I
Я не раз представляла себе огромную махину социума и всегда приходила к выводу, что мы — всего лишь её винтики. Маленькие, незначительные составляющие, от смерти или неисправности которых не изменится ровным счётом ничего. И возможно, я противоречу сама себе в своих откровениях; я будто разрываюсь на две части — на свободную радостную девушку и задумчивое, угрюмое подобие человека. Я люблю свою родину, но иногда мне кажется, что власти не так уж благосклонны к нам, справедливы и совершенны, а государство наше когда-нибудь столкнётся с более сильным противником. Отогнать эти мысли получается далеко не каждый раз — они слишком настойчивы и упорны.
Значат ли мои рассуждения, что я тоже являюсь в какой-то степени цифрой, средством достижения определённых целей, частью биомассы? Остаётся надеяться, что идея моя в корне неправильна, что я заблуждаюсь, а все эти раздумья ведут в пустоту. Но одинокими тёплыми ночами, когда даже мерцающие звёзды на небе заставляют бесцельно думать и разглядывать пейзаж, я возвращаюсь к старой теме и ищу ответы на мучительные вопросы, не в силах разгадывать эти сложные загадки.
О будущей казни я слышала ещё в городе — слухи здесь распространяются довольно быстро, да и предатели редко встречаются. Либо их ничтожно мало (что, конечно же, замечательно), либо им удаётся мастерски избежать кровожадного правосудия. Говорят, сжигать будут не только самого преступника, но и всю его семью — жену и дочь, ещё совсем маленькую безобидную девочку.
Я долго думала, зачем судят именно её, сделала ли она что-либо настолько страшное. Она только начала жить, и, быть может, в ней погибает великий гений, способный прославить нашу родину и послужить ей во благо. А если нет, то это ведь человек, такой же, как и все мы, причём не нарушивший ни единого закона. Ведь другие не имеют права лишать кого-то жизни, пускай это и последняя тварь; каждому отдана определённая роль, и каждый способен положительно повлиять на ход судьбы.
Но, с другой стороны, предателей не прощают. Такие люди с лёгкостью предадут и во второй, и в третий раз, что может стать губительным или даже смертельным для государства. Нужен ли властям этот неоправданный риск? А дети… их воспитывала та же личность, которая поступила так подло и вопреки правосудию, следовательно, из них вполне могут вырасти такие же преступники.
Я ненавидела их всем сердцем, но и жалела. Я полна противоречий, но пытаюсь как-то с ними ужиться и постепенно уничтожаю предрассудки. Конечная цель моя выглядит примерно так: стать разумным и рассудительным человеком без навязанных иллюзий и нелогичных эмоций. Когда-то я планировала оставить последнее, но тогда вся система потеряет свой первоначальный смысл. Главное — избавиться от раздражающей легкомысленности и наконец определиться в своём отношении ко всему происходящему.
Итак, я встала и принялась наблюдать за людьми, столпившимися вокруг ритуального костра. Их было немного — любители подобных зрелищ и те, кому предстояло петь, — но всё-таки этого вполне хватало для того, чтобы загородить обзор. Впрочем, я не расстроилась: видеть обугленные тела и слышать отчаянные вопли никогда не доставляло мне удовольствия, но именно сегодня хотелось присутствовать на казни.
Меня привлекал образ обречённой на гибель девочки, который так красочно описывали местные жители. Понимание того, что их рассказы не являются истиной, не мешало мне с нетерпением ждать казнь и в то же время погружаться в состояние некой меланхолии, ведь скоро погибнет совершенно невинный человек. Теперь, пожалуй, надо уделить немного внимания самой жертве, то есть тому, как её изображают в многочисленных слухах.
Густые тёмные волосы, пугающе чёрные глаза, не по-детски печальные, вопросительный, несколько удивлённый взгляд и бледная-бледная кожа. Разумеется, слишком эмоциональные рассказчики здорово преувеличили и наверняка испугались подобной внешности, совсем нехарактерной для ребёнка. Но как бы то ни было, доля правды в их словах определённо существовала — особа производила тяжёлое впечатление; мне она показалась мрачным призраком, точь-в-точь как в популярных мистических историях.
