Юбилей

               
1.


Завидная фамилия — Бойцов. Надёжная, крепкая, прямо-таки генеральская. Да и то правда: что за генерал с фамилией Тюлькин, или — того лучше — Фуялов?
 
Павел Иванович Бойцов сыновьям своим, Кириллу и Геннадию, всю жизнь строго и настойчиво вдалбливал:

— Нас таких мало. По пальцам пересчитать. Чтите предков, засранцы.

И хотя сам он был невысок: «метр с кепкой», посмеивались сослуживцы, всегда добавлял:

— За выправку и стать нас ещё при царях отмечали.

Жена Павла Ивановича, Юлия Федоровна, в молодые годы с умилением наблюдала частую картину: её мальчики смотрят на папу и, боясь пошевелиться, внимательно слушают наставления, чтобы без запинки, как «Отче наш», потом ответить на вопрос:

— Так за что нас, Бойцовых, ценили?

— За выправку и стать, — четко выговаривал смышлёный Кирилл.

— За выплавку и сать, — старался громко повторить за старшим братом Генок.

Довольный, отец слегка трепал за волосы младшего, но не позволял себе улыбаться и уж, тем более, хвалить старшего. Он знал, что воспитывать детей нужно в строгости, а жену, по возможности, не баловать.

«Волнительный момент», — с умилением думала Юлия и почти всегда на глаза её наворачивались слёзы. Она когда-то училась играть на скрипке, любила классическую музыку, обожала Экзюпери и, может быть, поэтому взволновать её было делом несложным.

— Ну, и чего ты, дурёха, нюни распустила? — пенял ей Павел Иванович. — Радоваться надо. Вон какие сыны растут.

Когда к мальчишкам пришла пора возмужания, отец примерил лампасы. Статус генеральских сынков сильно облегчал братьям жизнь. Младший с удовольствием пользовался свалившимися на семью выгодами. Получалось это у него весело и легко. Кирилл же — по каким-то тайным для сторонних людей причинам — отпущенную благодать воспринимал тяжело. Отторгал. Даже перед незнакомыми, желавшими общаться с генеральским выкормышем накоротке, Кирилл разыгрывал роль бастарда, чем серьёзно озадачивал претендентов на его дружеское внимание. С загадочным упорством он уверял себя, что только беспрестанным бунтом можно сберечь индивидуальность, только при постоянном круговом сопротивлении избавиться от перспективы ежедневно слышать это ненавистное слово «приказ».
 
Кирилл видел себя среди муз, тянулся к богеме. Однако дорога в мир иллюзий сопровождалась у него множеством разочарований. Юношеские грёзы, светлые надежды одна за одной разбивались о неудачи в негласном творческом противоборстве с более даровитыми ровесниками. Втайне он завидовал везунчикам. Понимал, конечно, что чувство это нехорошее, стыдное, но поделать с ним ничего не мог. Искать причины в самом себе Кирилл не догадывался. В собственную никчемность не верил. Идеальной, объясняющей всё, представлялась ему версия с отцом-деспотом, солдафоном — душителем высоких творческих порывов.
 
В поздние годы, когда у большинства людей наивные представления о жизни становятся поводом для иронии над собой, Кирилл не только не утратил детского максимализма, но и умудрился нагромоздить к отцу уйму новых претензий.
 
Он в один момент потерял настроение, когда Генка сообщил, что пора вместе подумать о круглой дате, наступавшей вскоре у их родителей.

— Без гадостей ты не можешь. А просто так позвонить? Сказать что-то приятное брату… Намекаешь, что мне тоже скоро полтинник стукнет?

— Так ты в доле, или мне опять всё одному решать?

Любой денежный вопрос, предполагавший расходы, выводил Кирилла из себя:

— Да пошёл ты! Было бы что отмечать. Папаша всю жизнь гнобил матушку, меня… А я теперь за это должен устроить ему праздник, да ещё и слушать бредятину жрущих за столом уродов про нашу счастливую семью.

Взвинченный тон брата Генка оставил без внимания, лишь спросил:

— Предлагаешь послать всё нахрен?

— Я ничего не предлагаю, — прозвучало в ответ.

Кирилл яростно сопротивлялся идее брата отметить родительский юбилей в приличном ресторане, куда можно было бы созвать много гостей — их давних друзей и родственников.
 
— Окей, я понимаю, тебе хочется прогнуться перед папашкой, блеснуть своими возможностями. Флаг тебе в руки! Только сделай это красиво. Подари предкам картину. Дорогую, классного художника…  Билеты на оперу купи в царскую ложу. А? Почему обязательно всё нужно делать по-жлобски: как у всех? Зачем метать бисер перед свиньями, халдеями этими жирными, рожами заваруйскими? Скажи, зачем? — кричал он однажды в ответ на очередную просьбу Генки «предложить что-то получше».
 
