Гримо тоже желал одиночества своему господину, только желание это диктовалось причинами совсем не психологического свойства, а самого что ни на есть земного и телесного – Гримо считал, что Атос излишне усердно занимается делами, а ему нужны покой и размеренность.
О том, что граф ездил в Битри, Гримо узнал в тот же день, он просто спросил об этом слугу, который сопровождал Атоса. Само по себе это утаивание ничего не значило. Гримо, уверенный в собственной проницательности (если бы граф только догадывался об этом!), скептически относился к попыткам своего господина что-то скрыть и воспринимал эти попытки с терпением и снисходительностью.
Но вот то, в каком состоянии вернулся из поездки граф, всерьез встревожило Гримо. Слуга взялся за дело. Не желая, чтоб разговоры дошли до графа, Гримо не рискнул искать ингредиенты для лекарств самостоятельно. Он так же воздержался от того, чтобы спрашивать помощи или совета у деревенских, рассудив, что чем меньше людей будет осведомлено о его хлопотах, тем меньше будет источников слухов.
Он обратился к доктору, наблюдавшему виконтессу.
Для такого решения было много резонов: нет надобности привлекать нового человека, общение Гримо с доктором не вызовет подозрений ни у кого, а главное – у Атоса, ведь всегда можно сделать вид, что предметом разговора служит самочувствие виконтессы. Собственно, виконтесса и была той ширмой, какой Гримо был намерен прикрывать свою деятельность. Совесть его не мучала.
Все сошло довольно гладко. Доктору Гримо намекнул, что если тот будет задавать лишние вопросы, то может лишиться места, и если он хочет и дальше исправно получать деньги и оставаться при виконтессе, ему лучше делать, что скажут, и помалкивать.
Ничего противозаконного Гримо не просил, у виконтессы наверняка и дальше будут дети, а значит, перспектива на долгие годы – доктор согласился. Кроме прочего, он лелеял надежду насовсем переселиться в замок. Пока его туда приглашали лишь в случае серьезной нужды, а после вежливо выпроваживали восвояси. И хотя доктор жил неподалеку и ему, в общем, было нетрудно являться по первому зову, но замковые покои определенно нравились ему больше, чем собственный дом. Его кормили, поили, им занимались лакеи, к его услугам были всякие приятные мелочи и не только. И если кроме виконтессы в замке обнаружится еще кто-то, кто будет нуждаться в постоянном врачебном уходе… Словом, доктор не только принял все условия Гримо, но и со своей стороны подал несколько дельных советов. Уже к вечеру того дня, когда Атос ездил в Битри, первая порция лекарств была готова.
Пользуясь задумчивостью Атоса, Гримо удалось несколько раз подсунуть ему отвар трав и микстуру, состряпанную по рецепту шотландского лекаря. Каждый раз Атос слишком поздно замечал, что пьет что-то не то, но у него не было ни желания, ни настроения заниматься такими пустяками и, с досадой махнув рукой, он снова углублялся в свои мысли.
Гримо был уверен, что ему известны эти мысли: когда перестанет капризничать мадам де Бражелон и пройдут ли роды в срок, кто родится и как изменит привычный порядок появление малыша, как скоро после этого можно будет выставить за порог английских тетушек, и так далее. Гримо тоже частенько думал обо всем этом, и потому сейчас больше обращал внимание на физическое состояние Атоса, чем разгадывал причину его задумчивости.
Но, если Гримо не очень волновали мысли господина, то самого господина они волновали даже слишком, и виной тому были частые встречи с мадам де Беренжер. В силу обстоятельств их отношения продолжали развиваться, и Атосу все труднее было убеждать себя, что ничего не меняется. С первого момента их знакомства он смотрел на Аньес только как на спасение для Рауля, а потому искры личного интереса лишь добавляли жара в пламенное желание зажечь в сердце сына если не страсть, то хотя бы симпатию к мадам де Беренжер. Все движения души, все чувства и все вдохновение, какое он черпал из внешних источников, Атос направлял к этой цели – вдохнуть в сына желание жить. То, что не смогло дать этого результата, осталось в самых глубинах его сердца, как невзошедшее зерно, лишенное до поры солнца и влаги.