Внезапно все голоса затихли, чтобы через несколько секунд накатила волна новых тревожных разговоров. На поляну выбежал какой-то человек с перепуганным лицом, за ним прибежали ещё двое, начался переполох и даже паника…
… Оказалось, что девочка эта не просто необычна, а находчива и умна. Неизвестным образом ей удалось сбежать из запертого сырого подвала, бдительно охраняемого, а также выйти из здания и незаметно добраться до безопасных мест — и всё это проделал в одиночку маленький ребёнок, которому нет и десяти! Или же ему помогли?..
Решив, что больше мне незачем здесь оставаться, я собрала вещи и быстро покинула беспокойную деревню, отправившись навстречу новым землям и происшествиям. Я выбрала не обычный прямой тракт, а широкую звериную тропу, пересекающую небольшой подлесок. По пути мне не должны были встретиться случайные прохожие, так что предстояло идти в покое и тишине. Правда, я не любила и не понимала лес: он всегда казался мне чуждым, даже неприятным и несколько устрашающим; я всегда ощущала его давление и силу, отчего становилось не по себе.
Но в данном случае мне просто хотелось отдохнуть от людей и шума. И я отдыхала, сливаясь с природой, будучи уже не одиноким человеком: все эти дни я жила одиночеством, буквально питалась им и пребывала в странной зависимости, но теперь оно покинуло меня, позволив дышать полной грудью. Чистый утренний воздух, отсутствие огня и абсолютная гармония с самой собой — что может быть лучше этих умиротворённых минут безмолвия? Никаких назойливых мыслей, никаких казней, никаких загадок. Лишь я и природа.
По пути я встретила довольно большое озеро и, вздохнув, решила посмотреть на себя в импровизированное зеркало. Выглядела я, мягко говоря, нехорошо — коротко остриженные жидкие волосы, большие покрасневшие глаза и какой-то дикий взгляд, ранее мне не присущий. Меня не особенно интересовала собственная внешность, но я осталась несколько разочарована своим видом и вновь заметила, насколько изменилась за эти годы.
Неожиданно я услышала неясный шорох и тихие всхлипывания. Остановившись, стала прислушиваться, но ничего более не различила и настороженно пошла дальше. Однако мне не пришлось долго идти: вскоре я снова сделала остановку и обернулась — передо мной, возле тонкой осины, стояла маленькая темноволосая девочка, простирая вперёд свои мертвенно-бледные руки.
II
Недавно я задалась любопытным, но, быть может, уж слишком наивным вопросом. Если я когда-нибудь найду правильный или хотя бы логичный ответ, то, без сомнения, моментально пойму, как следует относиться к нашему государству. А если у меня не хватит жизненного опыта и сообразительности, то на всю оставшуюся жизнь можно будет забыть о покое, и я проведу долгие адские дни в тщетных попытках что-то исправить.
Но есть малая вероятность того, что я нахожусь на самом краю глубочайшей бездны, с любопытством вглядываясь в зияющий провал и не подозревая о его безграничной опасности. Стоит мне сделать шаг либо другое неосторожное движение, потерять равновесие и оступиться, я полечу прямо вниз, моля высшие силы о скорой смерти и с животным страхом ожидая дна. Иногда я чувствую, что прикасаюсь к чему-то запредельному и необъяснимому, что обязательно скажется на моей дальнейшей судьбе — но вот к чему?
Мне снился кошмар, неотступный, преследовавший меня уже несколько дней. Будто я собственноручно разрушаю крепкую каменную стену, разрисованную яркими красками, хоть и понимаю, насколько трудна эта задача — и через минуту полного отчаяния с удивлением осознаю, что чем сильнее моя ярость, чем сильнее намерение уничтожить непреодолимую преграду, тем сильнее становлюсь я сама. И вот появляются первые глубокие трещины… с диким криком я бегу назад, опасаясь быть раздавленной падающими глыбами, и через считанные секунды задыхаюсь в густом облаке пыли.
