-4-
Однажды поздней осенью 1949 года к нам домой привели двух чужих оборванных женщин. Они, так же как и Эмма Шён, скитались по стране в поисках своих родных. Люди в селе решили, что это наши близкие знакомые или односельчане. Все знали, что мы здесь живём одни и разыскиваем через комендатуру отца и родню. Женщины очень плохо говорили по-русски и по-украински, общались только на немецком. Родом они оказались с Запорожья, высланы были, как и мы, в 1943 году в Германию, а в 1947 году их насильно отправили в Сибирь. Жили они где-то в Уральских лесах, но решили на свой страх и риск отправиться в другие места. Женщины узнали, что в Казахстан после войны привезли много немцев из Германии и приехали сюда. Это только легко сказать - приехали. Передвигались тайно в товарных поездах, добрались до Кустаная. Там на станции работали грузчиками наши немецкие женщины, выгружали из вагонов в машины корм для свиней. Они-то и встретили наших оборванок и решили, что лучшего места, чем в Соколовке, им не найти.
Наступала зима, не за горами - морозы, где-то нужно оседать и находить приют. Возможно, среди нас они узнают кого-то из своих. Из Кустаная женщин привезли на машине и привели к нам домой. К их сожалению и к нашему разочарованию, друг друга мы не знали. Но наша мама приняла беглянок на время до выяснения, смогут ли им дать место в совхозе, не отошлют ли назад. Две женщины оказались сёстрами-близнецами по имени Агата и Тереза 1918 года рождения. Вызвали коменданта Яковенко и, надеясь на его человечность, уговорили принять беженок, поставить в Соколовке на учёт. Кто-то дал им одну фуфайку на двоих, старую одежду пришлось сжечь. Кое-какими вещами снабдили их земляки из Запорожья, обувь смог отремонтировать всё тот же дед Горбенко. С жильём у всех было тяжело, так и остались они пока у нас, спали обе на лежанке. Из-за отсутствия тёплой одежды на работу ходили по очереди. Да и болели они постоянно, то одна, то другая. Мы удивлялись тому, как они смогли сберечь в своём рванье парфюмерию и косметику из Германии: помаду, пудру, духи. Пользовались этим богатством очень экономно, никому не показывая. Женщинам исполнилось всего по 31 году. А нашей маме - 44. Осень и часть зимы провели сестрички у нас. После Нового 1950 года управляющий пристроил их на квартиру. В одном доме освободилась комнатка, её отремонтировали. Женщины привезли топливо, кое-какую мебель. Наступила для них новая жизнь, с нуля, как и у всех нас.
К весне 1950 года слегла наша мама. Поднялась высокая температура, заболело горло. Ни врача, ни фельдшера в посёлке не было, лекарств тоже никаких. Соседи помогали, чем могли, подсказывали домашние средства, но ничего не помогало. В одну из ночей мы попросили нашу соседку тётю Веру переночевать у нас. По возрасту она - старше нашей мамы, жила рядом и работала весь день с овцами в овчарне. Соседка потеряла на войне двух сыновей, мужа и осталась совсем одна. К утру мама уже металась в бреду, теряла сознание, и тётя Вера послала Мирту за управляющим отделением с просьбой отвезти маму в больницу. Миргородский к тому времени имел казённую машину, полученную прошлым летом. Приехал он сразу, взглянул на маму, на нас, плачущих и сказал сердито: "Почему не пришли раньше, а теперь, довезу ли я её?" Кое-как вывели мы маму, усадили в машину, и тётя Вера поехала с ними в село Алексеевку, в больницу. Это село находилось от нас в 10 км. Мы дорогу хорошо знали, ходили туда пешком один раз в 2-3 месяца, получали зарплату в сельском совете за работу в школе. После этого случая управляющий ездил туда сам каждый месяц и привозил зарплату учительнице и маме. Когда нашу родненькую выводили из комнатки, мы видели, как она задыхается. В неизвестности, страхе нескончаемо тянулся длинный и кошмарный день.
