Сказать, что он был атлетически сложён, что у него прекрасная фигура - ничего не сказать. Рубашки, которые покупала ему мать, носились очень недолго - они просто с роковой закономерностью лопались на плечах или спине.
Угораздило же родиться таким. Еще в школе учился, когда молодые бабы стали заглядываться на него, на пацана, а у мужиков появился повод для злости на него же. Злились за то, что он, сопля зеленая, иной раз вроде как в соперниках оказывался. И за то еще, что связываться с ним рисковых не находилось. Правильно делали, конечно, потому как помнили одну историю, что раз по весне случилась.
Шел Кир по своим делам. А навстречу - Людка. Людка эта была бабой замужней, и деток уж парочку имела, но вертлява была, слов нет! Одно слово: бес в юбке. Мужик и поколачивал её за то. А с неё как с гуся вода - пока синяк не сойдёт, со двора ни шагу, а потом опять как ни в чем не бывало. Бабы-то которые подначивали её, бывало, а ей все смешки: "Ой, бабы! Васька мой, как сдурел! Неделю постель не застилала! Ну чистый супостат!" - и ведь глазёнки плутоватые блестят, по сторонам стреляют. Неужто можно так - сама придумала да сама и верит в побасенки свои. Не, мужика своего она честно выгораживала. Ни разочку не слыхал никто, чтоб она какое дурное слово на него бы сказала. Она вроде даже жалела его, что вот досталась же ему такая заноза.
Ну так вот что тогда приключилось. Людка только Кирилла увидела, ну и заиграла натура её кошачья. Как бес подхватил - ног не чуя, павой пошла, глазками своими поволочными как медом обливала. А лучше б под ноги глядела. Там ей как раз колдобина обледеневшая подставилась. Людка только с ойкала, да и села. Глазёнками-то враз стрелять перестала, не до стрельбы, когда слезинки на ресницах повисли. Короче говоря - подвернула ногу.
Кирилл с земли её поднял, на ноги поставил. А поставишь разве, когда она на ногу ступить боится, в забор вцепилась перепуганная вся - думала ведь сломала, ногу-то, оно в сапожке не видать, чего там.
И что Кириллу оставалось? Подхватил её, как девчонку, да и понес в медпункт. И то ли сказал кто мужу-то Людкиному, то ли увидал он, а только разлетелся коршуном. Кирилл сзади топоток услыхал, сначала внимания не обратил - мало ли кто по какому делу торопится. Потом всё ж таки обернулся, в тот момент мужик и налетел с кулаками. Людка в крик. Мужик ейный в крик, в мат перемат. И норовит Кирилла кулаками достать. Да всё в лицо метит. Кирилл сначала как-то уворачивался с Людкой на руках. Потом прислонил её опять к пряслу, и неторопливо так к мужику развернулся. Сграбастал одной рукой его за фуфайку, другой плюху полновесную отпустил - хватило, чтоб тот забыл на каком он свете. И киданул его Кирилл в чей-то огород через забор. Мужик перелетел так, что прясло не колыхнулось даже. По понятию - и не бит, получается, только долго еще мужик кряхтел, спиной маялся и материл Людку, когда она с советами да припарками совалась.
После, как аттестат об окончании получил, пошел Кирилл на шоферские курсы, тут же в райцентре. Парнишка он толковый был, и руки как надо приставлены, надо бы дальше учиться, а куда он от матери да от бабки? Кирилл для них вся опора и надежа, вся работа мужичья на нем одном была.
Отец Киркин тоже, должно, жив был где-то, только где? Мальчонке годка два было, когда не захотела больше мать терпеть в доме пьяницу и дебошира, разошлась с ним. Мужик волю вольную обретя, рванул куда-то, то ли на радостях, то ли от горя. Видать далеко закатился - ни разу больше на сынка глянуть не захотел. А мать Кира, тогда молодая еще бабеночка, осталась одна на все про все.
В деревне работа известно какая - тяжко приходилось. А куда деваться? Слезы рукавом утрет, да дальше. И дровец на зиму долгую заготовить надо: привезти, напилить, наколоть, прибрать. И сена для коровки накосить. А огород? В сентябре подполье картошкой не засыплешь, так зима впроголодь будет. В общем, ясное дело, бабе работа эта не шибко-то сподручна. Ну и надорвалась баба. Болела долго. Может, потому больше и замуж не вышла. А может, одного хватило - нажилась за мужем досыта.
