Warning: гуро, кровь, пытки.
Не одобряю, повторять и одобрять не советую.
___________________________
Кейлос Дилвен безнадежно опоздал. Ему не посмели сказать ни единого слова, но господина королевского палача раздражал сам факт. Увы, не того, что он заставил себя ждать.
В камере номер сорок его ждал объект. Хороший объект, почти образцовый: выносливый, высокомерный, невесть как влезший в восстание лорд из южных провинций. Они еще не успели приступить к самому интересному, и пришлось оставить несговорчивого подозреваемого на помощников. А от них не жди ничего толкового.
Реальность оказалась хуже, чем он предполагал: объект был мертв, а вместе с ним отдал богам душу один из молодых дознавателей. Лорд Хейно оказался куда упорнее и ради быстрой смерти пожертвовал рукой.
В чем-то даже завораживающее зрелище.
— Унесите, — велел Дилвен, когда один из стражников занес ногу, чтобы пнуть труп в лицо. — И без дополнительных увечий.
— А куда Эшера? — Дейна все это время, не отрываясь, смотрела на тело напарника, и ее лицо больше и больше напоминало погребальную маску. — Обмыть и передать родителям?
Королевский палач только пожал плечами.
— Унести оба тела в подвал. Еще пригодятся.
***
Он устал. Просто, физически, без всяких моральных страданий и прочей чепухи. Его надежды на приятный вечер были связаны с покойным лордом Хейно, и сейчас разочарование захлестывало с головой. Бесполезное мясо, криворукие болваны... Как втроем можно позволить подозреваемому не только освободиться, но и добраться до инструментов?
Что ж, Дейну и Вайле высекут, со стражей разберутся свои, а ему самому остается только хорошо выспаться и утром взглянуть на свежий улов. Обычно ему везло.
***
В подвалах департамента правопорядка и дознания всегда было тепло и сухо: никому не хотелось возиться с истощенными и больными и слушать жалобы палачей. Пленники же поначалу и сами радовались почти приемлемым условиям, не сразу понимая, что холод и голод могли бы притупить ощущения боли и ускорить приближение конца.
Трое таких, тихо переговаривающихся о возможном освобождении (не морят — значит, и убивать незачем, верно?), дожидались разбирательства на четвертом подвальном этаже. Их, обыскав, переодев и надежно заковав, засунули в камеру два дня назад и успели уже трижды накормить. Близилось время обеда, и все бы ничего, если бы не необходимость справлять нужду в присутствии остальных. Особенно сложно было женщине: перетерпев эту пытку уже несколько раз, она решила больше не принимать пищу. Нужно просто потерпеть.
Раз их кормят и почти не бьют, то должны отпустить. У дознавателей нет никаких поводов для обвинений. Нет же?
Когда открылась дверь, они испугались, но не так, как могли бы в темном и сыром подземелье. Вошедший следом за стражей мужчина в немаркой одежде тоже не вызывал каких-то особых чувств: не слишком высокий, статный, даже красивый, если забыть о моде, но теряющийся на фоне вооруженной охраны.
Дознаватель улыбнулся женщине и двум близнецам и негромко приказал:
— Проводите их в восьмую камеру и снимите цепи. Когда я вернусь, мы все запишем и закончим с этим.
Закованные мужчины переглянулись. Первый был сосредоточен, второй — смотрел почти с надеждой. Когда их поднимали, отстегивая от кандалов короткие цепи, никто не сопротивлялся.
Коридоры, в которые вывели троицу, были чистыми и тихими. Где-то в отдалении тихо позвякивали цепи, слышались приглушенные голоса и шорохи плотной форменной одежды, но не было ни криков, ни страшного хруста костей.
Идти пришлось долго. После неудобной скрюченной позы пленников пошатывало, и конец пути они восприняли едва не с облегчением. Камера, в которую их привели, была разделена на две части столом, на противоположной от входа стене темнела еще одна дверь.
Из нее через несколько минут ожидания и вышли двое дознавателей и тот третий, сероглазый блондин с приятной улыбкой. Вместе с подозреваемыми остался только один страж, огромный и хмурый, одним своим видом обещающий боль.
Первые полчаса допрос вел невысокий дознаватель в дорогом темном плаще, зябко пряча под ним руки, а двое других записывали ответы. Вопросы были простыми: имена, семья, место рождения, деятельность... Приказ встать прозвучал внезапно.
