. Как ты здесь?
- По делам приехал. Дай, думаю, проведаю.
- Очень рад, очень рад! Сколько же лет мы не виделись?
- Да уж больше десятка.
- Да, да, в последний раз еще... Уй, не помню и когда. Ты из института уходил. Значит, все-таки стал священником. Эх, уважаю я тебя за устремленность.
- Вера это, а не устремленность.
- Ну да, да. Хочешь чаю? Я как раз собирался позавтракать, а то дома не успел. И бутерброды вон есть.
- Нет, священнику завтракать не полагается.
- Даже чайку?
- Даже воды.
- Ой, а почему так?
- До времени окончания литургии не рекомендуется.
- Ага! Теперь понятно, почему вы все пузатые такие. Я как врач тебе говорю, что завтракать необходимо. Для здоровья полезно. А то, поди, наешься к вечеру-то - вон какой живот. Это вредно, Сережа, очень вредно.
Поп улыбнулся.
- Для души надо пользу искать.
Юрий Иванович скривил губы, что-то хотел сказать, но передумал.
- Оставим. Лучше расскажи, как у тебя дела.
- Дела - хорошо. Вот назначили настоятелем храма в одном небольшом селе, а сейчас приехал к нотариусу.
- А для чего попу нотариус?
- Бумаги, бумаги, Юра, всякая суета. Храм - тоже организация. И дел в нем бумажных ничуть не меньше. Но это ладно, вот ты послушай, какая со мной вчера история произошла. Дивная, дивная история. Приехал я, значит, в город, пришел к нотариусу, а паспорта-то и нет. Искал-искал. Нет и все. Не знаю где. Ну, думаю, вот так съездил! Стал вспоминать, где ж это я мог паспорт оставить. Когда выезжал - точно помню, что паспорт был. Значит в дороге выронил или в доме, где ночевал. Пошел на квартирку ту, все перерыл - нет. Выходит, в дороге. Что делать? Прочитал тогда я молитву святому Трифону: «Помоги, Святый Трифон» А вечером гляжу: лежит мой паспорт прямо на столе. Ну не чудо ли?
- Ой, брось Сережа. Не увидел ты просто с усталости. Так бывает.
- Да что ты, Юра. Уж неужели б я на столе паспорта не заметил? Это все Святой Трифон. Уж сколько раз такое было: потеряю что-нибудь - помолюсь Трифону. И обязательно найдется. И бухгалтерша наша, если не может какой остаток найти, мучается, так обязательно Святому Трифону помолится. А потом подымет какую-нибудь бумажку и тут же подсказку увидит.
Отец Сергий, будто в подтверждение своих слов, опустил ладонь на кипу какой-то документации. Юрий Иванович раздраженно глянул на бумаги и тут же отвел взгляд.
- А вот еще один случай был. Отец Михаил из соседнего с нами прихода потерял ключи от храма, целый день искал - найти не мог. Помолился тогда святому Трифону, а потом вышел из дому и думает: дай ко под мостки загляну. И точно: именно там, где нагнулся, там и лежат ключи. А уж как они туда могли упасть - непонятно. Ни щелочки, ни дырки. Бесовская работа.
Юрий Иванович хмуро глядел в сторону. Когда отец Сергий замолчал, махнул рукой и произнес:
- Ну, ладно, хорошо, Сережа. Пусть так. Ты лучше скажи, долго ли в городе будешь?
- Да вот только схожу к нотариусу - и уезжаю.
- Давай хоть я с тобой прогуляюсь. Побудем вместе, поговорим. Столько лет!
Отец Сергий и Юрий Иванович вышли на улицу, неторопливо побрели по заснеженной улице.
- А помнишь, - говорил отец Сергий, - как мы с тобой на исповедь ездили?
- Помню, как же! В Лавру.
- А в вагоне духота была - ужас. Пить хотелось, а перед Причастием нельзя. Не знаю, как я тогда вытерпел.
- А я не вытерпел, попил.
- И до Причастия тебя не допустили. Помню, помню… Сколько ж нам тогда было? По пятнадцать лет?
- Да, где-то так.
- К нам еще иеромонах какой-то подошел, помнишь? Говорит, показывая на тебя: «Ты казенным человеком будешь», а потом на меня показал: «А ты нашим будешь».
- Да, помню.
Отец Сергий остановился и внимательно, строго посмотрел в лицо друга.
- А ты ведь с тех пор и не исповедовался, да?
Юрий Иванович тоже остановился.
- Ну в чем я буду исповедоваться? Неужто я какое преступление совершил, кому-то плохого сделал? Ты, Сереж, прости меня. Не верующий я. Над телом я работаю, а не над душой. И это вся моя жизнь. Да еще семья.
- Кстати, как сын?
- Нормально. Тоже в медики пошел, в нашей академии учится. Отличник.
Юрий Иванович замолчал и какое-то время стоял, глядя под ноги. Похоже, его что-то беспокоило, и он размышлял, поделиться ли тревогами с другом.
- По правде сказать, - наконец начал он, - меня немного волнует поведение сына. Странный он какой-то. Замкнутый. Ни с кем не общается. Ничего, кроме анатомии знать не хочет. С девушками не видел его никогда... Это, конечно, хорошо - интерес к профессии, похвално, да только… Сидит в комнате, не выходит, читает. Мать спросит: «Валерочка, ты покушал?» «Валерочка, ты здоров?» «Валерочка, ты не устал?». «Нет, мама, все нормально», - отвечает. Он действительно может забыть и про еду, и про сон, и про весь окружающий мир.
