Солнце брызнуло из-за высоких волн вслед большому прыжку Момо. Всё вознеслось – лучи и брызги – и мальчик ушёл на глубину.
«О, я длинная волна, я длинная быстрая волна! – пел про себя Момо, пытаясь не смотреть на жгучую красоту оранжевых кораллов. – Быстрей, быстрей, я – длинная, быстрая волна!»
Выскочив на поверхность, его чёрная голова понеслась удивительно быстро, руки замелькали, почти не извлекая брызг и звуков. Стремительно, как настоящая волна, он пересёк окольцованную лагуну атолла.
Мальчишки, как всегда, встретили его некстати. Но сегодня, ни их брызги, ни их словечки, вроде как «кокосовый краб», «водяная личинка», «черепаховое яйцо», не тронули Момо. Да что ему сегодня мальчишки, когда он спешил донести такую тайну! И Момо с достоинством, не отвечая на этот раз, прошёл сквозь галдящую, кривлявшуюся толпу, даже не закрываясь, даже не отворачиваясь от неё. Хоть и без почтительной татуировки было лицо его, не украшалась лиственным убором голова, сумел он поставить её гордо и выписать снисходительную улыбку на губах. Момо умел нести тайну своему вождю.
Он не заметил, как отстали мальчишки. Может просто рассыпались, может, застыли с удивлённо раскрытыми глазами, что ему за дело! Момо ворвался в Первую хижину, когда Арики, Желтолицый и Бодхисатва почти договорились об устройстве мира. «Земля – желток, над ней – небо-скорлупа («Нет, несколько небес!» – поднял вверх палец Бодхисатва), а в небесах гуляют Солнце и Луна, блаженствуют в покое звёзды. Круги – один в другом…» – и вдруг в чудеснейший чертёж на выровненном песке шлёпнулась чья-то дерзкая нога.
Наморщил старческий лоб и сверкнул косыми глазами Желтолицый, погасив досаду, мгновенно овладел собой, Бодхисатва: сложил ладони лодочкой и опустил лицо. Только Арики на правах вождя схватил паршивца за ногу и хотел уже раскрутить его, да выкинуть за пределы расчерченной вселенной, как раздался истошный визг крошки:
– О Арики, о Орувару (могучий шум воды), о не знающий устали журавль, я пришёл к тебе с новостью – обожди, не бросай меня! – вот она: из океана поднялся парус. Белый, и на нём большой красный круг. Он поднялся в том же месте, что и солнце, но чуть раньше его. Я видел, я видел его один.
– Солнце, ты говоришь? – остолбенел Арики. – Он вышел раньше солнца? А может это сам Атеа (отец богов) пришёл к нам?
Он отпустил ненужного уже мальчишку и удивительно быстро вынес из хижины колеблющееся от жира, в одной повязке поверх бёдер тело. Вождь бежал навстречу вынырнувшему из океана солнцу по огромной дуге атолла, уже теряясь между стройных стволов пальм и было видно ещё, как взвиваются вверх его короткие руки.
В возникшем переполохе Момо, как всегда, уходил укромно в сторону, любуясь на запущенный им спектакль. Он гулял, наслаждался этим раем, этой свободой, истинную цену которой знал здесь он один. Он знал, как можно убежать, спасаясь, и затеряться на безымянном атолле-поплавке. Малыш сливался с природой первозданной, зная о всех песчинках атолла, о всех его колебаниях, воздыханиях, зачатиях, и смертях. Центр Вселенной для крошки Момо был именно этот островок, а океан – беспредельная часть её.
Вождь, китайцы-моряки, племя островитян в лице бегущих, ковыляющих и даже ползущих, прибыли к месту высадки странного корабля, а Момо был уже там. Пристроившийся на верхушки пальмы, невидимый никем и всё обозревавший сверху, он наблюдал, как подплыла к берегу огромный корабль-птица, и оказалось, что не похож он ни на юркие пироги полинезийцев, ни на корабль-рыбу из Поднебесной. Это был плот, из каких-то огромных, но очень лёгких брёвен. Малыш увидел существ, управляющих этим плотом-кораблём: людей с красным оттенком кожи, говорящие на непонятном языке. Ага, вот прямо по колено в воде произошла торжественная встреча: вождь островитян вышел во всём великолепии, вождь прибывших тоже не уронил себя, разукрасившись перьями и блестящими камнями. Вот пошли дары: вереница совершенно голых рабов и рабынь. Кто-то прошёл в золотой маске диковинного оскаленного зверя, двое выдвинули вперёд деревянного бога с растопыренными руками, на носилках понесли клетки с невиданными зверями: птица с огромными круглыми глазами, какое-то животное в коричневой шерсти на длинных четырёх ногах и обыкновенный остроухий, визжащий на весь остров поросёнок. Последней на плечах рабов проплыла настоящая золотая клетка, и в ней со странным белым телом человек.
