Леха в последнее время стал смотреть на девочек не так, как все остальные мальчики в школе. Он стал видеть в них женщин. Это произошло с ним в тринадцать лет, когда его сверстники ещё играют в футбол, крадут подсолнухи, целыми днями купаются и загорают. А он неожиданно и как-то некстати повзрослел. Повзрослел и почувствовал себя настоящим мужчиной, которому нужна настоящая женщина.
Как раз в это время к нему пришло понимание быстротечности жизни, кото¬рую до этого он не представлял всю до самого конца, а тут вдруг представил и испугался. Ради чего всё? Это было ночью, и всю эту ночь он проплакал. Ему почему-то стало жаль отца, который часто болеет в последнее время и ничего Лехе не объясняет, не беседует с ним. Жаль мать, которая вечно в делах и в работе. А ещё было стыдно признаться самому себе, что он любит Ольгу, самую стройную и соблазнительную девочку из восьмого класса, которой он явно не пара.
На Ольгу с интересом поглядывают многие сельские парни, но Лехе Ольга нра¬вится как-то иначе, как-то не так, как всем остальным. Он, конечно, обращает внимание на её волнистые волосы, на её красивые руки и синие глаза, но больше всего Леху привлекает её оттянутый зад на уроках физкультуры, где Ольга бывает в одном тонком черном трико.
Леха стал хуже учиться, полюбил одиночество и разучился смеяться над плоскими шутками школьных друзей. И это всё из-за того, что Ольга не обращает на него внимания. Как будто его вообще не существует. Возможно, поэтому иногда ему очень хочется уехать в Ле¬нинград, где он был прошлым летом в гостях у старшего брата, забраться на Исаакиевский собор под видом туриста, выбрать на смотровой площадке самое безлюдное место и прыгнуть с неё в низ...
Правда, Леха не может представить себя в полёте, и в момент удара о землю тоже не может представить, зато он прекрасно представляет тот испуг и ту жалось, которую все испытают, узнав о его безвременной гибели. Нет, он не хочет таким образом прославиться, ему ничего особенного не нужно. Он просто хочет, чтобы на него иногда обращали внимание.
Лёха очень любит Ольгу, но пока что он может только с завистью смотреть на неё. А ещё он с завистью смотрит на тех мальчишек, которые свободно подходят к Любке Лилиной и разговаривают с ней о пустяках. Про Любку иногда говорят между собой взрослые мальчики в мужском туалете, и то, что они говорят очень плохо. Но оттого, что в Любке так много плохого, она кажется Лехе ещё более желанной. Правда, если он подойдет к Любке и заговорит с ней, о нем могут плохо подумать его друзья. А потом об этом узнает Вера - самая худая и стеснительная девочка из параллельного класса. Леха предполагает, что нравится Верке, но Верка ему совсем не нужна. У Верки нет фигуры. У нее вместо фигуры каркас из костей и шея такая длинная, что страшно смотреть. Ему стыдно, когда она краснеет, разговаривая с ним.
Однажды Верка подошла к нему и сказала:
- У нас в драмкружке сегодня генеральная репетиция. Приходи посмотреть. Я буду играть бабу Ягу.
- Не знаю,- почему-то ответил Леха, но на репетиции не появился. И когда на следующий день Вера остановила его в коридоре, а потом спросила:
- Почему ты не пришел?
Он зло ответил:
- Да отстань ты!
И почему Верка не может понять, что ему сейчас не до неё. А ещё говорят, что она умная, что у неё красивые глаза. Глаза у Верки и, правда, большие, но лицо какое-то несуразное и вид очень глупей.
На улице за школой находится старый парк, состоящий из сосен и лиственниц. Этот парк когда-то давно был разбит по приказу лесопромышленника Степана Бушкова. Сейчас парк зеле¬неет из последних сил, поражая прямыми линиями аллей, среди которых затерялся белый круг неработающего фонтана и полуразрушенная деревянная ротонда. В старом парке на вершинах сосен зло кричат грачи. Леха иногда выходит в парк, подставляет ладошку ко лбу и смотрит, как мимо сосновых вершин плывут по небу облака.
Однажды в старом парке Лехе на руку села первая весенняя муха. Она была маленькая и блестящая как брошь, и Леха долго смотрел на неё. Муха казалась ему существом очень сложным, обладающим доброй душой и острым умом.
- Леха, а Леха, курить будешь? - предложил откуда-то сзади Венька Жуков, направляясь к дощаному туалету на окраине парка.