Затем — абсолютная, кромешная тьма без единого намёка на свет. Мне страшно и почему-то бесконечно душно, я ощущаю себя вольной птицей, запертой в клетку и бьющейся о её железные прутья, но в какой-то миг приказываю себе остановиться и не паниковать. Тогда прекращается болезненное удушье, становится невыносимо холодно, но вместе с тем хорошо, свободно и уютно, словно из Ада я попала в Рай. Мою шею сжимают ледяные пальцы мороза, и мне вновь не хватает воздуха, но на этот раз ничуть не хочется вырваться. Хотя, по сути, это лишь одна пытка сменилась другой, я чувствую, что наконец обрела свободу, и даже холодные воздушные массы не смогут помешать мне на моём пути.
И не ошиблась. Вскоре темнота рассеялась, впустив в себя робкий луч спасения, а надежда распахнула свои белоснежные крылья, птицей взмывая вверх и озаряя мрачный небосклон ослепительными солнечными бликами. Передо мной открылась длинная тропа, окружённая чёрными выжженными полями; сверху виднелись три багряных солнца. Они опаляли чудом сохранившиеся растения, выжигая большие территории и заставляя всякую красоту исчезнуть.
От резких перепадов температуры мне становится плохо, но я делаю первый шаг и иду навстречу небесным светилам. Мои глаза, вероятно, уже наливаются кровью, под ними словно горы песка, но я по-прежнему не могу оторвать восхищённый взгляд от солнечных дисков, готовая преклоняться их силе и величию; понимаю, что нахожусь в совершенно другой реальности, и одновременно боюсь ослепнуть.
Вдруг я вижу стену, почти такую же, какую видела в начале своего пути. Подле столпились худые высокие люди с серыми лицами — кто-то бездумно бился о неё головой, кто-то ходил туда и обратно, изучая каменную поверхность, кто-то сидел на раскалённой земле, улыбаясь и покачивая головой в такт неизвестной музыке. И я понимаю, что дороге этой конца нет и не будет, а я - одна из многих вечных скитальцев, вынужденных бродить по нескончаемой тропе и в одиночку сражаться с преградами. Понимаю и внезапно просыпаюсь.
Этот сон сводил меня с ума несколько дней, но в последнее время мне не снится ничего особенного. Забыть это странное сновидение было бы верхом легкомысленности, и я постаралась запомнить каждую мелкую деталь и все свои чувства.
А теперь вопрос, так меня мучивший — чего боится человек?
Под гордым словом «человек» я подразумевала именно жителя моей родины, причём не предателя, а обычного гражданина, любящего наше государство. Какие у него страхи и чего он в первую очередь должен бояться или хотя бы остерегаться? Немного подумав, я первым делом указала себе на правосудие; и действительно, каким бы законопослушным житель ни был, оно всегда следит за ним и не выпускает население из своих цепких объятий. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление.
А что дальше? Власти? В какой-то мере их представляет и правосудие. Да и правитель всё-таки справедлив, пускай и кажется грозным; если ты предатель, то бойся правителя, который в любой момент отдаст приказ сжечь тебя на костре, а если ты более мелкий нарушитель — смотрителей твоего округа, обладающих достаточной властью, чтобы заставить тебя понести соответствующее наказание.
Но это по-прежнему не даёт полного ответа. Разве обыкновенному человеку не угрожает ничего более? А как же, например, высказывание личного мнения, возможно, недовольства чем-либо, выражение своего отношения к той или иной ситуации? Неужели это позволительно?.. Задав себе такой вопрос, я почти сразу же впала в состояние глубокого шока и, ничего не евшая около дня, совсем позабыла про голод. Я осознала, что никогда и не задумывалась о том, чтобы сказать кому-то о своих позорных мыслях — попросту не допускала такой возможности, да и сама пугалась подобных догадок.
