Странное это было ощущение. Мы шли к этому дню очень долго. Семь лет назад, когда все начиналось, ни кто из нас и помыслить не мог, что этот день будет. Даже надеяться на то, что этот день возможен - мы боялись. Но верили в него. Хотя и не верили, что сможем зайти так далеко.
И вот теперь уже совершенно ясно, что мы победили. Хотя уже год назад, когда второй добровольческий танковый с ходу форсировал Волгу и опрокинул московскую армию, стало понятно, что победа будет за нами. Оставалось только дойти до Москвы и взять ее. Взять, несмотря ни на что.
Это было ясно и федералам. Для них это были не просто бои. Решался вопрос о самом их существовании. И бои были страшные. Вся калужская область и верховья Оки превратились в радиоактивную оплавленную пропитанную ипритом биологически опасную пустыню. Неизвестно еще, кто больше постарался. И федеральные войска и Уральская Лига не сдерживали себя в средствах. Москва спустила на оружие все, что только могла. Золотой и Алмазный фонды, Эрмитажи и Третьяковки, верные янычары вздернули пару особо непонятливых олигархов из черного списка Форбс. Так что на смерть они шли, хрустя новенькой американской формой в комфортных европейских БТРах. Нарядные и крутые.
Наши уральские заводы тоже напряглись и выдали на гора. Ну и мы тоже дали. Дали крепко. Хули. Наше дело правое, броня крепка, свобода или смерть. Один хрен терять уже было нечего. Мы перли и перли. Перли. И знали, что самый страшный бой еще впереди. Самых лютых боев мы ждали именно тут. В Москве. В самом логове. Мы, вопреки всему, выживали и копили в сердцах ненависть, для самого последнего боя. Для нее. Для Москвы. Бывшей Столицы бывшей Родины.
Москву взяли как то вдруг. Мгновенно и удивительно легко. Внезапно оказалось, что защищать федеральную столицу некому. Все верные Кремлевской Святой Хунте войска мы вдавили гусеницами в грунт еще под Тулой и Коломной. Остальные, либо перебежали на нашу сторону, либо растворились на местности, ища себе военного счастья в новом статусе мародеров.
По разведсводке 1 приволжского фронта, куда входил наш второй добротанковый, в каком то подобии боеспособности прибывали только «кантимировцы», бригады ФСБ и бесчисленные, но совершенно не управляемые батальоны «Восток». Всем им тоже нечего было терять, и от нас им нечего ждать, кроме смерти. Максимально мучительной и долгой.
Кремльстаг сделал ставку на народное ополчение и роздал населению 10 млн. единиц оружия. Причем лиц, желающих получить оружие мобилизовали прямо из теплых постелей, рассказав про то, что в тяжелый для страны час… Ну, короче, не пойдешь за воевать за Родину, ляжешь прямо тут и сейчас. Нормальный такой выбор для ухоженных столичных хипстеров, менеджеров и рантье.
Отмобилизованные лица не испытывали суицидальных наклонностей, поэтому не выказали особенного желания вставать под лобовой удар уральской стальной лавины. Так же они не выказали особого желания подчиняться каким бы – то ни было приказам гордых горцев-офицеров. Поэтому все они, как один, в едином порыве, мгновенно так же растворились в мегаполисе, который знали, гораздо лучше своих командиров, вчерашних школьников из Дагестана и Кабарды.
Это стало большой вооруженной проблемой. Причем не столько для самих федералов, и уж тем более не для нас, а для всего остального невооруженного населения.
Мгновенно наступил всеобщий огнестрельный бардак, чем мы, разведка, и воспользовались. Корпусные и бригадные разведбаты и эскадроны, в пешем и конном порядке проскочили насквозь все три полосы инженерных заграждений и углубились в самое сердце осажденного города. Как отравленные стрелы в сердце мамонта.
Наш 31 разведбат второго добротанкового корпуса в пешем порядке проскочил за сутки от Долгопрудного до земляного вала, и только тут наткнулся на какое то подобие более или менее организованной обороны. Пришлось сворачивать прогулку и суетиться под вялым обстрелом. В результате довольно бестолковых перемещений мы без потерь отошли и закрепились в каком то монументальном здании, где до сих пор сидим тихо и экономим патроны. Нас вяло атакуют кантимировцы, но без танков дело у них не идет, и мы их легко отбиваем. Сидим тут сутки уже и ждем подхода главных больших пацанов. Где-то там, за нами идет шестая добротанковая бригада. Но где ее носит?
