Шок

На вернисаже ко мне подошёл Дмитрий Семёнович Шевцов и заговорщически прошептал:
– Дружище, приходи ко мне в мастерскую, я хочу показать тебе мою последнюю работу. Мне очень важно услышать твоё мнение.
Честно говоря, мне не очень нравились живописные работы Шевцова, всё чаще и чаще превращающиеся в непонятно что. Известно, что слово лечит и калечит, и даже убивает. Слово может быть и источником счастья. И искусство точно также. Этот художник явно деградировал. Он знал моё отношение к такому роду творчества, поэтому я был несколько обескуражен его предложением.
– Настоятельно прошу. Не пожалеешь. Это самое лучшее, что я создал за свою жизнь. Это и тебя изменит, поверь. Увидишь искусство в совершенно ином свете. Никому ещё не показывал. Ты будешь первым.
– Вы меня заинтриговали, – ответил я, больше всматриваясь в его седовласую шевелюру и бороду, чем в его угольные глаза.
На самом деле я согласился, чтобы не обидеть человека старше меня. Тем более, что он почему-то подошёл только ко мне, из всех своих многочисленных друзей и знакомых выбрал именно меня. С чего бы это? Действительно ли, чтобы изменить мой вкус, или проверить на мне свой шедевр? Хочет посмотреть, как я буду реагировать, что скажу? А может просто не решается пока другим показывать? Знает, что я – непримиримый консерватор, с меня и начинает. Что ж…
Встретил меня Дмитрий Семёнович, как условились по телефону, у входа в его мастерскую. Он был возбуждён, широко улыбался и выказывал простоту, обычно не свойственную ему.
Пропуская меня вперёд в мастерскую, Шевцов сказал:
– Никак не придумаю название для этой моей последней картины. Хотел бы, чтобы ты помог.
«Может он только ради этого и пригласил меня сюда? Хитрец!»
Словно угадав мои мысли, он произнёс:
– Но это, конечно, не самое главное. Важно, какое впечатление она на тебя произведёт.
Мастерская Шевцова была просторной, но больше похожей на ветхий длинный сарай. Тут копошилось несколько молодых учеников Дмитрия Семёновича. На стенах всюду висели холсты, натянутые на подрамники, исписанные красками по типу «тяп-ляп».
– Правда впечатляет? – улыбаясь, хвастливо произнёс Дмитрий Семёнович.
– Это наши шедевры. Скоро устроим выставку современного русского искусства нашего региона.
Мы прошлись вдоль стены, иногда чуть задерживаясь перед какой-нибудь работой, и каждый раз Дмитрий Семёнович восхищённо восклицал: «Каково, а?!» «А эта?!»
– Теперь давай выпьем по кофейку, – предложил Шевцов и указал тяжёлой волосатой рукой на старый диван:
– Присаживайся.
– Феликс, сынок! Приготовь нам кофе! – то ли попросил, то ли распорядился он.
Мы сели. Высокий худосочный парень-брюнет с висячим на мочке уха золотистым крестиком быстро принёс нам растворимый кофе и сам подсел.
– Вот это и есть наша святая святых! – хвастливо произнёс Дмитрий Семёнович.
– Чумная чумных! – весело сострил Феликс.
– Сначала трижды подумай, а потом промолчи. Вот я тебе дам! – показал Шевцов парню кулак.
Я не выдержал:
– Разве это хорошо? – кивнул я парню на его ухо.
– А что?
– Христиан это оскорбляет.
– Так пусть не смотрят, – ответил Феликс также весело.
– И всё-таки, для чего это? – поинтересовался я.
– Так просто. Ни для чего. Модно.
– Значит, просто из-за моды?
– Ну, в общем, да.
– А творчеством ты занимаешься тоже так, неопределённо, или со смыслом? Ты очень хорошо продумываешь то, что ты делаешь на холстах?
Парень усмехнулся:
– Это пусть академики у себя там думают. А мы – свободные! Что хотим, как хотим…
– То и воротим, – вставил я.
– Ну да, – опять весело усмехнувшись, кивнул Феликс. Взглянув на меня внимательнее, произнёс:
– А, это вы нас, авангардистов, в своих статейках чихвостите!
– Вот объясните мне: вы проучились в художественном училище. Вас там обучали рисунку, композиции… Почему же вы всё это быстро отвергли и, простите за откровенность, вытворяете невесть что?! Вам не хочется серьёзно заниматься живописью, потому что на самом деле это так нелегко, для вас это очень трудно. Не обижайтесь за прямоту, но возможно у вас просто нет призвания, таланта, но раз вы выбрали путь художника, то вам ничего не остаётся делать, как…
– Чушь всё это! – парень ничуть не обиделся. Он, похоже, мне даже сочувствовал. – Вы просто ничего не понимаете в живописи! Вы совсем не подготовлены к восприятию современного искусства. До понимания надо дорасти. А отвергать и критиковать всякий может.
Дмитрий Семёнович не мешал нашему разговору, видно было, что он не спешит показывать мне свою картину. Он выдерживал время, медлил, хотел меня настроить на чудо, предвкушая моё приятное для него удивление.