В эту ночь мне приснился сон, который я запомнила на всю жизнь. Мне казалось, что соседка тётя Вера зашла в нашу комнатку, а у нас очень темно, не разобрать ничего. Она принялась спичками зажигать наш фитилёк. Он никак не хотел разгораться. Это длилось долго. Вдруг фитилёк как вспыхнет, и комнатка озарилась ярким светом. В ту пору электролампочек в селе ещё не было, а мы не имели даже керосиновой лампы со стеклом. Фитилёк - вот и всё наше освещение. К утру приехали управляющий Миргородский с соседкой. Тётя Вера пришла к нам и рассказала, как спасли нашу маму. Её привезли в больницу в совсем плохом состоянии. В горле у неё оказался большой гнойный нарыв, который закрыл все дыхательные пути, она еле дышала. Женщина-врач скальпелем разрезала этот нарыв, медсестра держала маму за плечи, головой вниз, а изо рта вытекал гной. Нарыв этот никак не мог лопнуть сам, ещё немного и мама бы умерла. Во время этой процедуры управляющий и соседка не уезжали, ждали результатов. Потом маму уложили в постель и оставили в больнице. Добрая женщина успокоила нас, сказав, что у мамы сейчас всё хорошо, она может снова нормально дышать, что спит она в белой постели в тёплой и чистой комнате. Я рассказала тёте Вере свой сон. Она очень удивилась: «Как точно твой сон предсказал, что ваша мама в этот раз не умрёт». Вот такие отзывчивые к чужой беде люди окружали нас на первой ферме.
В школе мы втроём выполняли мамину работу, после того как Мирта заканчивала свою смену на свинарнике. Утром рано шли вдвоём в школу топить печки. Дежурить ночью у овец управляющий назначил другую женщину. Не помню, как долго мама пробыла в больнице, нам тогда казалось, что время тянется бесконечно. Мы по ней очень скучали, особенно долгими вечерами. Агата и Тереза приходили к нам, общались с нами, успокаивали. За разговорами о прошлой жизни на Украине, о маме, об отце, мы забывали о своём детском одиночестве.
К коменданту на отметку сёстры ходили с мамой и с Миртой, каждая в надежде на хорошее известие - положительный ответ на их запрос. Пройдёт ещё несколько лет, пока мы что-то узнаем о своих родных, а они о своих. Неизвестность, да на такой большой срок - как она томила, угнетала, сколько сил отняла и терпения стоила!
-5-
Мама вернулась из больницы, и зажили мы по-прежнему, в трудах и заботах. 1950-й год проходил, повторяя 1949-й. Летом прибавилось немного радости и хлопот. Тётя Вера говорила нам зимой: "Если отелется корова и будет бычок, мы его на зиму зарежем, я продам вам половину и будете вы суп с мясом кушать. Если будет тёлочка, я тоже вам её продам, деньги постепенно отдадите, и будет у вас своя коровушка". Эта добрая женщина строила вместе с нами планы. Мы были воодушевлены и всё лето жили этой мечтой.
Через стенку от нас, в этом же доме, жили соседи по фамилии Заводские. В их семье росла девочка по имени Рая, моя ровесница, с которой мы ходили в один класс. Её отец возвратился с фронта в 1945 году летом и работал на свиноферме бригадиром. Мама не работала. По нашим голодным понятиям, жили они хорошо. На столе к обеду стояла миска с вкусным душистым мясом. Расскажу иногда маме, что я сегодня увидела мясо и хотела получить хотя бы маленький кусочек. Мама говорит: "Не ходи к людям, когда они кушают, ты всегда к обеду попадаешь и это видишь, то у Дуси, то у Лиды». Мы это понимали и делали свои выводы: "У них есть отцы! Они могут себе позволить кушать мясо!" Могут поросёнка или телёнка зарезать. У семей без отцов - редко когда что-то было. Приходилось долго копить, чтобы купить обувь, одежду, муку и т.д. Ну ладно, не было мяса, молока, ничего не поделаешь, проживём и так как-нибудь, лишь бы разрешали зерно в кармане, в сумочке со свинарника, с овчарни, с коровника, домой принести. Кто-то из мужчин приспособился делать дерменьки или мельнички, чтобы молоть зерно. Нам тоже сделали такую дерменьку. Зерно сушили на плите, оно тогда легче мололось. Сами и мололи. В одно "прекрасное время" я упала на железную ручку этой мельницы и отбила себе передний зуб. И осталась я почти на всю жизнь щербатой. Ну и что же, я не обращала на это внимания, меня все любили и такой. Только в 1992 году зубной врач, уже здесь в Германии, нарастил мне повреждённый в те далёкие годы зуб.
