Малыш и Горемыка рассказ

               
МАЛЫШ И ГОРЕМЫКА               
На улицах большого города нескончаемым потоком двигались ма-шины, скрипя своими тормозами и шурша, и содрогаясь на поворотах и около светофоров своей металлической плотью. И также нескончаемо и шумливо со своими разговорами, распрями и крикливыми возгласами по обочинам улиц шли люди, добавляя в шум города свой особенный коло-рит.                Среди этого многоголосья хаоса городской жизни из последних сил брела, тащилась, еле передвигая своими лапами, жалкая, худая собака. Силы её то и дело оставляли, и тогда она беспомощно валилась на бок, на раскалённый от беспощадного июльского солнца асфальт. В воздухе стоя-ла та удушающая жара, которая в солнечные, летние дни последних лет всё чаще обволакивает город своей, истомляющей всякую живую плоть, синеватой дымкой. И эта раскалённая атмосфера летнего дня ещё более усугубляла страдания бедной собаки. Её нестерпимо мучила жажда, но нигде на её пути не встретилось ни лужицы, ни городского фонтана, ника-кого другого источника со столь желанной для её иссохшей гортани такой прохладной, чудной и исцеляющей, истраченные силы, влаги. Бока её от чрезмерного перенапряжения последних, ещё остававшихся в ней сил, су-дорожно вздымались, да и всю плоть её сотрясала мучительная, болезнен-ная лихорадка. Полежав несколько секунд, и едва ли сумев утолить свою смертель-ную усталость, она, словно повинуясь какому-- то внутреннему ритму, с тяжким усилием поднималась на свои трясущиеся лапы и снова продол-жала мучительное движение, чуя собачьим своим инстинктом, что, если только она малодушно поддастся навязчивому и так сладостно манящему её желанию передохнуть, она уже не найдёт в себе силы подняться и про-должить своё натужное движение. А по началу жизнь её складывалась вполне благополучно и даже можно сказать лучезарно, потому что именно так иногда перед ней и вста-вала та далёкая и, теперь уже казавшаяся какой-- то придуманной и нена-стоящей, её прошлая жизнь. Она помнила, когда была ещё маленьким, ве-сёлым щеночком, что хозяином её, нет, нет, конечно же не хозяином, а ми-лым дружком был хорошенький мальчик лет пяти. Память о нём она со-хранила в своём сердце на всю жизнь, потому что такие вещи запомина-ются навсегда. Cобака знала верно, что мальчик её очень любит, он целовал её в мордочку, тискал и ласкал своими маленькими, пухлыми ручками, и хо-тя эти ласки и игры порою заходили слишком далеко, и она испытывала от него немало болезненных тычков и ушибов, так что даже иногда поску-ливала, всё-- таки пребывала на верху блаженства. Ведь настоящая люб-овь готова претерпеть многое от любимого существа и даже пожертвов-ать для него своею жизнью, если так сложатся обстоятельства. Шло время, и мальчик подрос, пришла пора ему учиться в школе, и вскоре у него появились новые друзья, а вместе с ними появились но-вые забавы и развлечения. Подрос и щенок и постепенно превратился в, столь распространённую у нас на Руси, как, впрочем, и во многих других странах мира, собаку беспородной масти. Она была довольно крупной, с белой шерстью и небольшими подпалинами коричневого цвета по бокам, чуть-- чуть цеплявшим её левую лапу, и таким же пятном на ухе и глазе, что придавало ей несколько комический вид. Но, главное, что оживляло и умиляло всякого, хоть раз посмотревшего на неё, были её глаза, какие-- то до нелепости простодушные и по детски чистые, в них не таилось пре-достерегающей угрозы и злой свирепости, одна любовь и любопытство к взглянувшему на неё. А друг её теперь почти перестал обращать на неё внимание, больше не ласкал и всё реже играл с ней. В его словах и поступках всё чаще стали обнаруживаться дерзость и грубость, отчего собака страшно тосковала и тихонько подвывала, спрятавшись под кровать. Когда же мальчик возв-ращался из школы, она с громким, счастливым лаем выскакивала ему навстречу, бросалась на него, норовя лизнуть в лицо, кружилась, влюблё-нными глазами глядя на своего обожаемого повелителя, но мальчик теп-ерь почему-- то оставался холоден к ней, стремился отпихнуть собаку но-гой.                --Нечего, нечего, говорю тебе, глупая, перестань, сейчас же! Фу! Какая глупая собака, ничего она не понимает! Я устал и хочу есть,-- отпихивал он её от себя, сердясь на её безрассудство, и даже иногда наподдавал ей хорошенько ногой, чтобы она отвязалась, но собака лишь болезненно взвизгивала и не отходила, уверенная, что её дорогой друг так играет с ней. Высунув язык и умильно виляя хвостом, она продолжала ласкаться к нему, не понимая, что того, маленького, любящего её мальчика уже нет, а шпыняет её ногами совсем другой, более холодный и равнодушный к её верности и дружеской привязанности человек. И вскоре, вследствие вот таких печальных и довольно быстрых перемен в отношениях мальчика к своей, казалось бы, совсем недавно любимой собаке, пришёл тот страш-ный, непоправимый день, когда собака узнала, как жесток порою бывает человек. В доме мальчика утром был большой праздник по случаю его дня рождения, пришли гости, школьные его товарищи, и собака, своим любя-щим нутром учуяв радость своего друга, выскакивала навстречу им с ра-достным лаем, обнюхивала их, желая подружиться с друзьями своего хо-зяина.                –-Ха-ха-ха! Какая глупая, непородистая собака! Зачем ты держишь такую уродину!?-- Спросил один очень высокомерный мальчик, сердце его было покрыто холодком гордыни и презрения к слабым, и тем, которые, как казалось ему, были недостойны его внимания. Именно, в это мгновение произошла та окончательная и страшная перемена в отношении мальчи-ка к собаке, означавшая по сути настоящее предательство её когда-- то ве-рного друга.                –-Да это я так, просто взял её на время,-- объяснил он, стараясь соответст-вовать «высоким» устремлениям своего товарища.                -–Мне папа обещал скоро купить настоящего, породистого щенка, а эту…мы куда— ни будь отдадим.--                --Кто ж у вас возьмёт такого монстра!-- усмехнулся гордый мальчик.                –-Ну, тогда мы отведём её куда—ни будь, … в какой-нибудь чужой двор, и там оставим.--                --Вот это-- правильно, она по природе своей-- дворняжка, пускай тогда и живёт во дворе,-- похвалил он своего друга, а мальчик очень ценил мне-ние столь независимого и знающего молодого человека, впрочем, с ним считался и дорожил его мнением почти весь их класс.                Собака не понимала смысла их разговора, но отчего-- то её охва-тила такая ужасная тоска, что она, поджав хвост и жалобно скуля, побе-жала к своему излюбленному месту под кроватью, и оттуда больше не вы-ходила до самой ночи, а из глаз её текли маленькие, собачьи слезинки. Каким-- то таинственным своим собачьим чутьём она предчувство-вала, что  в её жизни скоро произойдёт что-то страшное и непоправимое. Так и случилось. Уже через несколько дней после праздника своего дня рождения мальчик начал упорно упрашивать отца прогнать куда— ни будь, эту, давно уже надоевшую ему, собаку, потому что ему теперь очень нужен совсем другой, породистый и красивый щенок, такой, какой живёт в доме его друга, ну, того мальчика независимого, что недавно ещё побы-вал у них.
Отец мальчика очень любил своего сынка, и для него готов был на многое, что не выходило за рамки разумного и полезного для него, а в от-ношении собаки, так она и ему самому чертовски поднадоела, бродит вез-де, под ноги лезет, да, ещё эта шерсть её, она липнет и повсюду эта её шерсть, кроме того, мальчик ленился выгуливать собаку, и это  приходи-лось делать ему самому, даже в самую холодную и неприятную погоду. Словом, мальчику уговаривать отца долго не пришлось, поэтому он уже про себя радовался и предвкушал, что вот-- вот, уже совсем скоро у него появится такой забавный, породистый и смешной маленький щенок. Правда, далеко, где-- то совсем в глубине его души было почему-- то не совсем спокойно, что-- то там неприятно щемило и ныло, то была его совесть, которая пыталась ему напомнить, что бросать на улицу, без ка-кой-- либо помощи и поддержки домашнюю собаку, да ещё так безрассуд-но и преданно любящую его, это-- настоящее предательство и низость. Но мальчик старался отбросить от себя эти болезненные уколы совести, нас-траивая себе на радость встречи с новым другом. Через несколько дней, в субботу отец мальчика прицепил поводок к ошейнику собаки, ничего не подозревавшей о грядущей и уже столь бли-зкой беде, и вывел её на улицу. Они долго шли куда-- то, плутая по пло-щадям и улицам города, пока не очутились на тихой улочке, и здесь соба-ке отчего-- то стало страшно, и тоска навалилась на неё удушающим ком-ком в горле. Она никак не могла бы объяснить себе это щемящее, томите-льное чувство, только теперь она шла понурясь, с опущенной головой. В одном пустынном и глухом переулке, примыкавшем своим нача-лом к той улице, на которую они ранее вышли, хозяин остановился в раз-думье, оглядываясь по сторонам, посмотрел он и на собаку, которая тоже вопросительно подняла на него голову. Наконец, он решительно вошёл в ближайшую подворотню, прошёл вдоль ближайшей стены, и, найдя крюк, выходящий из неё, крепко схватив его, попытался вырвать его из стены, но крюк замурован был намертво и даже не пошевелился.                –-Ага,-- удовлетворённо сообщил он самому себе,-- то, что нужно,… ну, со-бака, пора мне с тобою здесь расстаться, понимаешь, стыдно оставлять мне тебя здесь одну, но, что ж поделаешь, это-- жизнь, она порою – очень суровая штука, принуждает это делать. У нас к сожалению тебя никто не любит, эххх…! Так иногда жизнь поворачивается, что хочешь ты-- не хо-чешь, а приходиться делать очень недостойные и неприятные вещи.-- Собака своим сердцем безошибочно поняв, что это-- расставание с тем, что она узнала в своей жизни и успела так полюбить, и потому она взвизгнула и кинулась к человеку, норовя лизнуть его руки. Она не пони-мала за какую провинность её так страшно наказывают, оставляя навсег-да одну в этом жутком, незнаком ей месте, и поэтому своими ласками она стремилась загладить вину, умолить не бросать её здесь на верную ги-бель, смягчить сердце жестокого человека. Она не знала, что её бывший хозяин давно уже имеет такое сердце, которое смягчить и разжалобить невозможно ничем, что он давно привык делать жестокие и не справедли-вые поступки, и тем более какая-- то собака уж никак не могла рассчиты-вать на его снисхождение.                --Это бесполезно, дурочка,-- бормотал он,-- решение принято и будет дове-дено до конца,-- спешил он поскорее привязать поводок к крюку и избави-ться от этого неприятного дела. Покончив, он повернулся и, больше не оглядываясь, быстро пошёл к подворотне. Собака сначала стояла, как мёртвая, не способная до конца осознать, что в этот миг с ней случилось. Прошло достаточно времени, а она всё стояла, замерев на одном месте, но вдруг сразу очнулась и завыла страшным, горловым звуком, в который вместились вся её боль и смерт-ная тоска по расставанию с той прежней, канувшей куда-- то от неё в од-ночасье, жизнью и по разлуке со своим дорогим, любимым другом. Она выла, оплакивая такую короткую свою, пропащую жизнь, потому что ве-рила, что это-- конец её земной жизни, так как даже не могла себе предста-вить какой-- либо иной, способной ей понравиться, жизни, отличной от её прежней, сладкой жизни. Так выла она, не переставая, очень долго, пугая робкие сердца жи-телей домов, выходящих своими окнами во двор, изливая всю свою скорбь и тоску; наконец, наступил вечер, а она всё продолжала выть, пос-тепенно от усталости переходя на жалобное поскуливание. Ведь в душе у неё ещё теплилась какая-- то капля надежды, иногда ей начинало казать-ся, что вот-- вот, сейчас из подворотни возникнет знакомая, сутулая фи-гура хозяина, и смертный ужас и тоска разом исчезнут, и её хозяин, чело-век среднего роста, с небольшим брюшком и лысиной на голове весело скажет,-- чего, дурочка, воешь? Я только в магазин отошёл на время, а ты, глупая, скулишь, людей пугаешь,-- и потом ласково потреплет её за холку, отчего радость и восторг схватит сердце сладким томлением от то-го, что так любит её маленькую этот великий человек, и она, охваченная ответным трепетным чувством благодарности, кинется целовать ему ру-ки, и они пойдут домой, к её обожаемому мальчику. Так иногда ей это ме-рещилось. Вместе с тем умом она понимала, что ничего такого на самом деле не произойдёт, и что ей только и остаётся, как оплакивать свою про-пащую жизнь. Постепенно силы её оставили, и она забылась беспокойным, чутк-им сном, в котором ей приснилось, как ужасные, клыкастые псы гнали её по улицам города, причём ей беспрестанно чудилось, что они вот-- вот до-лжны вцепиться в её лапы своими страшными зубами. Вдруг она воочию почувствовала на своей морде чьё-- то влажное и тёплое прикосновение, и тут же в мареве сна осознала cебя, летящей кувырком, и ощутила острый укол в одной из своих лап, в ужасе понимая, что всё-- таки псы её настиг-ли, и проснулась. Перед ней стоял пёсик, немножко похожий на пуделя, он неотступ-но глядел на неё, помахивая своим маленьким хвостиком.                --Гав-- гав,-- пролаял он, как тявкают маленькие собачки, то—есть зали-висто и нежно, что означало,-- здравствуйте, собака, почему вы здесь ле-жите? Это-- мой двор, я здесь добываю еду, и я-- хозяин этого двора,-- доб-авил он солидно. Собака поднялась на лапы, и снова залилась своим горе-стным, тяжёлым, смертным воем, сразу же припомнив всё, что произошло с нею на кануне.                -–Понятно,-- пролаял пёсик,-- знаю, вас бросили здесь на произвол судь-бы, и ещё в добавок привязали к этому железному крюку, чтобы вы не ве-рнулись к ним, к вашим подлым хозяевам. Обычное, между прочим, дело, и зря вы так убиваетесь.--                Собака умолкла, с интересом прислушиваясь к тому, что говорит ей этот пёсик, державшийся перед ней так уверенно и спокойно, словно ему всё было нипочём.                –Вас что же, тоже бросили?-- полюбопытствовала она, низким, срывным голосом подвыв себе после того, как спросила.                -–О нет,-- гордо ответил пёсик,-- меня любили, и мною дорожили, я сам от них сбежал!--Cобака удивлённо округлила глаза, обдумывая, можно ли верить тому, и не ослышалась ли она, и правильно ли поняла то, что ска-зал ей новый знакомый. Теперь тоска её куда--то улетучилась, и ни весть из каких далей ей в голову прилетела странная мысль, что, уж если такая кроха сумела отыскать себе место в большом городе, и не пропала, несмо-тря на все ужасы и превратности судьбы, без поддержки умных и силь-ных людей, значит и для неё не всё кончено в этой жизни, и у неё есть шанс. Между тем Малыш, так про себя она решила называть его, продо-лжал,-- повторяю и прошу вас обратить на это особое внимание, убежал из дома я по своей воле…--                --Но как же, разве такое возможно!?—перебила его собака.-- Ведь нас дер-жат на поводке, и, главное, почему? Ведь житьё в доме, с хозяевами так приятно-- угощения, подарки со стола, наконец, их ласки. Это-- такой во--сторг!-- в сладостном воспоминании о былом, живо всё сразу припомнив, что только что рассказала, собака снова взвыла жалобным, горестным воем.                --Вот уж ерунда какая, как вы всё извратили! Ещё чего,-- гордо протявк-ал Малыш.                --Это им самим всё приятно-- кормить, гладить и щекотать. Не для нас они это делают, для себя, запомните это раз и навсегда. Вот в чём вся штука, наивное ваше заблуждение. Собака умолкла, поражённая такими простыми и ясными объясне-ниями Малыша, она сразу же принялась вспоминать всё то хорошее, что было в её прежней жизни, и оценивать тем, что только что объяснил ей Малыш. Никогда ранее она не задумывалась так напряжённо о своей жи-зни, всё приходило к ней как-- то само по себе, без её участия, а она только принимала то, что дарил ей грядущий день. Поэтому теперь, когда жизнь её повисла на волоске, и зависела целиком от того, как она ею распоряди-ться, какие предпримет усилия, чтобы в ней найти себе опору и источник жизни, зацепиться и всё-- таки вопреки всему выжить, ей приходилось напрягать свою голову изо всех сил, и думать, думать, хотя так трудно это делать в первый раз в жизни, но она заставляла себя.                –А, пожалуй, вы правы,-- наконец, произнесла она, сделав в жизни свой первый, самостоятельный вывод,-- так ведь оно и есть на самом деле, вы правы, им самим нравится с нами играть. Какая я была глупая, и как хо-рошо, что встретила вас, и вы мне всё правильно объяснили!- Она подняла морду на Малыша, готовая слушать его, не сообщит ли он ей ещё чего—ни будь важного. И Малыш, действительно, собрался что-- то ей рассказать, потому что коротко тявкнул, как бы говоря ей,-- теперь молчите и слушайте,-- после чего важно прибавил,-- я вас прошу помолчать и не перебивать меня, пока я не закончу мою мысль, а мне об-язательно нужно рассказать вам о том, как я сбежал от моих хозяев, и, главное, почему.--                --Хорошо,-- покорно проскулила собака, но потом, когда вы всё расскаже-те, прошу вас, ответьте на мои вопросы, как оказалось, я совсем ничего не смыслю в этой жизни.--                --Ну конечно же, я всё вам объясню,-- рассерженно и важно протявкал Малыш,-- потом сколько хотите задавайте ваши наивные вопросы, мне не жалко, но хотя бы теперь уж дайте мне возможность начать мой рассказ, он-- трагический, и имел для меня очень большие и печальные последствия.--                --Так вот,-- продолжил он через некоторое время, в течение которого со-бирался с мыслями, горько вздыхал и даже поскуливал,-- так вот,-- очень торжественно повторил он,-- главной причиной моего побега из родного дома была любовь!--                Собака снова не выдержала и удивлённо прогавкала,-- не может быть! Никогда  не слышала ничего подобного,-- но, сразу же спохватив-шись, и испугавшись, что её новый знакомый, такой всё знающий и сме-лый, теперь окончательно на неё рассердится и бросит её здесь умирать одну, в этом страшном, пустынном дворе, напоминающем глубокую яму из окружающих домов, лепящихся один к другому под прямыми углами, и, как ей это казалось, даже нависавших над ней, но Малыш только сер-дито взглянул на неё, и продолжил свой рассказ про очень интересную и поучительную для неё свою жизнь.                -–Да, страстная и трудно представимая для всех моя любовь к одной ма-ленькой красотке. О, как она была хороша! Вся беленькая с головы до самых кончиков её чудных, маленьких лапок, удивительно стройная, пу-шистая собачка-- пуделёк с точёной мордочкой и с розовым бантиком. Любовь схватила меня в свои томительные объятия при одном только, самом первом взгляде на неё, а она даже не обернулась в мою сторону, словно меня и не существовало на свете. Я нисколько не обиделся на неё, потому что уверен, такие красавицы только так и должны поступать. Немедленно я кинулся вслед за ней, совсем позабыв, что поводок прищёл-кнут к ошейнику, а хозяин крепко держит его в своих руках. Мечась то туда, то сюда, я ещё пытался вырваться, только конечно же мне это не удалось, и поэтому в сию же секунду я возненавидел моего доброго хозяи-на, хотя ещё несколько минут назад очень любил его, а всё от того, что любовь выворачивает нас наизнанку.--                --Конечно же, уже на следующий день, на очередной прогулке с хозяином я уже не упустил момент. Лишь только хозяин снял с меня поводок, я, не раздумывая ни минуты, кинулся прочь из нашего двора на бульвар, ши-роко раскинувшийся перед нашим домом, стоило лишь только перебеж-ать улицу, вьющуюся прилежно вслед ему.--                --Ничуть не обращая внимания на жалобные, призывные крики моего хо-зяина, несущиеся во след мне, ведь к слову говоря, в этот момент я не по-жалел бы и самой моей жизни ради моей несравненной красотки, потому-- то и немедленно позабыл о нём, и то, что он, а  главное, его маленькая до-чка, очень привязались ко мне. При том ещё я действительно едва не по-гиб под шуршащими лапами тех, отвратительно рычащих, чудищ, что с шумом и грохотом проносились по улице, лежащей на моём пути к буль-вару. Тем не менее, я почти не обращал на них внимание, и не испытывал страха, позабыв всё на свете ради моей красавицы. Только резкий толчок лапы одного из этих чудищ, проносившегося, как безумец пёс, немного от-резвил меня, потому что я немедленно отлетел к каменному постаменту бульвара.--                --Немного придя в себя и очистив свою шерстку от грязи и пыли, в одно мгновенье, так, по крайней мере, мне показалось, я несколько раз, из кон-ца в конец исследовал бульвар, но на сей раз по неведомым мне причинам моей возлюбленной на бульваре не оказалось, и я прилёг возле ствола од-ного толстого и очень старого дерева, совсем рядом с тем местом, где я впервые Её увидел. Я твёрдо решил дожидаться мою любовь, чего бы это мне не стоило. Я видел, как мой хозяин с его дочкой несколько раз прош-ли мимо меня, не замечая, что я лежу совсем рядом, в тени дерева, при эт-ом они старательно расспрашивали про меня всех, кто попадался у них на пути, показывали им бумажку, где кто-- то ухитрился нарисовать меня, да так, что я сам этого не заметил.--                --Миновал день, но Красотку, так я решил про себя её называть, в этот раз я не увидел. Темнота окутала все кусты и деревья в свои чёрные пок-рывала, как-- то стало одиноко, будто ты один живёшь на этом свете, по бульвару бродили лишь одни влюблённые пары, да, порою попадался ка-кой— ни будь случайный прохожий, задержавшийся на своей работе, по-тому что дома его никто не ждал и теперь торопящийся поскорее добрать-ся до своего холостяцкого жилища, с грудой немытой посуды, с вещами, брошенными им в беспорядке там и сям, с пылью и грязью, и со всем тем, что составляет жилище холостяка, чтобы поскорее отужинать чем попа-ло, и улечься в свою холодную кровать, и кануть так до утра в чёрной яме сна. Постепенно забылся и я в тяжком, мучительном сне, в котором пред моим взором без конца, одно за другим проносились те самые чёрные и отвратительно рычащие чудища, которые я видел на кануне, и едва не погиб днём на улице под одним из них, когда стремглав кинулся бежать через неё.--                ---Видимо, сон мой продолжался очень долго, потому что, когда я всё-- таки проснулся, давно уже наступил день, на бульваре царило оживление, прогуливались люди, играли и кричали дети, да я только от того и прос-нулся, что какой-- то глупый малыш больно тыкал мне в бок своей суч-коватой палкой, стремясь посмотреть, что такое скрывается у меня под моей шерсткой. Немедленно вскочив на лапы, я хорошенько облаял ма-льчугана, чтобы малыш запомнил и никогда более даже не задумывался устраивать над собаками такие пакостные и болезненные вещи. Мой лай произвёл на малыша как раз то самое действие, которого я добивался, он не на шутку перепугался, зашёлся в горьком плаче, призывая свою мать, которая сейчас же к нему и прибежала, принявшись утешать его, гладить по головке, приговаривая,-- пойдём, пойдём к маме на ручки от этой злой, нехорошей собаки, она гадкая так тебя маленького напугала.--           --Это меня чрезвычайно возмутило, не разобравшись в чём дело, эти люди сразу же начинают ругать и обвинять во всех смертных грехах ни в чём неповинного пса, какая ужасная несправедливость!--                --Я не злой пёс!-- гневно пролаял я, давая отповедь этой нахальной даме,-- вы сами на себе попробуйте, как вам хорошо ли покажется, когда какой—ни будь вот такой же проказливый ребёнок начнёт вам палкой просвер-ливать шкурку, чтобы потом ваши же кишки намотать на неё!--                --Но она, конечно же, ничего не поняла, так как никто из них не имеет малейшего желания приложить хоть какое-- то усилие, чтобы выучить, наконец, наш собачий язык, такой простой и доступный даже детскому, маленькому умишку!--                --Это всё рассказал я вам, собака, чтобы вы знали то моё состояние, в ко-тором я находился, нет, увы, понять это едва ли кому-- то возможно, но хотелось бы, чтобы вы хотя бы немного представили тот огонь страсти, в котором пылало моё сердце. Теперь же я расскажу вам о главном.--                --Лишь только стоило мне отвлечься от никому ненужных склок с малы-шом и его матерью, как я сразу же увидел её. Сердце моё в ту же секунду сдавило мучительно-- сладкое волнение, и я, трепеща и изнывая, бросил-ся на встречу своей судьбе, то-- есть, конечно же, к ней, моей Красотке.