Много что нового увидал с высоты кокосовой пальмы в этот день мальчишка и о многом чём подумал.
Проходили дни, за ними, ещё быстрей недели. А что это привело его в хижину Арики-вождя ещё раз? Ночь, звёзды, тьма, извечные вздохи моря – уж не размышляющие, не нашёптывающие ли ему голоса? Но совсем, совсем иной заход, чем в прошлый раз. Неслышной землеройкой проползает он меж стеблями стены и замирает где-то в темноте, благо целая куча мангры была навалена в углу. И что же – чудеса продолжаются! – он видит: сидит Арики, его вождь, с ним вместе капитан плота мочика и его жертвенный пленник. Сидят вместе, тесным кружком, пью-едят, ведут важные беседы. Клетка – вот она, отворена и стоит рядом. А пленник, бледнокожий юноша, как и положено, полуобнажён: лишь лёгкая ткань на бёдрах. Но атрибуты высшего сана налицо: дорогое жемчужное ожерелье, на нём подвешен божок с большими голубыми глазами, позвякивающие браслеты на руках.
Дальше – ещё невообразимее. Арики ушёл в другую, соседнюю хижину, удалился в хижину для гостей капитан плота мочика, а с ним слуги и охрана, и оставили свою священную жертву одну. А то, что для праздничного пиршества, либо для жертвоприношения предназначен столь прекрасный, без единого изъяна в теле юноша, Момо не сомневался. Вот только когда, для чего и как, интересно было узнать Момо, причём от самого Прекраснейшего. И он отважно вылез из-под листьев.
Не удивился, совсем не удивился бледнокожий юноша, а сразу же улыбнулся, когда мальчишка приблизился к нему из темноты.
И вдруг упал на колени и разразился долгожданными слезами и словами мальчик.
– О, я один, совсем один на этом острове, мой господин! А одному мне очень и очень тяжело. Мой отец, говорят, утонул, когда я ещё не родился. Он искал жемчуг за атоллом и попал ногой в створку гигантской тридакны. Моя мать жива. Но она вахине и её я ни разу не видал. Мне рассказывали, что она красивая и молодая и уехала на другой остров, а я остался на этом. Я проживаю свою жизнь, играя и смеясь. На большом прибое я летаю на доске, я достиг совершенства в этом. Я люблю нырять и уходить в глубину, либо пропадать в океане. Там я дразню мурен и удираю от акул. Очень яркой, весёлой была бы жизнь моя – но я один. Нет у меня товарищей по играм, они боятся моих игр. Нет сопутников по мыслям, очень странными и враждебными путями бродят мои мысли.
Юноша смотрел на него, не отвечая, улыбаясь.
– Можно я буду тебе другом? – продолжал мальчик монолог. – Я вижу ты тоже очень, очень одинок… А знаешь, у меня есть тайна. Никто не знает об этом – я один. Давно это было, ещё до прихода корабля из Поднебесной. Я был тогда такой же мальчишка, что и все. Бежал я как-то ранним утром по берегу, как вдруг увидел: лежат на песке двое. Оба с такими же белыми лицами, как у тебя. То были юноша и девушка. Оба одеты в одежды невиданные мной. И самое странное, в руках у каждого был блиставший, как луч меч. Нет, я не испугался их – я удивился. Откуда они? Не было поблизости никакой пироги. Я подошёл к ним, оба они были живы. Они не стонали, но были так измождены, что едва поднялись и сели на песке.
– И что же дальше? А дальше… я вдруг оцепенел, свалился и уснул. Когда же очнулся, сияло в зените солнце, но пришельцев, увы, уже не было нигде. Может быть это был мой астральный сон? – подумал я, – но вот следы, оставленные на песке. Я обежал не раз весь островок, но никогда больше пришельцев не видал.