- Угу, - почему-то ответил Леха, и с радостным волнением поспешил за Венькой. - У тебя какие?
- Кент, - гордо ответил Венька.
- Здорово, - отозвался Леха.
Курили, молча, но со знанием дела, как будто исполняли какую-то важную роль. Много плевали в грязное очко, пахнущее мочой, и делали серьёзные лица. Лехе хотелось показать, что он курит уже давно, что это для него привычное дело.
- А я уже второй год курю, мне даже дома курить разрешают, - похвалился Венька, как будто угадал Лехину мысль.
- А я редко: у меня иногда голова кружится после курева, - признался Леха.
- Бывает,- успокоил его Венька, - надо курить больше - тогда привыкнешь. Мы с Серым курим каждую перемену. И ты приходи. Чего тебе без дела сидеть... Серый сейчас за Любкой Лялиной ухлестнул.
- Да ну! – удивленно произнес Леха.
- Только у него ничего не получится, - продолжил Венька, - Любку Колька Покровский забил. Серому один раз уже накостыляли. Неймётся...
Из туалета вся компания вышла уже после звонка на урок. У Лехи всё поплыло перед глазами, но сдаваться он не хотел: держался молодцом. Только не замечал уже ни солнца, ни облаков, и во рту было противно. И опять эта странная мысль пришла в голо¬ву: «Для чего всё»?
На урок он не пошел, потому что почувствовал слабость во всём теле. Немного постоял на крыльце и поплёлся меж сосен к забору, туда, где кусты сиреней и жасминов. Сел там на сухой сосновый пень, вытер рукавом холодный пот со лба. Вяло подумал: «Ничего хорошего, только хуже стало. И Сергея Павловича расстроил: на урок не пришел»? Преподавателя физики Сергея Павловича Леха уважал. Он был совсем не таким, как Клава - математичка. Клава была злая, она называла Леху лодырем и тупым человеком. Клава вечно стояла у Лехи за спиной, когда объявляла контрольную работу. Он чувствовал на своем затылке её ненавидящий взгляд и совершенно терял способность логически рассуждать. И голос у Клавы был визгливый. Когда она долго кричала на него, у Лехи начинала болеть голова, и он не мог понять, для чего нужно записывать три тетрадных листа каким-то странными формулами, чтобы решить простенькое уравнение с двумя неизвестными. Такие уравнения Леха легко решал в уме.
В воскресение Леха с парнями плавили свинец на грузила для донок. Костер развели за огородами, у ручья, там, где Ванька Целищев в прошлом году трактор опрокинул. Аккумуляторы разбивал Шурик Колобов, а Венька плавил свинец в консервной банке. Формой для грузил служила столовая ложа из нержавейки. Работа шла споро, и было даже интересно этим делом заниматься, пека не разбили и не расплавили последнюю секцию от аккумулятора. Потом стало грустно и все сели вокруг костра просто так.
Шел мелкий дождь, капли с шипением падали на угли, превращаясь в крохотные всполохи пара.
- Девочку бы нам сюда, - сказал Венька Жуков.
- Ну и чего? - вяло поинтересовался Шурик.
- Обнять её так.
- Ну и чего?
- Потрогать.
- Чего?
- Да иди ты! Переспрашиваешь, как дурак. Как будто не понимаешь!
От Венькиных слов у Лехи зардели щеки, он всё понял и весь внутренне сжался, предполагая, что будет какое-то продолжение разговора. От томительного ожидания некой развязки ему стало холодно: зуб на зуб не попадал.
- Ты чего, Леха, мерзнешь? - поинтересовался Шурик с улыб¬кой.
- Так чего-то, от сырости, наверное, - ответил тот.
- А я Любку Лялину потрогал один раз вот тут, - хвастливо сообщил Венька.
- У девчонок груди упругие, – поддержал друга Шурик.
Потом говорили Венька и Шурик, а Леха в разговор не вступал, но ему почему-то казалось, что он очень хорошо всё понимает. Разговор снова шел о девочках. Веньке нравились девочки с приятными формами, а Шурик утверждал, что ширина бедер ничего не значит. Потому что его старший брат уже переспал с Любкой Лялиной, которая оказалась живой и чувственной, хотя фигуры у неё нет никакой. «Одна арматура».
