На Мертвое море... Уезжаем в воскресенье, рано утром, - автобус в пять тридцать. Сегодня только четверг. Успею еще сшить себе что-нибудь свеженькое. Вот только совсем некстати нарывает большой палец на правой руке, – два дня тому Фифа, играючи, зацепила его своим зубом и, словно ножиком, разрезала до крови: зубы у нее еще молочные, острые, как иголки,и сама еще глупая совсем. Ранку я залила йодом, заклеила стерильным пластырем. Надеялась – все пройдет, подумаешь, - ерунда! А палец разболелся, и сегодня среди ночи проснулась от боли. Надо что-то делать! Впереди – Мертвое море!! Завтра, в пятницу, поликлиника не работает, сегодня к врачу уже не попаду…
Звоню Андрею:
- Андрюша! Что делать? Куда бежать? – торопливо рассказываю ему и про Фифу, и про ранку… - Может, ничего страшного, пройдет?
- Немедленно лови такси и ко мне в больницу. Я встречу.
Он ждал меня у входа в приемный покой. И вот тут я впервые увидела и поняла, – что такое израильская больница.
Конечно, нельзя сбрасывать со счетов то обстоятельство, что Андрей мой сын и работает в этой больнице, и что для многих я здесь была "мама Андрея» («има шель Андре!»). Но в последующие годы я побывала и в других больницах, где об Андрее не знали, и отношение было ничуть не хуже!
Я сразу же попала в цепкие руки эскулапов приемного покоя.
- Госпитализировать! – распорядился врач-ортопед, осмотрев мой палец.
- Как госпитализировать?! Доктор… - начала было я. - Мне... я уезжаю в воскресенье!...
Но меня никто не слушал. Не успела я опомниться, как уже в больничной пижаме оказалась в кресле- каталке и молодой санитар, нависнув надо мной мощным торсом, бодрой рысью мчал мое кресло по коридорам и переходам в рентген-кабинет и затем обратно в приемный покой, где такой же молодой врач молниеносно воткнул в мою вену иглу, набрал для анализа кровь, подключил капельницу, - и уже в роскошной никелированной кровати (со всеми медицинскими прибамбасами) меня покатили в палату!
Далеко впереди мелькнула Андрюшина физиономия. Увидев меня, он помахал рукой и исчез за белыми спинами снующих по коридору коллег. В этот момент у моей кареты-кровати притормозила, пробегая, небесной красоты девушка в голубой блузе и таких же брюках.
- Мы вас поместим в палату, где вы будете одни. Отдыхайте! – пропел этот ангел и полетел дальше.
И правда, я оказалась одна в большой палате, разделенной на три кабинки раздвижными ширмами из ткани мягкого желтокоричневого цвета. Мою кровать поставили в первой, подальше от залитого солнцем окна почти во всю стену. Тут же мне сделали укол и я не заметила – когда, - рядом с кроватью на тумбочке появился поднос с завтраком. Обычно дома мой любимый завтрак состоит из трех-четырех ложек творога и столько же сметаны с сахаром,- так и вижу, как при упоминании о сметане с сахаром Ора качает головой: "Светка-лэ! Асур!"(нельзя!),- а зима и весна добавляют сюда еще и несколько крупных ягод клубники. Кофе - с молоком и без сахара, и пара хорошо поджаренных тостов из белого хлеба. Сейчас на подносе были йогурт, сметана, творог, масло, вареное яйцо, кофе, хлеб и маленькая булочка. «Не хило!» – как сказали бы мои дети.
Каждые четыре часа тоненькая темнокожая сестричка делала мне укол и меняла капельницу. С капельницей на «поводке» я вынуждена была ходить и в туалет. Ночь провела в палате одна, в полной тишине.
Еще в приемном покое дозвонилась до Максима и попросила забрать Фифу к себе. Сообщила и Сереже.
Было немного неловко, что по такому "пустяшному", как мне казалось, поводу «возлежу» здесь, и что так, на полном серьезе, меня лечат...
Надеялась, - утром отправят домой.
Не отправили, несмотря на мои слезные уговоры.
- Надо полежать, прокапаться, - сказал мой врач.
- Мама! Сказали – лежать, значит, так надо! - заявил Андрей.
В этот день он дежурил и распорядился поместить ко мне в палату пожилую женщину, израильтянку, после операции, - чистила рыбу и уколола костью руку, - и чуть не потеряла ее, то есть - руку…
- Мама, это моя больная, мы только что оперировали ее, - сказал сын. - Она после наркоза, будет спать.