Связи считай, что нет. Интернет висит глухо. Посылать связного? Куда? Непонятно. Да и палят на улицах все во всех. Вяло палят, но связному пули хватит. Да и как он сообщит нам, что добрался до места? И где это место? Лучше пока обождать. Все равно делать больше нечего. Сидим в обороне. И хорошо сидим. С комфортом. Водопровод и электричество в городе, почему - то еще есть. Чего-то там Отцы - Командиры перемудрили, и вопреки обыкновенному порядку, не снесли до основания все коммуникации осажденного города, и нам это делать строго настрого запретили. Им, в штабах, конечно - же всяко виднее как нам тут воевать удобнее. В результате от этой странной стратегии мы только в плюсе.
В обороне сидим с максимальным комфортом, включая кондиционеры на тех этажах, где стекла уцелели. Конец июля, жарища и духота. Воздух города полон гари, чада и пепла. А у нас прохладный фильтрованный ветерок, душ на каждом этаже и чуть ли не в каждом кабинете, ковры, фикусы, сортиры. И даже бильярд с пинг-понгом в подвале нашлись. Не жизнь, а сказка. Знай себе, иногда постреливай вдоль улицы, а так, полная лафа.
Кантемировцы особого рвения не проявляют. Мы им давно не по зубам. Местные мародеры от нас шарахаються. И даже отчаянные и отчаявшиеся головорезы из тысячекратно проклятых батальонов «Восток», ручные псы пожизненного президента Кадырова обходят нас дальней дорогой.
Тут работает на нас наша слава. Про такую славу нельзя сказать «добрая». Да и какой ей еще быть, когда она наша.
Нашего «дикого» батальона бояться гораздо сильнее, чем многих других отрядов Уральской Анархической Революционной Лиги. Хотя среди них тоже фиг найдешь белых и пушистых. Такие есть, разные, что кровь стынет в яйцах, как вблизи увидишь. Но мы страшнее.
Мы – «Команчи». Гордые дети Маниту. Бога Войны. Теперь-то уже, наверное, зря нас бояться. Молодежь в батальоне не та. Вот тогда, когда все начиналось… Шесть лет назад… Когда земля наша горела и стонала… Когда федералы шли с козырей и не жалели виселиц, чтобы вбить в упрямые уральские головы светлые идеи патриотизма и моральные ценности территориальной целостности и национального единства разлагающегося трупа Российской империи. Когда они стреляли и вешали, нам, горстке грязных негодяев и отщепенцев, проклятых и все потерявших: право жить на своей земле, свою землю, да и само право жить, вот тогда нам приходилось использовать страх, как оружие. Потому что другого оружия у нас тогда было мало. От того и снимали мы скальпы, и резали уши, и вливали кислоту из аккумуляторов во вспоротые животы пленных федералов. И много чего еще делали такого, такого, что вспомнить страшно.
Народ тогда в батальоне подобрался в основном из студентов и панков. Хотя и не батальон это тогда был, и даже не отряд. Так, отрядишко. Кучка злобных экстремистов. Да, просто банда. Эти отморозки и ввели традицию брить голову, оставляя только полосу на затылке. А обычай мазать харю перед боем бараньим салом, кровью и синей кимберлитовой глиной появился позже. В лютую зиму 2021 года, когда на нас охотились в промерзшей до звона тайге с вертолетами и тепловизорами. И ни где мы не могли найти приюта. Ни в тагильских горах, ни карстовых лабиринтах каслинских пещер.
Там же, под Каслями, разжились мы тогда топорами из титаносодержащего сплава. Отличные топоры. Легкие и прочные. Я свой до сих пор ношу. Верную службу сослужили они нам тогда. Не от хорошей жизни, а от хронического беспатронья, лезли мы раз за разом в самый ближний бой, в рукопашную, и те топоры, тут же прозванные томагавками, до сыта пили крови. Название прижилось сразу и намертво. А кто по лесу с томагавками шастает? Правильно – команчи.