Это может значить только одно — я выросла в атмосфере патриотизма, медленно переходящего в фанатизм, и не заметила, как влилась в эту среду. Но что будет, если я выскажу своё мнение? Имею ли я право?..
Но от воспоминаний и размышлений меня отвлёк тихий, испуганный голосок Мии.
***
Она была не совсем такой, как о ней говорили. Из неё сделали пугающий мистический образ, совершенно не соответствовавший действительности — на самом деле это был всего лишь усталый напуганный ребёнок, правда, худой и мертвенно-бледный. Прожигающий взгляд и огромные печальные глаза, конечно же, просто выдумки.
Казалось, в тот день даже природа была благосклонна к двум путницам — начался туман, и всё вокруг обволокло густым молоком. Мы оказались под надёжной защитой от любопытных глаз (если бы кто-нибудь зашёл в подлесок); мы шли, держась за руки, толком не понимая, что произошло и зачем мы продолжаем свой путь. Но мы шли, невзирая на трудности и угнетавшую неизвестность. Мы шли, потому что иначе было нельзя.
Осознание того, что я не одна, бесцветным фантомом подползало ко мне откуда-то сзади, шипя и норовя полностью поглотить моё сознание. Я знала, что не отступлюсь ни за какие сокровища мира, что при любых обстоятельствах буду идти хотя бы потому, что так хочу. Но, безусловно, была и другая причина, по которой я не остановила ту глупую, хоть и важную, битву с самой собой. Остановила бы тогда — вряд ли бы простила себе такой поступок.
Её звали Мия. Странное имя для странной девочки. Она с любопытством поглядывала на меня и с плохо скрываемым страхом — назад, туда, где скрывалась страшная деревня. На мои вопросы она практически не отвечала, но нескольких ответов оказалось достаточно, чтобы понять, насколько тонким был её голос. Откуда взялись все эти жуткие слухи?..
И я вновь задумалась о том, что какими бы ужасными ни были преступления, какие бы кошмарные вещи не произошли, дети не могут быть виноваты. Зачем обвинять маленького ребёнка в проступке его отца? И есть ли у людей, причастных к этой казни и собравшихся тогда посмотреть на неё в качестве молчаливых наблюдателей, сердце? Способны ли они на сожаление или сочувствие? Неужели законы важнее человеческих жизней?
Это натолкнуло меня на мысль, которой я боюсь и до сих пор. Я уверена, что она будет преследовать меня в очередном кошмаре, действуя скрытно, «говоря» намёками, но я обязательно пойму и буду страдать от болезненного понимания. Я вдруг подумала (почему именно я?..), что, быть может, в нашем государстве не всё так безупречно и гладко, как кажется мне и, наверное, всему остальному населению. Здесь определённо своя система, в которой мы лишь эффективно работающие машины; но ведь каждая система рано или поздно даёт сбой, не так ли?
Я очнулась только тогда, когда Мия неожиданно потеряла сознание. Она не издала ни звука — лишь ухватилась за меня ещё крепче и, не выдержав, без сил упала вниз, благо туман к тому времени превратился в белёсую дымку, и я смогла различить её бесчувственную фигуру на земле. Поднялся сильный ветер, едва не сбивший меня с ног, но разорвавший прежде густую пелену, открывая вид на незнакомую пустынную местность.
Но мне было не до изучения пейзажей. Я испугалась, серьёзно, по-настоящему — как будто смертельный холод объял меня с головы до ног, заставляя нервно дрожать и пытаться хоть сделать хоть что-нибудь. Я взяла девочку на трясущиеся руки и быстро пошла вперёд, ничего не соображая, но видя цель — дойти как можно дальше от той деревни и спрятаться. Если нас найдут, то казнят не только её, но и меня.
С другой стороны, это был ребёнок, невинный, ни к чему не причастный ребёнок, судить которого как минимум несправедливо. Каким-то образом ей удалось избежать правосудия, но в любой момент оно может настигнуть её снова, и тогда не будет никакого шанса спастись. А я никогда не понимала, зачем взрослым привлекать к своим конфликтам детей, к тому же зная, к каким это приводит последствиям.