Разговор братьев происходил в кафе в обеденное время при скоплении случайных гостей и завсегдатаев. Фразы свои Кирилл произносил в голос и сопровождал их нарочито артистичными жестами. Сидевшие за соседними столиками посетители вынуждены были отвлекаться от десерта, своих бесед и с удивлением оглядываться на подозрительный шум в самом центре заведения.
 
Но если бы среди всех этих людей нашёлся человек проницательный, то он наверняка заметил, что мужчина в фиолетовом швейном платке, ведущий отчаянный монолог, произносит все эти слова с одной лишь целью — чтобы понравиться.
 

2.


У каждого гостя, кто в урочный час вступал за бархатные завесы вместительного банкетного зала, округлялись глаза при виде двух величественных тронов, подавлявших своей необязательной роскошью. Под сенью пенящейся позолоты не сразу удавалось разглядеть сидящих на них юбиляров — Павла Ивановича и Юлию Фёдоровну Бойцовых. Ни фантазии организаторов банкета, ни его весомый бюджет не смогли преобразить пожилую пару в чету представителей голубых кровей. Предательское освещение ресторана делало их похожими на экспонаты передвижного музея восковых фигур. Тот, кто умел чувствовать столь тонкие нюансы, немедленно подмечал эту пикантную деталь.
 
— Как только наш Павлуша согласился на такое? — шепнула своему спутнику далёкая родственница Павла Ивановича, тётя Кларисса, которую специально к торжествам доставил из-под Казани её немолодой племянник.
 
Не уловив недоумения в голосе тётки, тот также тихо ответил:
 
— Заслужил.

В ожидании первого тоста, когда гости уже начали томиться, за спинами юбиляров началось движение. Засуетились официанты. Элегантный мужчина ловко подхватил из серебряного ведёрка сиявшую антрацитовым блеском бутылку. Через мгновение она безвольно выдохнула в его руках и из её горла, как при агонии, пошла белая пена.
Юлия Фёдоровна сидела на троне словно изваяние. Загадочная улыбка появилась на её губах когда бокал наполнился. Будто желая что-то спросить, она всем телом развернулась к мужу и робко посмотрела ему в глаза.
 
— Давай, сегодня не грех, — буркнул Павел Иванович и дополнил разрешение кивком головы.
 
— Я уж, кажется, век его не пила. Как бы не захмелеть.
 
— Ничего не будет. Пей. Сыны платят.
 
Упоминание о её дорогих мальчиках заставило сердце Юлии Фёдоровны биться сильнее. Она глазами отыскала Кирилла и Геннадия среди гостей и, прежде, чем пригубить шампанское, прошептала:
 
— За вас, мои дорогие.

И потом, словно спохватившись, привычно засуетилась возле мужа:

— Ты кушай, Павлик. Давай я тебе салатиков положу.

Тишину банкетного зала долгое время нарушало лишь постукивание столовых приборов о тарелки, расставленные со знанием дела на слегка влажных скатертях.

Родственники, седовласые сослуживцы Павла Ивановича, их спутницы склонились над закусками и затягивали расставание с приготовленными подарками, часть из которых, в цветных обёртках, выглядывала из-под столов.
    
— Они сюда пожрать пришли, — высказался Кирилл, видя, что брат переживает траурный ход застолья, задумывавшегося изначально как праздник вечной любви. — Тамаду, хотя бы, нельзя было пригласить?

— А то ты не знаешь отца. Наотрез отказался.
 
— Кретин, генерал свадебный, — опять не удержался Кирилл.

После третьего или четвёртого тоста застолье начало понемногу оживляться, а уж когда «молодых» поздравили хозяева ресторана и водрузили на главный стол торт с фигурками жениха и невесты, от скованности у собравшихся не осталось и следа. Микрофон сходил с ума от смены рук.
 
Слова лились, время текло, всё более и более ускоряясь. Лишь улыбка Юлии Фёдоровны не менялась, оставалась всё той же загадочной. Продолжал держать марку и элегантный официант. С прежним изяществом — закинув левую руку за спину — наливал в бокалы шампанское.

— Спасибо, молодой человек, — с некоторым опозданием благодарила его юбилярша и завороженными глазами наблюдала за игрой пузырьков в забытом на вкус напитке.
 
Из благостного оцепенения Юлию Фёдоровну вывела её давняя подруга Валентина.

— Слушай, родная, какие молодцы твои мальчишки: так всё здорово организовали. Вот тебе и мой подарочек. Держи, — почему-то шепотом проговорила званная гостья и сунула Юлии в руку пакет с чем-то мягким.
 