Но теперь ситуация изменилась и с каждой встречей менялась все больше. Кажется, не так давно, в Шотландии, он почти готов был умереть, потому что не видел для себя будущего. А сейчас его сын больше не помышляет о небытии, хотя пока не до конца открыт для жизни; скоро родится внук – как много, оказывается, его привязывает к этому миру!
И… мадам де Беренжер, уже свободная от обязанности быть невестой Рауля и вне всех тех обстоятельств, которые так осложняли их жизнь в Шотландии. Теперь их отношения зависели лишь оттого, чего они захотят сами.
Несколько дней подобных размышлений заставили Атоса потерять ощущение времени. Он углублялся в свои чувства, убеждая себя, что просто желает до конца разобраться, и едва сознавая, что это лишь предлог снова и снова думать об Аньес.
Так, в очередной раз тайком ускользнув от забот Гримо, и не заметив, как и когда он выбрался из дома, Атос бродил среди деревьев за тыльной стеной замка и без помех предавался своим грезам.
Тогда, в Шотландии, испугавшись, что он умирает, Аньес оставила в стороне все условности, ведь если бы он действительно умер, то у нее уже не было бы возможности проявить свои чувства, и было бессмысленно что-то откладывать «на потом».
Мысль о самоотверженности Аньес томила Атоса. Сама по себе эта мысль была не нова и не блистала оригинальностью, но сейчас Атос словно заново видел всю меру этой самоотверженности, во всей полноте чувствовал отчаяние и страх за его жизнь, которые заставили Аньес забыть обо всем, кроме главного – спасти того, кого любишь. Ее поступок с бирюзой уже не казался Атосу непростительной дерзостью, а лишь свидетельствовал о глубине чувств. Но ведь, если бы он умер, то не только она, но и он навсегда упустил бы возможность сказать…
А если он умрет сегодня? Сейчас? Кто может это знать?
Атос оперся лбом о стену, инстинктивно потянувшись к успокаивающей прохладе камня; ненароком скользнул взглядом вдоль ряда окон, с этой стороны наглухо закрытых ставнями, и за низко нависающими ветками деревьев уловил какое-то движение. Похоже, кто-то пытался не то заглянуть, не то даже залезть в дальнее окно. Атос без раздумий направился туда, уверенный, что это шкодит детвора дворни.
Но это были не дети, это была Аньес, тщетно пытавшаяся раздвинуть створки ставен. Увидев Атоса, она вскрикнула, но тут же зажала рот руками.
- Мадам де Беренжер? Вы – воришка? – Атос от неожиданности выдал первое, что попросилось на язык. – Простите, я, конечно, не это хотел сказать. Но, мадам… У меня нет слов!
Мадам де Беренжер попятилась, но Атос не дал ей уйти:
- Я всегда был приверженцем правды, а с некоторых пор это стало просто настоятельной моей необходимостью – я желаю слышать только правду. Что Вы здесь делаете? Правду!
- Я не скажу.
- Мадам де Беренжер, мне Вы можете сказать все.
Аньес опустила голову и упрямо покачала головой.
- Вы надеялись увидеть меня?
Атосу была видна только правая щека и шея, но этого было достаточно, чтоб заметить, что лицо Аньес залил густой румянец.
- Признайтесь, почему Вы здесь? – тихо попросил Атос.
Он стоял, закрыв ее собой от всего мира, и у нее не стало решимости сопротивляться.
- Кумушки в церкви обсуждали, как Гримо вдруг забегал к врачу за снадобьями. Они думают, что это для Вашей невестки. Но я помню, какие травы и микстуры прописывал Вам в Шотландии лекарь, и я поняла, что это для Вас. Я подумала, что после волнений из-за Рауля и его любовницы Вы… Я испугалась, что с Вами опять плохо, как тогда…
- Я хорошо себя чувствую, а Гримо переусердствовал.
