Рассказ
Алиму Гасымову
Он не помнил, когда встал на этот путь, будто не разум вел его, не рассудок, а шел он, завороженный и увлекаемый каким-то невиданным, неведомым ощущением, божественным зовом, идущим из небытия.
Это была не дорога, это нельзя было назвать дорогой; даже чувствуя по струящемуся под ногами песку, что идет он по пустыне, он не знал, где начало этого пути, куда ведет он, отчего он путник той дороги и когда дойдет он до места.
Никогда еще пустыня не казалась ему такой таинственно-загадочной. Что так завораживало его в этом море песка?.. Все, что будто впервые видит он вокруг, странно очаровывает его, полнит чувствами и уносит куда-то прочь от себя самого.
Он давно вынашивал в душе желание отправиться в путь, и желание это, крупица за крупицей, все росло в нем, не давая покоя и отдохновения: он чувствовал, что уже не хочет жить, как прежде, все, чего касается взгляд, томит его донельзя, говоря о невыносимой обыденности. И это скитание не из стремления к чему-то, не из желания вовлечься во что-то, а в знак протеста против невыносимого однообразия жизни.
Сейчас, вспоминая все это, перед глазами проплывают разрозненные картины жизни, и он сожалеет о прошедших впустую годах.
Вдруг, остановившись, он поднял голову; пустыня окрасилась в зеленый-презеленый цвет. Утратив свой естественный цвет, волнующееся море песка вдруг стало зеленым, будто на серый песок накинули зеленый бархат; и он уже не чувствовал, как песок течет у него под ногами.
Остановившись, он мгновение разглядывал объятую зеленью степь; он никак не мог осознать, что в мгновенье ока мир смог сотворить такое чудо.
Потом, взяв свою суму переметную, продолжил путь по зеленому лугу, покрывшему пустыню. Сума на плече была тяжелой, но овладевшее им очарование не давало почувствовать ее тяжести.
Вскоре зелень, окутавшая пустыню, стала уже невидимой среди моря серого песка.
Ему хотелось танцевать; танцевать посреди этой пустыни без конца и без края, пока не устанет, пока не избавится от этого желания танцевать.
Дервиш вдруг остановился, снял с плеча суму, положил на землю. «Что же вело его, куда бы он ни шел, почему не хотел даже на миг остановиться, передохнуть, отдышаться?»
Неведома ему уготованная судьба, но это его не страшит, по мере того, как идет он, очарование того таинственного мира туманом обволакивает дух и все существо его.
В памяти дервиша смешались прошлое и будущее. «Что повернуло течение жизни его совсем в другом направлении, что, забрав его у самого себя, у сути своей, поставило его лицом к лицу с миром, со временем? Сколько это будет длиться? Придет ли однажды конец этим мучениям?»
На эти вопросы ответа он найти не мог; а, может, и не хотел искать ответа, неопределенность места, куда он рвался, была так привлекательна, так притягательна, что, несмотря на ожидающие его опасности, он отдавался этой неопределенности.
Обрывистые звуки колокольчика, доносимые ветром, сообщали, что где-то близко караван.
Каким бы родным и близким не казался ему этот звук, свернуть с дороги и присоединиться к каравану он не хотел, думая, что, поступи он так, это будет бегством от доли своей, от судьбы.
Он услышал плеск воды; непроизвольно замедлив шаг, прислушался к тем звукам, что прохладой объяли все его существо. По шуму воды явно чувствовалось, что она недалеко. Но откуда, с какой стороны доносились эти звуки? Возможно ли было так ясно слышать шум воды посреди пустыни? Странно было и то, что с каждым шагом звуки эти становились все громче и отчетливее. Чтобы добраться до воды, он ускорил шаг. И вдруг его охватило изумление при виде открывшейся глазам картины; на всю пустыню расстилалось голубое море. Громадная толща воды мерно накатывала на песчаный берег, и после с тихим шорохом отходила назад.
Дервиш, стоя на берегу, смотрел на бескрайнее голубое море; в жизни своей не видел он моря такой голубизны, такой чистоты.
Он уже не чувствовал жажды, будто прохлада, голубизна и прозрачность моря, затопив нутро его, загасили жажду.
Закрыл глаза.
Сняв чарыхи, вошел в воду. Прохлада разлилась по всему телу, неся с собой покой. Какое-то время он шел по берегу, оставляя следы на мокром песке. «В каком же направлении он должен был идти?» Какое-то необычное желание звало его в морские объятия, не давало остановиться, стоять, отдыхать.
И с этим желанием он направился в море, идя по воде. Море плескалось под ногами, волны, брызгающие по сторонам, росли, становились огромными.
