Я еще застал дом, построенный моим вологодским прадедом. Есть в центре Вологды места, в которых до сих пор живет девятнадцатый век. Стоит только электрическим проводам и антеннам вылезти из кадра – и вот уже минимум сто пятьдесят лет долой. В таком месте и стоял дом прадеда. Мне было лет восемь, но я отлично помню: вечер, деревянная приземистая громада. Странно, но там кто-то жил, неизвестно кто. На втором этаже горел свет, и этот свет выдергивал из темноты узкую дорожку следов на снегу. И была между дорожкой и окном понятная связь: погаснет свет - исчезнут следы, исчезнут следы – не будет света.
Вскоре дом снесли, но простоял он лет восемьдесят, не меньше, а рассчитан был на все сто двадцать.
Восемьдесят, понимаешь… Ну-ну.
Давайте я первым пройду, раздвину ветки. Хорошо, что сейчас не осень – иначе бы всю одежду перепачкали черноплодкой..
Ну вот. Вот наши стандартные шесть соток. Нет, вру – чуть меньше. Кусок приватной территории отъел ручей, который потому и ведет себя так нагло, что он – государственная собственность. Ему все можно.
Ручей определил географию нашего маленького дачного государства и чуть было не уничтожил его историю в самом зародыше.
Дачная лихорадка долго обходила нас стороной. Уже многие родственники и друзья обзавелись малыми земельными угодьями и, несколько свысока глядя на непосвященных, вдохновенно рассказывали о хрустящих огурчиках, свежей зелени и настоящей клубнике с собственных грядок. Папа с мамой слушали, кивали, хрустели огурчиками (если угощали), грамотно восхищались и правильно, в нужный момент, вздыхали. На плечах родителей по-свойски расположился недовыплаченный кооператив – ему было хорошо, а папе с мамой- нет, надо было ухаживать за бабушками и не только за ними, кроме того, имелись я и много работы. Поэтому все мое детство прошло на съемных дачах, о чем, кстати, ничуть не жалею.
Иногда мы ездили в Парголово помогать сестре бабушкиной подруги. Это был семейный крест номер не помню точно какой, и тащил его в основном папа. Парголовской даче насчитывалось немало лет. Она существовала, но уже не жила: потихоньку рассыпался дом, сами собой разбивались стекла на огромных теплицах, зато сорняки год от года получались все жирнее и жирнее. Прямо перед домом лежала здоровенная куча битого стекла. Из нее папа выуживал отдельные куски (все до единого с хищными острыми краями) и мрачно выравнивал их стеклорезом, пытаясь закрыть очередную дырку. Под скрип стеклореза мама боролась с пыреем, мокрицей и лопухами, а я составлял ей компанию. Было нестерпимо скучно и безнадежно. Не с мамой, конечно, а с мокрицей. Мы с тоской поглядывали на часы, гадая, когда же наконец сестра бабушкиной подруги решит, что на сегодня норма выполнена, даст нам что-нибудь съесть и отпустит восвояси. В этой обстановке безудержного оптимизма мысль о собственном домике выглядела неуместной.
И вдруг… А я честно скажу - не помню, как именно случилось это “вдруг”. Просто в один прекрасный день стало известно, что от папиного завода выделили участки практически у черта на рогах (ну ладно, ладно – чуть ближе – всего лишь в сотне километров от Питера). И один из этих участков просто таки весь извелся от желания стать нашим.
Папа с мамой поехали знакомиться. Я в состав экспедиции не вошел, зато вошла троюродная сестра Лена. Как потом выяснилось, ее голос оказался судьбоносным. Довезти потенциальных лендлордов до места вызвался папин знакомый на собственной машине. Теперь решим простую задачу. Дано: в настоящее время на один метр пути в среднем приходится две неровности дорожного покрытия (это мягко говоря), при этом считается, что дорога есть и ее ремонтируют. В описываемый период небезосновательно считалось, что дороги практически нет. Вопрос: сколько раз пожалел этот добрый человек о содеянном, если он жалел каждый раз, когда машину подбрасывало на колдобине?
Всем будущим владельцам был предъявлен здоровенный кусок осинового леса, уже раскроенный и размеченный столбиками. О жребий, только ты определишь, украсит ли улыбка лицо счастливого обладателя, или исказится оно в гримасе разочарования! Только в твоей власти укоренить грядущий дом поближе к грядущей автобусной остановке или, наоборот, отшвырнуть его в самые (иначе подлинно интеллигентный человек сказать не может) жопеня.! Твое величество Жребий, тебе решать.