И верно, она спала. А я за всю ночь даже не задремала. Мало того, что дважды, как и прошлой ночью, ко мне приходили с уколом и меняли капельницу, - с полудня пятницы и до утра, - да что до утра! До конца субботы! - я была свидетелем какой –то неистовой любви сыновей, невесток, внуков и прочих родственникой к этой стонущей, воющей и бормочущей молитвы старухе!
Едва она очнулась после наркоза, - возле ее постели уже сидели и стояли человек восемь.
- Это сыновья, невестки и внуки, - шепотом осведомила меня сестричка, меняя капельницу.
А родственники моей соседки в это время громко разговаривали между собой, время от времени окликали больную, - то «има» (мама), то «савта» (бабушка), - обменивались мнениями о ее состоянии, шуршали пластиковыми пакетами, двигали стульями.
К вечеру у постели больной остались две невестки. Ничуть не смущаясь моим присутствием и мало обращая внимания на громко стонущую свекровь, они оживленно беседовали о чем-то своем, о женском. В полночь их сменили мужья, сыновья бедной страдалицы. Эти говорили потише, но зато - до утра! Порой их беседа была совсем неслышной, но тогда еще громче и протяжней стонала мать. Раза три ночью приходил Андрей, - он быстро шел за ширму к старухе, тихо спрашивал о чем-то, коротко что-то отвечал ее сыновьям. Потом подходил ко мне:
- Как ты? Мама! Постарайся уснуть!
И я старалась. Но ничего не получалось.
И вспоминала... Сравнивала... Хотя сравнивать... было больно... "Полежала" я в свое время и в наших больницах, советских, - десять- двенадцать человек в палате, переполненные и коридоры. Старое, застиранное белье, нехватка медикаментов... Помню, Андрей приходил зеленый после операций и дежурств в реанимации:
- Мама! Будешь зеленым! Когда стоишь и решаешь: ампула одна, - и кого спасать? - Дедуля при смерти и мальчик после операции на сердце!
Раза три я попадала в больницу с кровотечением, проходила все "муки ада" без анестезии... А если вспомнить "удобства" наших больниц? Общий туалет в конце коридора, умывальник там же. Как правило, - летом воды горячей нет, - ремонт теплотрассы. И сестричка поливает из чайника... А мы, - все женское "население", кто может ходить, стоим перед ней в очереди с тряпками-пеленками неопределенного цвета в руках...
А тут! Вот она,- дверь в коридорчике, перед палатой,- за ней туалет, душ, умывальник... И всегда есть горячая вода!... И пижаму тебе предлагают сменить каждое утро!
Но хватит о грустном... А вот первое мое пребывание в больнице, еще в школьные, юные годы...
Мы с Ирой, моей лучшей подругой (наша троица: я, Надя и Ира была неразлучна все десять школьных лет, и до сих пор мы поддерживаем наши отношения, несмотря на расстояния!) попали в одно время в нашу районную больницу по причине операции аппендицита. Учились мы в то время в восьмом классе. Счастливы были неимоверно: во- первых, - вместе! во-вторых, - в школу не ходить! в одной палате! спать, - сколько влезет! читать, - столько же! И интересно: операция! Это вам не кот начихал! И мамы с нами носятся! - Как с пасхальным яичком...
Поначалу нас три дня готовили к операции (не забудьте: это пятьдесят четвертый год прошлого! столетия!): анализы, клизмы, температура и пр... Затем неделю ждали, пока хирург выйдет из запоя и у него перестанут трястись руки! (А ведь хирург был классный! Из Москвы!) Потом опять нас готовили три дня! Можно представить, как все это время мы гарцевали по больнице, - в "безразмерных", как одеяла, халатах мышиного цвета, обернув чуть ли не трижды их вокруг себя. Когда одевали эти халаты, нянечка, тетя Даша, сказала:
- Главно, шоб здоровый чоловик помистывся, а малый нэ выпадэ!
Во второй половине дня, после школы, к нам прибывали посетители: Надя, еще подружки из класса, мальчики-старшеклассники. Девочки несли книги, конфеты, пряники, мальчики - себя и фотоаппарат... Нянечки безрезультатно гоняли нас из холодного коридора, - все же февраль! Мальчики щелкали фотоаппаратом... Сохранились фотографии, где я одна, с Ирой, с мальчиками - в сером, с белыми пятнами от хлорки, халате,- рот до ушей, косы растрепаны, в руках книги...