Скоро начался ливень, в мгновенье ока небо слилось с морем, мир накрылся водой, селем.
Он не помнил, сколько шел морем; ливень никак не кончался. Он ругал, проклинал себя, судьбу свою за то, что отправился в путь, очарованный этим волшебным звуком.
Открыв глаза, вновь увидел себя в пустыне. Пологие холмы, выстроившиеся вдоль горизонта, говорили о том, что впереди начинается совершенно иной мир. Чем дальше, тем все выше становились холмы, превращаясь чуть ли не в отвесные скалы, сливающиеся с небесным сводом в вышине.
Достанет ли у него сил одолеть подъем? Этого он не знал, знал лишь одно, что бы там ни было, он должен одолеть этот подъем, все, все начнется после этого, иначе какой толк было преодолевать такое расстояние.
С того момента, как морские воды коснулись его ног, он забыл об усталости, шел дальше спокойным шагом, но этот путь уже не похож был на прежний. На пути, по которому он шел до сих пор, не было таких круч; подъем становился все круче, дыхание его учащалось, шаг становился медленнее, но он не останавливался, будто если он остановится перевести дыхание, все исчезнет, закончится.
Однако он все же остановился и оглянулся на длинную-предлинную дорогу, по которой прошел: по склону горы, белея, вилась тропинка. Он не мог представить, уразуметь, как прошел он такой длинный путь.
И снова он продолжил путь. Вокруг дороги – глубокие, бездонные, суровые пропасти, тропинка становится все уже, идти все труднее, в глазах темнеет, когда смотрит он в разинутые пасти пропастей то слева, то справа.
Стемнело, и он с трудом различал, куда ступает. Он уже не может идти, как раньше, шагает осторожно, боится сорваться в пропасть. С другой стороны, его одолевало желание, прогнав из сердца страх сорваться вниз, не обращая внимания на камни и кусты, оставить тропу и одолеть подъем.
«Кто и когда проложил эту тропу? Какие люди прошли по ней? Есть ли у него право идти по ней? Если есть, кто дал ему это право? Почему он должен идти по тропе, проложенной другими?..»
Не почувствовав, он сошел с тропы и углубился в темень. Хоть и не знал он теперь, куда идет, ему стало гораздо легче, чем раньше. Будто сняли с него тяжкий груз и не пугали его ни бездонные пропасти, ни камни под ногами, раздиравшие в кровь ступни и ногти, он шел легко, словно по ровной гладкой дороге, а не в гору.
Похолодало, но несмотря на это, он весь был в поту, оттого что шел в гору, но стоило ему придержать шаг, тело остывало, леденели руки-ноги; чтобы не мерзнуть он шел, что было сил, как бы там ни было, он хотел добраться до места.
Однако конца пути не видно, подъем все шел и шел. Камни и кусты разодрали в кровь ему руки и ноги, но тело боли не ощущало, будто мышцы его стали безразличны и бесчувственны ко всему, кроме божественного ощущения, что влекло его за собой.
Всю ночь он карабкался в гору. Иногда останавливался, на мгновение переводил дух, и снова продолжал свой путь. Когда заалел восток, он увидел себя на вершине горы и, наблюдая восход, спокойно вздохнул.
На вершине горы дорога, обернувшись белоснежным покрывалом, заканчивалась и с этой белоснежной вершины, венчавшей дорогу, мир, который он оставил позади, виден был ясно, как на ладони.
Какое-то время дервиш смотрел на этот мир. До сего времени он не сознавал, что он настолько красив и волшебен, но как бы ни был мир красив, возвращаться он не хотел. Сейчас для него не могло быть ничего труднее и мучительнее возвращения назад. «Что же делать ему, куда идти… Какой будет жизнь его… Какое чувство привело его сюда… Что это за дела, что за судьба такая…»
Как и раньше, что-то толкало его вперед, звало в таинственный туманный мир, но он уже был без сил; он едва держался на ногах, все тело изнывало от боли, казалось, вот-вот он рассыплется на косточки. Он слышал звуки своих болей: скопившаяся в руках, плечах боль становилась невыносимой, доводя его до беспамятства.
Чтобы не потерять равновесия, он осторожно опустился на камень и не заметил, как потерял сознание. Когда же он, наконец, открыл глаза, от прежних болей не осталось и следа, он ощущал в себе легкость птицы.
Поднявшись, вновь огляделся вокруг; мир, виденный им с вершины, теперь не был ясен, его окутал туман и серость. Ясным было только небо. Взгляд его вдруг упал на поднявшиеся из-за плеч крылья. Безумная страсть влекла его к небесам, отрывала ноги от земли.
Впереди его ждал бескрайний простор небес.