Оказывается, до сих пор всё это были цветочки. Не кушали мясо, не пили молоко, мало ели хлеба. Ладно, смирились с этим. Выживали же как-то полуголодные. Ягодки созрели попозже - в 1950 году, через пять лет после окончания страшной войны. Обложило государство всех людей налогом! Никого не интересовало, есть у тебя что-то или нет! Сдавай каждая семья государству определённое количество мяса, топлёного молока, яиц, шерсти с овец! И ещё купи облигации, вроде на словах добровольно, а на самом деле - принудительно! К примеру, 200 облигаций стоили 200 рублей. Я не помню, сколько всего семья должна сдать и на какую сумму подписаться. Нет в живых сестры, она бы мне подсказала. С центральной усадьбы совхоза приехал строгий, в военной форме, мужчина по фамилии Ковальчук. С угрозами объяснил, что к чему. Но сельчане уже всякое пережили, никто на его строгость не хотел обращать внимания, а зря. Люди решили распоряжаться своими заработанными рублями, как и планировали. Всем казалось, что стало чуть-чуть полегче, но зря народ расслабился. Через короткое время сельский люд покатился вниз под горку в следующую нищету и в голод.
Мы также не сильно заострили своё внимание на этих налогах и облигациях. Ежедневный тяжёлый труд без выходных с утра до вечера превращал всех людей в живых роботов или в рабов. Неизвестно, что лучше. Тётя Вера продала нам осенью трёх гусей и тёлочку. Как и обещала, с тем, что мы постепенно с ней рассчитаемся. Тёлочку мы окрестили Нюркой, так когда-то звали нашу довоенную корову. Тётя Вера обещала нам весной 1951 года дать курицу-наседку с яйцами, чтобы у нас были свои цыплята. С появлением в нашей семье тёлочки, добавились обязанности и у Феди. Он приучал тёлочку ходить в стадо и первое время пас её сам до вечера, чтобы она не сбежала.
-6-
Лето 1950 года прошло также, как и лето 1949-го - в трудах и заботах. Собирали, отовсюду несли домой всё, что горело, готовились кормить нашу ненасытную печку зимой. Летом во дворе построили себе временную печку, варили на ней нехитрую еду. Для её протопки я приносила с базы бывшую в употреблении и высохшую на солнце солому. Таким образом приспосабливались в те годы к жизни, каждый выживал как мог. Осенью по вечерам убирали свою картошку в огороде, радовались каждому выращенному клубню. С помощью детей с горем пополам убирали урожай с совхозных полей. После уборки управляющий разрешил пойти на картофельное поле с лопатами и поискать для себя оставшуюся в земле картошку. За собранные после уборки пшеничные колоски никто уже в тюрьму не сажал. Полученный от урожая картофель засыпали в ящики и спрятали под стол, под скамейку, под кровать. В начале октября управляющий дал людям выходной и снарядил несколько запряжённых быками подвод для поездки на базар в город Кустанай. Заранее составили список наиболее нуждающихся семей для закупки всего необходимого. В этот список включили и нашу маму. Управляющий пообещал ей поездку ещё весной и своё слово сдержал. На первой телеге ехал человек, присланный комендантом. За лето трудов удалось и нам подкопить денег. Ведь у нас и в доме и на себе всё сносилось. И фуфайку каждому надо, и бельё, и чулки и т.д.
Выехали с вечера в субботу, всё же путь неблизкий - 100 км, а ехать предстояло на быках. Удачно съездили, купили продукты и товары! Домой привезли полмешка муки вместе с мешком, ведро для муки, наполненное крупным луком, несколько булок хлеба и даже ливерную колбасу. Мы восторгались тому, что нам занесли в дом. Мама хотела купить стяжёное ватное одеяло, но денег не хватило. Одежду, фуфайки - всё уже не новое, ношеное, мама тоже приобрела. Вот бы ещё и одеяло! Наше старое совсем износилось, разваливалось и рассыпалось. Мы ещё и вату из него умудрялись выщипывать. При простуде, осенью и зимой, часто забивался нос, трудно было дышать. Тогда вата - наше спасение! Вытащим кусочек из одеяла, зажжём, вата пламенем не горит, а только дымит. Этот едкий дым освобождал на время заложенный нос, и становилось полегче. Для хозяйства мама привезла большую глиняную макитру, что-то наподобие глиняного горшка, в которую входило два ведра воды. Внутри она покрыта эмалью. Теперь мы могли принести ведро воды, вылить в макитру и закрыть крышкой. Скамеечку для этой ёмкости сделал нам дедушка Горбенко.