В день операции мама с перепуганным лицом и круглыми глазами заглядывала в окно палаты, а я в восторге показывала ей указательный палец: я первая! Мне первой делают операцию!
Оперировали под местным наркозом. Я все чувствовала и слышала. Хотя особой боли не было. Врач показал мне мой аппендикс:
- Вот! Видишь? Во время убрали...
И вот тут меня стошнило... Ночь казалась бесконечной. Наркоз отходил,
появилась боль... С нами была моя мама. Металась между нашими кроватями.
А мы с Иркой наперебой стонали и ойкали...
Вставать разрешили только на третий день. И я, встав на ноги, тут же хлопнулась в обморок, - перележала... На следующий день к нам в палату положили бабку, шустренькую, худенькую, - тоже аппендицит. Пока ее готовили к операции, она помогала нянечке ухаживать за нами и по ходу дела рассказывала истории из своей жизни. Мы умирали со смеху и от боли: смеяться было очень больно. А бабка выдавала истории одна смешнее другой. Да и рассказывать была мастерица. Мы умоляли: все! хватит! больно, - нету мочи! А она помолчит-помолчит и:
- А вот как-то дед привел к нашей козе козла, ну, ухажера, значит. Думали: козлят надо бы... Завела я его в сарай, к козе, сама стала в сторонке, смотрю, жду. А он огляделся так по сараю, на козу ноль внимания! И прямиком ко мне! И своей мордой козлиной, рогатой, мне под юбку лезет! И мычит так, будто мурлычет! Я испугалась, шарахнулась от него, и к воротам! Да забыла, что закрыла их! На щеколду! Жму, давлю, хочу открыть! И никак! А он, зараза, в спину мне тычется! И блеет так! Дак я ворота прямо вывалила, вместе со щеколдой!...
Конечно, я не в состоянии передать все краски, интонации, словом, весь колорит ее рассказа. Но мы боялись, что у нас разойдутся швы!
Еще две недели провалялись в больнице. И потом сами ухаживали за бабкой и уже она умоляла нас:
- Ой, не смешите меня, девчата! А то помру!...
...Вот так я коротала ту ночь в израильской больнице.
Рано утром снова появились отдохнувшие невестки старухи и шумно, и весело занялись туалетом больной. Она уже не стонала, но говорила без умолку, - я поняла, что она рассказывала об операции.
А часам к двенадцати в палату толпой ввалились еще человек пятнадцать! Среди них две молодые мамаши с грудничками в колясках, трое или четверо детей лет шести-восьми, пожилые и молодые мужчины и женщины с пакетами, свертками и большими подносами, обернутыми фольгой. Взрослые нанесли стульев, дети расположились на полу.
Шторы моей кабинки были задернуты неплотно, и я почти все это видела. А уж слышала! Шум в палате был, словно здесь собирались играть свадьбу! А всего-то ! - родственники больной собрались у ее постели на субботнюю трапезу!
Дети бегали по палате, катали коляски, кричали, плакали и смеялись! Взрослые не обращали на них никакого внимания. Все были заняты обедом, разговорами, охали и ахали, сопереживая вместе со старухой перенесенную ею операцию.
Сестричка, разрывая упаковку одноразового шприца для очередного укола, с сочувствием посмотрела мне в лицо:
- Ат аефа? (Ты устала?). Ани мицтаэрэт…(Я сожалею).
Заканчивая дежурство, Андрей еще раз пришел к нам в палату. Долго разговаривал за ширмой с родственниками моей соседки. Я слышала, как они наперебой благодарили его.
- Андрюша! Когда же меня выпишут, - спросила, когда он заглянул ко мне.
- Ты в порядке? Жди своего врача, - был ответ.
Кто-то из сестричек, видимо, сказал моим «соседям», что я мама Андрея. И после его ухода они всей делегацией выстроились у моей кровати и я слышала:
- Яфэ меод! Бэн яфэ! Рофэ тов меод! ( Прекрасно! Замечательный сын! Хороший врач!)
А мой врач, ортопед, пришел ко мне только в шесть вечера.
- Мне же завтра ехать в пять утра! – взмолилась я.
- Ну, вот еще одну капельницу поставим, укольчик сделаем и отпустим вас. Я подойду.
Еще одна капельница! Это еще почти четыре часа!
Пришел он уже в десять часов, с готовыми документами на выписку. Только к одиннадцати я на такси добралась до дома…
И все-таки (хоть и до двух ночи!) успела сшить себе легкий костюм из цветного трикотажа - майку и бриджи!