Аньес решилась поднять глаза, и в них Атос увидел неприкрытую тревогу.
- Правда?
- Я же сказал, что не приучен лгать.
- Простите. Вы считаете меня совсем глупой?
Атос улыбнулся.
Аньес кусала губы:
- Видимо, так.
- Я не могу сказать «да», это будет неправдой. А говорить Вам «нет» мне не хочется. Пусть и в ответ на такой вопрос.
Аньес покраснела еще сильнее.
- Я могу просить Вас проводить меня?
- Чтобы ни с кем не встретиться? Конечно. Я сам хотел это предложить. Вы действительно настолько испугались за меня?
Аньес отвернулась:
- Я приехала верхом и оставила коня на лужайке у старого вяза. Проводите меня.
Атос подал ей руку, провел через заросли и показал едва заметную тропинку:
- Так Вы выйдете на лужайку. Можете не спешить.
Он поклонился и исчез за деревьями.
Аньес и не спешила. Застигнутая врасплох неожиданной встречей, она только теперь ощутила дрожь во всем теле – ее догнали волнение и растерянность. Сердце колотилось, Аньес готова была заплакать – ну почему она всегда так беззащитна перед ним? А ему все равно… Вежлив, как всегда, но, наверняка, досадует, что она помешала его прогулке.
Все еще думая о своем, Аньес совершенно неосознанно повернула голову на шум, и ее сердце подпрыгнуло так, что пришлось ухватиться за повод, чтоб устоять на ногах.
- Господин граф?
Атос придержал своего коня, спешился, и жестом показал готовность помочь женщине сесть в седло.
- Вы хотите ехать со мной?
- Я имею право убедиться, что нынешнее приключение Вам не повредило? Коль скоро я ему причиной. Не волнуйтесь, до Вашего имения мы доедем быстро, я покажу Вам короткую дорогу, Вы не успеете устать.
- Я не устала…
Аньес покачнулась – у нее от волнения кружилась голова.
- Я вижу, – улыбнулся Атос. – Прошу, обопритесь о мою руку.
Оба молчали – слова были лишними. Поведение Аньес было слишком красноречиво – ее первоначальные испуг и тревога, дрожащие руки и взгляд, из которого она теперь никакими силами не могла изгнать выражение нежности и облегчения, говорили сами за себя. Она прекрасно понимала это, потому и молчала. Понимал и Атос.
Впрочем, понимал, не совсем верное слово. Если бы можно было думать чувствами, то, пожалуй, так он и думал – весь отдавшись своим ощущениям. Ему было хорошо и спокойно, словно присутствие Аньес наполняло его энергией, но не той, что бурным потоком мчится по жилам, требуя действий, движения, активности, а другой, той силой, что присуща водам, внешне почти неподвижным, но исполненным скрытой мощи.
Он всегда искал источники силы в себе, чтоб поддерживать других, других дарить этой силой, и только он сам знал, как эти источники обманчиво неиссякаемы. А Аньес ничего не просила, напротив, она хотела поделиться, не могла не делиться переполнявшей ее любовью и ничего не ждала взамен.
Когда-то в его жизни была женщина, с которой он раз и навсегда связал это слово – «любовь». Она была воплощением этого чувства, его единственно возможным проявлением, самой любовью, и поэтому больше никогда он не мог даже мысленно произнести «я люблю», не подумав о ней. Это слово стало горьким и черным; в былые времена, в глубоких запоях, ему мерещилось, что он воочию видит темный прозрачный яд, капли которого медленно сочатся из его сердца, стоит ему вспомнить о любви.
Эти кошмары давно оставили его, но до сих пор это слово осталось для него проклятым, не выражающим ничего, кроме горечи и чувства падения.
Назвать этим словом то, что он испытывал сейчас, когда молча ехал рядом с Аньес, было даже не кощунством. Любовь и Аньес существовали в разных мирах.