– Но странное дело, с тех пор я слышу в себе их голоса. Или они живут во мне, или я превратился в них. И знаешь, они не просто говорят со мной и меж собой – они поют. Может между ними то, что люди называют любовь? Зато я разгадал нечто знакомое в их поющих голосах: улететь, улететь с этой планеты навсегда!
Заговорил Прекраснейший, но ещё с трудом, с акцентом, подыскивая нужные слова:
– Эта тайна, она от тебя, малыш. Это ты сам хотел бы улететь. Тесно тебе на этом островке – такая Вселенная плещется вокруг. Ты помчишься вперёд, но помни: дорога – это змея. В словах, небесах и числах – повсюду знак змеи. Твой атолл – тот же змей, свернувшийся кольцом. Отправляясь вперед, ты вновь придёшь к себе, но уже с обратной стороны – и в этом знак змеи. И не смей обернуться на тропе, ибо тогда прервётся мысль, разрушаться замыслы богов. Вздумается тебе, что ты самый хитроумный из существ. Взор свой тогда потупь и очисти слух и зрение свои. И к таким же странным придёшь, а покажется, это они к тебе пришли…
Бодхисатва, тот сам пошёл навстречу. Следующим утром путешествовал мудрец сам по себе, а Момо бежал (как всегда, бежал!) по своим важнейшим делам, когда услыхал:
– Остановись, малыш!
Оглянулся, кто это заинтересовался им? Идёт глубоко размышляющий странник по берегу, как по краю разлившейся Вселенной. Неизменный тюрбан и неизменно бесстрастное лицо.
– Подойди, малыш, – вновь произнесло лицо, вернее его губы.
– Вы зовёте меня? – пролепетал мальчишка,– и вы знаете меня, Момо?
– Только глупец, обведя глазами вокруг, останавливает свой взор внутри себя. И что же он видит? Увы, как и вокруг, всего лишь пустоту, – изрёк индиец.
– Вы хотите сказать, что давно заметили меня? – вежливо ответил Момо.
– Я размышлял, сядь напротив меня, кроха, – ласково произнёс Бодхисатва, – а это значит, я стал сам воздух, сама земля, сама мысль. Это значит, я с ними смеялся и играл. И это значит, не было тайн для меня ни в одном из трёх миров.
– О-о! – в благоговении воскликнул мальчик, – а может вы видели богов и беседовали с ними? О-о! А может вы расскажите мне всё… хоть потихонечку, лишь мне.
Снова ласково улыбнулся Бодхисатва.
– В прошлом наверняка ты был обезьянкой, козлёнком и скворцом. Чистый, чистый лист… Представь, до богов мне остался только шаг.
– Вы вознесётесь ввысь?! – едва не завизжал мальчишка.
– О-о, когда я умру, – блаженно выдохнул мудрец.
– А…а можно как-то не умирать? – забеспокоился Момо.
– Глупец, ты заменил изношенное платье – разве ты пожалел о нём?
– Но можно всё-таки не отрывать мою оболочку от моего странствующего духа?
Засмеялся, в первый раз засмеялся Бодхисатва.
– А ты хитрец, лягушонок. Смотри, а потом расскажешь, что ты видел.
Он провёл ладонью перед его лицом, как бы закрывая (или открывая?) картину. Момо увидел, как сел мудрец, сложив ноги, закрыл глаза, опустил лицо и вдруг поднялся в воздух, ненадолго застыл в нём, затем поплыл по кругу. Момо глядел заворожённый, ни на миг не отрывая взгляда. Облетев вокруг Момо, чародей вернулся на то же место, в ту же самую позу, поднял голову и расковал лицо.
– Что ты видел, скажи.
– Ты летал, ты парил, святейший!
– Ты увидел всё… но я не летал, я пребывал на месте. Ты видел Бытие. Есть же истинная вселенная, не-Бытие, которую я спрятал от тебя.
– Так значит можно только отыграть, – напряжённо размышлял мальчик, – но не оторваться мне, ни от смерти, ни от этой вот руки.