Венька и Шурик говорили о девочках совершенно свободно, как будто это совсем не их трогало, а у Лехи эти разговоры почему-то вызывали бурю эмоций. Он до конца не верил всему, о чем говорили два друга, но иногда в этом разговоре вдруг открывал для себя нечто новое. Для него в этих разговорах была большая часть той незнакомой и таинственной жизни, которая приоткрылась ему совсем недавно, в тот самый момент, когда ему неистово захоте¬лось внимания и славы, когда он вдруг начал заниматься спорном и писать стихи. Когда жить стало грустно, неповторимо и заманчиво, как путешествовать по небу.
Потрескивал костер, капли дождя, шипя падали на угли, всё кругом зеленело и позванивало. Леха оперся спиной на какое-то деревце и стал смотреть вдаль: на синий лес, на силуэт Гурдюмовой горы. И ему неожиданно стало хорошо. «Что это со мной»? - наслаждаясь спокойствием, подумал Леха, и тут вдруг понял, произошло это потому, что он перестал обращать внимание на своих друзей.
- А учиться скучно, - вдруг продолжал Шурик, - я вот уже девять лет учусь, а в башке пусто. Я только в первый класс с желанием пошел, да и то в первый день. А потом надоела вся эта тягомотина. Ходишь, ходишь, как на работу. Ничего хорошего... Я бы лучше рабо¬тать пошел. Там хотя бы два выходных и деньги кое-какие платят.
- Да,- согласился Венька. Мне тоже учиться надоело, каждый день одно и тоже. Тоска смертная.
Вечером у костра появились два низкорослых сынка директора местной нефтебазы - Гришка и Мишка. Они принесли бутылку «бормотухи», хлеб и огурцы. Венька с Шуриком встретили их радостно, показали новые грузила для донок, соорудили на скорую руку нечто вроде стола.
От первой рюмки красного вина Леха отказался, потому что эта рюмка была грязная: вся в хлебных крошках и табаке. Когда стал отказываться от второй - Шурик сказал, что это «заподло», и Лехе пришлось опрокинуть в рот холодную сладковато-кислую жидкость. Потом он выпил ещё одну рюмку и почувствовал, как горячо стало у него в животе, как постепенно он становится другим человеком, совсем не таким, каким был ещё несколько минут назад. Куда-то исчезли стеснение и скованность, холод и одиночество, недоумение и досада. Теперь он был точно таким же, как Венька и Шурик, как Мишка и Гришка. И этот другой человек был лучше и счастливее того Лехи, который считал себя долговязым и стеснительным мальчиком, который мучился от робости, был вечно в кого-то влюблен и страдал от этой влюбленности... Лехе понравилось быть другим. В этом странном состоянии он смог, наконец, почувствовать себя совершенно свободным. Он был свободен от навязчивых мыслей, от крикливой математички Клавы, от обожающих Веркиных глаз. Он был свободен от всего на свете. И эта полная свобода раскрепощала и радовала его. Он другой, он счастливый, он такой же, как все. Сейчас он смог бы подойти к Ольге и заговорить с ней ни с того ни с сего. Он, который даже смотреть на неё старался украдкой. Он, у которого противный ломающийся голос, реденькие пошлые усики и вечно испуганные глаза. Чувство новизны было настолько необычным и не проходило так долго, что Леха подумал: «Так будет сейчас всегда».
Потом была ещё одна бутылка красного, сигарета во рту и чувство полного отречения от прошлой жизни, которую следовало забыть как страшный сон. Потом Леха курил сигарету за сигаретой, ещё, и ещё. И ему казалось, что дым сигарет уже не приносит ему плохих ощущений, он к этому дыму привык, как привык к спиртному, как привык к своему новому состоянию...
Очнулся он ночью на картофельном поле. Мать со слезами на глазах била его по щекам и спрашивала, почему он здесь, что с ним случилось? Рядом с его головой, на земле, была липкая лужа какой-то дурно пахнущей жидкости, за спиной у матери бегал и громко лаял черный пес Марсик. А Леха лежал на боку меж двух влажных пластов картофеля и чувствовал, что если попробует сейчас встать, то непременно умрет, потому что голова стала кружиться от любого случайного движения. А хуже всего было то, что он снова стал прежний, слабый, стеснительный, переживающий по пустякам, худой и долговязый мальчишка - любимый сын этой полной женщины, которая готова держать его голову на своих коленях, на руках, только бы ему стало чуть-чуть лучше. Только бы он дышал и смотрел на неё этими большими темными, полными слез глазами.