Лиада, робко придерживая себя за бок, поднялась, глядя на дознавателя исподлобья, но растерянно и беззлобно. Даже не вскрикнула, когда стражник толкнул в спину, а за руку рванул дознаватель. Блеск ножа не успел отпечататься в памяти, мгновенно вытесненный болью, разорвавшей ладонь.
Голос дознавателя, того первого, светловолосого, ровно перекрывал вой скорчившейся женщины.
— Доран и Лиам Каэрн, с кем, для чего и как долго вы контактировали и работали против его королевского величества? С какими целями вы состояли в группе сопротивления "Красная нить"? Кто ваш куратор? Кто ваши связные? Что вам поручили совершить в столице?
Женщина скорчилась, сев на колени и держась за руку, пришпиленную к столу. Поверх ее ладони, придерживая лезвие ножа, лежала сильная и теплая ладонь дознавателя.
Близнецы молчали. Младший, Лиам, во все глаза смотрел на подругу, приоткрыв рот и смешно сжимая кулаки. Его брат таращился в пол, каждым сантиметром тела, каждым движением выражая ненависть.
Нож потянули вверх и развернули, когда он стал соприкасаться только с кровоточащей плотью. Лиада взвыла, а стражник отвесил ближайшему из близнецов легкую, унизительную пощечину. Накладка на перчатке рассекла щеку.
— С кем, — размеренно повторял палач, покачивая нож, — для чего и как долго вы контактировали и работали против его королевского величества? С какими целями...
***
Братьев развели по разным камерам, вверив в руки младших дознавателей. Близнецы молчали даже после того, как у них на глазах громко вопившую Лиаду разорвала пополам страшная машина, спрятанная задней комнате камеры номер восемь. Лиам кричал едва ли не громче девки, надрывая горло, но не ответил ни на один вопрос. Доран, как старший и более твердый, только утер лицо, забрызганное кровью подруги.
Следующие три дня ученики оттачивали на них навыки владения хлыстом и умение обращаться с дыбой. Ничего не добились, чего и следовало ожидать от новичков, но господин Кейлос Дилвен отчитал их не слишком строго. Он даже улыбнулся им на прощание и велел не появляться на этаже до конца праздников. Его поняли без лишних вопросов.
Закончив писать отчет, Дилвен переоделся в привычную немаркую одежду, от души потянулся и вышел из кабинета. Тишина коридоров всегда настраивала его на нужный лад: насильников и воров, содержащихся здесь до казни, лишали языка, и они уже не мешали служителям правопорядка гнусным воем.
С одним из таких в первый день оставили на ночь старшего брата. Говорят, утром насильника уволокли на лед, а Дорана отстегали за убийство сокамерника.
Качая головой, королевский палач, перебирая ключи, свернул в нужный коридор.
***
Он смотрел в заплаканные синие глаза, одной рукой гладя неровно обрезанные волосы, а другой держа нож. Воспаленную после огня кожу покрывала россыпь коротких неглубоких царапин.
Парень пытался играть в героя, задирал подбородок и даже пел глупые революционные гимны, пока не срывался, начиная рыдать. Это забавляло. Нет, возбуждало. Но целью Дилвена был не он, а его близнец: тот не выдал себя даже таким образом, рычал и дергался, подвешенный на дыбе, и крыл палача всеми грязными словами, что помнил. Он не принял его предложение, даже лишившись трех пальцев по частям и половины кожи на спине.
Дернув вверх уголок губ, палач отложил нож и неторопливо принялся отвязывать пленника. Тот дернулся, не успев убрать с лица брезгливое выражение, когда к нему прижались.
— Встаньте, господин Каэрн, — мягко попросил палач, покончив с веревками. Мужчина на полу пытался размять плечи, но только беззвучно плакал, едва ими шевеля. — Ну же. Не заставляйте меня просить дважды.
— Я ничего тебе не скажу, — просипел заговорщик. Его лицо вновь возвращало маску непримиримой гордости. — Тебе меня не сломить, что бы ты ни делал. Режь, жги... или лучше сразу убей, я буду молчать до конца.
— Я не сомневаюсь, — согласились с ним, и мужчина чуть поднял голову, с удивлением и страхом глядя на своего палача. — Поэтому встаньте. Мы поставим в этом точку, и для вас все закончится.