– А вот та девушка, голая, вся в краске – это тоже хорошо? – спросил я, указывая взглядом вглубь мастерской.
– Алиса? Да, она сейчас по холсту будет кататься, себя выражать.
– Своё тело? – уточнил я.
–Не знаю.
– И что, это будет здорово? Это будет шедевр?
– Не знаю. Как выйдет. Может, получится и шедевр.
– Но это же было уже. Это прошлый день!
– Как сказать. Сама Алиса-то сегодняшняя. Она готовит нам всем какой-то там сюрприз. Держит в тайне, не раскрывает. Обещала, что это будет нечто совершенно новое, настоящее открытие в искусстве. Революция. Вот так!
– Знаете, незадолго до смерти Пабло Пикассо опубликовал письмо, в котором он написал, что настоящим художником был Рембрандт и ещё кто-то, призабыл, он же, Пикассо, лишь клоун, который понял своё время.
– Да это он просто так пошутил, – вставил реплику Дмитрий Семёнович.
– Ну ведь замечательная у него картина «Девочка на шаре». А вот абстракция… Глумление над всеми! – сказал я.
– Людям нравится всё, что мы делаем.
– Каким людям? – спросил я, распалившись. – Знаете, у искусства должна быть религиозная основа. У вас какая основа? Да никакая. А точнее, сатанинская. Крестик на вашем ухе утверждает это.
– Ну что ты пристал к моему сыну?! Кстати, он у нас самый-самый из всех, подающий надежды. Ты ещё услышишь о нём! – заговорил Шевцов. – Да, да! Очень даже перспективный.
Я внимательно глянул в глаза парня и увидел то же самое, что и в «Чёрном квадрате» Малевича, когда смотрел на него в оригинале: пустоту.
– Ладно, пора! – сказал Дмитрий Семёнович Шевцов, поднимаясь из-за стола. – Ты ведь готов?
– Да, конечно, – ответил я, вставая. – Спасибо, Феликс, за кофе.
– А можно и я свами? – спросил Феликс.
– Не сейчас! – категорично произнёс Шевцов.
Мы прошли в конец мастерской, к запертой двери. Феликс следовал за нами, всё ещё на что-то надеясь. Денис Семёнович вытащил из кармана брюк ключи и отворил дверь.
– Ну, пап, можно?
– Нет!
Вдвоём мы вошли вовнутрь маленькой комнаты с одним окном, в которой у стены стоял мольберт с занавешенной большой тряпкой картиной. Феликс остался снаружи. Шевцов плотно захлопнул за собой дверь и подошёл к мольберту. Он волновался. Мне даже стало неловко за Дениса Семёновича, что он так торжественно тянет. За окном шумно чирикали воробьи. Мне показалось, что ожидание перешло в вечность. Наконец Денис Семёнович взялся за край полотнища и стянул его с холста…
Очнулся я в больничной палате. Что это было? По какой причине я оказался здесь? Ах, да: картина!
Потом я узнал, что ночью, после моего визита, разразилась невероятной силы гроза. В мастерскую Дениса Семёновича Шевцова ударила молния. Жертв и пострадавших не было, но сгорело всё, что могло податься огню.
После того, как со мной случился удар (я посмотрел картину художника Дениса Семёновича Шевцова в его мастерской и оказался в реанимации), уже дома я написал рассказ, который, как мне показалось, тут же убьёт прочитавшего его. Это я понял, когда поставил последнюю точку.
Я всегда мечтал написать самый главный, самый лучший рассказ. Написать и умереть. Но умереть не от самого рассказа, от его содержания и формы, а от наконец-то исполненной мечты. Дальше продолжать писать после такого рассказа не имело бы смысла, потому что всё уже было бы сказано в нём.
Но оказалось, что мой последний рассказ преступный, он убивает!
Не повлияла ли на моё творчество картина Шевцова, вызвавшая во мне шок?! Я ведь не сомневался, что та картина – крайне падение художника!
Есть такое понятие: божественная и дьявольская красота. Так вот, я – сторонник самого высокого искусства, превзошёл художника, сочинив убийственный рассказ. Видимо, я сильно заблуждался в себе.
Мир такой, потому что я такой. Был бы я другим, и всё вокруг было бы иным. Какой я, такой и мир. А может, какой я, таким я и вижу мир?!
Именно эта тема доминировала в рассказе. А вдруг я не запутался, а наоборот, слишком многое сразу открылось мне, но я оказался не созревшим для правильного понимания этого?! И написал я совсем не то, что хотел, как будто под чью-то диктовку?!
Однако рассказ был чертовски хорош! Написанное «не то» проявляло себя как достоинство. Точь-в-точь, как в абстракции какая-нибудь эффектная замысловатая каракуля.
Сюжет рассказа был острым, и стиль изложения под стать ему. Но раскрывать содержание рассказа, даже осторожно намекать на него, всё же поостерегусь.
Итак, рукопись рассказа – в огонь!
Теперь начну свой творческий путь с нуля. Начну с себя: созидать, преображать свой внутренний мир, своё правильное понимание всего и вся. И потом уже – за настоящее дело!