- Аньес…
- Господин граф?
Она с испугом и надеждой глядела на Атоса, боясь, что ослышалась. А у Атоса закружилась голова, да, теперь у него закружилась голова от внезапно вспыхнувшей радости – он нашел слово, что выражало его чувства лучше всякого «люблю».
– Аньес…
Волшебное заклинание, с которым становилось возможным все.
И теперь он может сколько угодно брать ее за руку, целовать пальцы и нежную кожу запястья? Почувствовать на своем плече приятную тяжесть, когда Аньес, спешиваясь, склонится к нему? Коснуться губами ее волос и весь уйти в это ощущение? На долю мгновения удивиться, как они оказались в ее доме, и тут же забыть про растерянное лицо горничной?
Все вдруг стало очень легко, будто открылись все двери, как в старой восточной сказке, стоит лишь произнести заветное слово и дух захватывает не то от страха, не то от собственного всемогущества.
- Аньес…
- Уже пора?
Атос с сожалением бросил взгляд на часы:
- Да.
- Подожди, я помогу тебе одеться.
Смущаясь собственного удовольствия, Атос наблюдал, как Аньес расправляла складки его рубашки, нежно разглаживала кружево воротника, укладывала красивыми волнами манжеты.
- Дальше я сам.
- Тебе не хватает Гримо.
- Ничего, справлюсь.
Она смотрела, как Атос одевался, как стали замедляться его движения, как он одернул камзол и выпрямил спину.
- Не говори, что собрался делать мне предложение.
- Ты мне откажешь?
- Да. Да!
Атос пристегнул шпагу и повернулся к Аньес:
- Но так неправильно.
- Нет, правильно! – У Аньес тревожно изогнулись брови. – Ваши наследники – виконт де Бражелон и малыш, который родится. А ведь у Вашей жены должны быть официальные права. Закон требует выделять ей содержание, она становится сонаследницей имущества… Но мне ничего этого не нужно, честное слово!
Она соскользнула с постели и естественным движением прильнула к Атосу:
- Прошу, не лишай меня счастья просто любить тебя.
У Атоса перехватило дыхание, он не знал, что сказать, что подумать, и просто поддался первому желанию – он обнял Аньес:
- Но я не хочу уходить.
- Ты не уходишь, это и твой дом тоже. Но тебя ждет семья.
- Да. Это не навлечет на меня бурю Вашей немилости?
Глаза Аньес потускнели. Атос запнулся – вопрос был лишним, неправильным, из какой-то другой жизни, расписанной некими церемониями и условностями, что, как кора, скрывают истинное положение вещей.
Аньес отстранилась:
- Любовницей Вашей я не буду.
- Оказывается, во французском языке не хватает очень многих нужных слов
- Вместо этого много ненужных, – не удержалась Аньес.
Атос улыбнулся:
- Например, то, которое Вы употребили. Оно мне не нравится. – Он снова с сожалением поглядел на часы. – Аньес… мне пора возвращаться.
- Я не сержусь, – Аньес отвечала не столько словам, сколько взгляду.
Атос заглянул ей в глаза:
- Но Вы о чем-то задумались. Скажите.
- Я… Просто я невольно подумала о виконте… То есть, не совсем о нем.
- А о ком? О его любовнице? Несуществующей, я уверен.
Аньес медленно покачала головой:
- Она мне безразлична, даже если существует. Но бедная Элизабет!
- Я не понимаю, что Вас беспокоит.
- Конечно! Ведь мужчины ничего не боятся и не знают, какая это мука – страх.
- Чего ей бояться? Я действительно не понимаю.