Юрий Иванович вздохнул, дальше шли молча. Отец Сергий остановился возле входа большого офисного здания.
- Я пришел. Что ж, давай прощаться. Наверное, не скоро опять встретимся.
- До свидания, Сережа. Очень рад был тебя увидеть.
А утром, когда отец Сергий еще не встретился с Юрием Ивановичем, Валера Горский шел на занятия и размышлял об одной своей задумке. Худощавый, остроносый, с плохо расчесанной шевелюрой и круглыми, неподвижными глазами, постоянно выпученными - то ли от удивления, то ли от какого внутреннего давления, - стремительной походкой он шел по засыпанному грязным снегом Троицкому проспекту.
Валера с детства был странным мальчиком. Ни в детском саду, ни в школе постоянных друзей у него не было. Замкнутый, необщительный, маленького роста - он был подлинным «ботаником», над которым каждый хотел поиздеваться. Валера жил в книжках, в мечтах. Мать не замечала отстраненности сына, а отец был занят диссертацией и работой на кафедре. Валера приходил из школы, закрывался в своей комнате и никто из родителей не знал, чем он занимался целыми часами. Позовут ужинать - выходил. Потом обратно. «Ты хоть бы на улицу показался, проветрился, а то скоро позеленеешь»- говорила мать, но Валера отмахивался.
От армии Валеру «отмазал» отец. А когда сын поступил в мединститут, то и вовсе был счастлив, что не теряет времени зря, что идет, так сказать, по стопам отца.
Преподаватели любили Валеру, видели в нем талантливого хирурга. Не было студента более способного и знающего. Он заранее сдавал зачеты, помогал преподавателям на занятиях и с увлечением резал собак на кружке топографической анатомии.
Желтое, невеселое, словно больной гепатитом, здание Архангельской медицинской академии с облупившейся краской и пустыми, как глаза того самого больного, окнами встречало очередной морозный северный день. Будущие доктора, служители самой гуманной профессии, торопились к началу занятий.
С утра была теория. Но после первой лекции Валера вдруг собрал вещи и пошел домой.
«Надо непременно, непременно попробовать …» - шептал он.
Дома помылся в ванной, пообедал. Потом долго и бестолково бродил по комнатам, бормоча что-то. Мерно тикали ходики, о чем-то неразборчиво толковало радио на кухне.
«Да, да, надо попробовать, пока родителей нет!» - решил он наконец.
Валера снял со стены небольшое зеркало, пошел в свою комнату. Зеркало он подвесил над столом вниз отражающей стороной, из шкафа достал ящик с медицинскими препаратами.
«Что ж, все великие ученые экспериментировали на себе», - в очередной раз заверил он себя и принялся мазать живот йодом.
«Правила асептики и антисептики» - довольно приговаривал он, когда поверх слоя йода мазал спирт.
Разложив по краю стола марлевые салфетки, шприцы и скальпели в коробочке, сам лег посредине, прямо под зеркалом, так, чтобы лучше было видно в зеркале живот. Еще раз все проверил. Готово. Натянул перчатки. Можно приступать. Он обколол живот новокаином, и когда препарат начал действовать, взял скальпель.
Начал резать от мечевидного отростка грудины вниз. Разрезал кожу, потом подкожную клетчатку.
Сердце забилось от восторга. В зеркале появилась тонкая желтая полоска подкожного жира. Крови было немного, но и ту он аккуратно убирал марлевой салфеткой.
Разрезал апоневроз - место схождения мышц. Белая, плотная материя апоневроза поддалась не сразу. Затем вскрыл брюшину, показался большой сальник. Валера приподнял голову, чтобы посмотреть, и тут же кишки вылезли наружу. Он взялся за край разреза, посмотрел тонкий кишечник. Бросил взгляд на часы: прошло пятнадцать минут.
От волнения перехватывало дыхание, в ушах закладывало и темнело в глазах. А может это было не от волнения… Валера не успел понять этого и потерял сознание.
Родители возвращались с работы всегда вместе.
Мать работала бухгалтером. Добродушная, излишне впечатлительная и плаксивая женщина. Отец заезжал за ней на машине, затем они отправлялись в магазин. Дома были примерно к половине седьмого. В семь был ужин.
- А где Валерочка? У себя? - спросила мать, когда они вошли и разделись.
- Валера, иди ужинать.
Валера не отвечал. Мать позвала еще раз, а потом пошла к нему в комнату. На пороге, открыв дверь, она коротко взвизгнула и свалилась в обморок. Подбежал Юрий Иванович, минуты две в панике метался от одного тела к другому, вскрикивал что-то нечленораздельное, но потом собрался, побежал к телефону вызывать скорую.
В маленьком поселке Талаги, в двух километрах от Архангельска, есть психиатрическая больница. Там с диагнозом «шизофрения» живет сейчас бывший студент мединститута, подававший надежды ученик, любимец преподавателей Валерий Горский. По ночам он щупает живот и беспрестанно шепчет: «Асептика и антисептика».
А в одном из маленьких сельских храмов служит отец Сергий, и трепещут старушки-прихожанки от его громогласного распева: «Миром Господу помо-о-о-олимся!»