Чего только не приносило бескрайнее житейское море к одинокому берегу Людочки Надеждовой. Шутка ли сказать – тридцать три года! Всего и не упомнишь. Но Людочка помнила. Даже завела традицию: поимённо вспоминать на сон грядущий всё, что приносило ей море. Иногда, ласковые волны дарили ей что-то новенькое, интересное, стоящее, тогда она становилась весела. Дни её были наполнены, радостны, а ночи легки и приятны.
Бывало, что море хорошенько штормило, а после выбрасывало совсем непотребное, или же выброшенное самой Людочкой когда-то, и ей приходилось долго чистить свой берег, отчего ночи были горькими, слёзными.
Последнее время женщина стала замечать, что море уже не такое щедрое как раньше. Да и вовсе, мельчает. А сама она, без особого удовольствия, разбирает и упорядочивает свои старые находки, хотя каждая из них по-прежнему была дорога и забавна.
Но, когда пришла весна, разбросав по деревьям цвет, а солнце, распластав по крышам свои лучи, заглянуло и к ней, то в этом тускло - молочном свете, среди хаоса кружащих пылинок, ей сделалось невыносимо скучно и грустно, о чём она со щемящим воодушевлением рассказывала своей единственной и верной подруге Юльке Кузнецовой.
- Ах, Юляша, дорогая, помнишь ли ты того музыканта?
- Которого? - спрашивала Кузнецова, под десертное красное.
- Ну, не того маленького с залысинами, а высокого с кудрями? – вычерчивая длинным пальцем узор на скатерти, вздыхала Людочка, - какие у него были руки. Он просил называть его Фредерик. Ну?
- Аааа! Он, когда играл, так похрюкивал ещё, - Юлька набрала воздуха в рот, втянув полкомнаты.
- Попробуй только! - закрыла уши Людочка.
Пожалев подругу, Кузнецова выдохнула, вернув на место полкомнаты, попутно разметав стопку салфеток.
- Он такой трогательный был, утончённый. Интересно, любил он меня? - размышляла Людочка, - я связала ему оранжевый свитер и подарила тёплые рукавички.
- А он тебе что? Молчи. Ни-че-го! Помню я этого пианиста, он к Ларке из стоквартирного ходил. Правда, у неё и пианино никакого не было.
Юле было плевать. Она любила горы.
- Ай, Людка! То ли дело барды: «Течет шампанское рекою...» – голосом, надорванным подъёмами и привалами запела Кузнецова, наливая вино.
Необъяснимо, но эти две подруги: мягкий библиотекарь и строгая массажистка, - были созданы друг для друга.
- А Костик? Фотограф. Милый, котик, лапочка! Помнишь? «Не криви улыбку, руки теребя, я люблю другую, только не …» - его любимые, - летала Людочка.
-Ага – ага! Как не помнить? Жил, ел, пил. В итоге, нет Костика, трёх тысяч и серебряной тарелки.
Подруги выпили.
- Грубая ты, Юль, чёрствая! Он талантливый. Даже Свете Лаптевой такие чудные портреты сделал для объявлений. Студию мечтал свою открыть.
- Конечно! Твоя тарелочка его значительно к цели приблизила. Как и Светку, её портреты.
- Ну тебя, - огорчилась Надеждова и утопила во рту конфетку.
Она любила Костика и сама с радостью отдала бы ему тарелку, вилку, чашку. Но серебряной у неё была только тарелка, и ту он не попросил.
- Ой! А Ростислав Олегович твой, помнишь, Людок? В аккурат к восьмому марта принесло. Ну, этот, как его…? - присвистнула Кузнецова, - философ! С портфелем вечно набитым. Интересно, что он в нём таскал быт или бытие? – допилив кусок голландского, взялась за подругу Юлька.
- Не понимаешь ты! Он такой несчастный был! Его жена не понимала, тёща не понимала, студенты не понимали, - сокрушалась Людочка, всматриваясь в раскачивающуюся на потолке паутинку.
- С нами, последние пару лет, Дмитрич ходит. Тридцать лет электриком на высоковольтной. Вот он – философ, - выдернула штопор подруга.
Философ был у Людочки на самом почётном и видном месте. За что? Она не понимала.
Наклонив голову, Надеждова с любопытством смотрела, как тягучее вино заходит в бокалы.