Дилвен дождался, когда пленник поднимется, и услужливо распахнул перед ним дверь. Оглушающая тишина накрыла их, пока они вдвоем шли по ярко освещенным коридорам.
На половине пути Каэрну велели остановиться и завязали глаза. Когда мужчина спросил, не на казнь ли его ведут, палач с улыбкой сказал: "Да."
***
Молчание переходило во всхлипы. Всхлипы — в пока еще тихую истерику. Каэрн во все глаза смотрел на орудие казни, сгорбившись, вцепившись в разодранные на коленях штанины, и шире открывал рот. В его горле клекотал и хрипел сдерживаемый крик.
Кейлос Дилвен стоял у двери, переплетя руки на широкой груди, и любовался ужасом, все отчетливее проступающим на молодом лице. Может, высокомерный заговорщик и был готов к отсечению головы или петле, но не к разрыванию на части.
Его машина, собранная, скорее, ради развлечения, чем необходимости, растягивала Лиаду Рейн час, вывернула из суставов большую часть костей и разодрала. Возможно, король был бы против использования этой конструкции для казни, но то, о чем не знает его величество, он и запретить не может.
Понимал это и Каэрн. Воспоминания о смерти подруги и близость собственной гибели что-то переключили в его сознании, и он не сопротивлялся, когда палач потащил его, ухватив за цепь на кандалах. Только все шептал и шептал свое "не надо, только не так".
Сорвался он, когда хитроумно сделанные крепления потянули его руки вверх, растревожив начавшие затихать суставы. Кричал, сбивался, называл имена и задачи, снова рыдал и все просил убить быстро.
Королевский палач не двигался с места, потихоньку поднимая мужчину все выше и выше. Остановился он, когда гибкое тело натянуло, как струну.
— Хорошо. Я могу дать вам смерть быструю... и менее мучительную, несмотря на то, что вы, господин Каэрн, предали собственную страну. — Серые глаза бесстрастно смотрели на рыдающего заговорщика и медленно опускающуюся цепь. — За все нужно платить, а от вас я не потребую слишком многого. Вы были политической подстилкой, господин Каэрн, а за свою награду побудете моей.
— Нет! — Заплаканные глаза вытаращились на него с новой силой и непримиримостью, и только резкий рывок напомнил мужчине об иной перспективе.
— Да. — Дилвен не кричал на него и не угрожал, просто смотрел. За исключением расширяющихся зрачков ничто не выдавало его возбуждения.
Еще несколько сантиметров вверх, и жертва завопила и задергалась, причиняя себе еще больше боли. До Каэрна не обязательно было даже касаться, чтобы получить разрядку. Можно просто продолжать, дождаться, когда руки вылетят из суставов, закрепить новые ремни...
— Я готов! Я согласен, только прекратите! — взвыл заговорщик, и его палач досадливо скривился.
Желание пленника — закон.
— Я расскажу все, господи, господи боже... — стонал Каэрн, уже освобожденный, скорчившийся на полу и трясущийся с ног до головы. Сейчас он не сумел бы подняться, да его и не пытались поднять, занимаясь отключением машины. Мужчина, не понимающий, слышат ли его или готовят продолжение пытки, пытался хватать палача за ноги, заглянуть в глаза и в очередной раз повторить уже названные имена, давясь слезами и подкатывающей к горлу желчью. Равнодушное и безучастное лицо светловолосого палача казалось ему приговором.
А Кейлос Дилвен думал, как бы перестроить пыточный станок под паровую машину, чтобы не приходилось самому вертеть рычаги, отвлекаясь от допрашиваемого. Он переступал через трясущиеся руки, ослаблял ремни, подтягивал цепи...
Его не интересовали признания сломавшегося революционера: его пособники во всем сознались три дня назад.
***
Два дня ушло на то, чтобы привести близнеца в приличное состояние. Дилвен не спал с ним, ограничиваясь оральными ласками, которые парень делал отвратительно: он давился слюной, дергался, все время кривился, а после пары тумаков снова начинал плакать. После первого раза он уполз в угол новой камеры и долго кашлял, пропотевшими рукавами пытаясь обтереть лицо.
Его руки пострадали немного сильнее, чем рассчитывал палач, и прежде чем приступить к завершению, Дилвену пришлось дать парню обезболивающее.