И слава наша, шальная, злая, кровавая, бежала намного впереди нас.
С тех пор нас осталось очень немного. На весь батальон и десятка не наберется тех лютых команчей. Но молодежь поддерживает традиции. С огромным удовольствием и отдачей играет в индейцев, с трудом удерживаясь в рамках разумного.
Глянешь на матерого команча, ну у кого уже 2 – 3 похода за спиной, так ничего лишнего. Обязательный хаер, пара полос на лице, да ремень на автомате плетеный да с бисером. Зато молодежь зеленая, все как ложки, расписные. Из под КЗСа расшитые кисеты да вампумы торчат, перья совиные понатыканы где только можно. Как такое чудо в перьях видишь, сразу ясно, недавно от мамки и это его первый поход. А уж зататуируються вдали от родительского ремня так, что видно сразу, дикари. И на рожах такого понарисуют сине красного, что реальным пиндосовским команчам до них ох как далеко. По ним же сразу видно, что вот они, настоящие индейцы, и им завсегда везде ништяк, как петься в ихней народной песне. Короче, прячьте все, и прячьтесь сами. Индейцы в городе. Хайя, твою мать.
Теперь мы, конечно, практически регулярная армия. Есть батальоны и полки, бригады и даже фронты. Но совсем недавно «УРАЛига» была случайно слепленным и сплавившимся в пекле стихийной народной войны союзом разношерстных групп, банд, отрядов. И это до сих пор чувствуется. По общему фантастическому раздолбайству. Анархисты. Отпетый, на всю голову отбитый, да и просто безбашенный народ. А танкисты еще и крышкой люка хранически прихлопнутый. И совсем раздолбаи. Ну, просто совсем.
По оперативке (так у нас называют план оперативного развертывания и движения) шестая добротанковая должна была выйти к Земляному Валу еще вчера вечером. Но нет ее тут. 90 танков и 50 БТР как-то сильно бросаются в глаза даже в таком большом городе. Но в округе, километра на три нашими танками и не пахнет. И рева моторов не ощущается. С гуглмапа на них не глянешь. Висит Интернет немилосердно. В контакте, в фейсбуке то же самое. Мертво. Телефонные номера каждого танка я последовательно набираю, уже в ручную, не доверяя автоматическому набору коммуникатора, но не соединяется. Что-то нехорошее советуют на английском девушки операторы. А что, кто их разберет. Я по английски только – Дас ист фантастиш знаю
С отчаяния вытряхиваем из пыльного мешка портативную полевую рацию. Отродясь не пользовались этой штукой, но по штату она положена, и мешок айтишник сам вовремя не выкинул, списав на потери, пусть теперь страдает. Ладно, хоть к инструкции на народном китайском прилагаются картинки. Мой itшник Каримов голосом полным страдания и тоски вызывает в эфир.
-«Гиря 6. Гиря 6. Гиря 6. Ответь Игла три один»
Но в успех он не верит. Понятно, что даже если кто его и слышит, то ни кто все равно не ответит. В эфире хаос и бардак открытым текстом. Ни кто ничего не понимает, но все стараются перекричать друг друга. Особенно стараются казанские и уфимские братья по оружию. Их гортанную и визгливую речь, обильно пересыпанную отборным русским матом трудно спутать.
-Гиря 6, сука драная, ответь Шилу три один, я твою маму…
Тяжело у itшников с фантазией. Да и с ориентацией, похоже, тоже не все ладно. Он уже сорвал голос и сипит. От этого даже я начинаю верить в то, что он сотворит при первой же встрече с itшником шестой добротанковой, а так же с его мамой, бабушкой, козой, противогазной сумкой и балалайкой. Каримов у нас человек с неоконченным гуманитарным. И его болезненные и обширные, во всех смыслах этого слова фантазии, почерпнуты явно не только из наскальной живописи школьных туалетов и немецких короткометражных документальных фильмов. Но, похоже, в формирование его острого психоза оставил след и творчество Теннеси Уильямса, что особенно пугает. И, похоже, не только меня. Я бы, на месте гири, ни по чем бы не отозвался на столь виртуозный каскад оскорблений. Но Каримов продолжает увеличивать безумие в эфире. А, что? Пусть старается. Ему еще по сроку службы не положено расслабляться. Тем более он из бывших пленных. Ну, доброволец. Добровольно выбрал между нашей службой и прорубью в Волге. Не нравится он мне.
