Это был внезапный сон. Сон после сновидений обрывков дня.
Вначале я увидел женщину, которая приняла меня, с которой одно время мы были очень близки, но скоро между нами разрушилось: с ней можно было говорить только о простом - "логическом", с ней не ощущалось мистической связи. Потом вдруг я увидел Тебя. Тебя, с которой я непрестанно чувствовал родство, с которой легко говорилось о «глубинном», в которой высвечивались истины мира. Тебя, которую я три года, почти каждый вечер, провожал с работы. Тебя, к которой ни разу не прикоснулись руки мои. И пред Тобой, усталой, измученной работой и заботой о детях, сразу померкла любовь к первой, как греховная.
Неужели улыбка холодная всегда благоденственная? Нежели священна только холодность женственная? В сущности это не холодность - это целомудрие как основание духовно истлевшей страсти. И в этом сне соединились оба полюса.
Это было "воспоминание-вдруг", воспоминание о той, которая была враждебна всякой игре. ( Каждый человек сам себе режиссер в своем "театре одного актера", разыгрывая воображаемую комедию, или драму, пытаясь играть то Отелло, то Гамлета, каждый увлечен, каждый уверен, не замечая,что подмостки то - шатаются).
Пробуждение приходило, но я медлил и старался "зацепиться", чтобы вспомнить все – вспомнить не одной памятью, но сердцем и волей... Это нужно. Это необходимо вспомнить - в этом вся разгадка, это то, чего еще нет, – это «ключ тайн».
И тут снова на сцену выступает мистика… Вдруг, будто лодка- воспоминание неожиданно стукнулась о берег, и неожиданно утро высветило в памяти все. Я все вспомнил. Вдруг вспомнил.
***
Много лет назад я ждал её появления после дежурства.
Помнит ли она эти сумерки? Я ждал и час, и два. Иногда её так и не было.
Но, вдруг распахивалась, скрипела и стучала ободранная, обшарпанная и такая дорогая мне дверь подъезда! На фоне тусклой лампы высвечивались линии её фигуры , такие знакомые во всех мелочах. Драгоценное для меня серенькое пальтишко с черным мехом, маленькая шапочка.
Шла быстро, смотря вперед, а в походке смущение: "Я другая". Каждое движение говорило:" Да, я знаю, что всем вам мешаю. Я постараюсь пройти мимо так, что вы даже не заметите как я пройду".
Я догонял её, и она оборачивались таким знакомым мне движением, смотрела всегда сначала недружелюбно. Рука, еле дотронувшись в рукопожатии, всегда торопилась вырваться.
Путаясь, падая духом, я говорил ужасные глупости. Но вдруг – слово, легкий шепот, мимолетное движение, мимолетная дрожь, - и душа наполнялась теплой волной... на мгновение наши взгляды встречались и в мои глаза, сквозь её ресницы заглядывал, улыбаясь, Ангел. Но сразу же она отводила взгляд и потом опять еще холоднее, глуше. Прощалась со мной всегда очень холодно, как и здоровалась.
Вот что столько лет хотел я забыть; о чем хотел перестать думать!
Величайшая красота, высший восторг только на дорогах высшей робости (хотя можно назвать скромности, хотя это очень бессильное слово). Точного названия названному качеству не существует. Еще нет. Нет названия и тому, испытанному мною несколько раз чувству, когда в мои глаза заглядывал, растерянно улыбаясь, Ангел в сереньком пальтишке с черным воротником и в маленькой шапочке.