- Вы понимаете, только когда на вас направлен мушкет, или вам ткнут кинжалом в живот, или начнут размахивать шпагой. Это может быть страшно, это – опасность. А если ты просто одна, совсем одна? Как мне порой было страшно в Шотландии – чужая страна, все вокруг незнакомое, равнодушное, холодное. Бедняжка Элизабет, как ей здесь одиноко! Вам не понять, ведь Франция ваш дом, ваш, но не ее! Ей страшно, но на нее смотрят, как на капризную девчонку. А она просто боится. Но вам не понять, ей же никто не тычет пистолетом в лицо!
Последние слова рассмешили Атоса. Он притянул к себе Аньес и с улыбкой, в которой к ласковой насмешке примешивалось восхищение, нежно погладил по голове:
- Вы прекрасны в своей отчаянной решимости защитить друга. Уверен, любому, кто обидит ее, Вы выцарапаете глаза. Даже мне.
Аньес вспыхнула, но не смогла не улыбнуться. Атос поцеловал ее:
- Обещаю подумать над Вашими словами. Возможно, Вы правы.
Атос уезжал из дома Аньес как из собственного, точно, как она сказала. Именно так он себя и чувствовал: не нужны были какие-то церемонии или особое прощание, вполне достаточно ласковой улыбки и спокойного поцелуя. Все остальное было в сердце, и Атос знал, что эти чувства уже никуда не уйдут. Он, наконец, нашел эту недостающую частичку себя, которой ему так не хватало, но понимать это начинаешь, только когда обретешь, когда раз за разом сердце становится полнее. Разве он знал раньше, что будут значить для него друзья? А ведь он мог прожить жизнь, так и не встретив их, и даже не узнав, как много он теряет без них. А сын, Рауль? Люди нередко избегают чувств, страшась возможных потерь, и предпочитают отказаться от всего еще до того, как обретут. Но обретя – уже никогда не откажутся, не смогут. Невыносимо думать о том страшном, что могло бы случиться, не увези он тогда сына!
Тупая боль сдавила сердце, как отголосок былых кошмаров. Атос натянул повод, придерживая коня и пуская его шагом. Нет, в этом Аньес не права – мужчины тоже испытывают страх. И не только на поле битвы.
Он вдруг почувствовал невероятно сильное желание увидеть Рауля – просто увидеть, убедиться, что сын жив, рядом, и дал шпор коню.
В Пьерфоне Атоса уже искали, но пока без лишнего шума.
- Господин граф, – конюх, принимая коня, заговорщицки косил глазом и понижал голос, – господин виконт спрашивали насчет прогулки. Давно ли Ваше сиятельство изволили выехать, надолго ли, не велели ли чего передать. Беспокоятся они.
Атос в ответ кивнул, и нежность в его глазах явно не предназначалась ни конюху, ни коню.
Рауля он нашел в небольшом кабинете смежном с библиотекой, который негласно признавался «мужской половиной», и куда граф или виконт удалялись, если желали почитать в одиночестве. Даже если в библиотеке в это время собиралось общество, массивная и хорошо пригнанная дверь обеспечивала в кабинете тишину, а толстая портьера окончательно глушила любые звуки и дополнительно удерживала тепло, что было совсем нелишне зимой. Сейчас, правда, портьеру несколько дней как убрали за ненадобностью, и потому как ни хорошо были смазаны петли, как ни легки шаги Атоса, Рауль сразу же повернул голову, едва граф переступил порог.
Виконт сидел перед нетопленным камином еще не успев расстаться с этой привычкой.
- Рауль, потерпите еще три-четыре месяца, тогда снова начнут топить, – усмехнулся Атос.
Рауль невольно улыбнулся и отодвинул кресло.
- Сам не заметил, – он зябко повел плечами. – Иногда кажется, что все еще холодно. Надо зажечь свечи – тут рано темнеет.
- Дерево совсем заслонило окно, давно надо было подрезать ветви.
- Да, я не слишком расторопный хозяин.
- Рауль, я не в упрек. Ладно, оставим. Как себя чувствует виконтесса?
- По словам доктора – хорошо. Меня она принимать отказалась. Сослалась на Вас – Вы, якобы, что-то должны мне сказать. Простите, отец, что Вы оказались впутаны во все эти недоразумения.
