Об истории казачества написано много и художественной и научной литературы. А вот о современном, возрождённом казачестве пишут мало. А зря: много чего интересного произошло в жизни этого сословия за последние двадцать лет...
Семен Полоскун к возрожденному казачеству относился всегда со скептицизмом, а то и с презрением, называя казаков ряжеными и бездельниками.
В какой - то части его рассуждения были и обоснованными.
Первая волна пришедших под знамена казачества была разношерстной, хватало и бездельников, и откровенной пьяни. Была и большая доля конъюнктурщиков и дельцов, примазывающихся к каждому новому, сулящему льготы и выгоды делу.
Со временем, конечно, казачье движение в основном очистило свои ряды от проходимцев и случайных людей.
Но Семена переубедить было практически невозможно. Сказывался доставшийся в наследство дедовский, да и отцовский тоже, тяжелый характер.
Хотя Полоскуны были из казачьего рода, из хопёрских казаков, но Семён всегда повторял при случае отцовскую поговорку: «Прадед и дед были казаки, я - сын казачий, а ты х…, так скажем, хвост собачий».
От казачьего прошлого остались только старые фотографии в бабкином альбоме да дедовская шашка, которую бабка Ирина прятала под стрехой в сарае. Шашкой этой Семка с братом рубали иногда лопухи с купырями в старом колхозном саду да подсолнухи в бабкином огороде, за что бабкой же и были нещадно пороты хворостиной. Потом эту шашку украли из инструментального ящика ККХ – кукурузоуборочного комбайна на полевом стане колхозной бригады, где работал трактористом отец. Семен упражнялся ею в рубке злополучных подсолнухов на ходу комбайна, да и оставил там на одну ночь.
В придачу к тяжелому характеру Семёну досталось ещё и фатальное невезение, преследовавшее его всю жизнь.
В возрасте четырех лет его угораздило упасть зимой с лежанки русской печи, где они играли со старшим братишкой Федькой, да прямо на десятиведерную кастрюлю с кипятком, приготовленную матерью для стирки белья.
Ожоги были на треть тела.
Еле выходили Сёмку тогда.
Когда шел Семёну одиннадцатый годок, забирался он как–то за голубёнком-пискуном на заготовленную отцом копну сена, да сорвался вниз и угодил мягким местом прямиком на брошенные кем-то впопыхах вилы…
Благо, что отделался легкими ранами.
Уже в армии, в воздушно-десантных войсках, во время штабных армейских учений, изображая ролевую фигуру часового на специальном объекте, получил Семён неловко брошенный десантный нож пониже спины - в ту самую многострадальную пятую точку.
Думали бойцы, что не довезут раненого товарища до госпиталя: истечёт кровью. Но казачий внук оказался крепок телом и душой, ещё и песни пел, лёжа на животе на коленях товарищей.
В двадцать восемь лет, работая проходчиком метростроя на строительстве метро в г. Горьком, попал Семен под обвал породы. Помяло его тогда крепко. До сих пор травма спины даёт о себе знать.
После травмы ушел он из метростроя, да и работы там, надо сказать, не стало. Страна переживала не лучшие времена горбачёвской перестройки.
А тут, в начале девяностых, как раз новомодная волна фермерства подошла.
Решил Семён, что это дело ему по плечу: в селе родился и вырос, как косу и вилы держать знает, с трактором и комбайном управляется, сварным делом владеет в совершенстве. Пересчитал он свои накопления и купил в казачьем хуторе Надзорный, что в Кочубеевском районе Ставропольского края, хатёнку-мазанку на тридцати сотках земли да всякой домашней твари (ну не совсем по паре, а десятка по три): кур, гусей, уток, нутрий, барашков да телят.
Началась каторжная фермерская жизнь от рассвета до заката.
Жена его с детьми осталась в Ставрополе и бывала только наездами: продуктами фермерского хозяйства запастись да помочь по мелочи по хозяйству – помыть, приготовить, постирать. Ну и, знамо дело, супружескую обязанность соблюсти.
Наступил и черёд казачества: по всей стране стали создаваться казачьи союзы, землячества, военизированные войсковые подразделения и объединения.
С местными казаками Семён характером не сошёлся всё по тому же сложившемуся у него ранее негативному отношению к этому возрождённому сословию. После нескольких стычек по поводу мест для сенокоса, поделенных между местными коренными жителями, когда Семёну пригрозили поджечь всё его хозяйство, его всё чаще стали посещать мысли о том, что пора всю домашнюю живность отправлять под нож. Воровать с полей стало не с руки: раньше было всё наше – колхозное, бери – не хочу, а теперь все земли вокруг были фермерские – частная собственность. Если не срок заработаешь, то уж заряд картечи – точно.
Когда же стоявшую у двора Семёнову «двадцать первую» "Волгу" пьяный казак – фермер поднял на тракторном стогомёте, нанизав двумя зубьями автомашину от лобового до заднего стекла, понял Сёмка окончательно, что с фермерством пора завязывать.
Хозяйство Семёново с хатой и землёй скупили местные казаки за бесценок.
К идее возврата к фермерству снова Семен пришёл года через два после того, как семья благополучно проела все деньги, вырученные от продажи надзорненского хозяйства и квартиры в Ставрополе.
Выбор пал на восточный Буденновский район.
Старший Семёнов брат, работавший в том районе большим чином, помог взять в одном из совхозов сотню бычков на откорм, да оформить в аренду двести гектаров земли, да купить по дешёвке колёсный трактор с тележкой, да и ещё по мелочам.
В общем, опять вроде дело пошло…
Подвели Семёна снова его тяжёлый характер, неуживчивость и нелюбовь к казачьему сословию. Надоело ему каждый день прогонять со своих выпасов чужую скотину. В очередной раз, когда чужое стадо перешло межевую границу, пожалел он, что нет под рукой дедовской шашки, да и влепил по коровкам картечью с двух стволов двенадцатого калибра дуплетом…
Отпираться перед милицейским участковым уполномоченным он не стал.
Подписал все протоколы и обвинение в самоуправстве и в умышленном уничтожении чужого имущества.
До суда дело не дошло ввиду Сёмкиного деятельного раскаяния и добровольного возмещения причиненного вреда.
А на идее фермерства пришлось поставить жирный крест.
Потерявши голову – по волосам не плачут.
Да и вообще, когда казаки плачут?!
Вот тогда-то и понял Семён, что без казачества нет ему жизни...