Да и нужны ли эти правила, нужен ли мнимый порядок, когда убийства невиновных полностью оправданы?.. Наконец я стала валиться с ног, и мне пришлось сделать небольшой привал; я остановилась и спешно оглядела неизвестные просторы — впереди был небольшой овраг, в котором при осторожности вполне можно было найти надёжное убежище.
… Поля простирались, казалось бы, на сотни, тысячи километров. Одни поля и больше ничего — ни людей, ни домов, словом, никаких признаков жизни. Возможно, где-то вдалеке есть поселения, возможно, даже целый город, но пока я видела лишь бесконечную череду абсолютно пустынных полей, стремительно скрывавшихся за наступавшей темнотой.
Солнце зашло за горизонт совсем недавно, а чернота уже подступала, готовая погрузить пространство в пучину ночной тьмы. В овраге беспокойно зашевелилась Мия, видимо, предчувствовавшая какую-то опасность. Бросив рассматривать пейзажи, окутанные бледной чернью, я спустилась вниз, планируя остаться с девочкой на следующие несколько часов; хотя я понимала, что времени у нас недостаточно, мне ни в коем случае не хотелось причинять ей вред и заставлять куда-то идти, учитывая плохое самочувствие.
Но чем раньше мы двинемся в путь, тем лучше. А про покой нам можно забыть на веки вечные — этот факт не просто логичен, а уже очевиден.
Она открыла глаза — большие, тёмные и такие глубокие. Болезненная бледность так и не исчезла, но было видно, что больная пошла на поправку, правда, меня всё ещё пугает её ужасная худоба. Словно кожа натянута на кости. Мия смотрит на меня жалобно и даже несколько испуганно, видимо, пока не понимая мои добрые намерения; больше всего на свете мне сейчас хочется ей помочь.
Мне показалось, что взгляд её был красноречив. Он говорил, например, о недоверии ко мне и ко всему миру и, как следствие, страху, который она тщательно пытается скрыть. Я изнываю от желания объяснить ей всё, мне горько от самого осознания, но я молчу, не находя слов, которые могли бы подойти. Похоже, она боится и мне не доверяет, и нет смысла что-либо ей говорить — я сделаю только хуже. Ах, если бы люди могли читать мысли друг друга…
При виде этого запуганного, забитого и загнанного маленького существа у меня сжимается сердце. И это — правосудие? Это лишь плод кошмарной несправедливости, которой нашли «достойное» оправдание. Казни держат людей в подчинении, можно сказать, в страхе, а атмосфера безумного патриотизма не позволяет им даже задумываться о том, что правильно, а что возмутительно. И самое печальное в том, что тысячи людей и не подозревают об истинной сути происходящего за их спинами и не мыслят; их не волнуют судьбы других — только судьба родины. Слепое преклонение… это хорошо лишь для властей, но никак не для жителей, практически ставших легко управляемой биомассой.
Но, быть может, есть причина, по которой совершаются такие казни? По которой…
Я вовремя вспомнила про девочку, к тому времени уже пробудившуюся окончательно. Она села и принялась рассматривать тёмные небеса, сжимая кулачки и наверняка напряжённо думая о чём-то своём. Мы молчали и слушали тихое умиротворённое пение цикад. Приближалась летняя ночь. Здесь царила приятная прохлада, и не было людей с их кровожадностью и жестокими законами; и на какой-то миг верилось, что кошмар этого дня тусклой тенью маячит где-то вдалеке, не подходя к нам слишком близко, и совсем скоро исчезнет за чернеющим горизонтом, чтобы никогда не появляться вновь.
Что может быть лучше свободы? Свобода от предрассудков, правил и общества… странствовать наедине со своим внутренним миром, навсегда закрыться в нём и забыть про ужасы так называемого правосудия. Не задумываться о том, почему обычных жителей превращают чуть ли не в рабов, почему они не имеют право на собственное мнение и что система далеко не идеальна. Стать беззаботным человеком. Стать прежней.