--          «Здравствуйте, милочка! Какая сегодня удивительная погода, не правда ли!»                --Сказал я ей первое, что пришло мне в голову.--                -«Разве мы с вами знакомы, Малыш?»                -- Рассеянно ответила она, даже не вильнув хвостиком и не посмотрев в мою сторону. При этом меня очень поразило, что она безошибочно угада-ла мою кличку, ведь, именно, так меня называли мои прежние хозяева, от которых так безрассудно я вчера убежал, и сейчас же я ухватился за эти её слова.--                «Позвольте, Милочка, как же мы не знакомы, когда вы знаете мою клич-ку! К тому же, примите во внимание, давеча мы уже с вами встречались.»                «Разве? А, впрочем, ко мне льнёт столько всяких кавалеров, что, право, всех даже и не упомнишь, что же касается лично вас, то разве только са-мая глупая собака не угадает её. Для меня же угадывать клички-- пустая забава, я и так их знаю все наперечёт. Вот разве что, если бы вы угадали мою, ну, тогда бы, пожалуй, я смогла подумать, что мы с вами в некото-ром роде не чужды друг-- другу, но вы же ни за что её не угадаете!»                «Знаю, знаю!»                --Прогавкал я в восхищении.-- «Вас, прелестное создание, кличут Красотка и никак иначе!»                --Я был в совершенной уверенности, что так оно и есть на самом деле, но как же я ошибался!--                «Фу, как плоско!»                -«Это даже уже перестало совсем мне льстить, ну, в общем, как заранее я всё и предполагала.»                «Все вы всегда твердите одно и то же: «красотка, красотка», а фантазии и ума что-- то придумать, и оценить многие другие варианты у вас даже и мысли не возникает!»                «А ведь столько существует несравненно более красивых имён.»                «Вот, например, Кокетка, также-- Гризетка, или, самое моё любимое—Ку-ртизанка.»                «Ну довольно, всё, хватит, не желаю с вами больше разговарив-ать, и не смейте больше никогда ко мне приставать.»                «Но я люблю вас больше своей жизни!»                --Воскликнул я жалобно, со всей очевидностью ощущая в себе, что вот ещё одно, ещё только одно мгновение, и я издохну.--  «Вот ещё какие глупости, не пугайте меня!»                «Я же вам говорила, заранее предупреждала, «если угадаете», а вы не угадали моей клички, и значит этим всё окончено!»                «Запомните, дурачок, меня зовут Пуговка.»                --После этих её слов я стоял, словно пригвождённый громом, и думал: «Вот ещё немного и я издохну.»                --Вы же понимаете, что после таких слов жить-- невозможно, но, как ви-дите..-- я живу.--                --Казалось, прошла целая вечность, а я всё стоял, как мёртвый, и тысячи мыслей, бессвязных и опустошённых, проносились в моей голове, сменяя одна другую, а я даже не смог бы назвать вам хотя бы одну из них.--                --Но вот, прошло ещё какое-- то время, и у меня вызрела и утвердилась в моей голове одна чёрная мысль, я возненавидел людей.--                --Тысячи раз, как навязчивый бред, я проговаривал внутри себя одно и то же: «Как они могли, как только посмели обозвать мой идеал, мою единст-венную любовь какой-- то мелкой, ничтожной и совершенно никому не нужной вещицей, этой дрянью—Пуговкой!--                --О, как, как только они решились дойти до такой  низости!--                --Наконец, я постепенно пришёл в себя и, осмотревшись, я понял, что мес-то, где я нахожусь, совсем мне не знакомо. Большое пространство со всех сторон было окружено домами, а из улиц, выходящих на это широкое мес-то, то и дело выбегали  вереницы тех самых, невыносимо громко гудящ-их, чудищ, наполняя всё окружающее пространство нескончаемым шур-шаньем их лап, скрипом и грохотом их тел.--                --Разбитый и сломленный, я поплёлся, куда глаза глядят, наобум, и совершенно случайно вдруг очутился здесь, в этом жутком, глухом дворе, где-- то отыскал себе для ночлега небольшую ямку, и в ней промаялся всю ночь, в чутком, больном полусне, всё вновь и вновь переживая днев-ные мои страдания.--                --Утром почему— то мне стало немного легче, боль слегка притупилась, и не столь остро щемило у меня под сердцем.--                --Я осмотрел этот двор, и не нашёл никого, кто бы мог притязать и оспор-ить у меня право на это место.--                --Миновало ещё несколько дней, а я всё продолжал жить в том же дворе, постепенно свыкаясь с бродячей жизнью.--                --По крайней мере ни от кого не зависишь, и живёшь сам по себе, своими возможностями, ходишь, бродишь туда-- сюда, отыскиваешь себе хлеб на-сущный.--                --То-- есть, конечно же, не хлеб, а всё что попадётся, что хотя бы немного годится тебе для пищи.--                --Но, если уж говорить совсем по правде, то иной раз с голодухи, действи-тельно, приходится порой жевать чёрствый хлеб, выбирать нам, увы, не приходится.--                --Как,-- удивилась собака,-- вы едите этот отвратительный, дурно пахну-щий хлеб, от которого потом живот схватывает, и так сильно начинает биться сердце, что кажется, ещё секунда, и ты замертво свалишься на зем- лю от, охватившей тебя, дурноты, а потом ещё тебя вывернет наизнанку, чтобы твоё, изнывающее от содроганий, тело избавилось от этой гадости, которая заворотила в тебе всю эту ужасную бурю.--                --Я как-- то раз сама пережила всё это, специально, ради только опыта ре-шившись по пробовать съесть его, какой-- то всего один очень маленький кусочек, так потом меня так перевернуло, что хозяева мои потом долго на меня ругались, упрекая, что я позволила себе такую пакостную штуку.--            --Что ж, согласен, хлеб вызывает у нас всё это, но всё равно я его ем,-- го-рько сказал Малыш, советую и вам поскорее к нему привыкнуть, иначе худо вам здесь придётся.--                --Можете себе представить это плачевное зрелище-- через неделю вы так  истощаете, что начнёте резко терять свой вес и худеть, а ещё через два, три или, в лучшем случае, пять дней околеете, как самая что ни на есть настоящая худая лошадь,-- сказав это, Малыш очень натурально изобра-зил собаке, как это будет всё выглядеть на самом деле.                --Как, как вы там это сказали, какая, такая худая лошадь?--                --Я ни о какой худой лошади ни-когда не слыхала!-- обеспокоилась соба-ка.                --Лошадь!--                --Что же, разве вы никогда не видели лошади, не ездили в деревню, или на дачу?-- воскликнул Малыш, ну уж конечно, тогда вы наверняка не виде-ли и коровы, и коз, и овец!--                --Ох, получается, как много вы, оказывается, не видели!--                --Нет, мне этого никогда не показывали,-- подвыла жалобно собака, сетуя на своё однообразное существование,-- я всю свою жизнь провела в горо-де.--                --Ага, понятно, верно у ваших прежних хозяев не было дома в деревне, и дачу летом они, конечно же, тоже не снимали, поэтому-- то вы наверняка не знаете даже, что такое куры и гуси.--                --Расскажите, прошу вас, о всех них, вы не представляете, как это бывает обидно, когда оказывается, что ты пропустила в своей жизни так много интересного и полезного для  тебя.--                --Мне очень, очень хочется представить себе, как они все выглядят, как живут, чем они занимаются, и, главное, что едят?--    Собака просила так настойчиво, что Малыш не мог ей отказать, да, ему и самому нравилось просвещать такое наивное, брошенное существо, и он ей кое-- что успел рассказать, не очень много, потому что ему уже оч-ень хотелось есть, и он вскоре убежал рыться к той куче, которую сделали люди в углу двора.                Пока же он рассказывал, перед взором собаки вставали странные образы: большой лошади, которая была очень терпеливым и сильным животным, и за то, что её кормили, позволяла хозяевам своим ездить на ней верхом, запрягать в повозки и возить тяжёлые грузы. Напротив, ко-рова была совершенно бесполезной тварью, и, казалось непонятным, за что, собственно, хозяева позволяли ей жить в сарае, и к тому же кормили её ещё сухой травой и зерном, ведь она только и знала, что весь день бро-дить по лугу и щипать травку и кусты. К достоинствам её, конечно же, можно было бы отнести её немалую силу и большие рога, но она защища-ла только себя, если, скажем, хорошенько на неё наброситься и облаять. Тогда она принималась мотать своей головой, угрожая, нападавшему, по-ддеть его рогами. Правда, ходил один слушок, ничем, впрочем, не подтве-рждённый, его занёс к ним один шелудивый кот, по непомерной своей на-глости, забравшийся в огород хозяев Малыша. Так вот этот самый кот, примостившись предусмотрительно, в целях безопасности на заборе, кля-твенно уверял всё их дворовое сообщество, что корова якобы даёт ту чуде-сную, белую воду, которую когда-- то его угощали. Но никто, конечно же, коту не поверил, больно уж он был подозрительный,  очень наглый и за-виральный. Немного похожими на корову были козы и овцы, они тоже, как и корова, казались совершенно бесполезными, но только гораздо меньши-ми, чем корова. Куры и гуси, эта суетливая бестолочь, бесконечно ковы-рявшаяся и чего отыскивавшая в земле, тоже представлялись ей чем-- то абсолютно бесполезным, но Малыш уверял, что именно из них получают-ся такие сладкие косточки, которые им бывало кидали под стол, и это ис-полнило сердце собаки горечи и сочувствия к ним. Ведь, получалось так, что их кормят только для того, чтобы потом убить и съесть.                И тут ей в голову пришла очень странная и совсем уж смутившая её мысль «если они родились, и живут на белом свете, то разве могут они быть совсем уж никому не нужны и бесполезны!? Ведь, по крайней мере, они нужны сами для себя, иначе чем объяснить, что они всегда гуляют вместе, и никогда не отходят друг от друга.»                «Они нужны их хозяевам», подумала она, и сразу же вспомнила, для чего они им нужны, и поняла, что совсем запуталась в своих рассуж-дениях. Тогда она принялась думать и представлять в своём воображе-нии, как гуси, поклевав с утра в корыте кашу, вразвалочку потом идут по  улице к большой луже, и там плещутся и нежатся, испытывая, неведо-мые ей самой, восторги, но когда их иногда отводят на реку, они совсем теряют голову от непостижимого их восторга. Собака, конечно же, реки никогда не видела, но у её хозяев была бо-льшая ванная, и её не раз приводили и купали в ней, поэтому она легко представила её в своём воображении. И тогда ей опять припомнился род-ной дом, уют, сытость и любимые люди, окружавшие её. И она предалась этим сладостным воспоминаниям, навсегда ушедшей от неё, жизни, кото-рая теперь сохранялась и продолжала существовать только у неё в вооб-ражении. Малыш уже давно вернулся с кучи, и молча лежал неподалёку, и, видимо, тоже мечтал о чём-- то своём, потаённом, вспоминал, канувшие в небытие дни. Так прошло некоторое время в полном молчании, и они не заметили, как уже наступила ночь.                --Хватит, довольно!--                --Покончим с прошлым,-- наконец, прогавкал он, поднимаясь на лапы,-- в животе у меня с самого утра не было даже чёрствой косточки (так бывает, когда пропитание скудное, то скоро забываешь, что ты полчаса назад уже кой-- куда сбегал и что-- то там, на куче уже «поклевал»).--                -–Вы, Горемыка, позвольте мне вас так назвать, принимая во внимание ваши трудные жизненные обстоятельства.—                --Мне кажется вам не следует сохранять кличку, подаренную  вам таки-ми…,-- Малыш никак не находил подходящего слова,-- такими скверны-ми вашими бывшими хозяевами. Они этого просто недостойны.--                --Теперь вот что, вы, наверное сильно проголодались!--                --Нет, не очень,-- сглатывая слюну, жалобно проскулила собака, а насчёт клички, то я  полностью с вами согласна, эта ваша кличка как раз теперь подходит мне.--                --Не люблю я ненужной скромности между друзьями,-- возмущённо тявк-нул Малыш, а мы теперь с вами, Горемыка, как не крути, а друзья по нес-частью.--                --Ведь радости и удовольствия не всегда сближают и делают собак друзья-ми, зато вот горе-- совсем другое дело.--                --Так что уж, коли я замечу, что друг мой давно не ел, меня просить не на-до, я сам предложу ему пищу, правда, многое вам я не обещаю, что уж есть, посмотрим, что они нам приготовили на этот раз.--     Малыш лёгкой трусцой кинулся к тёмному, дальнему углу двора и долго оттуда не возвращался, а когда вернулся, выглядел утомлённым и каким-- то осоловевшим. Перед Горемыкой он молча положил что—то та-кое, что отдалённо ей напомнило кусочек мяса, но неприятный, с тошной кислинкой запах не подтверждал первоначального впечатления.                --Ешьте, это самое вкусное, что удалось мне сегодня для вас там отыск-ать,-- Собака с любовью и долей жалости взглянула на своего единствен-ного теперь во всём мире друга, такого маленького, но удивительно стой-кого. Затем она приступила к угощению, добытого для неё, Малышом. Из-балованная всей своей прежней жизнью, она содрогнулась от одного его вида и в особенности от того тошнотворного запаха, который  буквально бил ей в нос, но, боясь обидеть Малыша, она заставила себя проглотить угощение,  хотя с непривычки её потом едва не стошнило. Покончив с ед-ой, она спросила его,-- что с вами, у вас такой усталый вид?--                --Видите ли, там,-- Малыш махнул своей мордочкой в сторону дальнего угла двора, который теперь уже совсем почти был невидим в темноте.--                --Там на куче, около ящиков, нашлось мало чего для нас подходящего, и мне пришлось поэтому прыгать в большой ящик, в нём было много чего навалено, в нём-- то и удалось мне отыскать для нас пищу, но, прежде чем попасть в него, я  вынужден был  прыгать с одного, ящика на другой, по-ка вплотную не подобрался к нему. Но самое плохое случилось потом, мне никак не удавалось долгое время выбраться наружу, и только когда я от-ыскал среди всего, что в нём находилось, крепкую коробочку, и, затащив её по верх всего, мне только тогда, наконец, и удалось выбраться из него и очутиться на свободе.-- Собаку до краёв переполнили тёплые чувства благодарности к Ма-лышу, и она ласково лизнула его в нос, тем самым выразив всю свою лю-бовь, все свои добрые переживания, которые переполнили её в этот мом-ент к этому маленькому, но такому доброму существу. Малыш сейчас же отскочил от неё, обиженно тявкнув,-- никогда больше не смейте это дел-ать, не люблю никаких телячьих нежностей!--                Прошла ночь, и наступил день, который друзья провели в бесконе-чных разговорах об их прошлой и будущей жизни, время от времени они дремали, прижавшись друг к другу. Потом последовал ещё один день, и ночь, и ещё…, и так они продолжали жить вместе, в дружеском общении и взаимной поддержке. Правда, какое-- то время Горемыку очень огорча-ло отсутствие полной свободы, ведь поводок ограничивал все её движе-ния узким кругом, соответствовавшем его длине, но примерно через неде-лю она всё— таки обрела её, и, наконец, получила возможность бегать по-всюду, куда ей только вздумается. Случилось это так, однажды, Малыш, что-то унюхав, опрометью кинулся к той части двора, которую от Горемыки скрывала старая одноэ-тажная пристройка, лепившаяся к стене высокого шестиэтажного дома. Она была выстроена ещё в давние годы специально для прачек и всякого другого бедного люда, в том числе в ней жил и дворник Степан. Все они в те старозаветное времена обслуживали жителей квартир тех больших до-мов, которые с четырёх сторон окружали двор. Собака с нетерпением ож-идала возвращения своего друга. И он вскоре, действительно, показался вдали, держа в зубах конец юбки весьма древней и подслеповатой  стару-шки. Выбиваясь из сил, он старался тянуть её за собой, а старушка, нахо-дясь в каком-- то расслабленном, смешливом состоянии, немного сопро-тивлялась старательным усилиям Малыша, и всё-- таки послушно следо-вала за ним. При этом она опиралась на старинную, с красивой инкруста-цией, сучковатую палку, и сама над собой подсмеивалась каким— то сры-вным, старческим смешком.                --Куда ты меня тянешь хулиган!— приговаривала она себе под нос. --                --Отстань от меня, баловник, а то не получишь больше вкусненького.-- Вскоре они были уже недалеко от Горемыки, и старушка, только теперь заметив её, всплеснула руками, отчего едва не повалилась на бок, но палка помогла ей в этот раз сохранить равновесие.                -–Ну конечно же, чего ещё от них ждать!--                --Бросить живое существо одно на голодную погибель, да, ещё и привяз-ать её так, чтобы она и бегать не смогла!--                --Ну, это— прямо— таки какие-- то чудовища, а не люди!--                При этих словах она снова воздела свои корявые, как её палка, ру-ки доле.                --Теперь и тебя мне придётся кормить, моя бедная, а пенсия у меня небо-льшая, ни на что мне не хватает!--                --Но что же нам делать, что же делать!--                --Уж конечно же, я не брошу тебя, как сделали эти изверги бессовестные.--                Старушка ещё долго причитала, поминая не добрым словом хозяев Горемыки, но, наконец, она нагнулась над ней, подслеповато щурясь, и пытаясь отыскать защёлку на поводке, и после долгих и мучительных ус-илий в неистовых попытках справиться со своими непослушными, коря-выми пальцами, она освободила её. В самые первые, самые счастливые минуты своего освобождения Горемыка сперва громко взвизгнула непе-редаваемым, счастливым визгом обретённого счастья, а потом принялась кидаться на старушку, пытаясь поцеловать не только её сучковатые ру-ки, но и её сморщенное, смеющееся лицо. Не понимая, что каждым своим прыжком она рискует уронить её. Горемыка безоговорочно и сразу же влюбилась в эту добрейшую женщину.                –-И я, я тоже люблю тебя, милая,-- как могла отбивалась от неё старушка, чудом удерживаясь на ногах с помощью своей сучковатой палки.                --Вы только и способны чувствовать благодарность и любовь, не то что эти эгоисты, которым только и надо от вас, что отхватить самое ценное и дорогое, а потом не дождёшься от них ни словечка, ни весточки, будто вы уже и на свете не существуете!-- Старушка перекинулась на что-- то своё, мучительное и болезнен-ное, что изводило постоянно её душу. Когда же она снова вернулась в ре-альную жизнь, она сказала,-- ну хватит, моя милая, прыгать вокруг меня, а то я вот сверзюсь тут из-- за тебя, да и поломаю себе, не приведи  Госп-одь, чего— ни будь такое!--                --И что вы тогда со мной делать будете!?-- старушка решительно отпих-нула от себя Горемыку, и принялась копаться в своей сумочке, что-- то выискивая в ней, и потом вдруг с победным вскриком, наконец, извлекла, найденное.                -–На, милая, покушай, изголодалась ведь, наверное, за всё время, пока сидела тут на привязи,-- бросила она Горемыке кусочек колбаски, но та, понимая, что определённо по началу эта колбаска предназначалась для Малыша, и поэтому она без раздумий отошла в сторонку, но тоут уж и Малыш сердито тявкнул на неё. А потом побежал в дальний угол двора, всем своим видом показывая ей, что её угодничество обижает его. C той поры старушка время от времени навещала их, скрашивая их скудную жизнь своими кусочками и сладкими косточками. Но, конеч-но же, её скромные дары не восполняли всю насущную потребность их в пище, поэтому они и вынуждены были сами её везде искать, и не только в их собственном дворе, но и где— ни будь поблизости, в соседних дворах, а также на улицах города, примыкавших к их дому. От этой их полуголод-ной жизни, Горемыка сильно сдала, её шерстка, когда-- то такая белая, превратилась в серо-- жёлтую, грязную, бока у неё ввалились, и нежный взгляд её глаз, сделался какой-- то просящий и немного остервенелый. Она больше не скулила, не выла, привыкнув ко всем тяготам и страдани-ям их бродячей жизни.                –-Надо вас как— ни будь хорошенько помыть, больно уж вы, мои милые, стали какими-- то чумазыми,-- говорила иногда старушка, принося в оче-редной раз им своё угощение, но так никогда и не удосужилась исполнить задуманное, изрядно побаиваясь своих соседей, и без того донимавших её, порою даже до слёз из-- за нескольких кошек и собачек, получивших у неё приют.                Так всегда и бывает, многие люди раздражаются и злятся до неист-овства, если меньшие их братья, хотя бы в чём-- то, пусть совсем чуть-- чуть стеснят их жизнь, а также и на тех редких добряков, которые дают животным приют. Вследствие всех этих огорчительных причин старушка невольно приобрела у знакомых, и тех, кто, хотя бы немножко, знал её, недобрую славу странной старухи, сдвинувшейся умом, а некоторые так прямо в глаза её и называли сумасшедшей старухой.                Постепенно это прозвище распространилось по всему двору и бли-жайшей округе, так что уж даже дети кричали ей вдогонку «свихнувшая-ся, свихнувшаяся идёт…» и смеялись, и показывали во след ей пальцами. Как-- то раз Малыш принёс плохую, тревожную весть, дошедшую до него от собак из соседних дворов, оказалось, что в городе ходили упор-ные слухи о здоровенном, злющем и очень сильном псе, покалечившем и даже убившем немала собак. Он, якобы, не терпел малейшего сопротивле-ния, а тех редких смельчаков, которые всё-- таки имели дерзость не под-чиниться ему, загрызал насмерть. Рассказывая Горемыке о всех этих страшных слухах, Малыш выглядел каким— то очень испуганным, и вскоре выяснилось, чего же он так боится.         Оказалось, что этот ужасный пёс в особенности ненавидит малень-ких кобельков, которых специально разыскивает, а, найдя, немедленно убивает.                --Что же нам делать, как избавиться от него, если произойдёт самое пло-хое, и он всё-- таки объявится здесь у нас,-- спросила Горемыка у Малы-ша, чувствуя, что страх за своего друга передался ей самой, и сжимает её сердце.                -–Есть одно место, что-- то вроде убежища,-- помолчав, тявкнул Малыш, отвечая ей.                –-Вернее, это-- нора, причём потаённая, раньше зимой я в ней спасался от стужи, пойдём, я тебе покажу её.--                Они обогнули угол одноэтажной хибарки, той, которая лепилась к кирпичной стене высокого, старинного дома, своим «лицом» глядевшего на переулок, и в том месте, где была куча битого кирпича и всякого дру-гого хлама, Малыш остановился.                --Вот смотри,-- тявкнул он, и Горемыка, вглядевшись в сумрак неболь-шой щели, образовавшейся между, поверхностью двора и стеной хибарки, увидела узкий лаз в том месте, где кирпич немного осыпался от стены, вследствие чего образовалось некая ниша, похожая на нору. Крышей её частично была сама стена дома, но также и асфальт, под которым земля, видимо самим Малышом, была выбрана наружу. Нора показалась собаке очень уютной, но она была явно мала для них, и годилась только для од-ного такого маленького пёсика, каким был Малыш.                --Не огорчайся,-- сразу же он поспешил ободрить Горемыку, заметив её понурый, огорчённый вид,-- мы сумеем её хорошенько углубить и расши-рить, пока она не станет вполне пригодной для нас обоих, и тогда мы в ней с удобствами разместимся. Уже вскоре они сумели исполнить, задуманное, в течение несколь-ких дней приспособив её для совместного проживания. Медлить было не-льзя, бешеный пёс мог внезапно объявиться здесь в любую минуту. В цел-ях безопасности они оставили в прежнем, суженном, виде лишь проход в нору, так что, если бы ужасный пёс, отличавшийся не только силой, но и огромными размерами (благодаря чему, собственно, он и наделён был та-кой силой) задумал влезть в неё, ему пришлось бы немало сил приложить, что бы хотя бы подобраться к ним. Иной раз, даже и сама Горемыка с тру-дом влезала в неё, так что ей даже приходилось прикладывать для этого некоторые усилия. Но зато, очутившись в самом убежище, так они между собой назва-ли нору, они ощущали умиротворение и покой. Дно его они устлали пожу-хлой травой, клочками бумаги и веточками, чтобы и в трудное, и в холод-ное время им было бы тепло и приятно проводить в нём время.                --Я эту ямку отыскал случайно,-- рассказывал Малыш,-- той первой, ока-завшейся самой трудной для меня, осенью, когда я сбежал от моих хозяев. Когда наступила осень, я, слоняясь по двору, жестоко мучился от дождя и холода, и постоянно искал себе пристанище, но мне никак не удавалось его найти. Сначала мне попался ящик, перевёрнутый на бок, и я провёл в нём несколько ночей. Хотя он немного прикрывал моё тело от дождя, но совсем не защищал от холода из-- за тех щелей, которые были сделаны на его поверхности. Ветер беспрепятственно проникал через них, пробирая меня насквозь, так что порою мне даже казалось, что я лежу не внутри ящика, а снаружи, ничем не защищённый.--                --Так что мне пришлось продолжить мои розыски, и, таким вот образом, однажды, совершенно случайно, я наткнулся на эту, мало заметную нор-ку. Я тогда сразу же понял, что она как раз и есть то самое, что мне нужно, хотя в то время норы практически ещё не было, так только небольшая ниша.--                --С большим трудом мне удалось её расширить и сделать пригодной для ночлега, раскапывая и углубляя промёрзшую землю, и труд мой не был напрасен, нора оказалась мало заметной со стороны, и на удивление тёп-лой, в особенности в сравнении с тем, что я испытал во время моих прош-лых ночёвок в холодном, продуваемом со всех сторон, ящике.-- С тех пор Малыш и Горемыка, прижавшись друг к другу, день про-водили в норе, невидимые, окружающему, миру, а вечером выходили на поиски пропитания.                Свирепый пёс-- убийца появился у них только через долгих четыре месяца с того момента, когда весть о нём впервые «докатилась» до них. К этому времени они и ждать--то его почти совсем перестали, решив между собой, что беда каким-- то чудесным и неведомым образом обошла их бла-гополучно стороной. Как и всегда в подобных случаях это бывает, произо-шло это очень страшно и абсолютно внезапно для них. Ранним, холодным утром, когда во дворе ещё стоял серый, предутренний сумрак, дул, завы-вая, ветер, и моросил мелкий дождь, он пролез через щель в подворотне, под старинными, железными воротами, которые дворник имел привычку на ночь закрывать, дабы не объявился здесь какой-- ни будь непрошен-ный и нехороший гость. По-- видимому, этот пёс был чем-- то давно и очень сильно болен, потому что в голове его мутилось, и раздражение и злоба на всех и на всё cнедали его постоянно, ему беспричинно всё время хотелось обрушить на первого же встречного свою злобу и раздражение, ему хотелось кусать и  рвать ни в чём неповинные существа только за одно то, что ему самому было так плохо. Но в особенности его навязчивым бредом были малень-кие, совершенно беспомощные собачки, каждую из которых ему хотелось перекусить одним, сладостным укусом. Отчего это происходило, и почему он так вожделенно желал, чтобы на пути ему попалась маленькая собач-ка, несущуюся от него со всех ног в смертном ужасе, и не имеющая ника-ких шансов уцелеть, объяснить он бы не смог, даже самому себе  от чего это он так особенно ждал. Это было что-- то очень болезненное, на грани безумия. Когда жуткий пёс появился в их дворе, Малыш и Горемыка ещё дремали, сквозь марево сна вслушиваясь в неровные порывы ветра и мелкую дробь, выбиваемую дождём по асфальту, и поэтому не сразу учу-яли острый, специфический запах болезни, исходивший от страшного го-стя. Но, когда вскоре уже поневоле он дошёл до них, они замерли от ужа-са, во мгновение ока поняв, кто пожаловал к ним на этот раз, ловя малей-ший шорох и, усиливающийся, неприятный запах. Пёс же-- убийца в этот день был особенно зол, за последние два дня он сумел отыскать лишь несколько кусков чёрствого, плесневелого хлеба, и испытывая к самому себе полное отвращение, сожрал его. Сильнейший голод давно уже терзал его, вследствие чего он уже не раз преступал нег-ласный собачий закон-- не есть себе подобных, но он пренебрегал и им, и поедал трупы, поверженных им, псов, что же касается щенков и неболь-ших собачек, так он их даже и за собак не признавал, и потому пожирал их с особым услаждением. Но отчего-- то в последнее время они ему не по-падались, и теперь он буквально жаждал найти хотя бы одного такого, и когда он проник во двор, он почти сразу уловил тонкий запах Малыша, и испытал нечто сродни предвкушения, как бы он уже схватил своей огром-ной, железной пастью этот маленький, пушистый, тёплый комок. К запаху Малыша, правда, примешивался запах Горемыки, но ог-ромного пса это не беспокоило, он хорошо знал себя, и был уверен в своей силе, а его свирепость наводила ужас и на людей, и на собак, так что мало кто осмеливался противостать ему, и почти всякий пёс отводил в сторону свой взгляд от его, горящего, взгляда. Поэтому он был абсолютно уверен, что никаких препятствий для него, как в этом конкретном месте, так, впрочем, и во всех других местах и дворах, в которых ему ещё предстояло побывать, не предвидится.  Обежав весь двор за несколько минут, он уже безошибочно знал от-куда исходит запах Малыша и Горемыки, и неторопливо, и уверенно по-бежал к норе, в которой они прятались. Очутившись рядом с ней, злой пёс без промедления сунулся в неё, но мы знаем, что проход в нору был слиш-ком узок для такой огромной собаки, так что ему не удалось даже всунуть в неё свою огромную морду. Увидев перед собой огромные, горящие, глаза, в которых явно уга-дывалось безумие, Малыш и Горемыка замерли от ужаса.                --Вылезай, щенок, всё равно доберусь до тебя,-- будто на цементный пол падали тяжёлые чугунные отливки,-- прогавкал пёс, «пожирая» Малыша своими безумными глазами.                --Я тебе его не отдам!-- заливистым лаем ответила Горемыка, подавляя в  себе, цепенящий, страх.                --Он-- мой друг, и, если хочешь убить его, сначала попробуй убить меня!--  завершила она уже более спокойным ворчаньем, сохраняя в себе полную  ясность, что готова отдать жизнь за Малыша, и с удивлением, вместе с тем, ощущая, что страх, в первое мгновение сковавший её сердце, куда-- то совсем улетучился.                –Какая, такая там дружба!--                --В жизни каждый стоит сам за себя, но, если уж пришла тебе такая блажь, мне-- всё равно.--                --Проучу и тебя, много времени это у меня не займёт,-- и пёс, сгорая от не-терпения, начал быстро расширять подступы ко входу в нору. Он слишк-ом был уверен в себе, и давно уже потерял всякую бдительность и осторо-жность, так что, расширяя проход, он до времени почти не обращал на об-итателей норы никакого внимания. Этим сейчас же воспользовалась Горемыка, своим чутьём она безо-шибочно ощутила всю опасность малейшего своего промедления, безво-льное ожидание не могло принести им ничего, кроме неминуемой гибели. И она, пользуясь полным равнодушием пса к опасности, немедленно на-несла свой удар, сделав внезапный, резкий выпад вперёд, и успев за этот кратчайший миг вцепиться своими зубами  за его отвратительную, клы-кастую морду, да так, что он даже не мог шелохнуться от нестерпимой бо-ли в, образовавшейся, глубокой раны. Ведь нос у собак является очень чу-вствительным и болезненным местом, отчего пёс и испытал эту страш-ную боль, и на что сумел ответить лишь хаотичными ударами могучих своих, передних лап, да, и то не во всю свою силу, так как проход в нору оставался ещё слишком узок для него.                Превозмогая нестерпимую боль в ране, пёс пытался освободиться из Горемыкиной хватки, упираясь задними лапами, он начал пятиться назад из норы, таща за собой, упирающуюся, Горемыку. И, по мере своего продвижения из норы, она принуждена была ослабить хватку, чем немед-ленно воспользовавшись, он сумел вырваться. Сразу после этого он огла-сил двор и ближайшие окрестности своим страшным, истошный воплем от боли в, нестерпимо cаднившей раны, образовавшейся у него на морде – и теперь постепенно затихавшей.                --Вот теперь, вам обеим конец, берегитесь, я вас теперь обоих убью!— по-обещал он, в бешенстве, мечась и кружась вокруг норы в каком— то неи-стовом кружении. Вскоре он опять подступил к норе, но теперь уже он на-чал действовать по другому, немного отступив от норы, он принялся рас-капывать землю, отбрасывая её в стороны и назад своими могучими ла-пами, тем самым расширяя подступы к норе, чтобы потом одним, могу-чим броском, разрушить тонкую преграду между норой и, уже подготов-ленным, широким проходом к ней, дабы сразу оказаться в норе. Только всё потом вышло совсем по другому. Едва только ему удалось немного разрыть проход к норе, Горемы-ка опять стремительно выскочила из норы, и вцепилась зубами в его мор-ду, снова почти в то же самое место, где видна ещё была и продолжала кровоточить рана от её первого укуса. Пёс, хотя и был огромен и свиреп, но его болезнь зашла уже cлишком далеко, отчего все его движения и ре-акции были слишком замедлены, и от этого он не успевал, всегда запаз-дывал перехватывать выпады Горемыки. Не бездействовал и смельчак, Малыш, не дожидаясь, когда пёс ок-ажет сопротивление Горемыке-- переменит  свою боевую позу, попятится назад, или сильным движением отбросит её от себя, он, стремглав выско-чив из норы, и своими мелкими, но острыми зубами сумел вцепился в его хвост, сильно уже потрёпанный и поредевший от частых, смертельных схваток с дворовыми собаками и, вообще, от всей своей полуголодной, бродячей жизни. Как и все собаки, Малыш знал, что кончик хвоста— оч-ень чувствительное и болезненное при ущемлении место. Ощутив сильную боль в хвосте, пёс попытался повернуть голову, чтобы выяснить, в чём там дело, кто или что причиняет её. Но Горемыка не позволила ему это сделать. Она мёртвой хваткой ещё глубже вцепил-ась в его морду, стараясь стискивать челюсти, и уже их больше не разжи-мала, понимая, что, если псу удастся вырваться, её ждёт немедленная ги-бель, и тем более уж Малыша. Пёс, наносил ей удар за ударом своими мо-гучими, передними лапами, стремясь во чтобы то ни стало, но избавиться от нестерпимо саднящей новой раны, но Горемыка буквально цепенела под его ударами.                Слабые покусывания Малыша вскоре заглушила боль раны на его морде, неистовая хватка Горемыки была очень уж мучительна. Она же пыталась эту боль лютого врага усилить ещё сильнее, для чего потихонь-ку мотала своей мордой. Укусы Малыша, конечно, были гораздо слабее, и пёс к ним притерпелся, однако, в схватке и они имели своё значение, они утомляли, ослабляли силы их ужасного врага. В свою очередь Малышу доставалось от пса немало, особенно в те моменты схватки, когда пёс впа-дал в бешенство, пытаясь отбросить от себя Горемыку, в эти минуты он совершал очень резкие, хаотичные прыжки, вздымая Малыша высоко вверх, и потом, резко обрушивая его на землю. По безумию и безмерной своей гордыне пёс продолжал считать себя непобедимым драчуном, но болезнь, постоянные драки с сородичами и по-луголодная жизнь делали своё дело. И потому к настоящему моменту его жизненные силы значительно истощились. Вследствие, упомянутых, при-чин, после начала драки с нашими боевыми друзьями он вскоре вдруг яв-ственно ощутил внутри себя, быстро подкатывающую, тошноту, и некую дурноту—явный признак, приближающегося, полуобморочного состоя-ние. Оно случалось раз уже с ним, правда, не во время его очередной дра-ки, а как— то раз тёмной, непроглядной ночью, когда он отдыхал на одн-ом диком, заброшенном  пустыре, обнаруженном им случайно, когда он выбрался из города на его окраины. Он вспомнил, что в тот раз, точно такая же тошная волна, как ни пытался он держаться и противостоять ей, неумолимо бросила его в небытие. Очнулся он тогда лишь ранним утром, следующего дня, в сером, туманном мареве без сил, с ясным предчувствием близкой смерти. И вот теперь, в этой глупой драке с малосильной сукой и смешным щенком, ко-торого и за противника-- то зазорно было считать, когда ему не хватило каких— то нескольких всего мощных рывков, чтобы отбросить от себя, наконец, цепляющуюся к нему злую суку, и потом получить то, что он так любил и чего добивался, и искал всё последнее время. То-- есть с услажде-нием гнаться за, трепещущим от смертельного страха, щенком, настичь его, наконец, и, ощущая в пасти его нежное, трепещущее от бессмыслен-ных, последних усилий, тёплое тельце…… Тут мысли пса начали путаться, верный знак быстро и неумолимо приближающегося обморока забвения, и от бешенства, что он не смог по-кончить с таким пустяковым делом, и потом насладиться добычей, пёс, рыча, и волоча за собой Малыша и Горемыку, стал двигаться к подворот-не. Так и дотащил их до самого выхода из двора, где лишь железные воро-та, когда он подлезал под ними, смогли заставить их ослабить свои хват-ки. Измученные и опустошённые, со следами ран на телах, они еле до-брались до своего убежища, и два дня не вылезали из него, отдыхая и за-лизывая полученные в драке раны. На морде Горемыки зияла глубокая, до сих пор ещё кровоточащая, рана-- след мощных ударов лап безумного пса, кровоточила и её задняя, правая лапа, в пылу драки она не замети-ла, как и когда это случилось, но, по всей видимости, пёс успел её цапн-уть, когда она отпрянула обратно в нору. Что касается Малыша, то кроме нескольких мелких царапин на его морде, внешне казалось, что он не получил каких— либо серьёзных ран и повреждений, однако, и ему досталось совсем не меньше, а, пожалуй, и по больше. Яростные, хаотичные движения пса во время драки, когда он в безумии своём, совершал всевозможные рывки и прыжки, сказывались на Малыше, «висевшего» на его хвосте, сильными его ударами о землю, и в результате он пострадал буквально весь, целиком. В голове его мутил-ось и шумело постоянно, и всё его маленькое тельце томилось и мучилось от бесчисленных ушибов. Наконец, ранним утром, испытывая голод и жажду, они выползли из своей норы наружу, и первым делом поплелись к длинной, ржавой тру-бе, тянувшейся по низу кирпичной стены дома. На оконечнике которой, сбоку, торчал какой-- то нелепый и, главное, совершенно никому не нуж-ный, желтоватый кругляк с небольшими опять— таки скруглёнными зу-бчиками. Из отверстия же трубы всегда потихоньку сочилась вода, и они, наконец, утолили жажду, после чего, им почему-- то сразу же очень захоте-лось наведаться к той самой благодатной, вонючей куче, уже достаточно хорошо известной нашему, искушённому, читател, очень уютно раскинув-шейся в дальнем углу двора. Не иссекаемому источнику их пропитания, а, по сути, так и источником и настоящей опорой их бесприютной, пропа-щей жизни, и они уже было потихоньку потащились туда. Как к  величай-шей их радости, на пол пути им встретилась добрейшая и любимая их ста-рушка. Она, подслеповато щурясь, и держась за ручку двери, в это время выходила из своего дома, точно такого же кирпичного, шестиэтажного до-ма, каким был дом с живительной трубой и подворотней. Позабыв о своих, ещё не зарубцевавшихся, ранах и ушибах Малыш и Горемыка с радостным лаем кинулись к ней, норовя ненароком лизнуть ей ручку, а то и прямо уткнуться ей в лицо, уловив подходящий момент, когда старушка невзначай нагнётся, они совали ей свои мокрые носы.                --Ах вы, милые мои!--                --Люблю, люблю и я вас, моих дорогих,-- запричитала она, как и всегда cвоим дребезжащим, старческим голосом.                --Ой, да какие же вы чумазые, отмыть бы мне вас хорошенько!-- опять заладила она свою давнишнюю, навязчивую тему.                --Приболела я немножко, потому так долго и не навещала вас, и угощени-ем не смогла вас побаловать.--                --Ну ничего, ничего, зато теперь у  меня для вас, моих хороших, много че-го накопилось.-- Она полезла в свою потрёпанную, старую, как и она сама, сумку и вытащила из неё объёмистый пакет, где чего только для них не нашлось, и целая кучка изумительных косточек, и засохший кусочек колбаски, чуть-- чуть лишь с одной стороны тронутый плесенью, и даже целый шматок настоящего мяса, совсем немного отдававший кислотцой. Ну и на закуску, имелось ещё два превосходных, небольших кусочка абсолютно свежей колбаски.                Пока они насыщались, восполняя свои, потерянные, силы, так си-льно подорванные и истощённые в схватке с безжалостным и очень стра-шным врагом, старушка с умилением их разглядывала. И вдруг, заметив страшную рану на голове Горемыки, всплеснула руками,-- кто ж такой, злой негодник, нанёс тебе эту ужасную рану, милая моя!-- закричала она в полной истерике.                --Тебя нужно немедленно вести к ветеринару, чтобы он зашил тебе рану, и хорошенько её продезинфицировал, а то у тебя, милая, обязательно начнё-тся заражение крови, а это такая страшная штука, что нам с тобою лучше совсем об этом не думать.--                --Завтра же я обязательно поведу тебя в больницу,-- пообещала она. Но и этому её чистосердечному желанию, как и некоторым другим, её благим порывам, как не были они искренни, честны и душевны по от-ношению к Горемыке и Малышу, не суждено было сбыться. И дело тут, конечно же, было не в природной её лживости, или, предположим, в неко-торой доле легкомысленности, об этом даже и речи не может идти ника-кой. Всё заключалось лишь в том прискорбном обстоятельстве, что к то-му времени, когда происходили все, описываемые здесь, примечательные, события, старушка давно уже была слишком слаба, стара и потому все её добрые, сердечные устремления, порою захватывавшие её воображение, каким- то образом суметь помочь, скрасить жизнь этих жалких, бездомн-ых животных, уже вскоре забывались под влиянием внезапно нахлынув-шей слабости, плохого самочувствия или, наконец, запоздалого понима-ния об отсутствии всяческих возможностей осуществить задуманное.                Видимо, вот и теперь, в данном случае, старушка скоро поняла, что ни в какую больницу она Горемыку не поведёт, хотя бы по той причине, что ей самой в последние годы с трудом удавалось договариваться и нахо-дить понимание даже с ближайшими своими родственниками и людьми по доброму относившихся к ней. Так что куда уж тут ей было хлопотать о какой— то бездомной, больной и никому не нужной собаке! Поэтому она вдруг резко поменяла своё решение. Махнув отчаянно рукой, она решите-льно заявила,-- нет, милая, никуда я тебя не поведу, потому что никому мы с тобой не нужны!—                --И ничего у нас из этого хорошего не получится.--                --Постой-- ка пока здесь лучше, я сама вас вылечу, если они стали совсем бессердечными и потеряли всякую совесть и сочувствие к тем, кто так ну-ждается в их помощи!—                С этими словами она обернулась к двери дома, из которого только что вышла, и скрылась в его подъезде.                Возвратилась она минут через десять, вся запыхавшаяся и раскрас-невшаяся, со следами какого-- то порошка и клочков ваты на её длинно-полой юбке. Видимо, домашние розыски нужных медикаментов дались ей непросто. В руке она держала какой-- то коричневый пузырёк, показав-шийся Горемыке очень подозрительным, от него шёл очень острый и ядо-витый запах, и она опасливо попятилась в сторону. Малыш же, сохраняя полное доверие к доброй старушке, спокойно дался ей в руки и первым получил от неё лечебную процедуру.                Когда же капли, вылившиеся из подозрительного пузырька, косну-лись его мордочки, на которой подсыхала, непрестанно саднящая и доса-ждавшая ему, большая, малиновая царапина, он, будто от удара электри-ческого тока, подскочил вверх. И потом обиженно, зашёлся в тонком, за-ливистом лае, удивлённо смотря на старушку, и не понимая, зачем она обожгла его этой вонючей дрянью, но уже вскоре он всё понял. Саднящая, царапина уже через несколько минут совсем перестала напоминать о себе, и он с благодарным, извиняющимся лаем кинулся в колени старушки, их  единственной во всём свете помощнице, позволяя ей делать с ним все, что она вздумает. И она подлечила остальные его болячки. Тогда и Горемыка поняла, что её страхи излишни, и острый неприятный запах, идущий от коричневого пузырька, не всегда «говорит» об опасности. И она тоже от-далась в добрые руки старушки. И потом стоически перенесла сильней-шую боль, когда их самозваная врачевательница буквально залила всю её морду той самой едкой жидкостью, и ещё потом постаралась очистить ва-ткой от гноя ужасную рану на её морде-- след ударов безумного пса, про-питанной этой жидкостью,. Но вот, наконец, все лечебные процедуры были завершены, и ста-рушка засобиралась домой, тогда Горемыка на прощание лизнула её ру-ки, приобретшие коричневый оттенок из-- за той самой подозрительной и едкой жидкости, а Малыш благодарно уткнулся в её колени.                C тех пор они зажили в своём дворе вполне спокойно, находя в своей дружбе и свободной жизни, если и не счастье, то по крайней мере не-которое умиротворение и успокоение от, миновавшей их каким-- то чуд-ом, страшной беды, и от всех прошлых их невзгод и разочарований. Конечно же, жизнь их не была вполне безоблачна, порою к ним во  двор прибегали другие собаки, норовившие выгнать их с насиженного ме-ста, и самим обосноваться здесь, но наши друзья, пережив куда более страшное нападение, и благодаря ему приобретя некоторый боевой опыт и навыки схватки, научились давать отпор, этим, непрошенным, гостям, общими усилиями выдворяя их, из родного двора, и отвоёвывая себе пра-во жить там, где им хочется.                Приходилось им и голодать, когда куча в дальнем углу двора ока-зывалась слишком бедна, и в ней не отыскивалось для них ничего подхо-дящего, способного утолить их голод. И даже в таких прискорбных случа-ях они не позволяли себе унывать, ища себе утешение в дружбе и взаим-ной поддержке, а также в захватывающих ночных разговорах о преврат-ностях жизни и, имеющихся, возможностях выжить несмотря ни на что. Так миновало несколько лет с той, первой их встречи, конечно же, сами они этого не знали, ведь собаки не имеют малейшего представления о счёте и, тем более уж, о летоисчислении. И вот, однажды произошло сно-ва событие очень страшное, которое и разрушило их совместную жизнь, если и неспокойную, то уж вполне сносную, а, главное, в существе своём, очень редкую по благородству и высоким отношениям, в наш неспокой-ный и жестокий век, как не прискорбно нам сейчас об этом говорить. Но приходится, что уж тут поделаешь, такова природа нашей беспрестанно изменяющейся жизни, которая по временам преподносит нам весьма и весьма при не приятные сюрпризы. Случилось это зимой, в тот день началось потепление, и снег начал понемногу подтаивать. Малыш и Горемыка, как и всегда, бегали по дво-ру, в поисках чего-- ни будь съестного. И тут в подворотню, как им пока-залось, медленно и с трудом вползла машина, небольшой грузовичок, из-- под его, крытого брезентом, кузова до них донёсся, горестный, разномаст-ный собачий лай и повизгивание, немедленно отдавшиеся в их, сжавших-ся от страха, сердцах, в сочувствии к своим несчастным сородичам, изны-вающим от ужаса неизвестности. От того ли страха, или же от, мгновенно-го, проникшего в их собачьи души, недоброго предчувствия необъяснимая тоска охватила их обоих, и они, как неприкаянные, с опущенными голо-вами оставались там, где их застали, въезжающие на грузовике, люди.                --Ишь, почуяли недоброе,-- усмехнулся один из приехавших, открывая дверцу и, кряхтя, вылезая из машины.                --Не бойтесь, дурачьё, стрелять не будем теперича, в питомник свезём, там и сдохнете,-- он был в старой, чёрной фуражке с треснутым козырем не известного происхождения и таком же чёрном, старом и засаленном ко-мбинезоне. Выйдя из машины, он зевнул, и взглянул вверх на, мелко мо-росящее марево, затянутое серыми облаками, а потом, мягко ступая, нап-равился к Малышу, что-- то укрывая за своей спиной. Не понимая, что нужно от него этому, дурно пахнущему, неприятному человеку, Малыш замешкался.                --Усь, усь, иди ко мне, Шарик, я тебе косточку дам,-- говорил притворн-ым, фальшивым голосом человек в комбинезоне, и даже улыбался, но то была улыбка злодея, испытывавшего при отлове собак особый садистс-кий кайф, почти такой же, какой он испытывал раньше, когда имел воз-можность измываться и убивать их.                Малыш уже отчётливо чувствовал подлую, гадкую сущность этого человека, от которого, конечно же, никакой косточки и вообще чего-- ни будь доброго и хорошего не дождёшься, и потому тихонько пятился от не-го, готовый в любую минуту кинуться прочь, если фальшивый, насквозь гнилой человек попытается броситься на него. Но он не знал, что человек тот обладает огромным, многолетним, опытом отлова, мучительства и уб-ийства таких несчастных тварей, как он, и вследствие этого в любой мо-мент способен применить целый арсенал уловок и средств, чтобы добива-ться желаемого.                