Их путь проходил по двум этажам, на одном из которых все еще работали дознаватели. По случаю праздников кто-то протащил на работу пару бутылок, и подвыпившие стражи королевского правопорядка имели удовольствие разглядывать начальство, ведущее за собой обвиняемого в подготовке переворота, отпуская по этому поводу шутки, профессиональные и не очень.
Дилвен почти не подпортил Каэрну шкуру, но заставил обнажиться. Возможно даже, что пленник мог напасть на своего мучителя со спины и дорого продать свою жизнь, но... он не пытался, если вообще мог о таком помыслить. Шел, — и шел сам! — переступая почти негнущимися от страха ногами, пытался прикрыться ладонями, не поднимал глаза и изо всех сил старался не отставать. Останавливался, когда приказывали, кланялся, когда приказывали, и боялся хоть чем-то разозлить палача.
Он знал, что ждет его за неповиновение, и был готов отдать все, лишь бы его смерть была мгновенной. Он и отдал все.
Камеру, в которую его привели, освещали несколько магических светильников, почти не оставив тени. Тот, кого выбрал Дилвен в качестве "отпущения грехов" Каэрна, смотрел на него, прикованный к стене.
Такой же синеглазый, с обрезанными темно-русыми волосами, с чуть более широким носом и выше на пару пальцев.
— Доран? — прошептал он осипшим голосом, потянувшись вперед. На левой руке темнел неровный шов, стянувший края раны. — Доран, помоги...
Старший из братьев Каэрн молчал. Палач хлопнул его по плечу, сказав: "Подготовь его", не понижая голоса, и вышел.
Звякнули цепи. Лиам, избитый, с изрезанной спиной, дернулся сильнее, потянул неудобно заведенные над головой руки и заплакал.
— Доран, — шептал он, — Доран, прошу тебя, помоги мне, убей меня, пока он не вернулся, убей... Нам отсюда не выбраться, а я не могу больше. Пусть лучше ты, чем он!
— Да, — повторил за ним Доран. После коридоров его колотило, но он довольно твердо подошел к брату, сжимая в кулаке ключи. — Лучше я.
Лиам успел только схватиться за обожженные веревкой и натертые кандалами запястья, как его дернули за волосы вверх. Младшему не хватило сил оттолкнуть брата, прежде чем его толкнули животом на стол, и он только хрипел и изворачивался. Когда тиски сдавили поочередно его руки и ноги — пытался расшибить себе череп.
— За что?! — выдыхал он, тряся головой, поднятой Дораном за волосы. — За что, Доран?!
— Если не будешь сопротивляться и сделаешь все, что он скажет — умрешь быстро. Мы оба умрем.
— Да пусть эта гнида сам сдохнет, чем я... чем такое!
Его потянули выше, и обошедший стол Доран наклонился к его уху, обрывисто прошептав:
— Ты не понимаешь. Лучше так. Не как убили Лиаду. Лучше т а к.
Младший расхохотался, откашливая густую слюну. Его, в отличие от брата, почти не поили, и он был рад, что не сможет заплакать. Если бы еще он и кричать не мог...
***
К тому времени, как вернулся Дилвен, в камере пахло мылом, маслом и кровью: его игрушка отчаялась настолько, что стегнула собственную копию по спине плетью. Рана была небольшая, но кровоточащая, и этот темный ручеек ввел Дорана в ступор.
Палач только вздохнул.
Отстранив Дорана, он осмотрел его работу. Зафиксированный и вычищенный Лиам, униженно скалящийся, блестел от капелек воды. Стоило положить ладонь пониже поясницы — забился, почти рыча от ярости, как и в самом начале.
— Пей. — Отвернувшись, палач сунул Дорану стакан с мутной водой. — До дна. Силы тебе пригодятся.
— Я не смогу, — казалось, одними губами отозвался мужчина. Утешающее "сможешь" заставило его поперхнуться.
Дело ли в веществе, растворенном в воде, или в напоминании условий сделки, но Доран вскоре почувствовал себя спокойнее. Он смог, отвернувшись и зажмурив глаза, привести себя в некоторую готовность.
"Все, что ты откажешься делать с Лиамом, ты испытаешь на себе," — пообещал перед началом королевский палач. И старший Каэрн знал, чем закончится в этом случае его короткая нелепая жизнь. Жаль, брат не послушался его совета.