– Да нет, во Вселенной возможно всё, изречь даже этот постулат, – и он провёл рукой впереди, как бы закрывая картину. – Смотри, кажется в феноменальном мире остановились мы с тобой. Видишь, сколько песка вокруг тебя. Вот столько и истин разбросано богами. Выбирай свою – но не будь рабом, не будь труслив, не сделай сам себя свиньёй. «Раз мой путь не приемлют – сяду на плот и поплыву за море», – сказал великий Кун-цзы. Так вот и я, странствующий под зонтиком монах, отрицал людей и их идеи, искал бессмертия, бросался в тантру, бежал от истин, порабощающих меня, плыл по священной реке, за высочайшей стеной встретил человека-разгадку и сел на его корабль. И уже вдвоём мы бежали от людей.
– Мы искали одинокую гору Инчжоу, плавающую в океане, а попал в сказочную страну Фузан с высокими горами и людьми со странными истинами. Истинами, которые мы не могли понять, ибо не знали ни языка тех людей, ни их варн, ни их богов. Не знали мы, что есть радость для них, что есть злоба, что есть смерть. Неизвестно, для чего возвышались в джунглях их храмы с телами-мумиями, хранящимися в них. И мы бежали из этой перевёрнутой страны.
– Так мы попали в неистовство: океан, похтаемый богами. И иные из нас боялись и умирали, иные по-прежнему пребывали в своём Я, другие просто ждали окончания неистовства богов. А когда утихла Вселенная, увидели этот островок. Мы сошли на него и не знали, то ли был таков замысел богов, то ли боги забыли, потеряли нас.
Кончил свой рассказ индиец-философ, взял мальчика за руку и пошёл с ним к философу из Поднебесной.
Подойдя к китайскому кораблю, они остановились, невольно им залюбовавшись. Три паруса, взъерошенные, подобно плавникам гигантской рыбы, глаза, искусно вырисованные впереди, делали его живым. Живыми казались и маленькие дракончики, извивающиеся на корме. Как всякий полинезиец, Момо был абсолютно уверен в одушевлённости любого корабля, как простой пироги-аму, так и большого каноэ, так и этой вот, через всю Вселенную проплывшей джонки.
Но люди, эти непонятные люди с обоих иноземных кораблей, казались существами если не низкого, то совсем другого порядка, чем красавцы-корабли. На корабле из Поднебесной все матросы были в одинаково синем, работали совершенно безмолвно, беспрерывно падая ниц пред проходящим Желтолицым. На индейском плоту каждый день происходили ритуалы, процессии, молитвы. Торжественно, непонятно и жутко всё это казалось для Момо. В центре этого отвратительного хоровода был капитан и он же жрец. А на возвышении, выше всех, всегда, стояла золотая клетка с прекраснейшим из прекрасных.
Их заметили, подбежали, закланялись. Прибежали посланные слуги: капитан просит Бодхисатву-брата отобедать вместе с ним.
Они взошли в бесстрастии совершенном: Бодхисатва, не разрушая своего драгоценного Атмана суетой, кишащей на его пути, Момо, потому что обрёл вдруг внутренний покой. Либо уснули два его влюблённых начала, либо разрешили они наконец свою загадку бытия. Их провели в каюту, усадили на циновки, китаец, как и положено сановнику его ранга, был всегда на высоте, а именно, один.
– Как проводит своё время на земле мой мудрый брат… и юный друг его? – начал совершенно раскованно китаец.
– О, мы летали… мы пробовали летать, – сказал индиец. – Момо хотел бы полететь, ты не поможешь ему – или покажешь. У тебя всё готово, Вэн Гоу?
– Ты говоришь о вещах, раджа. Непривычно это слышать от тебя.
Между тем Момо не слышал этих слов. Он увидел язык, но очень образный, говорящий без намёков. Какие-то статуэтки каких-то диковинных зверей стояли на столике и на ларцах в углу. Какие-то странные и непонятно из чего, тёмного, почти чёрного цвета предметы, а отдельно было выстроено целое войско маленьких, но каждый со своим лицом, солдат. Очень, очень захотелось Момо потрогать вещицы пальцами, взять в руки, поиграть.
Друзья не замечали мировых открытий мальчика.
– Я хочу сказать, – говорил Ботхисатва, – что осязаемое может переходить в неосязаемое, реальное в божественное, смертное в живое, красота в некрасоту. Этот маленький островок – центр Вселенной для Момо. Есть тысячи островов, он слыхал о них. Есть звёзды и светлая река средь звёзд, он видит их. Есть Нирвана, слово, которое он слышит, но есть Нирвана, которую ему не вообразить.