Вот только это невозможно. Недавнее прошлое будет преследовать меня, пока не сведёт с ума или не убьёт. Я это знаю и чувствую.
III
На следующий день мы оказались в очень странном месте, не похожем ни на какие другие, увиденные мною. Здесь повсюду горели огромные костры, встречавшиеся буквально на каждом шагу; это придавало территории мистический вид. Вряд ли можно было считать её безопасным убежищем, но что-то внушало мне доверие и сомнительное желание остаться там навсегда. Зрелище было поистине завораживающим.
Правда, Мия моего настроения явно не разделяла. Она крайне осторожно рассматривала местность, тревожно вглядывалась в беспокойные языки пламени и всегда сохраняла безмолвие. Кажется, она уже привыкла ко мне и больше не боялась, но что-то в её лице говорило об опасениях и даже тягостном ожидании какого-то неприятного события.
Впрочем, вполне возможно и то, что от всего пережитого я слишком неправильно воспринимала её поведение. На самом деле она, полагаю, вынесла жестокое испытание, ведь со смертниками никогда особо не церемонились: их били по поводу и без повода, устраивали им своеобразные психологические пытки, стараясь надавить на уязвимые места, унизить, получая от этого удовольствие; женщин, девушек и даже девочек нередко насиловали. Причём никто и слова бы не сказал тем, кто совершает такое.
Ранее я бы мысленно похвалила их за эти поступки, ведь (как я думала) все предатели вместе с семьями недостойны жизни. Посмевшие предать свою родину заслуживают самого мучительного наказания, а те, кто не отвернулся от них и фактически одобрял подобное поведение, вообще не вправе считаться людьми. И совершенно неважно, маленький ли это ребёнок или состоявшийся взрослый человек.
Теперь я стыжусь своих прежних взглядов и порой ненавижу себя за эти идеи. Разве можно принять несправедливость? Иногда я ловлю себя на мысли, что не понимаю, как жила раньше и имела ли право на жизнь — по сути, я абсолютно ничем не отличалась от монстров, из-за которых произошли эти роковые события. Была ли я монстром?..
Длинная череда низких домов, от которых уже издалека веяло запахом гнили и разложения, простиралась до самого горизонта. Напротив жгли костры и громко распевали очередные национальные песни, насколько я успела понять, о единстве и любви к родине. В целом, было тепло, но от близости огня становилось бесконечно жарко; несмотря на это, я чувствовала себя как никогда уютно — царила довольно приятная, даже домашняя атмосфера, в какой я уже долго не находилась.
Мы сели возле одного из костров и принялись наблюдать за тем, как агрессивное пламя пожирает дерево, как пляшут его языки и как искажается воздух над ними. Это оказалось настолько увлекательным и потрясающим, что оторваться было никак нельзя. Завороженные, мы внимательно следили за вполне обычным процессом, и даже Мия, похоже, забыла про свои подозрения и страхи.
И начинало казаться, что вечное течение времени внезапно остановилось, а перед нами открылся совершенно другой свет, другая реальность, другая Вселенная... всё вокруг поплыло. Мирная гармония — и никаких ужасающих наказаний, никаких последствий войны, никакого слепого патриотизма. Страшно хотелось верить в эту красочную иллюзию и никогда более не возвращаться в настоящий, такой холодный и безжалостный мир. Громкое, немного резкое пение постепенно стало нежным и ласковым, а минуты, проведённые в этом сказочном месте, пролетали стремительно, оставаясь незамеченными.
Внезапно раздались грубые мужские голоса, мгновенно уничтожившие всякую связь с придуманной волшебной реальностью. Наваждение бесследно исчезло. Бросив рассеянный взгляд на далёкие просторы, я обернулась и безо всякого удивления заметила, что откуда-то справа выходят незнакомые люди. Понимая, что вернуться к созерцанию уже не получится, я решила посмотреть, что произойдёт дальше.