Все так же стараясь не смотреть, он ухватился за узкие бедра и прижался к ним, отстраненно думая, что в воде действительно что-то было. Он не хотел собственного брата, но был способен сделать то, что требовалось.
В конце концов, у Лиама был шанс.
Он постоял, привыкая к чужому теплу, и неловко, придерживая себя, начал наваливаться. С маслом дело шло не так ужасно, как ему представлялось, хотя брат, похоже, не оценил его заботу: если поначалу он ерзал и скрипел зубами, то после заголосил, проклиная близнеца и судьбу, наградившую его такой паскудной родней. Особенно неудачный толчок заставил его рвануть в сторону.
Зафиксированные голова и шея не позволяли близнецу отвернуться и не смотреть на ладонь, вцепившуюся в его запястье, и палача, сидящего на скамье у стены и не сводящего с него глаз. Каждый раз, когда парень захлебывался воплем, тонкие губы садиста раздвигались в улыбке.
Лиам ошибся: он все еще мог плакать. Едкая слеза, набухнув в уголке глаза, сорвалась и потекла, обводя сломанный в детстве нос и рассекая нижнюю половину лица. Внутренности тянуло болью, но он решил, что больше не издаст ни звука.
Это оказалось плохим решением. Прошла минута, другая — и Кейлос Дилвен поднялся со своего места. Его легкие шаги терялись в шлепках и прерывистом жадном дыхании, и первый удар оказался полной неожиданностью. Маленькие острые коготки упали на взмокшую спину, зацепились и рванули, вспарывая кожу.
Лиам сжался, заходясь криком, щелкнул зубами, едва не отхватив язык, и завопил снова — после второго удара.
Едва успевший увернуться от плети Доран замер, соскользнув руками по бокам брата и стискивая кулаки. Он мог ухватить руку Дилвена, прямо сейчас сжать, в эту же секунду, ударить ублюдка, освободить брата...
Он зажмурился, впиваясь в горящие от толчков ягодицы ногтями, и продолжил. Быстрее. Сильнее. В такт дыханию и стуку крови в ушах, лишь бы не слышать криков и свиста плети.
Когда это закончилось, он так и не понял. Больше не рассекали тяжелый воздух тонкие гибкие нити с острыми "звездами" на концах, а брат лишь всхлипывал, и так часто, что непонятно было, когда он делает вдох. Твердые и теплые ладони придержали Дорана за бедра, и что-то узкое стянуло основание налитого почти до боли члена. Эти же руки подтолкнули его вперед, укладывая в дышащую жаром кашу, бывшую когда-то спиной его близнеца.
Больно почти не было, хотя Кейлос Дилвен не использовал масло, чтобы облегчить участь жертвы. Теперь он сам вбивал его в дрожащее полуобезумевшее тело, и Дорану оставалось лишь придерживаться за края грубо обтесанной столешницы.
— Знаешь, — услышал он вдруг голос королевского палача, — прежде чем зайти к тебе, я навещал Лиама. Упрямая у вас семейка, должен сказать. Как же он вопил и ревел... но выдержал все равно больше, чем ты. Даже жаль, что он не согласился на мое предложение, а ведь я был уверен... Не знаю уж, чего он больше боялся: подставиться мне или пытать любимого брата.
Доран с горловым скрипом, отдаленно не похожим на человеческий голос, приоткрыл рот, но закричать не успел: широкий нож умело вспорол ему горло под тихий выдох.
Светловолосый и светлоглазый палач сделал шаг назад, обтираясь какой-то тряпкой. Его игрушка так и осталась лежать, навалившись на бьющегося в беззвучной истерике близнеца.
Даже удивительно, как похожи.
***
Сладкий чай. Снова Вайле принес ему сладкий чай. Этого олуха и пятьдесят плетей ничему не учат.
Морщась, Кейлос Дилвен допил чай до конца и обернулся посмотреть на работу младших дознавателей. Ну да, грязная. Но кто сказал, что будет легко?
— Господин? — отозвался один из новичков, снимая тело с крюка. От красивого лица покойника почти ничего не осталось, и парень брезгливо кривился, придерживая голову за густые, неровно обрезанные темно-русые волосы. — Господин, куда этого?
— На лед, Сандор. Как обычно, на лед.