Совершенно обалдевший itшник смотрит на меня с мольбой. Я кремень. Война, Каримов. Всем трудно. Терпи, солдат свободы. Гляди на командира, ему тоже нелегко.
Устраиваюсь удобнее в кресле. Отхлебываю трофейный коньяк из трофейного фужера. Затягиваюсь трофейной сигарой и продолжаю ковыряться в коммуникаторе.
Мыло не читается. В аське никого, в соцсетях вся шестая добротанковая висит и глючит. Телефоны по-прежнему не соединяются. Нет шестой, как будто и не было. Что, ее леший в мешке унес? Или моль до смерти загрызла? Хрен с ними, с танками. Но куда могли подеваться 3000 малосимпатичных рыл в разномастных КЗСах? Могу, конечно, предположить, но это не самые лучшие предположения. Идущие в разрез с моральным обликом идейного солдата свободы, который не опуститься до пьянства и мародерства. Особенно группой лиц. Особенно с применением оружия и по предварительному сговору.
После долгих трудов и нервов удается запустить трофейный компьютер. И то, сколько ему просто стоять на столе в нахально занятом мной кабинете. Очень мне понравился глобус с меня ростом в углу. И кресло - просто облако. Такое мягкое. Наверное, до нас тут какое-то министерство находилось.
Даже колонка новостей ВВС, не раз выручавшая нас в течение всей этой войны не смогла вразумительно объяснить, куда подевалась целая танковая бригада.
Трофей за пару минут загрузился, оказывается, гражданская сеть работает. Не очень хорошо, но работает. Ну, совсем отцы-командиры расслабились. С грехом пополам и матюками загнал трофей под гуглмап и плюнул с досады.
Москва строилась не сразу, но сразу не была раем для транспорта. А уж для такого мероприятия как вторжение орды сепаратистов с юго-востока и вовсе устарела лет на 600. такого не было со времен Тохтамыша. И с тех же самых времен были в Москве и ее окрестностях пробки. Наполеон в свое время от них пострадал, и Гитлер завяз на дальних подступах. Европейцы, гнилая интеллигенция. Не учли суровых складок местности. Наши Отцы-Командиры решили, что минует их чаша сия. И в результате хлебнули мы все этого по ноздри. Наша армия это больше 1000 танков, куча всякой бронированной мелюзги на колесах и гусеницах и бесчисленное множество грузовиков. Вся эта техника проектировалась и делалась для стремительной степной войны. Она надежна, прочна, экономична. Но маневрировать на тесных улицах города эта техника не может и не должна в принципе. И даже если техника это может, то те, кто сидят за рулями и рычагами делать этого не умеют и не хотят.
В той, бронировано гусеничной каше на окраине Москвы хрен разберешь, где там шестая добротанковая, а где остальные 11 танковых бригад приволжского фронта. Почти тысяча стальных мастодонтов с плохо подготовленными экипажами. Стрелять, крушить, плющить, вмазывать в грунт, истреблять и уродовать они еще хоть как-то умеют. А вот в городе многие из них просто впервые. И за годы злой стремительной степной войны ПДД забыли даже те, кто подозревал о их существовании. Злокачественный бронированный тромб на всех магистралях ведущих в центр. Полный бронетрандец с печальной музыкой.
Будь у федералов пара Искандеров или полк «грачей» или хотя бы пара дивизионов обычной «Мсты 152» они бы запросто могли устроить тут грандиозную бойню и размолотить в салат все наши танки. Или устроить барбекю с напалмом, как уже было под Елабугой. Когда то они неплохо умели это. Но, похоже, они уже сдались. Может быть, и кончилась война. Хорошо бы.
И вот я сижу в кресле какого - то бывшего большого босса, любуюсь на островерхие московские крыши, курю сигару, поглядываю в монитор. Полная идиллия.