– Есть язык, – в тон ему продолжал китаец, – он создал слово, есть рука, она создала вещь, есть глина, из неё создалось тело, есть огонь, из него создался день, есть священные знаки, из них создались письмена. Разве людям запрещено богами созидать? Разве боги сказали: созидание – привилегия богов? Завтра, мой брат Бодхисатва и наш маленький друг, вы увидите, как человек, расправив крылья, полетит.
– Полетит? – очнулся мальчик. – Неужели господин способен полететь?
Улыбнулся, и тоже ласково, Желтолицый.
– Малыш, ты увидишь чудо, но уверяю тебя, боги даже не ведают о нём.
Когда утром – раньше всех! – Момо был возле китайского рыбы-корабля, то увидал непонятную для себя картину. И снова захотелось быть мальчику не созерцателем, а быть живым.
Действие заключалось в следующем: с корабля на землю матросы в синем молча сносили зелёного, с красными глазами дракона. Дракон оказался небольшим, три человечьих роста в длину, а Момо был уже рядом. Залез под хвост, постучал по голове (гудела пустая голова!), рассмотрел внутри дракона удобное кресло. Заметил также какие-то трубки в хвосте и животе дракона. В существе этом не было никаких чудес: деревянные рейки и планки, обтянутые выкрашенным шёлком.
Вот спровадили матросы Момо и других мальчишек прочь, вот расправили перепончатые крылья, принесли большой сложенный зонт и взгромоздили зачем-то на спину дракона. Появился сам Желтолицый: сошёл по трапу, как с трона, слуги поддерживали его полу божественное тело.
Матросы, как и положено, пали ниц.
Вознесли китайского капитана на руках и усадили внутрь дракона. Неожиданно бросились матросы замкнутой цепью на любопытную толпу, но не бить её, а просто оттеснить. Слуги же, с невесть откуда взявшимися факелами, побежали сначала к дракону, потом прочь от него. И тут ударил страшный гром. Ужас – никто не мог в этот миг слова породить. В одно мгновенье взорвались страшный звук, огонь, песок. Кто-то, спустя мгновение, визжал, бежал и падал. Пыль оседала, на месте дракона не было ничего, лишь небольшая ямка. Вдруг кто-то закричал, показывая пальцем в небо. Превратившись в маленького, дракон уплывал всё дальше в небеса. Вот что-то отделилось от него – ах, это вспыхнул зонтик! Полинезийцы уже прыгали в пироги и плыли к месту, куда плавно спускался под зонтиком китаец.
Когда его, мокрого, привезли на пироге, люди жадно выискивали в нём божественные знаки. А он был просто счастлив – лишившись даже того, что о себе когда-то возомнил.
Отошёл маленький мальчик от большого собрания людей. И бродил долго под пальмами, до самой ночи, но совсем не размышлял. Два голоса в нём пели, плакали и утешали друг друга: «Ведь это будет, всё готово к отрыву, мы летим… Что же ты медлишь, что же ждёшь, малыш?»
Ночь, как всегда, преображала вещи – их размеры, цвет и вид. Бальсовый плот меднотелых людей с востока был вытянут на сушу и вне своей стихии казался умершим и злобно оскаленным на подкрадывающегося к нему Момо. Не было никакой охраны, да и вообще никого на корабле. Клетка стояла под навесом, и спал в ней царственный пленник. Не запертой оказалась эта клетка, когда мальчик потянул дверцу на себя. Пленник проснулся, но снова не удивился мальчику.
– Ты вовремя пришёл, малыш. Время истекло – и расступились звёзды наконец…
– Они убьют тебя?
Улыбнулся Прекраснейший.
– Я хотел попрощаться с тобой, Момо.
– Но я пришёл спасти тебя, мой господин, – зашептал мальчишка. – У меня есть пирога и мы умчимся в океан…
Покачал своей прекрасной головой полубог.
– Аи-Апек ждёт меня на большое торжество. Ты один, я один, один Владыка, но посмотри, как мы едины. Земля очищена от чудищ, и звёзды покой свой обрели.
– Но ты исчезнешь, ты растворишься в этом небе! – в отчаянии воскликнул мальчик. – Твоё тело будет убито, сожжено.
– Ты встречался с двумя философами? – спросил между тем Прекраснейший. – Поведали они тебе о чудесах?
– Один из них показал мне человека, но другой рассказал нечто звёздное.