И что, вы думаете, решил Его Величество? Украсилось папино лицо улыбкой? Ой, а то я с вами буду спорить за еврейское счастье!
Увидев ручей, нагло пересекавший участок, папа высказался. Далее имела место бурная дискуссия. Тезисы участников привожу, а стенограмма, слава богу, не велась. Итак,
Папа: 1. Никогда. 2. Ни за что. 3. С ума сошли!
Женщины: 1. Красиво. 2. Будет чем поливать. 3. Если сейчас или никогда, то лучше сейчас.
Папа: 1. Никогда. 2. Ни за что. 3. Домой!
Женщины: 1. Боренька! 2. Дядя Боренька! 3. Ну пожалуйста!
Папа: 1. Ладно. 2. Черт с вами.
Так все и началось. С маминой легкой руки ручью дали имя Жулдыз. По-моему, это “звезда” по-казахски. В первые годы вода в нем была вполне чистая, и даже – ходили такие слухи - водилась рыба. По крайней мере, щука на нерест заходила, и какие-то счастливцы вытащили пару щучек, не сходя с собственного участка. Я сгорал от зависти. Как-то вечером, насадив на крючок здоровенного червяка, я забросил удочку прямо с мостика и отправился спать. Утром меня разбудил папа и сообщил, что если меня интересует, то поплавок под водой. Ой, меня интересовало!
Поплавок действительно был затоплен. Я уже предвкушал известное любому приличному рыбаку ощущение сопротивляющейся упругой тяжести, когда вытаскиваешь рыбину с глубины. Вот сейчас мы ее…
И мы ее! Легким движением! Изящно! На виду у всех заинтересованных лиц! Ее. Здоровенную жирную пиявку.
Это был позор. Папа, согнувшись, практически уполз во времянку. Оттуда доносились всхлипы, постанывание и хрюканье, а я мрачно разглядывал свой улов. Черная, лоснящаяся особь была возвращена в естественные условия обитания, чем и закончилась сказка о дураке и пиявке.
Вначале поездка на дачу была серьезным и небезопасным мероприятием. Электрички ходили только до Вырицы, а там, метрах в трехстах от основного перрона, ждал поезд-подкидыш. Десант из нескольких сотен безумных дачников вылетал из электрички и пробегал это расстояние с воинственным матом-перематом . Начинался штурм, в ходе которого в старые узкие вагоны вкручивались, ввинчивались, врезались люди, тачки, баулы, длиннющие доски и прочие полезные вещи. Удивительно, но все влезало.
Примерно часа через полтора подкидыш, влекомый старым пукливым тепловозом, доползал до Чащи.
Большой, приземистый и весьма нетрезвый поселок встречал нас недружелюбно. Стоило поезду остановиться у перрона, как немедленно и демонстративно захлопывались двери станционного магазинчика. Не больно-то и хотелось, но все равно обидно.
Поезд с трудом выдавливал из себя потную и несколько раздраженную толпу. За время следования и, в особенности, перед выходом, мы успевали основательно сцепиться тачками, досками, лямками – образуя единое тихо матерящееся целое. Теперь целое рассыпалось на части, каждая в индивидуальном порядке отряхивалась, отдувалась и пускалась в долгий четырехкилометровый путь.
Женщины растягивались цепью, цепь ощетинивалась совками. А совки-то зачем? Вполне разумный вопрос. Вынужден напомнить – в загородных поселениях иногда встречаются коровы и лошади. Этим млекопитающим иногда свойственно оставлять дымящиеся следы деятельности пищеварительного тракта. Короче, они какают. То, что получается в результате – невероятно ценная вещь. Ее (ценную вещь) нужно подцепить совком, пока этого не сделал кто-то другой, отправить в полиэтиленовый мешок и донести до своего земельного надела. Будучи помещен в бедную лесную почву, ценный продукт начинает творить чудеса. Многократно и строго научно доказано, что на месте закапывания коровьей лепешки сорняки вымахивают в два-три раза жирнее.
Не могу сказать, что мама была самым удачливым добытчиком удобрений, но кое-что ей перепадало – в некоторых точках нашего участка лопухи и одуванчики действительно удавались лучше, чем в других.
Так все начиналось.
Огромный кусок осинового леса погиб довольно быстро. Поначалу здоровенные осины презрительно качали ветками, мол, кто это еще тут, шел бы ты себе. Но взвизгивали пилы, вгрызались в древесину топоры, и деревья, удивленно прошелестев: «Да как же это, что же…” сначала медленно, а потом все быстрее кренились и обрушивались на землю.