Внезапно этот, приторно улыбающийся человек в чёрном неулови-мым, отработанным движением выкинул из-- за спины руку, в которой оказалась объёмистая зелёная сетка, и она точно попала на продолжавше-го осторожно пятиться Малыша, и тот беспомощно забился в ней, нелов-ко крутя мордочкой в безуспешных попытках освободиться из-- под неё. Горемыка, только теперь окончательно уверившаяся, что перед нею находится лютый враг, немедленно с гневным лаем кинулась на вы-ручку Малышу, вцепившись в штанину чёрного человека, и пытаясь цап-нуть его за руку, в которой он держал сетку. И она уже вцепилась в эту по-ганую, сальную руку, как тот, бросив сетку, выхватил из-- за пояса увеси-стую, потемневшую от времени, палку, утяжелённую гвоздями, вбитыми на её окончании, и принялся охаживать ею бока Горемыки,-- ты, дохлят-ина, сволочь, руку мне прокусила, вот теперь ни в какой приют я тебя не возьму, здесь сдохнешь, сегодня же, я, Глеб Кочерыжкин, тебя приговари-ваю,….--                Много других, всяческих страшных угроз наобещал человек в чёр-ном комбинезоне несчастной Горемыке, пока искал тряпицу, чтобы пере-бинтовать, пострадавшую от укуса, руку, а найдя её, долго наматывал её. Горемыка же старалась использовать момент, чтобы как-- то помочь Ма-лышу, но приближаться к сетке она не решалась, панически боясь её, и только металась вокруг неё с заливистым лаем, ободряя своего верного дружка, и призывая его стряхнуть с себя эту страшную сетку. Но Малыш никак не мог этого сделать, он всё стремился встать на ноги, что плохо у него получалось, сетка, то цеплялась ему за ноги, то предательски ползла под ними, и он опять падал, и снова начинал в ней беспомощно барахта-ться, не находя возможности выбраться из хитроумного приспособления. В это время злой человек, наконец, завершив бинтовать, цапнутую Горемыкой, руку, схватил сетку с Малышом, и торопливо отнёс его к ма-шине, где присоединил несчастного Малыша к, продолжавшему тоскливо выть и скулить, собачьему сообществу.                --Теперь черёд твой пришёл, сучка облезлая!--                --Я тебе покажу кусаться, ты у меня взвоешь, дрянь такая!-- Растопырив руки, и держа наготове сетку, человек не спеша начал подступать к Горемыке, отрезая ей спасительный путь к подворотне. Он был через-- чур уверен в себе, и считал, что при его, складывавшихся го-дами, навыках отлова дворовых собак, у этой жалкой собаки, медленно пятившейся от него к стене кирпичного дома, нет никаких шансов уско-льзнуть, вырваться от него каким-- либо образом, и поэтому он был абсо-лютно спокоен. Уверенным, неуловимым движением, как и тогда, когда он ловил Малыша, он ловко выбросил сетку в направлении Горемыки, не сомневаясь, что добыча, которую он предназначил к расправе, уже в его руках. Казалось, и жалобный визг Горемыки свидетельствовал о том, что дело сделано, и предстоит самое интересное— жестоко поглумиться над живым существом, искалечить его до полуживого состояния, и выбросить потом подыхать здесь же на этом дворе, никому не нужный, ещё живой кусочек жизни.                Но в этот раз звёзды сошлись для него таким прихотливым образ-ом, что, казалось бы, верное дело сорвалось, нет, сетка конечно же заце-пила Горемыку, поэтому столь неистово она взвизгнула, зная наперёд, что злой человек не пощадит её. Но тут же изо всех своих собачьих сил она от-чаянно дёрнулась назад, к стене, благо до неё оставался ещё не большой промежуток, и уже на свободе извернулась и кинулась в обратном направ-лении, вдоль стены дома, который примыкал к первому под прямым углом. Как, оказалось, злой человек был готов и к такому повороту собы-тий,-- врёшь, от Глеба Кочерыжкина не уйдёшь!-- хрипел он, пытаясь пе-рехватить Горемыку на её опасном пути к спасительной подворотне. Та метнулась назад, ожидая новый момент, чтобы снова попытаться проско-чить мимо ловкого человека, и с ужасом замечая, как из кабины машины, тяжело переваливаясь, вылез человек в больших кирзовых сапогах и ста-рой, выцветшей телогрейке, видимо, собираясь помочь своему напарнику в его злом деле. Но он лишь молчаливо прошёл к подворотне перекрывая ей проход, и дожидаясь на всякий случай там, если всё-- таки ей удастся вырваться из рук чёрного человека. И тут же Горемыка, ловко поймав страшного человека на его неу-мелом движении, опять кинулась вдоль стены в отчаянном порыве, но когда она поравнялась с ним, он сноровисто повалился на бок, стремясь сбить её с ног и прижать к земле. Но, как ни ловок и умел был этот жесто-кий человек, скорость его движений ни в какое сравнение не шла со ско-ростью ответных реакций Горемыки, отстаивающей своё право на жизнь. И поэтому, когда уже на земле ему всё-- таки удалось схватить Го-ремыку за заднюю ногу, и уже он было счёл, что дело сделано, и потянул-ся вперёд, чтобы окончательно придавить её к земле. Она же не останав-ливая своих  яростных рывков, будто пружина, изогнулась неимоверным образом, и со всей яростью и отвращением к этому гадкому, мстительно-му существу вцепилась в его руку, ту самую, ещё хранившую на себе от-печаток её зубов. На этот раз укус Горемыки был не тем легким касанием зубов, ка-ким она предупреждала человека, чтобы он её не трогал. Теперь она знала точно, её преследует не человек, а лютый зверь, лишь сохранявший на се-бе некое видимое подобие человека. И в этот страшный, решающий миг, от всего животного мира, быстро погибающего под пагубной пятой чело-века, в неё вселился могучий дух её далёкого, дикого и свирепого пращу-ра, прилетевший к ней из бог весть каких далей.                То, что почувствовал человек в чёрном комбинезоне, вследствие таких резких перемен в Горемыке, можно без всякого пре увеличения сравнить с нападением на него дикой гиены. В считанные секунды он по-лучил страшный укус всё в ту же больную, уже ранее покусанную, руку, только теперь Горемыка кусала по настоящему, как кусают врага, при-шедшего забрать твою жизнь, но это ещё были цветочки. За считанные секунды она успела вцепиться ещё в его бедро, из которого немедленно хлынула кровь, и потом, оставляя уже поверженного врага, оглашающего двор визгливыми криками и призывами о помощи, цапнула за его волоса-тый нос.                Когда же она подбегала к подворотне, она уже никого и ничего не боялась, видимо, это почувствовал и большой обрюзгший человек в ста-рой телогрейке, выжидательно стоявший в подворотне с, широко расстав-ленными, ногами. Потому что он вдруг неловко засуетился, спеша благо-разумно отойти в сторону, едва увидев бешеные, горящие глаза  Горемы-ки, пробормотав,-- говорил же ему: «Возьми ружьё, бешеные могут попас-ться!»                --Нет, ему не нужно, он их, видите ли, так возьмёт, голыми руками! Ну, что-- взял!!-- объёмистый человек с раздражением посмотрел на своего, окровавленного, товарища, продолжавшего беспомощно корчиться на, пропылённом, асфальте двора от невыносимой боли, и, периодически оглашавшего его гулкое пространство своими дикими, поросячьими ви-згами.                Немного помолчав и что—то обдумывая, человек в телогрейке с огорчением добавил,-- теперь вот возись с ним, вези его, подлеца, в боль-ницу, потом этих, набранных, брехунов на точку!—                --Целый день уйдёт на это, ещё всех оформлять придётся, вот сволочь, бу-дто у меня дел своих нет!-- И уже с некоторым утешением заключил,-- ничего, пускай теперь в жопу ему вколют сорок уколов, а мы пока дома посидим, отдохнём немно-го.--                Горемыка не помнила по каким бежала она местам, и долго ли это продолжалось, пока вдруг не остановилась, и не присела возле ближай-шей стены дома, приходя постепенно в себя от того, странного, внезапно родившегося внутри её, и мгновенно затем овладевшего всей её сущнос-тью, состояния свирепой, дикой, первобытной суки. Приходя в ту обыч-ную и, хорошо ей знакомую, добродушную сущность, обыкновенной, дво-ровой собаки. Существа по своей природе, любящего и стремящегося, уго-дить человеку-- своему хозяину, да, и всякому другому существу, с добр-ым сердцем, идущему тебе навстречу. Она подумала, что вот теперь, са-мое подходящее, время, чтобы посидеть, и немного собраться с мыслями, чтобы решить, как же ей теперь жить дальше! Возвращаться ли на род-ное, обжитое место, и продолжать потом в нём жить, как ни в чём ни бы-вало, как будто с ней не произошло там ничего плохого? Это сделать она не решалась, в ней ещё слишком силён был страх перед тем злым и мсти-тельным, чёрным человеком. От такого можно было чего угодно ждать, и в том числе его нового появления в их дворе, с новыми, ещё более изощрё-нными и жестокими ловушками и приёмами и, тогда неизвестно, удалось бы ей снова ускользнуть от него! Поэтому она решила думать о чём то новом, пыталась представить себе какую-- то другую, отличную от той старой их жизни с Малышом, о такой, которая была ей пока что ещё не известна. Но сколько не сидела она, ничего путного ей в голову так и не приходило, потому что слишком ещё мало она знала о жизнь, лишь то немногое, что успел ей однажды рас-сказать Малыш. Тогда она принялась вспоминать их разговоры, и дум-ать, как бы поступил он на её месте? И тут она вдруг припомнила рассказ Малыша о его несчастной любви, о том, как он внезапно очутился вдали от родных мест, от его дома, где жил он со своими хозяевами, и потом слу-чайно набрёл на двор, тот самый, где они потом прожили столько в общем то счастливых дней, если только выбросить из головы те два ужасных дня, хотя, конечно же, разве их выбросишь!   От всех этих воспоминаний Горемыке стало невыносимо грустно, и поэтому дальше бередить прошлое, проживая мысленно те дорогие, но уже минувшие дни их жизни с Малышом, ей больше не хотелось, так как она уже поняла, что сколько не ломай голову, ничего не выдумаешь, надо просто жить, искать себе пристанище и пропитание, ведь именно так и поступил тогда Малыш в самый тяжёлый его день. Тогда она поднялась на свои натруженные, ещё не отошедшие от схватки с чёрным человеком, лапы, и потихонечку побежала, куда глаза глядят, принюхиваясь к запахам большого города, и забегая в попадав-шиеся ей на пути дворы-- не найдёт ли она в каком—ни будь из них себе приют и новых, добрых друзей. Но ей очень не везло. Поэтому посмотрим сперва, что стало с Малышом, после того, как недобрые руки человека в чёрном комбинезоне бросили его в темноту ку-зова грузовика, где уже томилось и изнывало от самых страшных подоз-рений в отношении своей дальнейшей участи и, главное, по поводу её по-лной неопределённости, множество собак, собачек и псов разных возрас-тов и мастей. Все они приняли Малыша весьма равнодушно, без какого- либо видимого интереса и сочувствия. Проследим теперь, как он прожил все дальнейшие свои дни, отпу-щенные ему Богом, после вынужденной разлуки с Горемыкой. Мы можем с удовлетворением сообщить нашему читателю, что его судьба в продол-жении всей его, оставшейся, жизни, сложилась довольно благополучно. Ведь он, вообще, был большим везунчиком, хотя и не вполне осознавал это, считая, что, уж коли его пылкая, страстная любовь к Красотке— Пу-говке потерпела крушение, то значит и рухнула вся его дальнейшая жизнь, что, конечно же, было явным его пристрастным, хотя и невольн-ым, заблуждением. Подобные мысли-- глупы, и не только у собак, но и у тех некоторых, особо влюбчивых, молодых людей, переживших подобную ситуацию. Поскольку они не имеют малейшего представления до какой степени жизнь живого существа, в особенности человека, и, разумеется, в том числе, их собственная жизнь может быть наполнена разными захва-тывающими устремлениями, интересами и занятиями. Лишь стоит то-лько приложить к этому своё упорство, и хорошенько утрудить свою го-лову, потому что Бог даровал человеку весь мир, и вложил в него не толь-ко одно это, хотя и яркое, любовное переживание и влечение. Но мы несколько отвлеклись, а нам непременно следует узнать, что же и как произошло с Малышом после того, как человек в чёрном комби-незоне бросил его в, крытый брезентом, кузов машины.                Очутившись в полутёмном пространстве, душном и переполненном неистовыми завываниями множества собачьих голосов, он едва сам в пер-вый момент не предался этому всеобщему, всё поглощающему унынию и упадку сил. Ему непреодолимо захотелось уткнуться носом в вибрирую-щую и дребезжащую стену кузова, и так застыть в безнадёжном, горестн-ом вое, как, собственно, и поступали многие из его новоявленных товари-щей по несчастью, доходившие до таких степеней уныния, что весь кузов буквально содрогался от их горестных, смертных завываний. Но уже чер-ез минуту всё его нутро протестовало против такого упадка сил и духа, ко-гда безволие и отчаяние превращало таких сильных, красивых и умных собак в какую то бессильную, безвольную и аморфную  массу, способную лишь жалко скулить и оплакивать свою некогда весёлую а, теперь предс-тавлявшуюся им даже, каким-- то сплошным блаженством, жизнь, но, увы, ушедшую от них теперь навсегда. Чего воете-- то, как малые щенята!--                --Вас ещё не убивают, ещё не известно, чем всё это закончится,-- тонким своим голоском прогавкал Малыш. Его могли слышать только, рядом стоящие, собаки, но слова его вскоре дошли до каждого, и в кузове устано-вилась странная тишина. И в этой тишине самый большой и сильный из всех псов прогавкал,-- говори, малыш (он ещё не знал клички Малыша, и поэтому называл его по собачьему его достоинству, каким у собак являет-ся их рост), ты самый маленький, но твоё мужество и стойкость удивите-льны, поэтому тебе решать, как нам быть и что делать.--                И тогда Малыш сказал им,-- изнывать от горя, оплакивать жизнь-- бесполезное занятие.—                --Это не приносило никому ещё и никогда никакой пользы, только слаб-ость одна и болезнь!—                --К тому  же, мне хочется, мои бедные, изнывающие от горя, друзья, вас хотя бы чуть-- чуть обнадёжить, тем более, что я не вижу для полного уж отчаяния никаких серьёзных оснований. Подумайте сами, ведь когда лю-ди решают погубить таких славных, отзывчивых и во всех других отно-шениях приятных собак, как мы, они обычно делают это всегда быстро, без какого-- то промедления, сразу, буквально в одночасье, притом им со-всем не нужно нас предварительно для этого с таким трудом ловить, а по-том ещё зачем-- то отвозить куда—то.--                --Не так ли, друзья!??--                --Так, так,-- радостным воем отозвалось всё, приунывшее было, собачье сообщество.                --А раз так,-- заключил Малыш,-- то, наверное уж, они задумали куда-- то нас отвезти, скорее всего для того, чтобы где-- ни будь поместить жить; это, ясное дело, будет очень плохое место, несравненно худшее, чем та на-ша былая, свободная жизнь, но-- жизнь!--                --А там уж мы сами посмотрим, что нам делать.--                Так, в общем-- то, и получилось. Их долго куда-- то везли, по всей видимости, за город, а, когда, наконец,  они туда всё-- таки добрались, они увидели, что очутились в очень и очень странном месте. То была обшир-ная, плотно утрамбованная, площадка, огороженная высоким, металли-ческим забором, вдоль которого лепились небольшие, железные клетки. Из них незамедлительно донёсся остервенелый лай их сородичей, без вся-ких на то оснований заподозривших их в тайном стремлении занять их со-бственное жильё. До вечера размещали служащие приёмника, вновь прибывших, об-итателей по их клеткам, но клеток на всех не хватило, и пришлось подсе-лять некоторых из них к старым жильцам, отчего опять поднялся страш-ный гвалт. Малышу повезло, в своём новом жилище он оказался один. Уже поздней ночью всем им, только что поступившим, дали еду. Долго он не мог успокоиться, переживая перипетии минувшего дня, и в особеннос-ти волнуясь за Горемыку, такой наивной и беспомощной перед труднос-тями бродячей жизни. Прошло около двух недель, и он начал постепенно привыкать к своей новой, ограниченной узким промежутком клетки, жизни, вспоми-ная с наслаждением по вечерам их вольготное с Горемыкой житьё в их старом дворе, теперь представлявшемся ему, почему—то, в призрачной дымке воспоминаний таким сказочным и таинственным, с волшебной кучей в дальнем углу двора, время от времени одаривавшей их вполне сносной едой, с милой и доброй старушкой-- феей, и той потаённой норой, такой удобной и мягкой, всегда оберегавшей их жизнь, и в страшный миг, помогшей, им отстоять своё право на жизнь в неистовой драке с безумц-ем— псом. В такие минуты его глаза невольно переполнялись слезами, но то были хорошие слёзы-- слёзы воспоминаний о дружбе, и о, промелькну-вшей, и внезапно улетевшей от них неизвестно куда, счастливой жизни. На третьей неделе его неволе наступил конец, ещё утром что-- то кольнуло ему в грудь, то было смутное предчувствие пока ещё неведомой, но приятной перемены. Им овладела лихорадка нетерпения, он кое-- как похлебал жиденькую похлёбку, предложенную ему служительницей, в ко-торой, тем не менее, он с удивлением отыскал небольшой кусочек мяса, ещё один добрый и приятный знак, который он, любовно обсосав, потом с наслаждением проглотил. Затем он заставил себя забыться в лёгкой дрё-ме, хотя ему совсем не хотелось спать, чутким ухом ловя всё происходя-щее в питомнике, но потом он неожиданно уснул по настоящему, и в этом сне ему приснилось, как они с Горемыкой носились по двору, играя в до-гонялки, испытывая в этой залихватской игре блаженство полной свобо-ды и непередаваемого чувства взаимной поддержки и дружбы. И как раз в этот момент какой-- то до боли знакомый, но давно уже позабытый, зап-ах близкого человека долетел до него. И Малыш ещё во сне вдруг вспомн-ил, что это то самое, чего он ждал с самого утра. Немедленно проснувшись, он огляделся, и сразу же увидел их. Они стояли у ограды питомника, там, где находились высокие ворота, они, ви-димо, только что сюда приехали, и теперь что-- то выясняли у сторожа, сидевшего в будке на входе. Потом они быстро направились к работнице, чистившей клетку неподалёку от Малыша, и, подойдя  к ней, начали спрашивать и узнавать у неё на счёт поступления в питомник новых, не-давно отловленных в городе, собак.                --Вам не попадался пёсик, немного похожий на пуделя?--                --Мы к вам уже раз приезжали, зимой, но тогда к сожалению для нас ни-чего не нашлось.--                --Да, я помню вас и вашу умную дочку-- улыбнулась работница, оборачи-ваясь к ним,--  в самом деле, действительно, к нам привезли недавно одн-ого такого, похожего на ваше описание.—                --Да вот он, почти рядом.--                --Взгляните туда, видите, как умильно смотрит на вас.--                Уже через несколько минут Малыш был на руках доброй девочки, как и прежде, ласкавшей его. И он тоже был очень этому рад, и благодар-ен своим старым хозяевам, что они не забыли его, так безоглядно и внеза-пно бросившего их, ради своей мимолётной страсти. Он понимал, что про-винился, и потому старался лизнуть девочку в её аккуратный, маленький носик, замаливая восторженным лаем свою провинность пред ней. Когда папа закончил все формальности с оформлением всех необ-ходимых бумаг, и они уже ехали домой, в свой старый, обжитой дом, дево-чка, держа Малыша на коленях, то и дело обнимала и целовала его, будто, наконец-- то, нашла, давно ею отыскиваемое, драгоценное сокровище, от-чего папа сильно раздражался и переживал.—                --Перестань немедленно, Машенька, ведь где он только не копался, ты можешь подцепить от него заразную инфекцию, и потом долго будешь бо-леть, и даже всё может закончиться совсем плохо!-- На что умная девочка ему очень резонно отвечала,-- какие глупос-ти, папа!--                --Разве инфекция может быть у такого красавца!-- Только теперь Малыш понял, как жестоко он поступил со своими старыми хозяевами, без малейших раздумий бросив этих добрых людей, даже не подумав о том, сколько переживаний, волнений и хлопот доста-вила им его потеря! Людей, принявших его в свою семью, ставшим нас-только ими ценимым и любимым, что теперь, после столько лет его исче-зновения продолжавших предпринимать упорные хлопоты, и, положив-ших на это дело, столько сил! Чтобы всё-- таки его отыскать --  настоящую, иголку в сене в этом огромном городе. И, тем не менее, он ссбежал опять, примерно через месяц с того дня, как его обнаружили в собачьем питомнике. Произошло это, когда папа де-вочки всё— таки решился отпустить его с поводка, подумав, что Малыш уже достаточно попривык к спокойной домашней жизни. Но он не знал одного, что у Малыша в городе остался верный дружок, забыть о котором он никак не мог.                Обретя свободу, он без раздумий, стремглав кинулся прочь, и, руко-водствуясь нюхом, всё бежал и бежал на другой конец города, разыскивая их с Горемыкой родной двор. Он очень надеялся, что Горемыка ждёт его там, что без его помощи и поддержки ей, беззащитной и простодушной, живётся очень плохо, что она мучается и страдает. Так на самом деле и было, Горемыка действительно в это время мучилась и страдала, однако, как мы знаем, во дворе её не было. Так бывает, когда мы, в нашей непростой и не приносящей нам по-рой утешения, или хотя бы некоторого душевного пристанища, жизни случайно натыкаемся на жалкое существо, жизнь которого представляет невообразимый кошмар, когда оно беспомощно прозябает в отчаянных тисках между жизнью и смертью, не понимая, что нужно делать, как ему поступить. Тогда мы, водимые одним сердечным чувством, устремляемся к нему, чтобы, хотя б немного поддержать в нём жизнь и попытаться вы-вести, наконец, бедолагу из этого бедственного состояния. Тогда впоследс-твии с нами приключается престранная штука, у нас самих вырабатыва-ется устойчивая привязанность к этому, едва вызволенному нами из бе-ды, человеку, и, если потом так случится, что впоследствии судьбе угодно разлучить нас, мы переживаем острое беспокойство за его дальнейшую судьбу. Вот, примерно, такие чувства кипели в Малыше, когда он бросил-ся на поиски Горемыки. Но, увы, и, увы. Его надеждам отыскать Горемыку не суждено бы-ло сбыться, сколько он не бегал по их родному двору, а также по многим соседним, сколько не принюхивался всё указывало на то, что Горемыка оставила их родное гнездо. Прождав с неделю, в робкой надежде, что она, намаявшись в беготне по чужим дворам, всё-- таки вдруг вздумает верну-ться на их старое родное «пепелище». Но, как уже было сказано, осущест-виться его надеждам суждено не было, ведь Малыш не знал, какую стра-шную схватку со злым, мстительным человеком в чёрной одежде пришл-ось выдержать Горемыке, потому она и запомнила навсегда, исходящую от него, мрачную, звериную мстительность, потому так и боялась новой встречи с ним, зная наперёд, что второй раз он ей уйти не даст. Малышу в результате ничего не оставалось другого, как только возвратиться к тем, кто его так сильно и долго любил, к своим добрым хозяевам. Как— то, од-ним будничным днём, они с великим ликованием обнаружили его, как ни в чём ни бывало, бегавшего во дворе их же собственного дома, что— то такое там разыскивающего и раскапывавшего в земле.                С этого дня и до конца собачьей своей жизни он оставался в доме у девочки, счастливо проживая вместе с ней, и наблюдая её постепенное взросление, и некоторую перемену в её отношениях к нему, впрочем, при этом всегда сохранявшую тепло и любовную привязанность к нему. Сло-вом он наслаждался всеми благами, какие даёт животным их домашняя жизнь. И только временами на него находила какая— то непонятная  то-ска. В эти дни в его памяти внезапно возникали, вторгались, было совсем забытые образы их с Горемыкой свободной жизни: доброй старушки-- феи, подкармливавшей их в голодные  дни, эпизоды их страшной драки со свирепым, диким псом, и многое чего ещё чего другое, наполнявшее их с Горемыкой такую вольную, но полную приключений и невзгод жизнь. В такие дни он отказывался от, предлагавшейся ему, еды, от прогу-лок, избегал ласк девочки, и только сидел у окна целый день, будто выс-матривая там что—то, и тихонько поскуливая. Но проходили эти дни то-мительных воспоминаний о той жизни, которая, казалось бы вот совсем ещё недавно была такая яркая и, насыщенная, страстями, но вдруг разом улетела, сгинула неизвестно куда, и путей отыскать её теперь нигде не на-йдёшь, и Малыш опять становился прежним, весёлым и добрым пёсиком. Но совсем не так благополучно и спокойно сложилась дальнейшая жизнь у Горемыки, с той несчастной поры, когда она, избавляясь от сил-ков чёрного человека, навсегда покинула их родной двор, с ужасом нево-льно представляя, как могут обойтись с Малышом до такой степени жес-токие люди.                