ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ.
ПОДРАЖАНИЕ НИЗАМИ.
1.
Скульптурный торс Радзинского блестел, словно облитый маслом. Галеви приходил, придирчиво оглядывал вскопанный участок, удовлетворённо кивал и озвучивал следующее задание: «Ещё во-о-он до того заборчика». Поэтому Радзинский махал лопатой уже больше часа. Пот лил с него градом, мокрые волосы потемнели и слиплись, завиваясь упругими кольцами теперь лишь на самых кончиках, словом, выглядел Викентий Сигизмундович так, будто только что вышел из воды.
На самом же деле он мог лишь мечтать о том, чтобы окунуться сейчас в любой, самый скромный водоём. Но сдаваться Радзинский не собирался. Он всегда был исключительно спортивным человеком: в школе занимался классической борьбой, лёгкой атлетикой и плаваньем, ходил с отцом на теннисный корт, будучи студентом, выступал за институтскую баскетбольную команду, по утрам регулярно совершал пробежки в парке и при каждом удобном случае доставал из-под кровати гантели. Поэтому физическая нагрузка была ему даже в радость. Если бы не саднящие на ладонях мозоли от лопаты – её-то Радзинский не слишком привык держать в руках…
Силён и статен, словно львиный бог.
От рыка рассыпались, как горох,
Седые скалы, руша тишину,
С тропы срываясь с шорохом ко дну.
Могучий торс из золота отлит,
А грива жарким пламенем горит.
Он сын огня. Он солнца славный сын.
Он прирождённый царь и властелин.
Да, Галеви подошёл к делу творчески и главным героем своей поэмы, что читал накануне, сделал льва. Аллегория всем пришлась по вкусу. Эльгиз сходу провёл литературоведческий анализ, раскрывая мистическую глубину и многозначность образа, отдельно отмечая удачно обыгранную внешность прототипа.
Назвать поэму, после недолгих препирательств со слушателями, Галеви решил «Ники и Вики». Всё-таки элементов классического сюжета в ней было слишком мало, чтобы в заголовок выносить знакомого всем Меджнуна. Таким образом, самобытная история обрела своё оригинальное название, а будущие подражатели получили в подарок новую пару ярких персонажей.
Радзинский до этого момента думал, что ко всему привык. Но разве мог он представить, что его станут прилюдно препарировать с такими откровенными комментариями, как будто он не живой человек, а труп в анатомическом театре, который обступили прилежные студенты и зоркие опытные эксперты? Чего стоила хотя бы такая характеристика:
Биенье плоти трепетной в когтях
И жертв своих томление и страх
Он каждой клеткой тела ощущал.
И выше этой радости не знал.
Далее следовало описание сцены охоты с таким откровенно сексуальным подтекстом, что слушатели начали перемигиваться и пихаться локтями, как подростки. А затем откровенно ржать, как целый табун жизнерадостных лошадей.
Радзинский смеялся громче всех. Ханжой он не был. А богатая донжуанская практика и вовсе сделала его циником в этом отношении. Поэтому ни «крутой изгиб бедра», на который властно ложилась когтистая лапа льва, ни прочие прелести юного тела, так красноречиво описанные Галеви, ни «последние содроганья» несчастной лани не вызвали у него ничего, кроме искреннего веселья.
В такой момент сомнений он не знал –
Бежал, хватал и зубы в плоть вонзал.
Но вот не занятый погоней и борьбой,
Бродил наш лев по скалам сам не свой.
Вкус ветра и хрустальный звон ручья,
Долины многоцветье и заря
Рождали в сердце странную печаль,
В полёт звала небес лазурных даль.
Тоскуя, забываясь в страстной схватке,
Метался он потом, как в лихорадке.
И к небу звёздному подняв безумный взгляд,
Он звал, просил, и жизни был не рад.
Судя по всему, повествование приближалось к моменту судьбоносной встречи с Авериным. Его на растерзание «экспертам» Радзинский отдавать не собирался, поэтому, поманив Николая к себе, выразительно похлопал рукой по своим коленям. Аверин понимающе усмехнулся, но отрицательно покачал головой и просто придвинулся к Радзинскому поближе.
Однажды жаркой летнею порой
Спустился он к ручью на водопой.