Из выпуска новостей ВВС стало понятно, что наши мудрые Отцы-Командиры поступили, как всегда, совершенно правильно, когда решили не окружать город полностью и не спалить ракетными ударами ни один аэропорт, вокзал, дорожную развязку. Именно поэтому все, у кого был шанген и пара сотен тысяч евро смогли беспрепятственно улететь. Все, у кого была недвижимость далеко за городом, смогли скрыться. А все, кто нашел пару тысяч долларов на бак бензина, смогли уехать. В это число вошли не только вся верхушка администрации Федерации, города, армии, прочих органов управления, но и мелкий середняк начальник, рабочая лошадка государственной машины, те, кто непосредственно и должен был организовывать оборону. Организовывать отпор стало некому. Столицу просто бросили на произвол судьбы.
И судьбой ее должны теперь стать мы. Озверевшие от крови, войны, победы головорезы «УРАЛа» И будь мы хоть вполовину такими же, как федералы, город должен утонуть в крови и ужасе. Но мы не в половину. В зверстве и ярости мы федералистам не уступаем. Даже наоборот. Это же мы победили!!!
И, если бы нам попробовали сопротивляться, участь Москвы была бы печальна. Так что хорошо, что все получилось, так как получилось. Не хотелось бы воевать с народом. Тем более, совсем недавно мы с москвичами были одним народом. И так бы и было бы, но… Но, что поделаешь. Сделанного не воротишь уже. Короче, гребаные федералы. Не мы начали эту войну.
Если верить новостям ВВС все не так плохо. Большинство вчерашних хозяев жизни сбежали в Европу или США. Хотя еще пару недель назад все государственные муллы с каждого кремлевского минарета проклинали эти резиденции шайтана на земле. Теперь эти муллы вместе с остальными обитателями Кремльстага смотались в Израиль и Швейцарию, где еще долго будут веселить сытую публику рассказами о нашем пещерном зверстве. Вот на счет этих господ немного жаль, что нашего зверства они так и не отведали. Сбежали все. В Кремле сейчас, наверное, один Его Святейшество пожизненный президент Кадыров. И помогать ему, защищать святые рубежи некому. Те, кто реально мог организовать отпор чем-то насторожили Всенародного Избранника и Любимца Аллаха. Их Святейшество Пожизненный Президент пару лет назад сам поставил к стенке. К кремлевской. С мешками на голове. Так и стояли, Верховный Военный Вождь Шойгу со своим вице-председателем сената и Богоявленный Защитником Справедливости Бортниковым, на коленях за Мавзолеем Ульян-хаджи. Наверное, до сих пор на стене можно найти следы от пуль. Хотя, с тех пор там столько утекло… Не воды конечно. Но это давно было. А теперь все сложилось иначе. И как то, странно, сложилось впечатление, что бесконечное, текущее бурной рекой время, само собой медленно и неверно раскалывается расслаивается на «до» и «после». Как будто скоро настанет то самое «потом», на которое мы оглядывались всю войну. Как будто наступает это потом прямо сейчас.
Вот, как раз репортаж по евроньюс. Уже вполне мирный. И дикторша такая вся, холеная, ухоженная, причесанная и загорелая. Хорошо живут, Европа.
Федерального министра финансов, вместе с яхтой, которая выглядит крупнее и опаснее сторожевого корабля, арестовывают в территориальных водах аж самой Испании. А министр обороны попросил политического убежища в Лондоне. От кого, интересно? И намекают, что и тот и другой прибыли с очень не пустыми руками. И выглядят оба не слишком переживающими по поводу утраты государственной пенсии. Ну, как обычно. Чем больше в России крови, тем больше из нее бежит денег в Европу. Выгодно у них получается. Умеют жить ублюдки.
Сами рядовые москвичи оказались тоже не слишком преданны кремлевской хунте, и не торопились хватать топоры и обрезы и истреблять грязных захватчиков. Как то не вспоминали они клятвы, которые под роспись давали на рабочих местах целыми коллективами и организациями. Что с их стороны более чем мудро. Мы не желаем им смерти. Врагом нашим было их правительство. Но, они нам все равно не нравятся. Очень. Впрочем, пусть живут. Пока.
Завтра половина из них начнет рассказывать, как сочувствовала нашему делу, а остальные соревноваться в поливании грязью сверженный режим. Не зря же мы их не любим. Но крови не хотим. Опять же пока.