- Рауль… – Атос несколько мгновений выжидающе смотрел на сына. – А знаете что? Оставим все эти недоговорки с оглядкой на приличия и прочие реверансы. Вы были в Лане?
Рауль упрямо сжал губы. Атос улыбнулся:
- Были. С д’Артаньяном и исключительно по его делам. Так?
Рауль поколебался и чуть заметно кивнул.
- Не суть важно, какие именно это были дела, но это были его дела, не Ваши. Верно? Личные?
- Нет.
- По службе?
- Да, но, Вы понимаете, я не могу об этом говорить. Возможно, само присутствие нашего друга в Лане в это время должно быть сохранено в тайне. Я не знаю.
- Это не имеет значения, я не собираюсь это ни с кем обсуждать. Речь не о гасконце, о Вас.
- Ко мне это не имеет отношения.
- Ошибаетесь. Вас видели в Лане и сделали из этого выводы. Поскольку д’Артаньян позволил, чтоб его тоже увидели, вероятно, дело не столь секретное, но, повторюсь, не о нем речь.
Рауль вопросительно поднял брови и Атос усмехнулся про себя: «Ни слова – лишь молчаливый вопрос. Я бы тоже так сделал».
- Словом, Вас видели, и сделали вывод – Вы ездили… хм… к любовнице.
Вопросительно изогнувшиеся брови поднялись выше, и выражение лица Рауля стало изумленным.
- К кому я ездил?
Атос рассмеялся:
- Возможно, некоторая доля реверансов все же не помешала бы. Кое-кто из местных, увидев Вас, и, зная Ваши семейные обстоятельства, нашел подходящее «объяснение» Вашей поездке.
- Любовница? Только потому, что я поехал в Лан в обществе друга? Как можно до такого додуматься и как можно этому поверить?
- К сожалению, слухи дошли до Вашей супруги, а Ваша скрытность еще больше укрепила ее сомнения. Вы ведь ничего не пожелали объяснять.
- Граф, Вы тоже расспрашивали меня про эту поездку и довольно настойчиво. Неужели и Вы поверили?
- На долю секунды – поверил, – честно ответил Атос.
Рауль шагнул ближе к камину, к теплому яркому кругу свечей на полке. Атос подошел сзади и обнял сына за плечи.
- А я ведь действительно собирался завести любовницу, – неожиданно сказал Рауль. – И даже не одну, – он издал короткий непонятный смешок.
- Зачем? – искренне удивился Атос.
- Чтобы отомстить… Доказать.
Атос крепче сжал плечи сына и слегка встряхнул его:
- Глупости.
- Глупости, – печально согласился Рауль. – Это было очень давно. Виконтессе не о чем беспокоиться.
Атос задумчиво покачал головой.
- Она одна со своими страхами.
- Это нелепо! Я никогда не откажу ей в поддержке. Мне казалось, что как мужа меня не в чем упрекнуть. Я не собираюсь ее бросать, разве это не очевидно? – в голосе Рауля промелькнула тень упрека.
- Я сам чуть было не поверил, – мягко возразил Атос. – Идите, успокойте жену.
- А потом она выдумает еще что-то и еще. Она сама не знает, чего хочет!
- Думаю, знает. Идите к ней.
Рауль с выражением «это только ради Вас, но я уверен, что она просто капризничает», вышел из кабинета. Вернулся виконт примерно через четверть часа и его озадаченный вид и нахмуренные брови вызвали у Атоса улыбку:
- Вы поговорили?
- Я просто сказал ей, что не имею любовницы и оказалось, что ей достаточно моего слова. И все!
- Она поверила?
- Безоговорочно. И, похоже, действительно успокоилась. Еще попросила передать Вам благодарность.
- Мне-то за что? – рассмеялся Атос. Рауль развел руками с видом отчаявшегося что-либо понять:
- Какие-то непонятные страхи.