- Я всё думаю, Юль, для чего бы я сгодилась? Музыкальную школу еле окончила. Фотографироваться - терпеть не могу. С мышлением у меня – сама знаешь. Поэт был и тот ни одной строчки не написал. Помнишь? Запойный. Мы с ним всю осень капусту квасили. Унесло его в декабре. Я эту капусту до лета ела, - передёрнуло её.
Это был очень, очень и очень непростой период в жизни Надеждовой. Она жалела поэта. Ждала и жалела. Вот, ещё чуть-чуть и польются, хлынут стихи.
- Не знаю. Мне инженер нравился. Как его там? Миша? Лёша? Рыженький. Нормальный парень. Замуж звал. Кран чинил.
- А что в нём выдающегося?
Надеждова плохо помнила то время. Оно было серо. Притом, на него чётко и нестираемо отпечатался иной эпизод. Из далёких заоблачных высот занесло лётчика. Достойного, смелого и сильного. Жаль, ненадолго.
Адажио из «Щелкунчика» деликатно прервало подруг.
- Стасик опять звонит, - протянула Люда, осторожно заглядывая в мобильный.
- Оооо! Уходяще-приходящий, когда-нибудь большой режиссер в маленьком театре? - у Кузнецовой к Стасику были свои вполне и давно обоснованные претензии.
- Ой, там всё так сложно и запутанно, - в странной улыбке застыла Людочка.
- Так ясное же дело! Я уже догадываюсь, что будет! Слушай, Надеждова, мы на майские опять пойдём с группой. Ребята хорошие. Давай с нами, не пожалеешь, – уговаривала подругу, шнуруя на пороге ботинки, Юлька.
- Не знаю. Может, мне лучше - к морю?
- А-а-а,ну, конечно, как я забыла-то. Ладно,надумаешь, звони! - она обняла подругу и поцеловала в лоб.
За окном уже стемнело, убираться не было ни сил, ни желания. Людочка легла, затолкав подушку между щекой и плечом, закрыла глаза. Плелись какие-то мысли, звуки, лица. Через балконную дверь сочился приятный весенний ветерок. Шуршал, качал, баюкал. Лёгкое опьянение потянуло в сон.
Прожаренный солнцем песок грел спину. Где-то там, высоко, меж пролетающих облаков, замерли две точки. Наверное, голуби. Голова закружилась, Людочка перекинула взгляд на море. Там всё двоилось и поблёскивало от накатившей слезы. Пупсики в панамках с ведёрками, их разнокалиберные мамы, красавцы, картинно забегающие в воду, мечтающие барышни с надувными матрасами, бабульки в выцветших купальниках, скучающие над кроссвордами мужички. Кто накручивал ручку радио, кто пожевывал карандаш. Вдруг, люди стали подходить к берегу и показывать в море. Она приподнялась на локти, но почувствовав, что пропускает, что-то важное, встала и, отряхиваясь, пошла ближе. Где-то из-за горизонта, а может из самых глубин, как мираж, вырос белый корабль. Медленно и тяжело наступая на воду и хвастаясь всей своей мощью, он шёл к берегу. Пытаясь рассмотреть название корабля, она щурилась и прикладывала ладонь ко лбу. Названия не было видно, но Людочка знала, что имеет к происходящему самое прямое отношение. Кто-то на корабле медленно махал рукой, звал и манил её. Люди удивлённо оборачивались на Людочку, даже немного завидовали. Всего каких-то несколько сотен метров спокойной, залитой солнцем, воды оставалось до него. Она пошла осторожно в море. Дальше и дальше. С корабля звали и махали настойчивее. Испугавшись, что её не дождутся, Людочка поплыла быстрее. Она старалась, загребала как можно больше воды, била её ногами. Вот уже совсем рядом. Слышно, как на корабле хлопают и смеются. Надеждова изо всех сил протянула руки вверх, стараясь выпрыгнуть. "Держи!", - весело крикнули с корабля и бросили ей надувной разноцветный мячик. Он ударил противно по носу и отскочил. Вокруг всё зазвенело, затряслось. Среди гладкой бирюзы внезапно вспенилась и нависла над Людочкой здоровенная бурая волна. «Как же, так? Как же, так?» - у кого-то спросила она и с тоннами воды, ила и водорослей ушла на дно.
Надеждова проснулась в холодном поту и отвратительном настроении. В комнату настойчиво просилось солнце. Мобильный насвистывал восемь утра. Тяжело дыша, она медленно прошлась по комнате, посмотрела в окно, выпила воды и набрала Юльку…