После всех этих событий, ещё долгое время отдававшихся в её сер-дце болью, она каждый день буквально не жила, а маялась из-- за того, что ей никак не удавалось отыскать себе хотя бы какое-- то пристанище. За последние дни, недели и месяцы она успела заглянуть и осмотреть мно-жество дворов, но ни один из них ей не понравился, так как были каки-ми—то совсем другими, непохожими на их родной, старый с Малышом двор, и она их отвергала. Некоторые дворы ей нравились, но она не умела себя поставить там, отстоять своё право жить в нём, пасуя перед собака-ми явно не способными ей противостоять и уступавшими со всей очевид-носмтью ей в силе, потому что не желала никому зла, избегала драк по миролюбию и природной доброте своего характера.                Не имея достаточного пропитания, она быстро слабела, и потому тем смелее и ожесточённее её отовсюду гнали, чуя её слабость. Лишь не-сколько раз, под защитой псов ей удалось короткое время пожить споко-йно. Два раза она принесла выводки щенят, но почти все они погибли, когда Горемыка перестала их кормить из— за сильного, собственного ис-тощения. Уцелел лишь один щенок после всех этих её не-згод, но и он вскоре оставил свою несчастную мать в поисках лучшей доли под Солн-цем, никому ведь не нужна лишняя обуза.                Вскоре ей пришлось совсем туго, когда в одном из дворов её встре-тила гневным лаем свирепая сука, а потом и набросилась на неё. Правда, Горемыка приобрела некоторые навыки драки даже с очень сильными противниками в прошлой своей жизни, и в особенности в тот страшный день, когда они с Малышом сумели дать отпор свирепому псу—безумцу. Но эта сука оказалась слишком сильной для неё. Она поняла это сразу, при первом же столкновении с ней во дворе, когда сука, едва заметив её, бросилась с лаем, пытаясь прямым нападением перекусить её лапу, и она едва увернулась от этого, гибельного для неё, удара. И, спасаясь, она ки-нулась вон из двора через подворотню, и, выскочив благополучно на ули-цу, что есть силы бежала вдоль неё, прочь от этого опасного двора. Но су-ка оказалась столь мстительной и злобной, что уйти спокойно, без отмще-ния, она ей не дала. Огромными прыжками она настигла вскоре её, и тут же своей мо-щной грудью отбросила Горемыку на асфальт, на спину, и потом, несмо-тря на отчаянное её сопротивление, ей удалось прокусить своими боль-шими клыками её, уже повреждённую ранее, в прежних схватках с соба-ками, заднюю лапу. И только, почуяв кровь Горемыки, начавшую обиль-но сочиться из, образовавшейся, раны, она оставила её в покое. Горемыка стойко переносила боль в, повреждённой, лапе, но беда заключалась в том, что один из крупных сосудов задней лапы был пере-кушен. И из-- за этого-- то образовалось сильное кровотечение, а вместе с кровью из неё утекала и сама жизнь. Она вскоре поняла, что, если не на-йдёт вот прямо сейчас же себе тихого убежища, то даже смерть для неё об-ернётся горестной, суетной мукой. И ей повезло напоследок в этот её сме-ртный, впервые за весь период после её ухода из родного двора. видимо, судьба решила напоследок показать ей, что она не всегда так жестока к ней. Она кое-- как доползла до ближайшей подворотни, ворота оказал-ись открытыми, и она, без помех миновав их, очутилась на обширном, светлом дворе. Никто из сородичей не встретил её недобрым, своим злоб-ным лаем, и она с облегчением поняла, что, хотя бы последний её приют будет покоен. И тогда она вздохнула, успокаиваясь и распластываясь на травке у стены старинного здания, ближайшего к подворотне. В голове её мутилось, из глаз катились мелкие, собачьи слезинки, медленно стекав-шие по её мордочке к кончику её носа. Временами сознание оставляло её, и она забывалась в веренице мимолётных видений, иногда перед мыслен-ным её взором возникали старые, почти забытые образы, её милого друж-ка, маленького мальчика, старушки с суковатой палкой, их с Малышом покровительницы, и тогда она улыбалась этим далёким и дорогим своим воспоминаниям, в которых столько было доброго и хорошего, что можно было отбросить и забыть навсегда все те невзгоды на холодных улицах го-рода, и то злое, что омрачало всякую жизнь. И среди всех этих миражей, уже ускользавшей её жизни, cквозь проблески сознания она расслышала скрип тормозов, и серая, какая-- то чересчур пузатая машина останови-лась, едва въехав во двор.                -–Эх ты!—                --Бедная моя, кто ж тебя так изувечил!?-- всплеснул руками худенький старичок, вылезая из машины и подходя к ней.                -–Кто ж тебя!-- снова повторил он, тихонько касаясь её окровавленной ноги. Горемыка подняла тяжёлую голову, удивляясь, что за странное су-щество привиделось ей сквозь мутящуюся пелену сознания.              --Уж не околела ли я?!-- подумала она,-- и в моей новой жизни опять меня преследуют, только теперь какое-- то очень странное, бестелесное сущест-во.--                Но вскоре добрый старичок ей показался уже вполне реальным, он деловито, но бережно ощупал её, повреждённую, ногу, покряхтел и сказал обнадёживающе,-- ну что же, рана, действительно,-- серьёзная, но я ду-маю, дело это— впо-лне поправимое.--                Затем он наведался в свой пузатый тарантас, откуда вернулся, уже держа в руках какую-- то ярко оранжевую, резиновую трубку, довольно длинную, и ею он туго обмотал её больную ногу, немного повыше места, где была рана.                Горемыка восприняла процедуру равнодушно, сил у неё уже совсем не было ни на какое сопротивление, и даже, если бы вот прямо сейчас це-лая стая ворон или, скажем, огромных африканских грифов слетелась бы к ней, чтобы ею же пообедать, и тогда бы она восприняла всё с равноду-шием постороннего зрителя. Узел был завязан до того туго, что её сломанная нога стала постепе-нно отекать и как бы отмирать. И тогда она зыбкой, но, ещё живущей в ней, нитью сознания успела подумать,-- и этот не пожалел меня, после че-го додумала ещё,-- ну чего уж теперь, всё равно! Всё равно уж теперь пом-ирать,-- после чего она провалилась в чёрную бездну небытия. Очнулась она в, каком— то странном, призрачном и никогда ранее, ею невиданном, пространстве, и с трудом потом поняла, что находится внутри того самого чудовища, которых они с Малышом так опасались. И потом, также с трудом, она заставила себя принять, что они совсем ника-кие не чудовища, а простые коробки, в которых люди ездят. Усвоив столь сложное явление, она начала тихонько осматриваться, и поняла, что леж-ит на какой—то, донельзя замызганной, и вонючей тряпке, положенной на заднее сидение. И то, что она лежит вот здесь на этом сидении, а эта странная коробка куда-- то перемещается, тоже её очень удивило, ведь ни-когда раньше она не ездила на машине, но куда большее удивление вызв-ала у неё, укушенная, нога. Кровь из раны больше не сочилась, и начала понемногу подсыхать, но холод по-- прежнему пробирал её насквозь, и всё её тело от слабости сотрясала непроизвольная дрожь.                -–Ничего, ничего, вот подлечим тебя немного, и опять будешь бегать, куда тебе вздумается,-- ободрил её старичок, обернувшись со своего сидения к ней. Они всё ещё находились на том же самом дворе, и ехали по кругу, в центре которого медленно чахла большая клумба, вокруг неё росли такие же чахлые деревца, и какие-- то люди в одинаково линялых одеждах голу-бого и розового цветов бесцельно бродили вокруг неё, изредка присажива-ясь на скамейки, поставленные по кругу. Старичок вдруг вывернул в проход между домами, и, немного поп-лутав между ними, и сделав ещё несколько поворотов, вдруг резко поддал газу, сходу поднявшись, на крутой, небольшой подъём, где и остановился перед сильно облупленной, загаженной и обитой металлическим листом дверью. Далее он поступил очень энергично, схватив Горемыку вместе с грязной тряпкой, он с силой распахнул ужасную дверь, и они очутились в длиннющем, белом коридоре, от двери до самого его конца уставленного по стенам металлическими лавками, на ближайшую из которых старичок и положил бережно Горемыку, впадавшую то и дело от слабости в обмор-оки. Сам же немедленно устремился к двери одного из кабинетов, коих по всему коридору имелось великое множество. Некоторое время в коридоре сохранялась абсолютная тишина, но вдруг та самая дверь, в которую только что вошёл старичок, резко распа-хнулась, и из неё донеслись негодующие, гневные возгласы,-- что.., вы оп-ять сюда принесли!-- с этими словами из двери показалась полная, пожи-лая женщина в белом халате,-- где она, вот эта!?--                --Нет, Иван Иванович, это-- уж совсем, ни в какие ворота!--                --Вы знаете, что иногда я вам позволяла, но это была моя трагическая ошибка, также нельзя!--                --То кошку откуда—то, инфицированную, принесёт, а теперь-- нате вам грязную, дворовую собаку!--                --Здесь же людей, между прочим, лечат, Иван Иванович, стерильность со-блюдается, чистота, а тут это.--                --И никакой уж такой особой грязи тут нет,-- засуетился старичок.                --Что с того, если я её здесь с краешка положил, ведь бедное существо по-гибнет, коли мы с вами обойдёмся с ней не как люди, а как какие-- то там!--                --Ей, ведь, требуется-- то совсем немного, пока ещё она жива.--                --У неё бедной прокушен крупный сосуд, и сама она никогда не выжив-ет!--                --А я ей помогу, и снова она будет бегать, дышать воздухом.--                --Я знаю вас, Марья Игнатьевна, вы же не желаете ей  гибели, ведь вы-- добрейшая женщина,--- воодушевлённо завершил свои доводы старичок, и замолчал, вопросительно глядя на Марью Игнатьевну, также пребыва-вшую в тяжком раздумье.                Но дальнейшее молчание, видимо, для старичка было уже выше всяких сил,-- я от вас прошу лишь одного, сделайте ей камфару, потом уж я сам с ней.--                --Поверьте, Марья Игнатьевна, я этого от вас никогда не забуду, никог-да,-- прибавил он нежно.-- Марфа же Игнатьевна никаким образом не обозначив своё согла-сие, или же, наоборот, несогласие с горячими просьбами старичка, молча-ливо удалилась обратно в свой кабинет, брюзжа себе под нос,-- ведь это что ж!--                --И запах, и инфекции, и микробы, а ему всё равно, давай только-- лечи какую-- то грязную собаку, ещё пристаёт.., «он не забудет», мне-- то что до того, забудет он или не забудет!-- Тем не менее, видимо, повинуясь каким-- то неизъяснимым чарам старичка, она сделала всё, что он её просил, и даже более того, на соседней лавке появилась, блистающая исключительной белизной, простыня, на неё и уложили Горемыку, перенеся её с лавки и с той с вонючей, грязной тряпки, которая моментально куда-- то исчезла, будто сама собой дезакти-вировалась под действием неких ядовитых лучей убийственного свойства. Через непродолжительное время после всех этих священнодействий, Мар-фа Игнатьевна снова появилась в дверях своего кабинета, торжественно неся перед собой объёмистый комок ваты, от которого несло сильнейшим, едва переносимым, запахом, сразу же, распространившегося на всю, бли-жайшую к нему, часть коридора. Горемыка, издали ещё почуяв эту непереносимую, острейшую,  вонь, попыталась собрать последние силы, чтобы приподняться, но это у неё не получилось. Старичок, показавшийся сразу ей таким добрым, заме-тив её движение, тут же хищно кинулся к ней со словами,-- куда ж ты, ми-лая,-- и с силой прижал её обратно к поверхности лавки. В ту же секунду  белый комок, от которого непереносимо несло, заволакивающим созна-ние, острым запахом, очутился около её морды, и напрочь залепил её ноз-дри и пасть, так что дышать она уже совсем не смогла. Она оказалась вдруг в белоснежном пространстве, внезапно открывшемся перед ней, и тогда в последний этот свой миг она ясно поняла, что это просто её реши-ли умертвить.                --И правильно сделали,--- подумала она.                -- И что это за жизнь, в которой было всё так мучительно и беспросвет-но.--                Но сейчас же она припомнила маленького мальчика, своего перво-го друга, потом Малыша, и улыбнулась, на сердце у неё стало тепло и спо-койно.                --Нет, жизнь всё-- таки была хороша, жаль, что всё так быстро кончил-ось.-- Когда она очнулась, то с удивлением сказала себе,-- как я ошибал-ась, всё так разительно походило на смерть, но, нет же, я ещё живу!-- Был поздний вечер, она лежала в незнакомой комнате, в которой под оранжевым абажуром горел такой домашний, тёплый и, успокаиваю-щий, свет. Постоянные перемены в жизни стали для неё обыденной при-вычкой, все последние месяцы её жизни представляли собой сплошной, нескончаемый калейдоскоп из новых улиц, площадей и дворов. Но, если та её прежняя жизнь была холодна, голодна и неустроенна, то теперь она лежала на удобной, толстой и мягкой подстилке, на полу перед ней лежа-ла миска, из которой исходил приятнейший в мире запах, явно свидете-льствовавший о том, что специально для неё налита настоящая, мясная похлёбка, и Горемыка опять припомнила всё ужасное, что случилось с ней на кануне. И то, как старичок безжалостно отбросил её на лавку, а по-том чья то ещё предательская рука сунула ей в морду, а потом и залепила её всю тем, нестерпимо остро пахнущим, белым комком, из-- за которого она, собственно, сначала задохнулась, а потом и умерла.                --Нет, не умерла!-- сразу же она поняла всё, и, внутренне радуясь, сообщи-ла себе,-- не убивал, просто он лечил меня. Какая я-- дура, зачем бы меня  убивать, когда я и так…,-- она не додумала всё до конца, но эта радостная мысль заставила её немедленно взглянуть на свою больную ногу. Нога оказалась, сплошь замотанной, какими-- то тонкими, белыми тряпками, но главное было в другом, никакой боли она не слышала, нога была тиха и покойна, и от этого всё её, измождённое, тело блаженствова-ло. Тогда она, преодолевая слабость, начала потихоньку подползать к ми-ске с похлёбкой, давалось ей это нелегко, больная нога сделалась от чего-- то слишком тяжелой. Но она всё-- таки сумела подползти, после чего вы-лакала постепенно всю миску до дна, с радостью обнаружив на дне мале-нький, но такой вкусный кусочек мяса.                От сытости по всему её телу разлилось тепло, и она снова надолго уснула. И в этом сне ей пригрезился большой, рыжий, пушистый кот, ко-торый вальяжно вошёл в комнату, и было уже собрался запрыгнуть на кресло, стоявшее тут же, в углу комнаты, как вдруг заметил её, и это нас-только его поразило, что он в ужасе выгнул дугой спину, вытаращил не-мыслимым образом свои глаза, шерсть же при этом у него поднялась вся дыбом, и, так, на неё всё таращась, он на задних лапах сделал небольшой променад возле кресла, видимо, желая этим своим вздыбленным видом, глазами и променадом, ей что-- то объяснить. Но Горемыка совсем не по-няла его странных действий, а только, приподняв голову, тихонько тявк-нула на него. И это на столько кота возмутило, что он ещё более вылупил свои большие, рыжие глаза, и принялся яростно шипеть. И так,  продол-жая всё шипеть, с вздыбленной шерстью, он опять повторил свой промен-ад возле кресла, демонстрируя тем Горемыке насколько велика его яр-ость, и, одновременно, как он ужасно-- силён и огромен. Продолжалось это не очень долго, вскоре кот устал, как оказалось, демонстрация своей мощи отнимает слишком уж много сил. Но показыв-ать свою слабость он не захотел, поэтому кот так и вышел из комнаты на задних лапах, продолжая шипеть и яриться.                Когда он удалился, вскоре прибежал небольшой, рыжий пёсик, оч-ень весёленький, с длинными, свисающими ушами, тельце его было стра-нным образом сильно вытянутым. Подбежав к Горемыке, он бодро прога-вкал,-- кто вы, и почему лежите?!--                --Не хотите ли поиграть со мной?-- Не получив от неё никакого ответа, он ещё несколько раз прогавкал, повторно приглашая её играть, но и на этот раз Горемыка ничего ему не ответила. Тогда, осторожно к ней приблизив-шись, он начал тщательно её обнюхивать, пытаясь понять что такое с ней случилось. Вскоре, обнаружив, запах лекарства, исходящий от её бинтов, он весело прогавкал,-- понял, я понял, вы— больны.--                --Вот что, вы скорее выздоравливайте, и мы тогда с вами обязательно по-том поиграем. Ведь, мне так здесь скучно, эти усатые,-- он мотнул мордой в сторону, куда ушёл кот,-- всё спят, или вылизываются, так что мне при-ходится всегда играть одному, а  это, вы же понимаете,-- не очень весело.--                Помолчав немного, он добавил,-- до свидания, мы обязательно с ва-ми будем дружить, выздоравливайте поскорее,-- и он убежал, мелко стуча по полу, и семеня своими короткими лапками. И Горемыка в своём этом сновидении, продолжая думать, что она осталась в комнате одна, вдруг с изумлением заметила, что, почти что рядом с ней, на стуле сидит худю-щая, жилистая кошка серо-- белой, с желтыми пятнами масти. Глаза у неё были зелёными, при том какими— то выпуклыми и наглыми, будто она презирает весь, окружающий её, мир. Она спокойно умывалась, и было очевидно, что она нисколько её не опасается, боле того, время от времени она поглядывала на неё очень презрительно и вызывающе своими выпу-клыми, немигающими глазами. Закончив свой туалет, она промяукала,-- как вы грязны, собака!--                --Неужели в самом деле вы собираетесь жить здесь, вместе с нами!?—               --Вам бы лучше убраться отсюда поскорее!--                --Как вы не можете понять, что никому, поймите вы, наконец, «никому» здесь не нужны!--                --Вы всем нам только и будете делать, что мешать, грязь, насекомых и всякую дрянь в дом без конца тащить.--                --Чем скорее это всё вы поймёте, тем лучше будет для вас же самой.--                --И всё скорее закончится к взаимному удовольствию, без всяких непри-ятных и даже, возможно, прискорбных эксцессов.-- Горемыка, естественно, ничего на это ей не ответила, потому что продолжала по—прежнему думать, что всё, что с ней сейчас происходит, является лишь обыкновенным сном. И тогда худющая кошка, вообразив, что Горемыка пренебрегает разговором с ней, прибавила,-- вижу, вы совс-ем ничего не понимаете, потому что вы слишком дикая и очень грязная собака!--                --Придётся мне вас хорошенько проучить, показать вам, кто здесь настоя-щая хозяйка!--                --И очень скоро вы ожидайте от меня вот что!--                --Сначала я исцарапаю вам морду, а, если и тогда вы ничего не поймёте, выцарапаю совсем ваши глаза, берегитесь меня, грязное, тупое и дикое животное!--                -- Из этих слов кошки Горемыка поняла только одно, что грязь самая страшная на земле провинность, из которой непосредственно потом по-являются две остальные-- тупость и дикость. Кошка же, потеряв всякое терпение находиться рядом с Горемы-кой, соскочила со стула, и медленно, и надменно вышла из комнаты, ви-димо, отложив исполнение своих грозных намерений до следующего раза. Проснулась Горемыка поздним вечером, и с удивлением постепен-но начала понимать, что всё то, что ей казалось, приснившимся в её сне, на самом деле существует в реальной жизни. Всё местное сообщество бы-ло в сборе, и неотрывно глядело на неё. Рыжий кот, однако, теперь уже не выгибал спину, а мирно лежал на диване, худющая кошка опять сидела на своём стуле, рядом с Горемыкой, а коричневый пёсик нежился на полу, в углу комнаты, на подстилке, . Оказавшись в лучах внимания всего местного сообщества, Горемы-ка подумала, что лежать вот так перед ними, широко вытянувшись на по-лу, несколько неучтиво. И потому она попыталась сесть, чтобы принять более благообразную позу, но из этого у неё ничего не получилось. Боль-ная её нога оказалась, замурованной, в какую-- то белую, шероховатую трубу, отчего была тяжела и не послушна ей. Но она всё-- таки раз за раз-ом пыталась принять сидячее положение, что, естественно ей, снова не уд-алось, и она опять повалилась набок. Нога же в трубке неестественно от-кинулась куда— то в сторону, как какой— то чужой приросток. Хотя те-перь в ноге явно ощущалась жизнь, она была тепла и покойна. Вскоре в комнате появился и старичок, он был в старом, засален-ном и, местами порванном, халате. На голове его красовался необычного вида колпак, и весь вид его отдавал неким привкусом затрапезности.               --Как ты, страдалица, пришла немного в себя?-- с привычной нежностью ласкал он Горемыку.                --Ого!--                --Да, мы же всё подчистили,-- с удовлетворением заглянул он в опорожне-нную миску.                --Молодцом, всё хорошо, всё идёт у нас на лад, так что надолго мы здесь не засидимся, скоро на свежий воздух побежим, гулять.--                С задумчивостью и долей сомнения старичок снова оглядел Горе-мыку, после чего окончательно заключил,-- да,  всё, слава богу, идёт на лад.--                --Нам нужно только немного укрепить наши силы, слишком уж, ты моя милая, истощена.--                После чего он принёс Горемыке миску со всё той же восхититель-ной, мясной похлёбкой, правда, на этот раз она уже слегка отдавала ки-слым привкусом. Но Горемыка, не избалованная вкусной пищей, и на этот раз выхлебала всю её с огромным удовольствием, отметив для себя с тихой радостью, что и на сей раз ей попался кусочек мясца и несколько не менее вкусных косточек, которые она оставила себе на последок. Ощутив после всего этого сладостную истому полной сытости, сов-сем было позабытую ей, она опять забылась в лёгкой, приятной дремоте. И в этой тонкой, зыбкой мари ей померещилось ещё одно видение, в кото-ром рыжий, пушистый кот и худющая кошка вели между собой такие ве-сьма необычные разговоры.                –-Не понимаю, почему хозяин так возится с этой полудохлой собакой?--                --Лучше бы выбросил её во двор, чтобы она там совсем издохла. По моему убеждению собаки ни на что не годны, хотя бы уж потому, что они  безум-но—глупы.--                --Стоит лишь посмотреть, чем занимаются они целый день, одно только и знают, что лаять и клянчить у хозяина куски, причём едят в таком боль-шом количестве, что просто диву даёшься!--                --Куда в них столько помещается, и как они не лопнут от такого страш-ного объедения!--                --А уж о том, что надо сдерживать себя, и, хотя бы по не многу экономить и откладывать на худой, чёрный день,— сказав это, кошка широко зевну-ла, с презрением взглянув на, лежавшую на полу, Горемыку, и прибави-ла.                --Вот, кот, полюбуйтесь хотя бы на этот экземпляр, сожрала огромную миску еды, а в ней столько было всего, что нам с вами за целую неделю не сожрать.--                --И теперь вот, пожалуйста,.. спит!!--                --Нет, вы только полюбуйтесь на неё!--                --Развалилась себе через всю комнату!--                --А ты, как хочешь, так и думай, ломай теперь себе голову, как, ну, как же через неё перебраться!--                --Уж, наверное, придётся теперь обходить её стороной!--                --И такое свинство, увы, нам придётся теперь терпеть каждый день.-- Кошка немного помолчала, собираясь с мыслями, после чего глубо-комысленно продолжала свою изобличительную речь,-- кот, вы уже види-те, они-- совершенно бесполезны, но я немедленно докажу вам и ещё од-но-- почему они по настоящему и вредны.--                --Всякий раз, едва только они увидят нас, отметьте себе, кот,-- в самый пе-рвый раз, когда мы ничем ещё не показали им нашу к ним неприязнь!--                --И, тем не менее, да, что же это за поганые твари!--                --Они без малейшего промедления, будто только и дожидались этого, с громким лаем кидаются на нас, буквально набрасываются, да так, что того и гляди откусят тебе хвост, или, ещё чего-- ни будь похуже!--                --А хвост, это-- я вам доложу не какой-- то там пустяк, он—совсем не без-делица, вы понимаете меня, он наша неотъемлемая часть, потому и очень важен, как приятное украшение.--                --Ведь без него иной раз бывает стыдно показаться в приличном общест-ве!-- кошка замолчала, видимо, вспоминая что-- то очень личное, и уже когда-- то ею давно пережитое. Совсем позабыв за этими воспоминаниями то важное, что она собиралась сообщить коту.                --Так вот…,-- собралась, наконец, она с мыслями, и продолжила свои рас-суждения.--                --Принимаются они нас гнать, а мы принуждены рисковать собственным здоровьем, и спешно искать спасения.--                --Или же обыкновенным образом удирать, буквально, куда глаза глядят, а, иной раз, удаётся спастись от них лишь на высоком заборе, или же на какой— ни будь высокой ветке самого первого, попавшегося нам, дере-ва.--                --Так что бывает потом очень трудно слезть с него.--                --И сидим там мы, всё ждём, и теряем наше драгоценное время, пока это-му глупому животному не надоест без конца здесь бросаться и лаять, или же оно вдруг устанет, и потом не влезет в дурацкую его башку всё одна и та же мысль о жратве,  набить свой живот, в который уже раз, несметной кучей всякой еды!--                --Одно всё же для нас бывает славно в таких случаях, что они— так без-мерно глупы, отчего нам с лёгкостью всегда удаётся от них улизнуть, бук-вально из-- под самого их носа, оставив их в самом глупом и дурацком по-ложении.-- Кот на все эти кошкины рассуждения только фыркал и шипел,-- гнать, гнать их отсюда надо, в три шеи!--                --Кот, вы поняли меня абсолютно правильно , я как раз давеча об этом и предупредила её.--                --Если она не уберётся отсюда по собственной воле в ближайшее времени, я укушу ей лапу  и исцарапаю её морду до крови.--                --А уж если она и тогда не поймёт, и начнёт снова упрямится, чтобы оста-ваться здесь жить с нами, ну, тогда уж я точно разорву её в клочья!--                --Такое разве возможно?-- поразился кот, от удивления вылупив свои гла-за!?--                –Вы так непонятливы, кот!--                --Я сказала это просто так, в переносном смысле.--                --На самом деле это для неё значит лишь то, что паршивой этой собаке я не дам никакого здесь житья!--                --Она у меня допрыгается, взвоет  ещё как, по настоящему!--                -- Кот, теперь— то, надеюсь,  вы всё поняли?!--                --Да, понимаю,-- соврал кот, хотя, что означает-- «в переносном смысле» и особенно слова «разорвать в клочья» по-- прежнему оставалось для него загадкой за семью печатями. Миновала неделя, потом другая, и Горемыка постепенно освоилась  с, окружающей её, обстановкой, и со всеми теми, кто населял это новое её жилище. Прошло ещё какое—то время, и однажды, проснувшись одним ранним утром, она с удивлением обнаружила на своём боку, сладко и без-мятежно спящую, кошку, эту самую жестокую и свирепую тварь, что все-го каких— то несколько дней назад, в зыбком мареве её сна, угрожала ей настоящей, свирепой расправой, которая должна была завершиться ужа-сным раздиранием её в клочья.                Некоторое время она лежала неподвижно, терпеливо сохраняя свою неудобную позу, и боясь потревожить сон столь свирепой ноши. Но потом ноги её начали постепенно отекать, покалывая и схватываясь судорога-ми. И она тогда вынуждена была слегка приподняться, чтобы сменить по-ложение, и повернуться на другой бок. Потревоженная, кошка, недоволь-но мяукнула, просыпаясь, и соскользнула на пол, но не ушла, а разлегл-ась здесь же рядом с Горемыкой, сладко потягиваясь. Но потом вдруг изо-гнулась каким— то невообразимым образом, и, совсем уж обнаглев, и по-теряв окончательно голову, выпустила свои когти, и принялась передни-ми лапами драть шерсть из бока Горемыки.                --Наверное, она об этом и говорила, когда грозилась «разодрать меня в клочья»,-- подумала сейчас же с испугом Горемыка. И тут же невольно, стремясь отодвинуться подальше, толкнула её в сторону, но наглое живо-тное только презрительно фыркнуло на это в ответ, и, продолжая так всё фыркать и злиться, она удалилось из комнаты.                Через месяц Горемыка уже довольно бодро ковыляла по квартире старичка на трёх своих здоровых лапах. Обследовав все помещения, она убедилась, что комнат в наличии всего было две, меньшая из них, как по-няла она по запаху, принадлежала старичку. Он использовал её, и как свой кабинет, и в качестве библиотеки, но также ещё и спал в ней на ста-ром, видавшем виды, диване. По стенам в комнате развешаны были везде полки с книгами, они же стояли и на большом письменном столе старич-ка вместе с какими-- то тетрадями. Украшением же и, как бы доминантой стола, служил большой и красивый бронзовый, письменный, прибор, по всей видимости, очень ста-ринный. Днём старичок любил отдыхать на, упомянутом выше, диване, ночью же он на нём спал. Большая комната, в которой вместе с Горемы-кой жила по преимуществу и вся остальная живность старичка, казалась полупустой, в ней угрюмо в дальнем углу стояло старинное, потрёпанное пианино и два не менее древних, тяжеловесных шкафа, доверху набитых толстенными, пыльными книгами в позолоченных, старых переплётах. Со стен же комнаты, в особенности над пианино, со, старинных, фотогра-фий уныло улыбались теперешним обитателей квартиры, близкие и даль-ние родственники старичка, все они, за редким исключением, давно уже мирно отдыхали в странах, весьма отдалённых. С пыльной картины в бо-гатой, золотой раме, помещавшейся точнёхонько напротив входной две-ри, весело улыбался редким гостям и посетителям старичка, лихой гусар с, залихватски подкрученными, усами, в парадном мундире с золотым шитьем и орденом белого орла в петлице. Жизнь в доме складывалась размеренно и однообразно, с утра стар-ичок, позавтракав на скорую руку сам, и накормив своих питомцев, ку-да-- то надолго уезжал. Кот и кошка весь день проводили на своих любим-ых местах, кошка на стуле, а кот на большом, старом и пыльном кресле. Когда-- то, видимо,  уже давным-- давно на него было накинуто белое, па-русиновое покрывало, которое с годами к настоящему времени приобрело устойчивый, серый цвет. Все они большую часть дня дремали, иногда по-тягиваясь и зевая в сладкой истоме, но вдруг неожиданно вскакивали, внезапно вспомнив, что нужно подкрепиться, бежали на кухню, чтобы ис-пить молочка, или что— ни будь пожевать. Всё это время Горемыка также была предоставлена самой себе, по-бродив с утра по комнатам, и заново обследовав все предметы и вещи, за-полнявшие их, то-- есть, конечно же, ища те особые запахи, которыми они были наполнены, потому что запах это-- не пустяк, это-- то главное, что имеет значение в любом деле и случае. Так она понимала и приняла окон-чательно для себя жизнь. Иногда она обнаруживала что-- то новенькое, ранее ею не замеченное, и тогда она с наслаждением углублялась в подро-бное исследование такого предмета. Чем бы она не занималась, рыжий пёсик неотступно следовал за ней, во всё лез и зачастую просто мешался ей под ногами, был он какой-- то совсем глупый, очень наивный, так как всю свою жизнь прожил вме-сте со старичком, и потому мало чего знал и имел о чём-- либо понятие. Но Горемыка терпела, так как помнила, как и она сама когда-- то была такой же домашней, глупой собакой. Шло время и постепенно она полю-била всех, кто жил рядом с ней в доме старичка. Побродив по комнатам вместе с Рыжиком, так она стала называть маленького пёсика, и осмотрев все предметы, они наведывались на кух-ню, чтобы погрызть, заведомо припасённые Горемыкой, косточки, и по-пить водички, оставленной им, заботливым старичком. Потом они играли с Рыжиком, так они называли их бестолковую беготню из комнаты в ком-нату и по коридору на кухню, изредка они рассказывали что-- ни будь друг-- другу о своей прошлой жизни, то-- есть, конечно же, говорила всег-да обычно одна лишь Горемыка, так как Рыжик ничего не видел за всю свою жизнь, кроме этих четырёх стен, так  как со щенячьего своего воз-раста жил у старичка. Зато Горемыка горестными своими воспоминани-ями до того увлекала пёсика, что тот от обуревавших его впечатлений, вдруг начинал повизгивать и вертеться на своём месте. Когда же и расс-казы исчерпывались все до конца, они, не сговариваясь, бежали в комна-ту старичка, и сходу запрыгивали на его диван-- лежанку. Они не смогли бы объяснить себе, чем таким особенным он привлекал их, но любовь к этому месту объединяла их.                Однажды худющая кошка, как-- то невзначай заглянула к ним в комнату, и обнаружив их, вольготно раскинувшимися, на хозяйском мес-те, пришла в страшное волнение и негодование.                --Наглость безмерная!--                --Свинство одно и собачье скотство!--                --Немедленно слезайте, а то я вас обоих сброшу сейчас на пол, а потом ещё и исцарапаю до крови!--                Но Горемыка и Рыжик, хорошо зная из собственного опыта, что все страшные кошкины угрозы-- лишь одна пустая болтовня, и пустое же со-трясение ею воздуха. И, при том, все эти страшные её посулы ни разу не имели какого-- либо реального продолжения, и ничем серьёзным, никогда не оканчивались. Даже хотя бы чем— то, пусть уж совсем каким— ни будь пустяком. Но не было даже этого, ничего!! Поэтому они продолжали преспокойно лежать на своих местах, лениво потягиваясь и нежась в лёг-кой дрёме, не обращая никакого внимания на все злопыхательства серой кошки, буквально «кипевшей» от раздражения и злобы. Но один раз, как оказалось, кошка действительно решила доказать им, что слов на ветер не бросает, и осуществила свою угрозу сразу же, не откладывая всё в долгий ящик. Подскочив поближе к лежанке, она, нич-уть не медля, поднялась на  задние свои лапы с устрашающим и грозным видом. Потом неожиданно вдруг озлившись и рассвирепев ещё больше, до такой степени, что её наглое, вызывающее шипение стало неотразимо по-ходить на шипение ракеты, готовой каждую секунду либо разорваться у вас на глазах, либо взмыть в космос. Всё ещё на этом не закончилось, как бешеная, она выпустила свои когти, и впилась ими в, лоснящуюся, мор-дочку, безмятежно дремавшего Рыжика, и исцарапала её до крови. Обес-кураженный, столь внезапным и, главное, очень болезненным нападени-ем, Рыжик с перепугу кинулся с визгом наутёк, куда глаза глядят. Злоб-ная кошка своё внезапное нападение сопроводила такими истошными и громкими завываниями, что даже Горемыка вздрогнула от неожиданнос-ти. Никогда ранее она не слыхала ничего подобного, и совсем не подозре-вала, что рядом живёт существо, способное извлекать из себя такие уди-вительные звуки. Но, главное теперь было в том, что на носу Рыжика образовалась большая, саднящая царапина, из которой постоянно начала капать кровь, заливая его мордочку. Рыжик от боли и вида, текущей, крови совсем по-терял голову, бросался из одной комнаты в другую, непрерывно визжа. Зловредная кошка, пользуясь моментом, и, видимо, тая в себе желание добить несчастную жертву, не отпускала Рыжика. С хищным, дурным во-ем она по пятам преследовала его, пытаясь цапнуть его ещё раз. Она по своему характеру была очень мстительной и вредной. Но из всего того, чем она стремилась навредить Рыжику, слишком многого ей сделать не удавалось. Она только и умела, что цеплять, удирающего от неё, пёсика за его упитанный, лоснящийся, рыжий зад и за его толстые, задние лапы своими когтищами, но особого вреда этим она ему не причиняла.                Бестолковая их беготня из комнаты в комнату продолжалась до тех пор, пока кошка не убедилась, что проку от неё нет никакого, да, и поми-мо этого эта суетливая  беготня отнимала у неё самой слишком много сил. У Рыжика в свою очередь царапина скоро подсохла, и перестала слишком сильно ему досаждать. Понял он и то, что кошка ему, если и опасна, то то-лько, когда дотягивается до его мордочки, и поэтому через некоторое вре-мя он снова забрался на диван, но поближе к его спинке так, чтобы кошка не сумела до неё дотянуться, при этом Горемыка отодвинулась к краю ди-вана.                Кошке не оставалось ничего другого, как взяться теперь за Горе-мыку, о чём она, её и предупреждала не раз. И она впилась ей в спину, пу-стив в ход опять свои опасные когти. На пол немедленно полетели кло-чья её шерсти, но Горемыка легко избавилась от неё, она лениво перевер-нулась на другой бок, подставив злобному существу свои грубые, непод-дающиеся её небольшим когтям, свои грубые, большие лапы. Как бы го-воря ей тем самым,-- тебе хочется это!--                --Ну ладно, вот тебе мои лапы.--                После этого кошка только и могла, что изливать, накопившуюся в ней, злобу в противном, тошном вое, и, хотя в этом унылом занятии она порою добиралась очень противный звучаний, но ничего более сделать худого никому не могла, разве что самой себе только. Ведь уже хорошо всем известно, что злиться и раздражаться-- занятие себе дороже, полу-чишь либо нервный срыв, либо порок сердца, либо ещё чего похуже в эт-ом же роде.                Но, как оказалось, Рыжик и этого вытерпеть не смог, кто бы мог от него такое ожидать! По всей видимости, в нём что-- то такое оборвалось, слишком уж долго копились у него на сердце обидные все эти кошкины угрозы и придирки, и вот теперь не стерпел. Горемыка с долей  любопыт-ства и удивления, приподняв голову, наблюдала, как он, внезапно  соско-чив с дивана, с громким лаем накинулся на кошку, совсем не ждавшую от него такой смелости и прыти. В первый момент она не отступила от него ни на шаг, потому что когда-- то ранее была боевой, дворовой кошкой. Она застыла на месте в жуткой, эпатажной позе, и даже попыталась медленно наступать, приняв боевую позу, с выгнутой, взъерошенной спи-ной, приподнявшись на задние лапы, и ежеминутно угрожая опять вцепи-ться в его чёрный, лоснящийся нос, и не только не прекратив своих угро-жающих, злобных завываний, но и доведя их до пронзительных, визглив-ых, верхних нот, однако долго так удержаться не смогла. Несмотря на всё своё возмущение и злобу, она не выдержала напряжения ситуации, и выс-кочив из комнаты, помчалась наутёк, преследуемая по пятам рыжим ге-роем-- храбрецом, воодушевлённого своим первым, неожиданным успех-ом. Вскоре кошка сумела устроиться  в безопасном месте, забравшись по одежде старичка на ближайший к ней высоченный шкаф. И, благопо-лучно расположившись там на безопасном удалении от рыжего агрессора, продолжала от туда шипеть, злиться и грозиться новыми бедами Рыжику и Горемыке. Между прочим, обещая обо всём рассказать хозяину, о всех их проказах и проделках.                --Теперь ждите, обязательно вышвырнет вас на улицу, вот увидите!--             --На улицу выбросит, на голод и холод, узнаете почём фунт лиха, безобра-зники, там и сдохнете.-- Горемыка и Рыжик на все эти страшные её угрозы только посмеи-вались, хорошо понимая, что никакая кошка, и уж во всяком случае не это шелудивое худобище, чего-- либо путного, да и вообще ничего и нико-му рассказать не сможет, будучи самой что ни на есть обыкновенной кош-кой, а, как известно, все они поголовно, за редчайшим исключением, сов-ершенно не понимают человеческого языка (впрочем, как и люди коша-чий язык), будучи по своей природе бессловесными существами. Понимали они и другое, что, даже если бы каким-- то чудесным во-лшебством ей всё-- таки удалось бы сообщить старичку об их шалостях и проделках, то и в таком случае добрый старичок ни за что бы не вышвы-рнул их на погибель на голодную и холодную улицу, они уж слишком хо-рошо знали его доброе, прощающее сердце. Вследствие всех этих причин они и в ус не дули, и в дальнейшем продолжали нежиться на хозяйском диване, по неволе изводя кошку до полного измождения и исступления, при этом всё ещё усугублялось тем, что она из-- за своего скверного, сутяжного характера никак не могла ус-покоиться и отпустить их на их собственное произволение, чтобы потом самой заняться какими—ни будь текущими делами, и всё продолжала ду-ться, и кипеть от, обуревавшей её, ярости и злобы. Но однажды их сладостной привычке-- нежиться на хозяйском ди-ване всё-- таки наступил конец, и случилось это самым заурядным, обы-денным и естественным образом. Причиной тому послужил неизбежный, протекавший исподволь и незаметно с течением времени, процесс посте-пенного скапливания на диване их, свалявшейся, шерсти. Что в результа-те и привлекло в один из летних, солнечных деньков пристальное внима-ние старичка, когда однажды поутру, убирая свои постельные принадлеж-ности, он  вдруг заметил невольные следы пребывания на нём своих пито-мцев. Приглядевшись попристальней, он пришёл к неизбежному и малоу-тешительному для наших мохнатых друзей выводу, что долее это продол-жаться не может, вследствие чего и начал запирать свой кабинет на ключ, лишив тем самым наших друзей, облюбованного ими, и давно уже наси-женного, местечка, что у кошки вызвало новый приступ торжества и да-же некоторой доли эйфории. Она вдруг окончательно теперь уверовала, что столь неожиданный и резкий поступок хозяина означает ничто иное, как начало исполнения всех её прежних угроз.                --Дождались,-- шипела она, ну теперь ждите!--                --Скоро уже вышвырнет вас, обязательно вышвырнет на холодную, го-лодную улицу!-- И в, последовавшие за тем дни, она всё ждала, когда исполнятся все её прежние угрозы, но, слава богу, ничего страшного и непоправимого всё не происходило. И от этой незавершённости и какой-- то неполноты испо-лнения своих, долгожданных, ожиданий кошка всё продолжала злиться и раздражаться, и, в конце-- концов, довела себя сама до такого изнурения, что едва не околела от собственной же злости. Однако,, благодаря опыту,  большим знаниям а, главное, доброму сердцу старичка, чутко понимав-шего, какие страдания перенесли его питомцы в своей прежней холодной и голодной дворовой жизни, всё-- таки выжила, правда, совершенно поза-была о своих прежних угрозах в отношении Рыжика и Горемыки. Для эт-ого старичку потребовалось ей сделать лишь несколько, довольно болез-ненных, уколов.                Впоследствии Горемыка и Рыжик не раз обсуждали между собой эту странную перемену в её характере, ведь она помимо того, что начисто забыла о своих угрозах, она, вообще, теперь всё позабыла, как видно, ста-ричок, чтобы вернуть её к жизни, применил очень сильные лекарствен-ные средства, добиваясь исчезновения из её памяти всех навязчивых во-споминаний о голоде и холоде, которыми она постоянно изводила и себя, и других, что, собственно, и послужило изначальным толчком к её болез-ни. Как только Горемыка довольно бодро приучилась ковылять на трёх лапах, старичок по утрам, а также и в вечернее время начал вывод-ить её вместе с Рыжиком на обширное, заснеженное пространство, являв-шееся их двором. Впрочем, оно служило двором и для других, соседних до-мов, широким прямоугольником лепившихся один к другому, и замыкав-ших, таким образом, собою всё это пространство, в заново отстраивающ-ейся части города, где теперь жил старичок. Однообразие этого широко пространства немного скрашивали, растущие кое—где, кусты и чахлые деревца, уцелевшие после того, как на эти, некогда благодатные, утопав-шие в зелени, места, радовавшие всякий нормальный человеческий глаз, и, дававшие приют любому, трепетавшему от биения в нём жизни, сущес-тву было совершено ужасающее по своей мощи и беспощадности нападе-ние современного, железного воинства, которое и уничтожило всё это бо-гатство жизни. Тем самым оно обезобразило своими ковшами и, перемо-лоло всё в полную труху, мощнейшими устройствами, множеством всякой строительной техники фантастического вида, попутно умертвив также и множество видимых и мириады невидимых глазу живых существ. И теп-ерь это, страшно искалеченное, место под неистребимым потоком жизни потихоньку начинало оживать, но эта новая жизнь ещё не знала, что вско-ре ей предстоит опять пережить этот ужас, так как пространство это сплошь состояло из развороченных кусков земли, обломков бетонных плит и глубоких ям, а человек не терпел никаких неровностей на земле.                С трёх сторон пространство двора ограничивали, стоящие рядами, высокие дома примерно одинакового вида, а с четвёртой в отдалении, че-рез нагромождение глыб земли и бетона синел лес. Старичок оказался очень разговорчивым и популярным среди бо-льшой компании владельце собак, которые имели привычку в это же время выводить своих питомцев на прогулку, чтобы дать им возможность подышать свежим воз-духом, немного освежиться в бестолковой беготне по двору, а также справить свои неотложные, собачьи дела. Многие из со-бачьих хозяев уже в скором времени испытывали к старичку нечто вроде душевной привязанности. Они подходили к нему, обменивались новостя-ми, спрашивали совета о своих собаках: «Хотя вроде бы с ней и всё хоро-шо, да вот, что-- то сегодня она не очень весела», или же просто постоять вместе, наблюдая, как резвятся их питомцы. Некоторые из них, в особенности люди чуткие сердцем, зная о бед-ности Ивана Ивановича, норовили его чем-- ни будь одарить, или же про-сто, подойдя к нему, невзначай, незаметно совали ему в карман немного деньжат или чего-- ни будь съестного, чтобы порадовать и его многочис-ленную живность. Этим они чрезвычайно его конфузили, и порою им приходилось употреблять большую настойчивость, чтобы сломить сопро-тивление старичка. И по всем этим причинам в иные дни для Рыжика и Горемыки, и для кошачьего также общества наступала пора сладкого пи-ршества. Как правило то были покупные собачьи и кошачьи пакетики, или консервы, но бывал и просто хороший кусок мясца. Горемыка, никогда не знавшая ничего подобного, по началу с подо-зрением отнеслась к камешкам сухого корма, но запах свидетельствовал, что это-- пища, и, однажды попробовав разгрызть несколько из них, она ощутила ранее неведомую симфонию вкуса, так что впоследствии загля-дывала в миску с тайной надеждой вновь обнаружить в ней это лакомст-во.                Через непродолжительное время она перезнакомилась со всем соба-чьим обществом, правда, по началу оно встретило её не очень приветли-во. Многие из них, едва увидев её, громким, рассерженным лаем выража-ли ей своё презрение, а более крупные и злые молча рвались со своих по-водков, желая немедленно наказать простушку, имевшую наглость, затесаться в их, изысканные, ряды.                –Пошла, пошла отсюда!--                --Убирайся прочь, беспородная тварь!--                --Прочь, негодная, отсюда, а то покусаем!-- заходились они в гневном вое. Однако, прошло совсем немного времени, и они заметили с каким особым почтением и вниманием их обожаемые хозяева относятся к стари-чку-- владельцу Горемыки, из-- за чего, собственно, и созрело в их рядах довольно болезненное брожение собачьих умов, в конечном итоге привед-шее к резкой перемене в их мнениях о Горемыке. Появившееся у них со временем, новое мнение было бы нельзя назвать отчётливым и вполне яс-ным  для них самих, но во всяком случае, между собой они положили счи-тать, что Горемыка, по всей видимости, относится к какой-- то, неведо-мой им, очень редкой масти, и потому они просто обязаны были показыв-ать ей своё уважение, чтобы она, или ещё кто-- либо иной не счёл их неве-жами. О, как неведомы и неожиданны бывают пути превращения ненави-сти и лютой злобы в признание, дружбу и даже любовь!                C той поры, как к Горемыке пришло всеобщее собачье признание, и она стала правоправным членом их тесной компании, сколько сладост-ных часов провела она, весело играя со своими новыми друзьями. Более всего она сдружилась с одним молодым, рыжим псом, шерсть которого под лучами зимнего солнца играла красивыми коричневато-- красными тонами. Они носились по заснеженным полям их двора, и порою от избы-тка, охватывающих её чувств, она бросалась на спину, зарываясь в снег и купаясь в нём, чем приводила в неистовство своего нового друга. Этот пёс, наверное, любил её, а она играла им, хотя где-- то в глубине своего се-рдца, и у неё тонко щемило от их безумных игр, но никогда, даже совсем чуть— чуть, она не позволила бы себе признаться в этом.                Лишь один очень породистый и свирепый бульдог, какой-- то осо-бой бульдожьей породы, на широкой груди которого красовалось множес-тво блестящих медалей, не поддался общему веянию в отношении Горе-мыки, продолжая злиться и презирать её. В то время как их большая, дру-жная свора носилась по безбрежному пространству двора, через сугробы и рытвины, иной раз скрываясь в них по уши, и вдруг выскакивая неожи-данно совсем в другом месте с оглушительным и весёлым лаем, этот гор-дец только из-- за того, что не признавал Горемыку, упорно сторонился их общей компании, либо охраняя хозяина-- краснолицего, полнотелого че-ловека, работавшего в одном министерстве крупным начальником, либо в отдалении от весёлой и резвой стаи, в одиночестве лёгкой рысцой обсле-довал дальние подступы двора, и, если случалось, что кто-- ни будь из них оказывался рядом с ним, глухо ворчал,-- глупые, безмозглые, с кем вы связались?