– Ты летал? Они научили тебя, как полететь?
– О-о! – простонал мальчик. – Я видел такие чудеса! Но, увы, не чудеса богов.
Усмехнулся Прекраснейший.
– Люди могут разыгрывать богов. Боги же из любопытства иногда превращаются в людей.
Одетый в короткую юбку, человек-полубог встал во весь рост, и начал проделывать замысловатые движения. Извиваясь телом, выпадая ногами то вправо, то влево, он исполнял танец, ниспосланный богами.
– Внимай моим словам, – пропел он, – соотнесись руками и будь сам-третий, смотрящий на нас со стороны. Рукой, рукой своей повелевай: ударь – и нарисуй картину этой же рукой. Вот мы уже парим – откуда эта мощь? От того, что есть женское, мужское в каждом из людей. Вот и ты рождён женщиной, а мужчина, и будешь это смутно чувствовать всегда. Но однажды обовьёт тебя змея и ударит своей чёрной головой – преобразившись тут же, на глазах. Гибкая, в чешуе, струя: в две руки и две ноги. Очень нежной будет кожа этих рук и ног, но уже в четыре змеи они тебя крепко обовьют. А взгляд раскрытых глаз в упор пронзит тебя. Умирая от боли той, ты с удивлением заметишь, как стал невесом, нечеловек и нет тебе дела до людей. Иногда с содроганием будешь видеть, как далеко под тобой плывёт земля.
Все эти слова Прекраснейший сопровождал каскадом немыслимых движений: стенал от обвивавшей его змеи, сам свёртывался клубком, уподоблялся блаженному, становился прозрачным, или казалось, сейчас вдруг распадётся в пыль. А малыш то тянулся упругими пальцами к нему, то был сам-змеёй, то держал его за ноги, когда казалось, он исчезнет, улетит.
– И уходя, увидишь чудеса, о которых людям лучше и не знать. Ты увидишь огромную страну, потом ещё, ещё одну. Ты увидишь вершины белые, подпирающие небеса. Ты увидишь следы неведомых людей: пирамиды, храмы, огромную, через всю страну стену. Ты увидишь их диалог и спор с богами: в пустыне будут рисунки колоссальнейших существ.
– Ты обнаружишь невероятное, но для себя: плоский лист – это видимость. В реалии плоское искривлено.
– Придут к тебе перевёрнутые страны, но не ведай об этом никому, держи открытое в себе.
– Будут горы небесные и звёзды, кажется, вот, достать рукой, однако, и здесь не обольщайся: очень далеки эти звёзды и не нужны эти горы никому.
Прекратилась пантомима, не рождались слова и исчезло волшебство. Момо без слов, в благоговении, стоял перед царём на коленях.
– Наступает утро… мне пора идти. Ты полетишь со мной? – спросил Прекраснейший.
– О- о! – просиял Момо. Я научусь-таки летать?
– Утром, утром будет торжество, – задумчиво отвечал Прекраснейший.
Утром их нашли сидящих в клетке вместе.
– Аи-Апек поведал, что ждёт к себе нас обоих, – пояснил юноша, и люди их не стали разлучать.
Индейцы снесли с корабля какую-то аккуратно сложенную материю, раскладывая её на песке, другие тем временем разводили большой костёр. Мальчик всё ещё ничего не понимал, а царственный пленник не отвечал ни на какие вопросы. Очень торжественен и отрешён был вид его, очевидно беседовал он с самим Аи-Апеком.
Затем материя на земле стала подниматься, дрожать, как живая, и вскоре превратилась в гигантский шар. Но всё ещё не разгадал мальчик дьявольского замысла людей.
– Пошли, малыш, – протянул обнаженную руку юный царь.
Перед ними открыли дверь. Островитяне, приглашённые для участия в торжестве, исполняли танец летящих звёзд. Красивые татуированные лица пели и нежно улыбались им. Индейцы-мочика молились своим богам и посылали им жертву, наделённую высшей властью и обликом несравненным с кем-либо живущим на земле.
Они сели в удобную кресло-корзину и их привязали к ней. Танцы и пение подошли к кульминации, и юноша поднял спокойное просветлённое лицо ввысь, ещё раз приветствуя богов. Момо, любуясь другом, и не заметил, как они оторвались от Земли.
Вот он умер для людей, умрёт когда-то для себя.