Девочка, по своему обыкновению, моего настроя не разделяла. Было видно, как она побледнела и съёжилась, как округлились её и без того большие глаза — она словно приготовилась к отражению атаки, и единственного, чего в ней не хватало, так это уверенности. Она боролась с едва заметной дрожью и в то же время исподлобья наблюдала за людьми; я не понимала, в чём причина её волнения, но спрашивать не имело смысла. Быть может, когда-нибудь откроется и эта тайна.
Всё моё равнодушное отношение к ситуации мгновенно исчезло, когда внезапные гости стали показывать пальцами на меня и Мию. Я толком не думала над этим, не размышляла, почему именно мы, даже не планировала свои дальнейшие действия. Странное предчувствие чего-то рокового, страшного или смертельного вытеснило все остальные эмоции, а в голове назойливым стуком билась только одна мысль: «Бежать!». И я послушалась.
Это меня и спасло. Я сохранила свою жизнь, но одновременно совершила такой поступок, за которой потом долго не могла себя простить. Целый месяц после события я занималась беспощадным самоанализом, и это не привело ни к чему хорошему. Мало того — я убедилась, какова разница между раздумьем и действием, а также — что я очередной жалкий трус. Это, на мой взгляд, почти как предательство: и оно, и трусость могут появиться в рядах друзей, которые им доверяют, и уничтожить последний спасительный шанс. Даже враг намного лучше и безопасней — от него всегда ждёшь нападения.
Я оставила девочку и быстро убежала из опасного места, благо незнакомцев оказалось немного, и всех их, по-видимому, более всего интересовала не я. Мия тоже предприняла попытку побега, но её успели схватить и связать; никогда не забуду её отчаянный крик, звеневший у меня в ушах всё то утро. Насколько я поняла, она сопротивлялась изо всех сил — но, как это часто бывает, её наверняка ударили чем-то по голове, тем самым заставив замолчать.
До сих пор у меня путаются мысли при воспоминании о маленьком невинном ребёнке, ставшем жертвой правосудия. Естественно, она погибла, да ещё как… мне всегда казалось, что сгореть заживо — худшая смерть, и я ужасно боялась умереть именно таким образом; теперь же я привыкла к подобным казням. Но это происшествие всколыхнуло во мне старые фобии. По ночам я просыпалась от устрашающих кошмаров, а днём мучила себя собственными мыслями.
В тот день я убежала довольно далеко и по возможности старалась держаться густонаселённых территорий. Конечно, идеальным вариантом был бы лес, но пока я не встречала ничего, хоть отдалённо его напоминающего — лишь шумные поселения и костры, костры, костры. Они были бесконечны. Я уже привыкла к запаху дыма и гари, к ритуальным песням и многочисленным прохожим, с которыми, правда, никогда не встречалась взглядами.
Не могу сказать, что смерть девочки сильно на меня повлияла. Пожалуй, разве что одиночество немного омрачило мой дух и часто наводило на печальные мысли. Несмотря на то, что я уже не год и не два живу сама по себе, за несколько дней, проведённых с другим человеком, я успела отвыкнуть. Также я всё-таки поменяла свои взгляды на жизнь и на страну, что не может не быть важным последствием. Я верила, верила до последней минуты, что мне удастся спасти Мию, но правосудие распорядилось иначе.
Правосудие… слишком много раз я повторяю это слово, будто оно моё любимое, и слишком много думаю над этой темой. Даже мысль о том, что я не нарушаю никаких законов (кроме помощи осуждённой), следовательно, меня вряд ли постигнет такая ужасная участь, не успокаивает. Да и какая разница, что будет со мной, если дело отнюдь не в этом? Вполне возможно, что я как раз таки заслуживаю казни, но ведь главное — погиб абсолютно невиновный человек, который даже не понимал, что с ним происходило и зачем он был вынужден бежать. Это называют правосудием.
Впереди ещё много новых мест и открытий. Я точно знаю, что это не конец, а, наоборот, только начало чего-то огромного и невероятного. Предчувствие ещё не обманывало меня, и я уверена, что и на этот раз все мои догадки не бессмысленны. Быть может, уже завтра оно снова спасёт мне жизнь.