Да и рос в доме мужик-то. Чуток в разум вошел, за все хвататься начал, под силу, не под силу ли, а матери помочь старался. Мать он сильно жалел. Даже в этом не в отца пошел. Жили-то они втроем, бабуля еще была. Только не по матери бабушкой она Кириллу приходилась, а по отцу. А матери, стало быть - свекровью. С мужем развод получился, а со свекровью нет. У бабки никого больше и не было кроме беспутного сынка, так не гнать же ее на улицу. Так и остались втроем. Жили дружно. А чего делить? Богачества не нажили, все богатство ихнее - Кирюша. Не его же делить, тянуть друг у друга.
На Кира мать с бабкой нарадоваться не могли. Хоть бывало, и в подпитии домой являлся, и с синяком, и бабы опять же, как пчелы круг него вились, а ему это не то чтоб шибко нравилось, но и не противился - забавлялся. А все ж добрый он был парень, никакой обиды дома от него не видали.
Шибко переживали мать да бабка, когда годы Кира подходили к армии: как им без Кирюшеньки? А не дай Бог, еще случится что, вон ведь времена неспокойные какие пришли. Обивала мать пороги, и к военкому стучалась, и в сельсовет, просила не забирать сына - и ведь умолила-таки! Такое диво случилось, что пожалели баб, оставили им надежу ихнюю. Шибко мать была председателю сельсовета благодарна. Видать, он кому надо, замолвил словечко за них.
Вот так и жили не тужили. Кирилл шоферил, семье куда легче стало - и денежки завелись, и машина в руках всегда. Если чего привезти, так не надо никому кланяться, просить. Раньше-то было: шофера с машиной найди, соседа в помощники-грузчики уговори, рассчитайся, да так, чтоб не обидеть, а то в другой раз откажут. Намыкались бабенки без мужика-хозяина. А теперь никакой беды не знали, как у Христа за пазухой за Кирюшей. Теперь наоборот, к ним с поклоном шли, у Киры помощь просили.
Так года три, наверно прошло. Кирилл еще здоровее стал, заматерел, весь литой будто. Живая греческая скульптура, а не человек. А тут еще рубаха у него появилась необыкновенная, которая обливала плечи и грудь как вторая кожа, и рыбинами ходили под ней бугры мышц.
С рубахой этой своя история вышла.
Места окрестные были дюже красивые, и если доводилось местным где-нибудь за селом человека с мольбертом и кистями-красками встретить, уже и не в диковину то было, привыкли. Вот и эта бабенка, что к истории с рубахой причастна, тоже приехала рисовать пейзажи. А когда увидела Кирилла, стала уговаривать, чтоб он согласился ей позировать, а она, значит, рисовать его будет. Деньги даже предлагала, мол, есть такая работа - натурщиком быть, и, мол, ни такая она и легкая, за нее положено деньги платить. Вот смехота, это ж надо! Кир и смеялся, понятное дело, всерьез ее уговоры не принимал. Ну в самом деле, - бугаина этакий будет сидеть, как болван. "Давайте, я вам деда Мотю приведу! Он у нас тоже… фактуристый, ого-го! А сидеть - это он терпеливый. Он и так весь день на завалинке сидит, не шевельнется, похрапывает правда, слегка. А мне недосуг, вы не обижайтесь".
Обижалась художница или нет, кто ее знает, но что огорчил ее Кир, это точно, так и уехала ни с чем, как отпуск у ней кончился. А короткое время спустя - бандеролька на Кирилла пришла, и в ней та самая рубаха. Смеялись мужики, мол, за что она тебе благодарит так, Кирка? Но это так, от дури. Художница эта городская, баба хорошая была, не вертихвостка какая, и про красоту, видать хорошо понимала, потому что больно уж пришлась эта рубаха Кириллу. К тому же, единственная, в которой он не боялся повернуться неосторожно - тонкая, эластичная замша силушки его не боялась. Ох и хорош он в ней был!
http://www.proza.ru/2015/07/06/1083