--                --С тварью беспородной, никому не нужной, сделайте то, что от вас требу-ется-- бросайтесь, кусайте её, и гоните отсюда прочь, чтобы никогда боль-ше не смела здесь показываться!--                Этот ужасный гордец даже пуделей, такс и вообще всякий малень-кий собачий народец за настоящих собак не считал, отчего и обрекал сам себя на отчуждение и одиночество, шествуя обычно где-- то в отдалении, по заснеженным буеракам, будто разыскивая что-- то очень нужное и су-щественное для своего властелина, и с первым горластым окриком того победоносно нёсся к нему, совершая огромные прыжки.                Рыжик из-- за малого роста в общей компании немного терялся, в особенности когда начиналась их сумасшедшая гоньба по заснеженным просторам двора, он первым, свежим своим порывом кидался за всеми вдогонку, за, весело заливающейся разнокалиберными голосами, удалой сворой, рвущейся вперёд от избытка, переполнявших их, сил, от восторга, предстоящей, игры, от холодного воздуха и, искрящегося, снега, но уже вскоре наступало отрезвление, и он возвращался на старое место, весь в снегу, уныло осознавая, что бегать по сугробам, рытвинам и ухабам с за-лепленными снегом глазами-- не его стезя. И вследствие этих, совершенно непреодолимых, препятствий его было, возгоревшийся, пыл вскоре поту-хал, и всё последующее время, пока Горемыка вместе с остальными носи-лась по двору в лихой забаве, он принуждён был крутиться на небольшом пятачке, время от времени приподнимаясь на задние лапы, чтобы ничего не пропустить, и ревниво повизгивая от увлечённости чужими страстями, и в особенности, когда замечал увлечение Горемыки рыжим, лохматым псом.                Когда же они возвращались домой, она, чтобы немного утешить его, всегда, подбежав, утыкалась любовно ему в мордочку своим холод-ным носом, тем самым показывая ему, что и он не забыт, и его любят. Домой с прогулки они возвращались всегда возбуждённые, с холод-ной шерстью, надышавшиеся морозной свежестью, кошка же и кот в это время прятались, не узнавая их, и потом издали, из какого-- ни будь безо-пасного места, из своего укромного отдаления, злобно шипя и вздыбливая спины, угрожающе выли,-- псиной пахнет, убирайтесь отсюда, грязные собаки!--                Постепенно узнавая и осваиваясь, они с опаской подбирались к ним, с любопытством исследуя новые запахи, исходящие от них.                Так шли дни, недели и месяцы, наступила Весна, а за нею Лето, и в один из этих жарких, июльских дней беспечная и сытая жизнь Горемыки опять неожиданно оборвалась. В этот ужасный день что-- то не поправи-мое случилось с её добрым, любящим хозяином, пришли какие-- то неиз-вестные, чужие люди, и унесли от них бледного и задыхающегося Ивана Ивановича, из его родного дома, и после этого Горемыка уже никогда не видела доброго старичка. Некоторое время все они-- кошки, Рыжик и Го-ремыка продолжали жить, на старом своём месте, скучая по своему добро-му хозяину, неожиданно покинувшего их, и потом бесследно куда-- то ис-чезнувшего. Жизнь их теперь стала скучнее и скуднее, присматривать за ними, а также выводить Горемыку и Рыжика на двор теперь стала их со-седка по этажу, раньше дружившая с Иваном Ивановичем, и, по всей ви-димости, имевшая какие-- то свои на него виды.                Однако, через неделю ситуация резко переменилась, в квартиру яв-ились новые её хозяева, то были две пожилые, сухие дамы-- родные сест-ры Ивана Ивановича, которые в отличие от него оказались не столь доб-ры и любовны, как вообще ко всем братьям меньшим, так и конкретно к, остававшимся в доме после Ивана Ивановича, его питомцам. Вследствие этого, в жизни некоторых из них вскоре наступили резкие перемены.                Новые хозяйки из всего, живущего в квартире, большого сообщес-тва, решили для себя оставить лишь пушистого кота и Рыжика, ориенти-руясь, по-- видимому, на их породистость и приятный, внешний вид. Ху-дющую же кошку они выбросили на двор, там же оставили они и Горемы-ку.                Она сразу же поняла в чём тут дело и безропотно подчинилась обс-тоятельствам, хорошо зная из прошлого своего опыта, что для неё это оз-начает. Кошка же повела себя совсем по-- другому, она была боец по своей природе, и сразу сдаваться не пожелала. При первой же, подвернувшейся ей, возможности, она юркнула обратно в подъезд, добралась до родной квартиры, и, когда старушки решили выйти на прогулку, она, незамече-нная ими, юркнула в открытую дверь, проникнув в квартиру, и, как ни в чём ни бывало, уселась на свой излюбленный стул. Велико же было удив-ление сестёр, неожиданно обнаруживших её на кухне, да ещё и умильно увивающуюся у их ног с явным намерением получить свою долю пропи-тания.                -–Какова, бесстыдница, вот негодяй-- ка!-- поражались они всякий раз, когда снова и снова, всегда так внезапно обнаруживали её у своих ног, или же по домашнему, очень мирно лакающую молочко из миски, при-надлежащей пушистому коту, тут же неподалёку дремлющего, и потом, продолжая всё также негодовать и возмущаться, пока несли её, в который уже раз, снова на двор.                Но кошка всё никак не смирялась и не успокаивалась, упорно отво-ёвывая себе место под родным кровом, неоднократно повторяя свой нас-тырный, и уже проверенный, маневр, при этом она злостно пользовалась подслеповатостью старых дев. Она уверенно поднималась на лестничную площадку, и ждала момента, когда откроется дверь и из неё покажутся старушки. Те, подслеповато щурясь, тщательно высматривали под нога-ми «хитрую тварь», но кошка была непроста, словно, обученный всеми хитрыми навыками, шпион, она легко уходила от подозрительных взоров бестолковых, старых дев, и всякий раз застигала их врасплох, уверенных, что уж на этот-- то раз они не упустили из вида негодницу. Излишняя са-моуверенность действовала на них самих порою весьма негативно, так внезапное появление «подлой твари» в совершенно неожиданном месте пугало их не на шутку, окрашивая обстоятельства ситуации почти в мис-тические тона.                –-Как же она это сумела!-- восклицала в ужасе какая-- ни будь из них.                --Ну, я же смотрела, я все глаза свои проглядела, и точно знаю-- её там ни-где не было!--                --И я крутилась, как могла, это просто немыслимо, впечатление у меня такое, будто она через дверную щель пролезла!-- вторила ей вторая ста-рушка, испуганным, голосом.                –-Да, да, это, наверно, непростая кошка, может быть, давай отнесём её ус-ыпить к ветеринару, чтобы разделаться с ней окончательно?!--                --Я не стала бы этого делать, подумай сама!--                --А вдруг она опять явится и укусит тебя!--                Подобные, весьма странные высказывания старушек объясняются тем простым фактом, что к тому времени, когда они появились в кварти-ре Ивана Ивановича, в головах их царил полный сумбур и неразбериха вследствие, накопившегося с годами, великого множества всяких сведе-ний, острых словечек, язвительных суждений, панических слухов и впе-чатлений от просмотра неисчислимого множества самых разнообразных телевизионных программ, причём некоторые из их представлений являли собой явную несуразицу, другие полностью противоречили одно другому, но тем не менее как-- то уживались и существовали в их головах. Но, кро-ме этого великого разнобоя, в их головах подспудно бродили совершенно фантастические вещи, которые они бережно сохраняли, как истинную, и тайную их драгоценность. Так что уж с уверенностью можно было утвер-ждать, что в их головах не было ничего надёжного и основательного, на что можно было бы при крайней необходимости им опереться, и чем мож-но было бы с пользой для себя воспользоваться. Вот по такой, казалось бы, странной и удивительной причине, ху-дющей кошке, и удалось избежать во-- первых усыпления, и во-- вторых отвоевать себе право нежиться в тёплой, уютной квартирке, получая в надлежащее время, причитающееся ей, пропитание.                -–Позор, позор!--                --Выбрасывать такую симпатичную, приличную кошечку на произвол су-дьбы,-- выла она, когда в очередной раз её относили на двор, и со времен-ем под её неудержимым напором, как уже было сказано, престарелые да-мы сдались, приняв, как данность, что их усилия не только бесполезны, но и опасны, учитывая столь фантастические возможности по первому взгляду такого вроде бы обыкновенного и невинного существа. Увы, последующая, жизнь Горемыки, напротив, складывалась ку-да труднее и безысходнее. Ведь, если она и могла в каких—то трудных си-туациях проявить такую же настойчивость и устремлённость, что и кош-ка, то в отношении её необыкновенной наглости и бесцеремонности она была её полной противоположностью. И из—за этого не способна была ломиться в ту дверь, из которой её только что выгнали. Нет, не было у неё таких пробивных «способностей», а жаль, может быть, тогда бы и ей бы удалось где-- ни будь зацепиться, и обрести себе тёплое пристанище. Но повторяю, увы, она была лишь самой обыкновенной собакой. Правда, она умела быть верной и сильно любить всех своих прежних хозяев, но такие вещи мало кто ценит в нашей судорожной, несущейся неизвестно куда, и, как попало, жизни. После выдворения из, ставшего ей родным, дома она некоторое время провела поблизости от его стен, ни на что уже не надеясь, но от растерянности и непонимания, как ей теперь быть, и куда бы ей присло-ииться, чтобы не сдохнуть вскоре тут же в этих новых, внезапно образов-авшихся, а, вернее, неизвестно за что, свалившихся ей на голову, безпри-ютных, обстоятельствах её жизни. И в то короткое время, пока она ещё оставалась здесь, она в полной мере, со всё нарастающим удивлением на-блюдала за, по истине неудержимыми, действиями кошки по возвраще-нию себя на, было, совсем потерянное ею, «место под Солнцем». Действия и поступки совершенно непостижимые ей самой, и ответные реакции пре-старелых дев очень нервные и крикливые, раз за разом, с возмущёнными возгласами и недобрыми напутствиями, вышвыривавших её, под морося-щий, холодный, осенний дождичек. И затем, как она возвращалась восво-яси, стоило только на какое— то мгновение приоткрыться двери подъез-да, как она, ни секунды не медля, и нисколько не сомневаясь в правиль-ности своих действий, опять «ныряла» в его мглу, пробиваясь назад, к, столь желанному и давно, ею насиженному, и привычному месту. Но вот, пришло время, когда Горемыка, наконец, решилась уйти от родного дома в то огромное, равнодушное ко всем её бедам и болям, прос-транство гигантского города. Сначала она добежала до ближайшей, сосед-ней улицы, и потом уже всё бежала и бежала вдоль неё, изредка останав-ливаясь, и оглядывая, ближайшие, окружавшие её, окрестности. Её моно-тонный бег продолжался довольно долго, до тех пор, пока она не устала, и, тогда, присев на обочине дороги, она принялась внимательно всматрива-ться и изучать, окружавшее её, пространство, чтобы получить некоторое для себя представление о том месте, где она сейчас оказалась. Присмотревшись, как следует, она с удивлением для себя отмети-ла, что место это напоминает ей что-- то до боли знакомое, и даже почти родное, и она вдруг поняла что, место это было почти неотличимо от её родного двора. И тогда она подумала,-- вот как странно получается!--               --А почему бы мне не остаться здесь, не поселиться навсегда, ведь вот как здесь всё для меня привычно!--                --И даже, наверное, потом мне будет иногда казаться, что вот там стоит прежний мой, такой добрый хозяин!--                --А когда я хорошенько попривыкну, то и, вообще, буду считать, что ник-уда я вовсе и не переселялась, а так и осталась жить в  своём родном дво-ре!?-- Быстренько обежав всё обширное пространство двора, представля-вшего собой, столь же унылую равнину, как и, оставленный ею, прежний, её родной двор, с, разбросанными кое-- где, чахлыми деревцами и кусти-ками, упорно цеплявшимися за свою жизнь, и пытавшихся отстоять своё право на её продолжение. А также с нагромождением бетонных глыб и ям в, развороченной, земле, она теперь убедилась, что двор пока никем не об-жит, если не брать в расчет двух-- трёх собак, лениво прогуливавшихся со своими хозяевами, и потому она поняла, что имеет все права на него.                --Что ж, место ничем не хуже любого другого,-- сказала она себе с удовлет-ворением.--                --А от того, что он так мил мне своими многими местами и дорогими  на-поминаниями о тех прежних, любимых моих уголках…, я даже больше ничего и искать не буду.--                Всё-- таки справедливости ради следует указать, что найденное ею место имело одно не очень существенное отличие от её старого двора, оно находилось в той его части, где открывался широкий простор на, синев-ший вдалеке, лес. Именно, там, совершенно некстати, портя великолеп-ную перспективу, проходила улица с оживлённым городским движением. Так что, если бы какой— ни будь собаке вдруг вздумалось по прихоти су-дьбы туда наведаться, осуществить легко, задуманное, ей бы не удалось, из-- за большого, реального риска быть, искалеченной, одной из тех гудя-щих, железных чудищ, что монотонным потоком двигались весь день и даже ночью по этой улице. Но сейчас об этой вероятности она даже заду-мываться не стала, ведь один уж двор казался всякому, оказавшемуся по той или иной причине на нём, необъятной страной. В укромном местечке она вырыла себе норку, дававшую ей в холо-дную погоду некоторое укрытие от дождя и снега, а на случай опасности ещё и неприметное убежище. Несколько месяцев с того дня она спокойно прожила там, находя себе пропитание возле многочисленных контейнер-ов, облепивших весь двор по кругу, куда жильцы из окрестных домов бросали всё, что казалось им бесполезным и ненужным, в том числе и ос-татки еды. Всё, выбрасываемое, они называли предусмотрительно мусо-ром, и здесь, кроме еды, среди прочего попадались, износившиеся со вре-менем, или же такие вещи, которые были ими испорчены, вследствие не-осторожного обращения с ними. Так, или  иначе как— то обстояло дело с вещами и разными предметами, главное же заключалось в том, что они постепенно начинали людей тяготить и раздражать. Вот тогда-- то и выс-какивало у них то гадкое, специально придуманное ими, словечко— мус-ор, и всё старое, негодное и, плохо работающее, немедленно отправлялось на помойку. От туда же специальными машинами вывозилось на специа-льные полигоны, где никто и ничего не стреляло и не взрывалось, а пос-тоянно скапливалось и гнило, распространяя по ближайшей округе ужа-сающую вонь. В, последовавшие за тем дни, после её обоснования в этом дворе, к ней наведывалось немало бездомных собак, искавших, как, когда- то бы-вало, она сама, себе лучшую долю. Они обследовали территорию двора, натыкаясь повсюду на её метки, и были вынуждены признать за ней её неоспоримое превосходство и право на этот двор. Таким образом, пример-но в течении полугода вокруг неё образовалась и сплотилась настоящая стая.                В прошлой своей жизни, перенеся столько страданий и горя от вне-запных расставаний с любимыми друзьями и бывшими хозяевами, от зло-бных преследований своих же сородичей, и от почти ежедневного голода и холода, Горемыка по доброте своей и незлобивости пускала их жить здесь.  Казалось бы, суровые условия бездомной жизни, способны были ожесточ-ить любое сердце, и, тем не менее, она оставалась всё такой же, какой бы-ла когда— то, очень давно, в светлые дни её юности. И, если уж не так приветлива, как в лучшие свои годы, то, по крайней мере, относилась ко всем членам стаи ровно и внимательно.                Большинство из них, привыкнув к ней, её полюбили, и готовы бы-ли броситься за неё в драку на всякого, кто посмел бы к ней проявить аг-рессию, остальные, если и роптали, то по неволе подчинялись в силу сло-жившихся обстоятельств. Несколько раз во двор наведывались очень свирепые псы, не жела-вшие признавать ничьё, тем более её первенство, в таких случаях кое-- кто из собак, подчинявшихся ей по принуждению, пользовались случаем, чтобы предъявить ей свои претензии. Они брали сторону этих сильных, незванных, пришельцев, объявившихся невесть из каких городских угл-ов, пригородов и, возможно даже деревень. Но в целом, в своей массе стая оставалась, сплочённой, и верной Горемыке, и тем всегда была сильна. Ведь одно только единение многократно увеличивает её силы, и не только общим количеством «бойцов», но и их единением, готовностью отстоять свои права на родное и, давно обжитое, место. Поэтому всегда удавалось их общими усилиями выдворить, непрошенных, гостей, а также тех, кто лишь казался другом, в тайне же пребывая подлым врагом.                Таким образом, под её началом образовалась довольно большая ко-мпания, существование которой было, хотя и голодным, но зато весёлым. В этом, облюбованном ею месте, Горемыка прожила довольно длительное время, ни от кого не завися и добывая себе пропитание своим ежедневн-ым трудом. Теперь она снова отощала, и выглядела внешне довольно жа-лким существом, но жила с надеждой, что околеет от старости, постепен-ным истощением всех своих жизненных сил. Но и на этот раз, по необъяснимой её невезучести, на роду ей не вы-пало счастье оставаться здесь и дольше, на этом, избранном ею, и постепе-нно обжитом, и ставшем ей родным, месте. Беда подступила к стае, а, сле-довательно, и к ней самой абсолютно внезапно, так, как случается иногда, когда вам на голову падает камень— очень больно, исподволь и неожида-нно. Произошло это в один из тех прекрасных, летних дней, когда особен-но хочется жить и радоваться этим редким для города тёплым и светлым денёчкам, несущим всякому существу невольную радость бытия. Жители всех тех домов, что прилегали с трёх сторон к пространству двора, и тесн-ились по его периферии прямоугольными плоскостями, со временем на-чали, всё более тяготиться присутствием поблизости, заметно возросшего, количества собак, их сплочённостью и агрессивностью.                Конечно же, в первую очередь они обеспокоились о своих детях, по-скольку известно уже было, по крайней мере, о двух случаях, когда кого-- то из их драгоценных крох сильно испугала некая «плохая» собака, и их малыш потом долго заливался слезами, и никак не мог успокоиться. Впрочем, их претензии этим не ограничивались, уже было извест-но, по крайней мере, о трёх инцидентах, касавшихся теперь уже взрослой части населения этих домов. Причём, речь идёт о происшествиях куда как более опасных, и, выразившихся, в самом отчаянном и оголтелом нападе-нии собачьей своры на тех случайных бедолаг-- прохожих, имевших нес-частье, возвращаться домой из мест, весьма отдалённых, после посещения там хороших своих знакомых. И именно в этот момент, как нарочно, соба-чья свора по непонятным причинам пребывала в каком— то особенном остервенении. К этому ещё следует добавить, что по весьма странной и уд-ивительной цепи событий все эти неприятные происшествия случались исключительно лишь в ночное время, и при том во всех, имевших место, происшествиях всегда почему-- то присутствовали исключительно лица пожилого возраста. Подводя общий итог, можно было бы сделать вывод, что, в целом, вся эта суета и долгие разговоры о жутком, собачьем произ-воле особого основания под собой не имеют, раз ничего такого страшного и непоправимого не случилось. Но, как это всегда и бывает, всё— таки со-хранялась среди жильцов очень боязливая и неприятная атмосфера.                Также справедливо было и то, что при огласке всех этих, так назы-ваемых, «опасных» случаев и происшествий, благоразумно умалчивалось самими пострадавшими, что прежде чем, плохая собака облаяла малыша, сначала сам малыш настойчиво исследовал, что такого удивительного и интересного произойдёт, еже ли в собаку бросить камнем! И при этом, ес-ли так удачно ему повезёт, что камень прямиком бабахнет ей по голове, или же, на худой случай, по лапе. Также и когда собачья свора в ночное время накинулась на пожилого господина, возвращавшегося восвояси от своего давнишнего приятеля, где они за разговорами и воспоминаниями о былом житье-- бытье, не заметили, как «уговорили» поллитровку. Так эт-от самый господин, возвращаясь потом домой, и заметив собак у контейн-еров, снующих с неистощимым интересом, озаботился загодя отыскать се-бе, подходящую, палку. Коей и принялся угрожающе размахивать ещё на дальних подступах к своему дому, чем, собственно, и вызвал у них, естест-венное в таких условиях, отторжение. Кстати, собаки эти занимались не каким-- то пустым времяпровождением, а делом серьёзным-- добыванием «хлеба насущного», и потому, с явной неохотой оставивших его в виду по-явления, откровенной для них, угрозы в лице человека с палкой, без ка- кой-- либо видимой причины, резко шарахающегося из стороны в сторо-ну, да ещё, на версту распространявшего, отвратительный запах, чем не-посредственно и вызвал у них неприятие и отторжение в форме протеста против, столь очевидной для них, и, главное, ничем не спровоцированной с их стороны, да и, не нужной при общении разумных существ. Нет, всё это так и осталось скрыто от активной общественности фальшивой мглой потаённой лживости, уже давно и привычно культивируемой в себе, как родителями тех, якобы пострадавших, их деток. На самом же деле, впер-вые получивших, неплохой урок, чего никогда не стоит делать со всяким живым существом. Так и не менее лживой привычкой «пострадавших» пожилых людей, предусмотрительно кое о чём умалчивать, исходя, конеч-но же, исключительно из своей же пользы. В результате всего этого уже вскоре родилось «докучливое» мнение о, грозящей всем, опасности, неизбежно начавшее сразу же перекидывать-ся с одной горячей головы на другую, и так и пошло и поехало гулять по головам, пока не объединило их всех, и не выплеснулось в едином горяч-ем порыве, что далее терпеть столь очевидную, нависающую над каждым их них, угрозу более никоим образом невозможно.                