Пока в городе вполне можно жить. Есть вода, Интернет, телевидение. Ушлые парни из ВВС развернули свою штаб-квартиру прямо в Останкинской башне. Права на эксклюзивную съемку и круглосуточную трансляцию штурма Москвы, панорамы свирепых уличных боев и кошмарных беспорядков отцы-командиры продали им давно. И, исключительно по дружбе, втридорога. Но те не скупились. Поверили кремлевской пропаганде. Особенно когда все московские школьники на Коране поклялись в прямом эфире принести по голове сепаратиста. Выглядело очень зрелищно. Режиссура самого Бондарчука. Но зря слетелись падальщики от СМИ. Нет им поживы.
Крови до обидного мало. Кое-где вяло горит бесхозное имущество, и так же вяло постреливают мародеры. В пригородах этнические банды делят сферы влияния, и там иногда дело доходит до боев, с автоматной трескотней, но все это скучная самодеятельность. Нет привычного уральского размаха и масштаба. Ни тебе шквального огня «Ураганов» и «Буратино», ни взрывов километровой высоты, ни панорамы с пятью сотням горящих танков, ни плавящихся пятиэтажек. Это не Саратов и не Калуга. Тут все скучнее. Даже обидно немного. Эпохальное событие. Насильственная смерть тысячелетнего города, сердца российской культуры не обставлено яркими зрелищными эффектами. Картинка не соберет аудиторию.
Жаль ВВСников. На этой войне они нам самые надежные союзники и верные помощники. Без них мы бы не победили. Хотя тут все может быть и наоборот.
Пока нас давили федералы, а мы молча отвечали кровью на кровь, никакого исхода у этой войны не было. Ни для кого. Были только смерть и страх. В пожарищах, в дымах, корчилась наша земля. И не было на ней уголка, где бы не людоедствовала беспощадная и безысходная слепая подлая гражданская война. Война отчаявшихся граждан против своего государства. Война государства против населения, решившего стать народом. Решившего выжить народа. Обе стороны дрались на уничтожение. Так было.
Наши отцы-командиры смогли, как то собрать первую Большую Сходку. Тогда это еще не называлось конгресс. Но, в будущих учебниках истории наверняка не назовут это Большой сходкой. Если, конечно, будут учебники и если будет история. Тогда вообще ни-кто толком не знал что делать. Просто надо было, что-то делать. Срочно. Так родилась «УРАЛига» - народная армия, ставшая государством свободы. Я был на той Сходке. И видел все своими глазами. Видел и еще кое - что.
Прямо со сходки наши отцы-командиры, хотя их так еще не называли, дозвонились прямо председателю совета попечителей ВВС. Дозвонились, и мягко, но предельно корректно, на ломанном английском и интернациональной распальцовке выразили опасения. Опасения в том, что вся мировая общественность вряд ли и дальше сможет игнорировать то, что кремль, вооруженной силой принуждает население Урала к пересмотру итогов всенародного референдума. А произойдет это досадное недоразумение, когда она, мировая общественность, может быть сильно удивлена, если инициативная группа наших неравнодушных сограждан за свой счет выпихнет на околоземную орбиту контейнер с 12 тоннами тагильских гвоздей, окатыша с Мечела, гайками на 12 и прочим стальным ломом. И не только вытолкнет, но и взорвет его к растакой - то матери в знак протеста против применения спутников связи с броней меньше 20 см.
И, в общих чертах, но достаточно сочно, обрисовали, что в один день, который потом никогда не назовут прекрасным, может совпасть сразу несколько событий. Взрыв шести вагонов кустарно изготовленного аммонала в центре Снежинского хранилище ядерных отходов и устойчивый сильный ветер в сторону Европы.
Наши отцы-командиры выразили, как они опечалены возможным развитием событий. Трагично, но что поделаешь. Терять нам тогда было нечего, а в таком раскладе хотя бы не мы одни будем многострадальными. Пусть вместе с нами весь материк вздрогнет.
На фоне всех этих предложений, самой экономически страшной была угроза полного прекращения товарооборота между Китаем и Европой. В связи внезапными климатическими изменениями, в перспективе приводящими к полному таянию железнодорожных рельс, между указанными адресатами.