- Разбираться с ними не есть обязанность виконтессы, для этого у нее есть муж.
- А у мужа? – пробормотал Рауль.
- Любовь, верность и преданность жены. Возможно, когда-нибудь Вы сможете их принять.
Рауль вздохнул и отвернулся, скрыв от графа выражение своего лица.
- Вы уже собираетесь идти к себе?
- Да, только еще раз загляну к жене – она просила. Хотела пожелать мне спокойной ночи.
- Идите, – Атос проводил сына взглядом нежным и задумчивым. – Идите, мой мальчик.
Уже перешагнув порог, виконт спохватился:
- Совсем забыл спросить – Вы куда-то ездили? По делам? Может, нужна моя помощь?
- Н-нет… Я... Ничего срочного. После. Идите, Вас ждут.
Рауль кивнул и скрылся за дверью.
- После… – повторил Атос, оставшись один. Он улыбнулся, но странную эту улыбку уже никто бы не смог увидеть – граф погасил свечи и сел в кресло у окна, спиной к выходу.
Окно было приоткрыто, теплый и нежный ветер доносил едва ощутимые запахи сада, сквозь ветви разросшегося дерева с трудом, но упорно пробивался свет почти полной луны. В кабинете довольно долго царила полная тишина. Потом ее нарушил шорох – так могла бы шуршать мышь, крадущаяся за лакомым куском. Однако в библиотеке мышей не было – дело было не в том, насколько хорош был Рауль как хозяин, этого бы не потерпел сам граф.
- Гримо?
Ответный вздох сказал Атосу больше, чем это сделала бы пространная речь.
- Ты мне не нужен, со мной все в порядке, я не устал, не голоден, и пока не собираюсь спать. Можешь отдыхать, я лягу сам.
Еще один шорох, и в кабинете снова стало тихо.
Гримо вернулся в свою комнатку, подумал, и улегся животом на подоконник, высунувшись в окно, в теплую, нежную ночь. Комната была на втором этаже, там же, где покои графа де Ла Фер, и окна здесь ничем не заслонялись. Небо с луной и звездами само просилось в руки. Гримо восторженно вздохнул и поймал себя на желании дотронуться до бархатной черноты. Он даже руку протянул, хотя и понимал, что это глупо. Внизу, между деревьями, мелькнули чьи-то тени, до Гримо донесся приглушенный женский смех.
Гримо снова вздохнул и поднял глаза к звездам.
Адель…
Как давно он не думал о ней? Нет, так-то он никогда ее не забывал, но вот всем сердцем, всей душой – давно. Раньше в этом не было надобности, потому как Адель была рядом. Он знал, что, сколько бы ни длилось его отсутствие – дни, недели, месяцы, откуда бы он ни возвращался – из Ла Фера, Парижа или Лондона, он всегда найдет Адель в деревенском домике, который подарил ей граф. Наверное, у нее там была и какая-то своя жизнь, он не слишком задумывался. Но вряд ли это имело значение даже для нее самой, ее больше интересовал Рауль, Рауль и он, Гримо. Ну и немного господин граф. Но Рауль прежде всего. Ей повезло, она умерла за несколько лет до того, как с виконтом случилось несчастье. Умерла, тихо угаснув, в спокойствии и уверенности, что ее обожаемый воспитанник счастлив, потому что любит и любим, и что его ждет прекрасное будущее, обусловленное личными достоинствами и трудами господина графа.
Небо за окном становилось все глубже и темнее, а звезды – больше и ярче. В такую ночь только и предаваться воспоминаниям или мечтам. Но воспоминания вещь крайне коварная, они опьяняют обманчивой сладостью, которая неизменно превратится в невыносимую горечь осознания что ушедшее – ушло безвозвратно.
Гримо резко выдохнул.
- Ребеночек у господина Рауля будет, вот что! – сердито заявил он неизвестно кому, и решительно захлопнул оконные створки.
Художник – Стелла Мосонжник. Иллюстрация размещена с ее разрешения.