И замер, разглядев среди камней,
Ягнёнка кроткого, чья шерсть снегов белей.
Лев позабыл дышать, волнением объят –
Сверкал ягнёнок, словно бриллиант.
Живая радуга сияла у воды,
Затмив сияньем горные гряды.
Лев нежно прорычал, шагнув навстречу чуду:
«Не бойся, юный друг, тебя я есть не буду.
Позволь тебе помочь. Опасно в одиночку
Бродить тебе в горах – ты лакомый кусочек».
Появление на страницах поэмы Аверина в образе ягнёнка почему-то никто не стал комментировать. Ни смелое заимствование автором христианской символики, ни блондинистая масть персонажа, ни его соблазнительная съедобность никакого особо не взволновали. Кроме Радзинского, который подумал, что Галеви просто дьявол. Тесно увязав плотское влечение с кровожадными мыслями, он одним росчерком пера надёжно пригвоздил Радзинского к позорному столбу даже не за намерения – за одни только не до конца осознанные желания годичной давности. А льва заранее обрёк на танталовы муки.
Доверчиво меж лап могучих льва
Покоится ягнёнка голова.
Он сладко спит, не ведая о том,
Какие страсти в ночь владеют львом.
Как дразнит ноздри плоти нежной запах,
Когда сжимает он ягнёнка в сильных лапах.
Не смеет ни лизнуть, ни укусить,
Ни оттолкнуть, ни просто отпустить.
Ягнёнок держит путь в город с золотыми воротами, который находится неизвестно где. Но отважный путешественник твёрдо знает приметы, помогающие не сбиться с пути. Лев, не раздумывая, берётся его сопровождать. Он не столько стремится попасть в чудесный город, сколько боится за своего нового друга. Он не знает, куда идёт, но за радужным чудом готов следовать хоть на край света.
Друзей в дороге поджидают множество опасностей и приключений. Однако борьба с самим собой становится для главного героя едва ли не самым тяжким испытанием в пути.
Чтоб защищать тебя, я должен львом остаться,
Иначе не смогу с врагом сражаться.
Чтобы тебе, мой друг, не повредить,
В себе я льва обязан победить.
На помощь измождённому борьбой с собственной природой льву приходит мудрая обезьяна с дудочкой. Она наигрывает льву волшебную мелодию, которая укрощает его внутреннего хищника и творит чудеса: горячее львиное сердце, преображённое прикосновением божественной гармонии, становится чутким инструментом, способным видеть сокровенные помыслы других сердец.
Семь нот – они как радуга горят,
Как только верно выстроятся в ряд.
И сочетанье правильное нот
Любую дверь, как ключик, отопрёт.
Обезьяна с дудочкой (Галеви церемонно раскланялся в ответ на смешки и аплодисменты) присоединяется к путешественникам. Она продолжает рассказывать льву о мистике звука, музыке, гармонии и о Божественной симфонии, которую может услышать каждый, если настроит своё сердце на нужную волну.
Поющим львом – единственным на свете,
Благодаря урокам станешь этим.
Ты чувственный, волнующий и страстный
Исполнишь гимн в один момент прекрасный.
Как только твоё сердце запоёт,
Окажешься у золотых ворот.
Удивлённый лев узнаёт от мудрой обезьяны, что вход в тот волшебный город, куда они направляются, в любой момент времени находится в каждой точке пространства. А каждое живое существо вообще всегда, с рождения носит его с собой, поскольку золотые ворота находятся в сердце.
Тогда лишь начинаешь ты свой путь,
Когда в себя решишься заглянуть.
Ты в сердце прежде взгляд не обращал,
Пока проводника не повстречал.
Последовав за ним без колебаний,
Ты семь стоянок, что отмечены заранее,
Одним прыжком широким миновал.
Ты победил себя, ты львом особым стал.
Далее в стихах Галеви сложно переплелись Каббала и христианская мистика: были упомянуты и Меркаба, и символы Евангелистов, и животные Апокалипсиса. Так автор описал мистическое путешествие льва, которое завершилось тем, что главный герой с некоторых пор стал именоваться мудрым львом, а также получил ИМЯ, созвучное слову «победа», понял, наконец, смысл своего существования и продолжил свой жизненный путь уже в новом качестве.