Но радость от обновок, от продуктов, привезённых мамой, длилась совсем недолго. На следующий день на наше отделение приехал уполномоченный по сбору налогов Ковальчук с заданием - разделаться с теми, кто не уплатил налог и не купил облигации. Пришёл Ковальчук, конечно, и к нам в дом. Мы заранее всё попрятали, чтобы не бросалось в глаза. Только макитра стояла на скамеечке пустая и сверкала своей новизной. Уже с порога наделённый властью человек стал яростно на нас кричать: "Почему вы с лета до сих пор ничего не сдали государству?" Перечислил всё, что нам полагалось сдать. Мы стояли в ужасе перед ним и молчали. "Почему вы до сих пор не купили облигации? Сейчас вы у меня всё купите!» - пуще прежнего бесновался уполномоченный. Мама тихим твёрдым голосом ответила: " У нас нет ничего, что бы мы могли сдать. У нас нет ни коровы, ни свиней, ни овец, ни кур. Облигации купить мы тоже не можем. Мы же сами голодные. Вы разве не видите, как мы живём?" Ковальчук от этих слов и маминого тихого голоса разбушевался ещё больше. Одновременно с криком он поднял нашу несчастую макитру высоко над головой и грохнул её об пол. Макитра разлетелась на куски и кусочки. Нам всем стало очень страшно. Мы закричали, заплакали, прижались к маме. Этот недобрый мужчина, не обращая внимания на наши вопли и слёзы, пригрозил нам всем тюрьмой и ещё неизвестно чем и вышел.
Наша мама вдруг изменилась в лице, побелела, упала, как подкошенная без признаков жизни. Я выбежала на улицу, позвала соседей. Одна женщина сунула маме смоченную чем-то ватку под нос, другая приподняла голову, стала разжимать зубы. С трудом удалось раскрыть маме рот и влить какое-то лекарство. Глаза она не открывала, слабо стонала. После растирания груди, маму уложили в постель и укрыли. Это был сердечный приступ. Через несколько дней мама поднялась, слабая, безучастная ко всему, постоянно плакала. И как и прежде - работа днём и ночью с покорством раба, не претендующего ни на что. Откуда в ней, в её тщедушном тельце только силы брались держаться за эту так называемую жизнь. Наверное, мы её удерживали от последнего шага, наша беззаветная преданность ей, послушание и поддержка. Ещё какая-то надежда теплилась во всех нас, надежда на встречу с отцом и с оставшейся роднёй.
С нами, с семьями, которые не смогли уплатить налог, поступили следующим образом: с зарплаты высчитывали деньги за мясо, яйца, топлёное масло. Мама должна договориться с семьями, которые согласятся сдать за нас на приёмный пункт эти продукты. В начале месяца они получали деньги за сданное. В результате стало нам лучше? Конечно, хуже! Наши, так тяжело заработанные деньги, высчитывали с зарплаты. Мы, бедные, стали ещё беднее, хотя куда уже. Те семьи, что нам помогали, получали деньги ещё и с нас. Продолжалось это из месяца в месяц. В колхозах люди вообще ничего не получали в конце года. То, что заработали на трудодни, также высчитывали на налоги и облигации. В близлежащих колхозах умерли почти все, кого привезли в 1945 году, а чеченцы умерли все до 1953 года. Поволжским немцам, которых успели привезти в 1941 году, в послевоенное время, когда ввели эти проклятые налоги и облигации, жилось немного получше. Они успели обзавестись коровами, овцами, птицей. Были у них и свои избушки - низкие, потому что наполовину вкопаны в землю и построены из самана. Лишь бы сохранялось тепло.
Жизнь едва продолжалась, какой бы тяжёлой она ни была. В кузницу привезли листы железа, из которого делали вёдра для хозяйства. Кузнецами в совхозе работали два финна по национальности, их называли русскими именами - дядя Стёпа и дядя Толя. Управляющий разрешил сделать нуждающимся людям по одному ведру. По просьбе мамы и нам досталось такое ведёрко - поить тёлочку. В конторе выписали доски, сделали в сенках пол и ясли - кормушку для нашей тёлочки. Мы, как могли, утеплили сенки, обмазали внутри и снаружи, отгородили тёлочке место. Всем жителям совхоза, у кого имелась корова, привозили сено и солому. Привезли и нам. С помощью тёти Веры мы сложили аккуратный стожок, да так, чтобы не намокло сверху от дождя. Приготовились к зиме.
http://www.proza.ru/2015/07/02/425