Счастливая юбилярша спустилась с трона, чтобы покрепче обнять подругу.

— Спасибо, дорогая. Мне кажется, что я заслужила. Каким трудом всё доставалось. Да ты и сама всё это видела.
 
Юлия Фёдоровна задумалась, смахнула слезу и, без всякой связи с предыдущим, заговорила:

— Помню, мы с Павлом возвращались после отпуска из Пицунды. Жара была в поезде жуткая. На станции он побежал за водой, а я, дура, молодая была, волнуюсь, спрашиваю у всех: «Когда поезд поедет?», «Когда поезд поедет?». Какой-то кавказец проходит мимо, да как схватит меня за руку и говорит: «Зачем тебе поезд, красавица? Оставайся. Беру тебя в жены». Ты знаешь, что я тогда ему ответила?
Валентина — хотя и знала — отрицательно покачала головой.
 
— Я руку выдёргиваю и как закричу ему: «А моих двух сыновей ты тоже со мной возьмешь?». Разозлил он меня, Валюша, страшно. Представляешь, нахал какой? Кирюшке тогда было уже почти пять, а Генок у нас только родился…


3.


К концу празднества оба брата с тревогой посматривали на мать. Она всё чаще оставляла мужа за столом одного, а сама с наполненным бокалом бродила по залу, поочерёдно присаживаясь то к родственникам, то к их общим с Павлом Ивановичем друзьям.
 
Всерьёз заволноваться пришлось, когда голос Юлии Фёдоровны, ставший вдруг громким и визгливым, повторил не звучавшее неоднократно в разных концах зала: «А моих сыновей ты тоже возьмёшь?», а совершенно другое — в корне меняющее образ смиренной хранительницы семейного очага.
 
— Проститутку в дом привёл!
 
Раскрасневшаяся жена «патриция» — так метко в своём тосте назвал Павла Ивановича один из его бывших подчинённых — вспоминала первую встречу с давно уже умершей свекровью.
 
— Это он меня так к своей мамаше свозил, — жаловалась почти незнакомой женщине Юлия Фёдоровна. — Вы представляете, она рылась в нашем чемодане и нашла мои чулки. Это было жутко, что она нам устроила. Какими словами меня поливала! Проститутку в дом привёл! Понимаете? Да был бы ещё дом, как дом, а то — хибара деревенская, развалюха. Полы земляные. Я боялась притронуться там ко всему. Хлев. Стойло коровье в сто раз лучше, чем дом тот. И вы думаете он меня защитил? Ни-че-го…

И Юлия Фёдоровна с хрипом процедила:
 
— Ненавижу.

— Уводи мать, — скомандовал брату Кирилл.
 
После того как Юлию Фёдоровну сопроводили к тронному месту, её ещё долго уговаривали сесть за стол. Помогала Валентина, которая ни на шаг потом не отходила от подруги.
 
— Надо заканчивать этот балаган, — дёргал брата Кирилл, — а то ещё и до драки дойдёт. Получил, что хотел? Доволен?

Геннадий поспешил на кухню, желая поторопить ресторан насчет десерта и перехватить метрдотеля, для которого приготовил конверт с оставшейся за банкет суммой.

— Бледненькой что-то мамулька ваша стала, — осторожно заметила тётя Кларисса, подойдя к Кириллу.
 
Забеспокоился и Павел Иванович. Он видел, как жена в поиске удобной позы мостится в углу трона и без конца прикладывает руку к сердцу — чуть повыше своего объёмного бюста.
 
— Ты чего елозишь? Немного уж осталось. Смирно сиди.

— Плохо мне. Не понимаешь? — с нескрываемым раздражением ответила она.
 
— Окосела, что ли? Дорвалась, гадина…

— Отстань от меня, — отмахнулась Юлия.

Закрыв глаза, она на какое-то время замерла.  Генерал трухнул и поспешил на поиски младшего сына. Геннадий, который к тому времени рассчитывался за ресторан, выкладывал перед распорядителем банкета новенькие купюры.
 
— Пойдём, Генка, там мать что-то чудит. За сердце хватается.

— Может, скорую вызвать? — заинтересовался ситуацией метрдотель. — Организуем. Без проблем, — и вопросительно посмотрел не на старика, а на его сына.

Геннадий полез в карман за бумажником.
 
— Вызывай.

Бойцов-старший подождал пока администратор скроется с глаз, взял сына за локоть и прошептал:
 
— Золотишко.
 
— Что? — не понял Геннадий.

— Золотишко надо бы с неё снять. А то в больницах этих… — и, не договорив, поспешил к жене. Ему нужно было опередить медиков.
 
Юлия Фёдоровна полулежала на троне в неудобной позе. Бледное лицо генеральши сводила судорога полувековой тоски.