Бок о бок с неутомимым ягнёнком он двинулся дальше по горным тропам, собирая остальных животных: мудрого попугая (Мюнцер засмущался и прикрыл свой выдающийся нос рукой), мудрого горного козла (Харази любовно огладил свою волнистую бороду), мудрую панду (все посмотрели на Рафика, который тщетно силился понять, почему стал объектом всеобщего внимания), мудрого сокола (Эльгиз пожал плечами). И целая вереница ещё не нашедших внутри себя свою мудрость животных последовала за этими учителями.
Но подлинным смыслом львиной жизни осталась неусыпная забота о ягнёнке, который, невзирая на препятствия, без устали шагал вперёд по узкой каменистой тропе.
Нежнее шёлка шёрстка у ягнёнка.
Вылизывать, как маленького львёнка,
Привычно лев ягнёнка начинает,
А после рядом крепко засыпает.
Исполнились пророчества слова –
С ягнёнком рядом видим спящим льва.
Читать своё грандиозное сочинение (почти три тысячи бейтов!) Галеви закончил уже далеко за полночь. Сил на полноценный критический разбор ни у кого к тому времени не осталось, поэтому благодарные слушатели просто подняли бокалы за здравие поэта и, зевая, разошлись по комнатам.
А Радзинский потянул аспиранта (бывшего, бывшего аспиранта!) в сад, где звёзд так много, что они цепляются, осыпаясь с ночного неба, за ветки. Где сладко поют и щёлкают соловьи, где спасение от ночной прохлады только одно – в горячих объятиях товарища.
И это Аверин захотел услышать «самого» Низами, а не подражание ему. И это он, мелко дрожа и клацая зубами от холода, всё теснее прижимался к Радзинскому, и всё просил почитать ещё.
И Радзинский читал – вдохновенно и страстно, низким грудным голосом, в котором, словно угли в жаровне, обжигали слух горячие чувственные ноты:
И вспыхнет ночь, прозрачная, как день,
И мы уйдем под лиственную сень.
Ушко в ушко шептаться там начнем,
Наполнив чаши праздничным вином…
Пока мы дышим, любим и живем,
Любовь моя, приди, чего мы ждем?
Не будь фантомом средь пустынь глухих,
Стань чистой влагой на устах сухих!..
Лопата стала уже казаться Радзинскому неподъёмной, но он упрямо продолжал вонзать её в пластичный, как глина, чернозём, тщательно разбивая один за другим все земляные комки.
Был ли какой-то смысл в его работе? Определённо был. Сжимая содранными в кровь ладонями грубый черенок лопаты, Радзинский с каждым размеренным движением повторял про себя, что никакой он не особенный лев, что его внутренний хищник жив, здоров и сыто облизывается. И это не он машет с раннего утра лопатой – ему ни холодно, ни жарко от того, что Радзинский в одиночку вскопал уже несколько соток. Парадокс. А Галеви как всегда прав – главную битву своей жизни Радзинский ещё и не начинал. Только сам себя обманывал целый год. Такого врага нельзя победить добропорядочным поведением. И даже аскезой. Его побеждает только Любовь, по капле просачиваясь всё дальше вниз и преображая саму материю, саму плоть. И на это уйдут годы.
Почему-то увидеть перед собой Аверина Радзинский не ожидал. Николай, хмурясь, оглядел тяжело дышащего товарища, отнял у него лопату, ахнул, увидев его руки.
Он затолкал Радзинского в летний душ и, стоя по другую сторону тонкой дощатой двери с чистой простынёй в руках, пытался дознаться, зачем тому понадобилось так истязать себя. Радзинский, отплёвываясь от тёплой нагретой солнцем воды, упорно молчал.
Но когда Аверин принялся колдовать над его руками, мягкой кисточкой, неизвестно откуда взявшейся, смазывая маслом его кровавые мозоли, что-то дрогнуло у Радзинского в груди. Всё его благоразумие пошло трещинами, развалилось на куски и осыпалось грудой обломков к аверинским ногам. И когда Аверин отпустил залеченные ладони и снова устало поинтересовался, какого чёрта Радзинский всё это устроил, тот вместо ответа хрипло попросил, судорожно сглатывая и пьянея от собственного безрассудства:
– Поцелуй меня…