А земля вначале ничего не понимала. Корни остались, но почему-то перестали высасывать воду, а потом их вообще с хрустом вырвали, как огромные, вдруг ставшие ненужными зубы. Земля недоумевала, но по старой памяти продолжала каждое лето производить грибы и ягоды, невзрачные лесные цветы и травки. Грибы вылезали наружу, оглядывались и только что не бормотали вслух: “Ну ни фига себе, попал!”.
Через несколько лет земля, пробурчав: “Делайте, как знаете”, прекратила сопротивление. Да и куда ей было деваться – ее изрыли, перетряхнули, просеяли и многократно изнасиловали клубникой и картошкой.
Но ведь до сих пор, даже на самых продвинутых и вылизанных улицах еще есть маленькие местечки, которые пока не сдались, которые делают вид, что ничего не изменилось за двадцать с лишним лет. Иногда это какой-нибудь жалкий квадратный метр под невырубленной елкой. Но на этом квадратном метре обязательно отыщется гриб, а то и не один. Так что мы, двуногие, победили по очкам, но не окончательно. И в условные победители вышли далеко не все.
По огромному садоводству разбросаны памятники тщетным человеческим усилиям. Остовы домов, так и не успевшие одеться досками, покосившиеся и потемневшие. Заброшенные участки, отвоеванные у сдавшихся или умерших хозяев сорняками и ольхой. Пустые, заколоченные дома, в которые уж лет десять как никто не заходит. А из-за пыльных занавесок выглядывают вазочки, банки, кастрюли – их оставили осенью, надеясь вернуться следующим летом. Не вернулись.
Зато по соседству жизнь кипит, и уже второе (а то и третье) поколение, низко склонившись над грядкой, демонстрирует Солнцу задницу. Солнце пока не обижается – ему все равно, что обогревать. Задницу так задницу.
Наши пятые точки (папина, мамина и моя) тоже получили немалую дозу солнечной энергии. Правда, результаты трудов нельзя назвать ошеломляющими, как, собственно, и сам труд – титаническим. Папа с мамой ухитрялись жить на своих шести сотках весело и без лишнего пафоса. Нет, разумеется, все было очень серьезно: долгие профессиональные консультации с соседями, закупка семян, копание, рыхление, полив и прочие необходимые операции. Урожай удавался на славу: сам - один, а то и сам - одна вторая. Пафоса родителям не хватало, вот чего. А фанатизма у них отродясь не было.
Только не надо думать, что у нас ничего не растет! Вот не надо так думать! Все, что у нас растет (ну немного, согласен, немного) – очень вкусно. Знаю, что говорю.
Все это вкусное папа самым тщательным образом сберегал до нашего очередного приезда. Мне кажется, что они с мамой даже клубнику ели под счет – главное, чтобы нам досталось. И в каждый наш приезд все народившееся и сохраненное торжественно выставлялось на стол, где задерживалось ненадолго, ибо было с хрустом и чавканьем съедаемо. А папа, как бы случайно столкнувшись со мной где-нибудь на тропинке или в дверях, спрашивал: “Ну ведь правда вам здесь нравится?” Сотни раз спрашивал, и сотни раз я не задумываясь отвечал: “Да!”
Мне всегда нравилось. Потому что меня (и не только меня) там всегда ждали с нетерпением. Потому что, еще только садясь у перрона в автобус, управляемый разговорчивым и веселым Володей, я знаю – скоро буду дома. Потому что на нашем маленьком участке может уместиться куча народу, которая будет шуметь, жарить шашлыки, петь, а потом останется ночевать – в тесноте, но точно не в обиде. Потому что именно у нас (удивительно, почему?) периодически пасутся соседские дети, хотя медом у нас не намазано.
Все это сумел построить папа. И это все удалось ему и маме гораздо лучше – несравнимо лучше, чем картошка и помидоры. Впрочем, помидоры как сельскохозяйственная культура нам уже давно надоели, так что не удаются несколько лет подряд по причине полного отсутствия.
Ну вот, по этому мостику осторожнее. Не удивляйтесь – ковровая дорожка не по случаю высоких гостей. Ковры я регулярно приношу со свалки (пристально слежу за новинками!), поскольку ими удобно сглаживать неровности рельефа. Продукты забросим во времянку, а вещи – в дом. Ребята, что вы встали – проходите уже! Мама будет рада.
Папа тоже. Он просто не может вам этого показать. Поверьте мне на слово – я знаю