И в результате, когда это основополагающее мнение созрело и око-нчательно утвердилось в их головах, и ни о чём другом уже никто более не помышлял. Тогда на этой волне общего возмущения умов как-- то сам собой образовался некий актив, пожелавший в своём лице представлять общественное мнение, и потому многозначительно назвавшийся «комис-сией по урегулированию текущей угрозы», готовую, скорейшим образом положительно разрядить создавшуюся опасную ситуацию. Комиссия эта без промедления начала свою полезную работу, и тог-да вскоре выяснилось, что помимо очень умных и деятельных людей в ней, к сожалению, заседает несколько откровенных идиотов, (конечно же, уяснили это те, кто относил сам себя к достойнейшей части). В силу та-кой, неожиданно открывшейся, расстановке сил в работе комиссии нача-ли случаться огорчительнийшие вещи, сильно «тормозящие» её работу. К этому добавлялся ещё один диссонанс, сильно раздражавший, умников, так вследствие постоянных споров работа комиссии всякий раз затягива-лась до полуночи. Также вскоре уже выявилось, что те, кто рассматрива-лся противоположной стороной исключительно в негативном качестве, то-- есть полными идиотами (секрет же заключался в том, что это было обоюдно с каждой стороны). Все они, как сговорившись, все поголовно, считали собачью опасность, если и не выдумкой, то уж во всяком случае сильным преувеличением. И, вследствие столь невинного взгляда на се-рьёзную проблему, они предлагали ограничиться слабыми, мало эффек-тивными мерами. В частности, чтобы собаки не скапливались вокруг контейнеров, а, следовательно, в непосредственной близости от домов, они предложили разбрасывать съестную приманку в отдалении от них, на обширных просторах двора. Также они утверждали, что, если контейнеры отгородить от остальной территории забором, стая перестанет считать это место своим. В общем, ими выдумывалась и потом предлагалась всякая несураз-ица и никому не нужная возня, к тому же сопровождавшаяся немалыми тратами, тогда как для умников решение было совершенно ясно и очеви-дно, и по сути буквально лежало на ладони. Они настойчиво внедряли в мозги неполноценной части комиссии, что действовать нужно по двум ра-дикальным направлениям, в первую очередь следует связаться с городс-кими службами, занимающимися отловом и утилизацией дворовых собак. Да, милые мои, таким нежным наименованием они называли это злое де-ло, увы, ещё присущее, особям, гордо называющих себя людьми, и второе, обзвонить собачьи питомники, чтобы, хотя бы какую-- то часть животн-ых разместить там. Борьба мнений двух противоборствующих частей комиссии, возмо-жно, ещё бы продолжалась длительное время, но, решение внезапно вдруг явилось само, и предстало перед глазами всех в таком безобразном и ужа-сающем виде, что даже те боевые умники из комиссии, что совсем ещё не-давно в яром запале убеждали своих идейных противников немедленно принять решение об утилизации всей собачьей стаи, теперь лепетали что-- то о человечности, и, дескать, они-- то совсем другое имели в виду. Произошло же вот что, по всей видимости кто— то из ярых ненави-стников собачьего рода, не дождавшись от комиссии сколько—ни будь внятного решения, и более активных действий, сам взялся исполнить его. И, на столько уж велика у него была ненависть к нашим меньшим брать-ям, что его даже не смутили, неизбежно долженствовавшие, появиться за его злодейством, те страшные последствия, обличающие его нечистую со-весть. Надумал же он никак не меньше, как уничтожить всю стаю целик-ом, включавшую на то время, не менее полутора десятков собачьих душ. Жестокий человек отыскал где-- то мышьяк, но, впрочем, вполне возможно, что он у него уже был припасён (у подобных типов такие опас-ные вещи вполне могут заблаговременно где— то сохраняться, дожидаясь подходящего случая), и, прикупив достаточно большое количество мяса, он щедро его пропитал им, предусмотрительно измельчив его до порош-кового состояния. Приманка быстро привлекла внимание собачьего сообщества, и не-которые, опоздавшие, его члены торопились с разных концов двора ско-рее поучаствовать в последнем своём пиршестве, издали привлечённые острым запахом любимого своего угощения. Яд действовал постепенно, через некоторое время они ощутили в себе жжение и металлический при-вкус на языке, потом у многих началась кровавая рвота, от которой они и погибали в муках. Для тех же немногих, кто всё-- таки не успел к губительной разда-че, сумев лишь немного полизать то место, где ещё несколько секунд на-зад находилась соблазнительная пожива, или же, едва ощутив металличе-ский привкус, сумел заставить себя его отрыгнуть, отказавшись от негод-ного угощения, мучитель, вот в числе такой, очень небольшой части стаи, оказалась Горемыка. Все они околевали постепенно и долго, в продолже-нии многих и многих часов. Случилось же всё так для них потому, что все они в тот трагичес-кий момент оказалась по прихоти случая на значительном удалении от того места, где недоброй рукой палача (да позволит читатель мне назвать этого человека его настоящим именем) было разбросано ядовитое угоще-ние. Оказалась среди прочих там и Горемыка, она не сразу учуяла этот сладостный для всякой собаки запах мясной поживы, тем более уж для та-кой, как она, постоянно голодной, испытывающей всякое мгновение не-истребимое желание, хотя бы чем-- ни будь забить свой, ноющий, непре-станно сосущий живот, чтобы, наконец, забыться в чём-- ни будь совсем другом, весёлом и беззаботном. Хотя бы немного только представив себе это ужасное состояние, какое ежедневно испытывают, по нашей же с вами вине, эти несчастные, легкомысленно называемые нами иногда меньши-ми братьями, существа, мы, наконец, начнём, хотя бы иногда их подкар-мливать, если, конечно, мы не такие, которым всё нипочём, и на всё нап-левать.                Когда они всё-- таки прибежали к месту, где разбросано было лак-омство, всё уже было кончено, и лишь от примятой травы в местах, где оно ещё несколько минут назад лежало, исходил неотразимо--- манящий запах. И от отчаянья они начали выть все вместе, одним горестным воем, изливая свою боль и протестуя, что такая драгоценная еда была ими упу-щена, а потом от отчаянья принялись слизывать с травы те ничтожные крохи, которые ещё на ней оставались. Вот от этого слизывания в их тела и проникла сторица яда. В телах же тех собак стаи, которые сумели хорошенько угоститься, от, предложен-ной им, поживы, уже началось заметное действие яда. Горемыка с непо-ниманием и долей удивления наблюдала за странными, болезненными движениями, которые вдруг стали cовершать её сородичи, тела их при эт-ом сотрясались от невольных конвульсий. Некоторые из них впоследст-вии неожиданно вдруг падали наземь в самых нелепых и неожиданных позах, и так застывали, другие погибали от непрекращающейся кровавой рвоты, которая выворачивала их буквально на изнанку, и по-- видимому тем самым невосполнимо истощала их жизненные силы, при этом и кон--вульсии сопутствовали рвоте, усугубляя их страдания и ускоряя их гиб-ель. Горемыка поняла суть происходящего, только когда и у неё самой вдруг возник на языке очень тонкий и слабый пока металлический прив-кус, и тогда,-- отрава, отрава,-- горестным воем подала сигнал она, уцеле-вшей части своей стаи,-- ищите и пейте воду, вода нас спасёт,-- напослед-ок провыла она снова, хотя уже понимала, что прозрение пришло к ней слишком уж поздно. Сама для себя она поняла, что и для неё не всё обошлось благополу-чно, проникшая со слюной небольшая частица яда постепенно уже начи-нала распространяться по телу. И она ощутила каким-- то далёким своим, тончайшим чутьём, которое, едва ли раз или два за всю её жизнь, посыл-ло ей свои тайные, предупреждающие знаки, что через два-- три дня она, наверное, издохнет. Ища пути ко спасению, она вместе с немногими, оста-вавшимися ещё живыми, членами стаи попила из известной им, и считав-шейся их общим достоянием, большой лужи, которая пересыхала только уж в очень засушливые годы. Вода в ней была грязная, с, раствореными в ней, частицами глинистой, жёлтой мути и потому утоление жажды им не приносило удовлетворения, но выбирать им сейчас не приходилось. Неожиданно внутри Горемыки как-- то само-- собой прозвучала, посланная ей из невообразимых далей мысль,-- беги скорее, не медли в тот дальний двор, где тебя подобрали, и, раз уже исцелили, когда ты уми-рала в  последний раз!-- Она немедленно припомнила отчего-- то всю прежнюю, прошед-шую свою, жизнь, теперь почему-- то казавшуюся ей  очень счастливой, ей вспомнился маленький мальчик-- её первый настоящий друг, потом весёлый и храбрый пёс Малыш. Тоска по ним сладко защемила в её сер-дце, но тут ей припомнился добрый старичок, Иван Иванович, подобрав-ший её, издыхающую, в одном из дворов города, и тогда она поняла, что жизнь её в общем-- то сложилась вполне счастливо, хотя раньше, когда она реально проживала её, она всегда представлялась ей такой тягостной, мучительной и даже порою страшной. И тут она уже сообразила, что. при-шедшая к ней издалека, мысль её не обманула.                --Да,-- подтвердила она себе,-- уж если куда и бежать в поисках спасения, то только туда и надо.--    Она, конечно же, не знала и не понимала такого слова, как больни-ца, впрочем, как и многие другие очень нужные и полезные слова, но сму-тно догадывалась, что там, в том конкретном дворе помогают даже так-им, неприкаянным, собакам, как она, и потому цеплялась за эту послед-нюю свою и единственную, хлипкую надежду. Инстинктивно учуяв нап-равление к тому далёкому, но сулящему ей помощь и спасение, двору, она более не стала искать других способов и путей, а сразу же побежала в, вы-бранном ею, направлении. Бежать приходилось ей к центру города, а все свои последние годы жизни она прожила по сути на его окраине, поэтому ей предстояло преодолеть огромную дистанцию, но иного способа не су-ществовало, как только бежать и бежать, обходя, или же преодолевая, те бесконечные препятствия, какие обязательно должны были возникать у неё на пути.                Яд продолжал исподволь в ней своё расслабляющее и разрушающее действие, ещё не очень сильное, но нараставшее со временем, она явно ощущала в себе некие перемены. Пока всё это выражалось лишь в неко-торой вялости, снижавшей резвость её бега. Несмотря на это в первый свой день она сумела преодолеть почти третью часть всего пути. Вероятно, она смогла бы сделать и побольше, когда б у неё на пути то и дело не вставали досадные препятствия, которыми неизменно оказы-вались те гудящие, железные чудовища, которые попадались ей и рань-ше, а вот теперь совсем некстати то и дело лезли у неё на пути, как бы она не старалась петлять, отклоняясь от избранного направления в поисках окольного пути. Множество раз она могла бы погибнуть под их тяжелеными лапа-ми, и успокоиться уже теперь, сразу, издохнув быстро, без промедления, в одно решительное мгновение, прервав тем самым свой, возможно, совсем ненужный и бесполезный, но такой мучительный и далёкий бег в поисках спасения своей никчёмной жизни. Но, нет, она знала про себя точно чего хочет, что очень хочет жить, и потому всегда успевала, выскочить в пос-леднее мгновение из-- под их убийственных, безжалостных лап. Во след ей летел жуткий скрип тормозов и отчаянная ругань. Но она лишь пугливо вздрагивала, боязливо оглядываясь, и продолжала свой бесконечный бег всё дальше и дальше, чтобы успеть к тому спасительному, запомнивше-муся ей навсегда, двору, на котором и сосредоточились все её надежды. Даже ночью у неё не ослабевало стремление к спасению, и, именно, тогда ей удавалось преодолевать наибольшее расстояние, пользуясь прох-ладой и меньшим числом, бегущих по улицам, чудовищ. Отдых, который иногда устраивала она себе, когда совсем выбива-лась из сил, был краток, так она решила с самого начала. Пристроившись где-- ни будь в укромном месте, она сразу же от усталости проваливалась в чёрную дыру сна, но через два-- три часа какая-- то, неведомая ей, сила неумолимо поднимала её на ноги, и она, встряхнувшись, от расслабляющ-их тенет сна, продолжала опять свой спасительный бег. Однако, вторые сутки дались ей гораздо трудней, силы уже ощути-мо начали её оставлять, и не только одна усталость всё более давила на неё своим тяжким ярмом, но за прошедшее время значительно усилилось действие яда. Теперь в голове у неё колом стояла какая-- то тяжёлая, гне-тущая, разум белая муть, тело же непрестанно била болезненная лихорад-ка, и всё это ещё усугублялось невозможной, изматывающей последние силы, жарой и жаждой, утолить которую так нигде ей и не удалось на всём её пути.
Когда мы впервые увидели Горемыку в начале нашего повествова-ния, до цели её мучительного пробега было уже рукой подать, но и силы её были в это время почти на исходе, отчего она только и могла еле-- еле передвигать своими, натруженными, сбитыми в кровь, лапами. Ей оста-валось только пробежать одну, но довольно длинную, улицу и пересечь последний широкий проспект.  К этому моменту в ней боролось два, один-аково неодолимых, желания: одно-- напрячь те немногие, ещё остававши-еся в ней силы и добежать до того, непередаваемо желанного ею, двора, в котором и попытаться отыскать путь к спасению, и второе-- сейчас же, ни секунды не медля, упасть на раскалённый асфальт, и уже более не встав-ать, погружаясь, в постепенно наваливающееся, небытие. Поэтому, про-ковыляв метров десять, она обречённо валилась на бок, но асфальт ока-зывался так нестерпимо горяч, что она не выдерживала его огня, обжига-вшего её, и без того истерзанное непомерным усилием, тело, и она с снова принуждала себя подниматься и бежать всё далее и далее. И всё-- таки она сумела, доплелась до того последнего проспекта, который необходимо было ещё ей преодолеть, и тогда она воочию уже увидела свою конечную цель— красивое здание серо-- зелёного, пропылё-нного цвета с большим куполом в центре, матово поблёскивавшего под лучами нестерпимого Солнца. Да, до желанной цели ей было уже рукой подать, но поток машин был так густ и плотен, что пересечь его вот сейчас же, сходу не представ-лялось никакой возможности. Но уже то было хорошо, что время клони-лось к вечеру, а это означало, что ждать ей придётся не столь долго. И Го-ремыка, забившись в тень небольшой ниши, старинного, облупленного, домишки, изнывая и боясь издохнуть вот уже сейчас, прямо здесь, так со-всем уже рядом от, столь желанного ею, двора-- призрачной цели её тако-го далёкого и мучительного пробега, и эта мысль также томила и мучила её сердце, пока она ожидала наступления ночи.                Она немного вздремнула, конечно, невольно, потому что не поняла сон ли это был или обморок, но, чтобы то ни было, в этом забытьи ей при-грезился ужасный кошмар. За нею гналась опять свора неправдоподобно огромных, свирепых псов, а сил у неё почему-- то почти уже не оставал-ось, и она еле передвигала уже своими лапами, не имея возможности ото-рваться от погони и скрыться где-- ни будь между домами, в одном из дво-ров, или же в каком-- ни будь из закоулков большого города. Дрожа от страха, она уже слышала за спиной их разгорячённое дыхание, и, когда, замирая сердцем, воочию ощутила касание острых клыков одного из них на своей лапе, сразу же очнулась от мучительного наваждения.                В городе стояла ночь, и человек в сине-- оранжевой форме подмет-ал тротуар возле неё. Видимо он и коснулся невзначай её лапы своею ме-тлой, и она приняла невольно это слабое прикосновение за страшный ук-ус. Пошатываясь от слабости и томительных видений сна, Горемыка под-нялась на свои зудящие лапы, и потом в две пробежки пересекла широ-кий проспект.                Очнулась Горемыка ранним утром следующего дня, и с удивлени-ем обаружила себя лежащей на чахлой травке невдалеке, запомнившегося ей навсегда, дома с куполом, только теперь он был виден с его задней сто-роны, а перед нею широко раскинулся, также хорошо ей запомнившийся, обожжённый Солнцем, двор, тот самый в котором когда- то, очень давно её нашёл добрейший старичок Иван Иванович. В центре двора по-- преж-нему погибала клумба, и редкие деревца ожидали очередную пытку невы-носимо жаркого лета.
Как, она попала сюда, как сумела преодолеть последние метры, и притулиться здесь, у стены одного из малорослых зданий, окружавших двор, она не помнила. Теперь всё, что должна была совершить она лично сама, было сделано, но этого ещё было слишком мало, чтобы получить на-дежду на жизнь. Требовалось ещё одно, всего лишь небольшое чудо, его мог совершить кто-- ни будь из тех людей, что беспрестанно сновали по двору, пересекая его с озабоченными лицами. Причём, для этого ей ещё необходим был такой особый человек, который должен был сначала обра-тить на неё внимание, задаваясь нелепым вопросом: «а чего здесь делает эта жалкая, грязная собака?», и потом—ещё нелепее: »Не нужна ли ей моя помощь?»
Словом, чтобы осуществились её надежды на спасение, чтобы полу-чила она здесь необходимое лечение, должно было совершиться несколь-ко очень странных и маловероятных вещей. Но других надежд у Горемы-ки не было, вследствие чего ей только и оставалось, как лежать здесь и ждать это невозможное чудо, понимая своим собачьим чутьём, что, если никто не поможет, к вечеру она уж, наверное, околеет.
Томительно тянулись часы, люди в белых халатах всё также неуто-мимо сновали по, испепелённым Солнцем, дорожкам двора. Приблизился вечер, и к лавочкам, теснившимся вокруг клумбы, поползли люди в блёк-лых одеждах, их лица искажались гримасами боли от тех болезней, кото-рыми были повреждены их тела. Они пристроились на лавочках, ёжась от малейшего порыва ветра.
Горемыка не заметила, что жар от Солнца перебрался на то место, где она лежала, и теперь яростно жёг её грязный, пропылившийся бок. Временами она теряла сознание, проваливаясь в холодную пропасть об-морока. Уже заканчивался день, а никто из, проходивших мимо неё, лю-дей, так и не наклонился над ней с сочувственным словом, не поинтересо-вался что она и как, и нельзя ли ей чем-- ни будь таким помочь. Видимо, только и был здесь один такой Иван Иванович, ушедший от неё навсегда. И когда Солнце начало уже совсем падать, и постепенно прятаться за си-луэтами домов, она ясно поняла в минуту просветления сознания, что на-деждам её не суждено было сбыться, и помощь к ней уже ниоткуда не при-дёт. От отчаянья она тихо заскулила и перестала бороться за свою жизнь, наоборот, теперь она устремилась к забвению, ища в нём утешение и по-кой.
И тот-- час же перед её мутившимся сознанием понеслись видения, одно страннее другого, но они проносились столь быстро, что она никак не могла насладиться их красотами. Однако, вскоре после этого пришло одно видение, какое она смогла хорошенько рассмотреть. То было виде-ние очень красивой усадьбы, о которой ранее ей рассказывал один знако-мый пёс из тех её прежних ухажёров, но в то время она ему не поверила, очень уж нереальным казался ей тогда его рассказ, а вот теперь всё было, как наяву. Она видела очень красивую свою хозяйку, которая часто звала её к себе и ласкала, и любовалась ею, затем появилась другая женщина, она сначала искупала её в ослепительно белой ванночке, потом просуши-ла ей шерстку с помощью какой-- то блестящей штучки, из которой шёл горячий воздух, и расчесала её так, что она, взглянув потом на себя в зер-кало, испытала неописуемый восторг, до того она показалась самой себе исключительной красоткой. Но на этом всё ещё не закончилось, хозяйка пригласила её к себе на кухню, и там, усадив на красивую банкетку, так она называла очень симпатичный диванчик, начала угощать её такими лакомыми кусочками, что у неё дух захватило от удовольствия и наслаж-дения.                Отдохнув немного после завтрака, они вышли на двор, благоухав-ший ароматами цветов и пряными порывами ветерка, приносившихся от, блиставшего бирюзой вдалеке, моря. Продолжая любоваться видением, которое уже теперь становилось для неё вовсе и не видением даже, а самой что ни на есть реальной, прек-расной жизнью, Горемыка с  чувством досады, смутно, как что-- то посто-роннее, и совсем ей теперь ненужное, ощутила чьё-- то лёгкое касание и потом поглаживание. С отвращением она вынужденно попыталась верну-ться к реалиям жизни, и ей с трудом удалось лишь немного приподнять голову, и угасающим взором она вопросительно посмотрела на человека, так поздно заинтересовавшегося ею. Что-- то очень знакомое, но так и ос-тавшееся для неё до конца не выясненным, померещилось ей в молодом, свежем лице этого человека. Это у меня продолжаются видения, подумала она, но в то же время что-- то ей говорило: «Нет, это вовсе-- не видение, человек этот существу-ет реально», и тогда мелкие собачьи слезинки потекли у неё из глаз. Что-бы лучше разглядеть его-- не обманывают ли её чувства, она сделала не-имоверное усилие, и немного приподнялась. Нет, она не ошибалась, то был он, тот первый, единственный, о котором и мысли уже у неё все дав-но по выветрились, и вот он тут, склонился над ней, когда уже всё беспо-лезно и всё поздно. И тогда все её обиды, лишения и страдания всех про-шедших, мучительных лет сразу вдруг припомнились ей, вылившись в один молчаливый упрёк-- за что, за какую провинность я вытерпела всё это?! Угасающий взор её не молил более о помощи, она ей уже была не ну-жна. Только один давний вопрос угадывался в её потухающем взоре: «Как ты мог меня выбросить на улицу, одну, меня— совсем не знающей жизни, без какой— либо помощи и поддержки, выбросить меня-- твоего верного друга?! Теперь ты видишь, что со мною там стало, я подыхаю от страданий и невзгод, от голода и холода, на которые ты обрёк меня! Разве человек должен так поступать со своими друзьями?» Он понял этот её укоризненный взгляд, ведь всё-- таки он был че-ловек, и потому ответил любяще и виновато,-- собака, милая собака, прос-ти!--                --Только погоди не умирай!-- Он отнёс её под навес одного из ближайших домов, по удивитель-ной случайности, это был всё тот же дом, куда когда— то, давным-- давно её относил добрейший Иван Иванович, и под навесом всё так же находи-лась, смущая взор всякого, невольно кинувшего на неё беглый взгляд, си-льно потрескавшаяся от времени и  посеревшая от грязи и пыли, дверь, ведущая в приёмный покой. Когда он открыл её и вошёл внутрь с Горе-мыкой на руках, навстречу ему, закрывая проход руками, немедленно ки-нулась, будто только и дожидалась его появления, сильно рассерженная женщина в белоснежном халате, всем своим видом показывавшая, полное отторжение той жалкой ноши, которая помещалась у него на руках.   
Женщина эта была дежурным врачом, и что совсем уж удивитель-но, оказалась всё той же Марфой Игнатьевной, немного, правда, постаре-вшей за все прошедшие годы, но по— прежнему столь же строгой и серди-той.                --Уносите, уносите её отсюда немедленно, молодой человек!-- закричала она со всем пылом своей энергичной натуры.                --Как же вам только не стыдно!--                --Ведь вы, молодой человек, сами-- начинающий врач, и хорошо знаете наши требования по чистоте и стерильности, как же тогда вы можете де-лать подобные вещи!--                --Послушайте меня, послушайте, только на одну секунду, Марфа Игнать-евна, только на секунду,-- просил он, боясь, что единственный шанс, кото-рый у него только и существовал, исчезнет сейчас, а довести до дома Го-ремыку он по всем признакам уже никак не успевал,…., это-- моя старая, ещё с детства потерянная, собака, она очень дорога мне (он подчеркнул голосом это «очень»), я только немного ей помогу, и она пойдёт на попра-вку, а то ведь издохнет, и я так виноват перед ней!-- добавил он больным, срывным голосом. Но Марфа Игнатьевна и слушать ничего не желала про какую-- то грязную и, явно, заражённую инфекцией, собаку, и, наверное, так бы он и ушёл ни с чем, потеряв, едва найденное, по удивительной, необъяснимой случайности родное существо, которое столько лет чаял найти в своих по-таённых, наивных мечтах .                Однако, и в этот раз, видимо, звёзды сошлись благоприятно для Го-ремыки, неумолимая Марфа Игнатьевна продолжала решительно подтал-кивать его к выходу, и на все его настойчивые, униженные просьбы не об-ращала ни малейшего внимания. Но тут она вдруг патетически всплесну-ла руками, бросив, равнодушный, мимолётный взгляд на, погибавшую собаку: «Батюшки, да это ж та самая!» Она нагнулась над Горемыкой, напряжённо вглядываясь в неё, и уже через секунду убеждённо подтвердила,-- ну да, она и есть та самая, на-шего бедного Ивана Ивановича, вот бедолага…!--                --Ладно, только ради памяти нашего Ивана Ивановича, а то он мне не простит.--                --За мной, за мной скорее её несите, чтобы нашего с вами безобразия ник-то не увидел.-- Они заперлись в небольшой коморке, на двери которой висела таб-личка с таинственным, непонятным названием «Техническая».                –Кладите теперь её вот сюда, на скамейку.--                --Да, не сюда, а вон на ту, что с края, у двери!-- уже по хозяйски распоря-жалась она. Выздоровление Горемыки было долгим, и только к началу осени она стала понемногу подниматься и, не спеша, бродить, по давно забыт-ым, комнатам, вспоминая почти стёршиеся из её памяти, но когда-- то та-кие родные запахи ею любимых уголков. Но никогда впоследствии она уже больше не обрела того прилива свежих сил и бодрости духа, которые когда— то бродили в ней в те счастливые, незабываемые дни её жизни,  когда она жила у Ивана Ивановича. И во время утренних прогулок и вечерами, когда они вместе с рыжим псом бывало, носились по, заснежен-ным, пространствам двора.
--Ну ты что, собачка, пойди, побегай, видишь, как они радуются жизни, носясь по двору, задрав свои хвосты!-- говорил ей друг, отпуская Горемы-ку с поводка, но она только уныло поднимала на него свои выразитель-ные глаза полные, не изжитого, страдания, в которых знающий человек, если бы, конечно, нашёлся такой знаток собачьих взглядов, он бы сумел тогда прочитать её молчаливый ответ,-- этим молодым, весёлым собакам вряд ли было бы под силу пробежать хотя бы четверть пути,  который пришлось, однажды, пробежать мне.--                И Горемыка всё также медленно и уныло продолжала плестись ря-дом с ним. Годы мучительных страданий исчерпали её жизненные силы, в ней не осталось и следа от того былого, жившего в ней когда—то, весё-лого нрава и её былой живости. Лишь два года она прожила у своего ста-рого друга, издохнув внезапно в один из тех умиротворяющих, летних дней, тихо и  незаметно, прожив, таким образом, за свои двенадцать лет очень трудную и, насыщенную многими, тяжёлыми, испытаниями жизнь.