Момент тогда был выбран удачный. В Мурманске и во Владивостоке под дулами вежливых и нерускоговорящих людей только что прошли референдумы, и единогласно решили присоединить один к Норвегии а другой добровольно вошел в братскую семью Китайской Народно Демократической. Архангельский порт сам собой обмелел и засох. Поэтому вся экономика тогдашней России схлопнулась до двух ниток. По одной нитке, по железной дороге, качали товары из Китая в Европу. По другой, трубопроводной, истошно качали дешевеющей и дешевеющий углеводород в Европу. Все остальные торговые пути заглохли. Военно-грузинская дорога была перекрыта Грузией. Каспий достался ИГИЛу. И теперь все существование режима, тогда еще ВВ, то есть Верховного Военного Шойгу, полностью зависело от существования двух этих потоков. А чтобы защитить тысячи и тысячи километров от десятка подвижных и неприхотливых злодеев с раскрашенными лицами войск надо очень много. Куда больше, чем было тогда у России. Это наши новые знакомые из ВВС понимали очень хорошо. Даже лучше, чем ребята в кремле, которые, похоже, тоже судили о глубинной России по новостям своих же телеканалов.
Результат экономического эффекта от комплекса мирных инициатив товарищи попечители королевского совета по информации подсчитали сами. Мгновенно. И так же мгновенно решили стать нашими союзниками. И это правильно. С психами надо дружить. Особенно с психами с ядерной бомбой. Пусть даже с очень грязной.
И ВВС стало с нами дружить изо всех сил. Нет, они не сбрасывали нам на парашютах контейнеры с патронами и тушенкой, и не помогали военными инструкторами. Хотя, мое дело солдатское, я многого могу не знать, но, думаю, все это было просто не нужно. У наших новых союзников ВВС было в распоряжении гораздо более мощное оружие. И, в наше время это оружие сильнее ядерного, во всяком случае, тактического ядерного. И по эффективности оно оставляет далеко за спиной даже бубонную чуму. Потому что, пули, или ядерные бомбы, напалм, зарин или чума могут только убить. Причем не только твоего противника, но и тебя. Меткость добровольцев самоучек от артиллерии давно вошла даже в анекдоты. Каждый раз, перед пуском, залпом, выстрелом, они слегка молятся. Перекладывая ответственность за попадания на Всевышнего. Типа, ну, на кого Бог пошлет, тот и так был не жилец. И чем больше калибр и дальность, тем тщательнее опии призывают в корректировщики Всевышнего. Не всегда помогает. Грубое это оружие. А ВВСники пустили в дело самое мощное оружие всех времен и народов. Информационное.
Если бы сегодня в Иерусалим из пустыни явился бы бородатый чувак, в окружении дюжины оборванных последователей в китайских адидасовых кроссовках, то без помощи телевидения ни чье, кроме патруля, внимания не привлеклось бы к этому событии. Да что там Сын Божий, по сравнению с церемонией вручения Оскара или падением котировок но 0.1 пункта. Даже если бы возгласили трубы Страшного Суда и с разверзнутого неба открыл нам лик свой разгневанный сам Господь, все бы кинулись к телевизорам, чтобы модный ведущий рассказал им, что они на самом деле видят. Потому что, на самом деле реальность для большинства, это то, что покажут по телевизору. И, чтобы донести слово господне до паствы, пришлось бы пригласить Его на ток-шоу. Пригласить, и не дать рта открыть. Потому что у ведущего огромный опыт в полемике.
Страшное это оружие… При его помощи любой палач и мясник может убедить себя в том, что он герой. И любое правое дело можно утопить во лжи. Можно наново переписать историю, или просто придумать нечто, дающее Федеральной Власти святые полномочия на любое зверство и преступление. При помощи этого оружия власть может делать с народом абсолютно все. Заставить ненавидеть, кого угодно или убедить в народной любви к кому угодно сам народ. И народ, искренне ликуя и яростно аплодируя, будет подчиняться. И с одним автоматом ничего против этого оружия не сделаешь.
И в этой войне оно было на нашей стороне. К тому же калибр у ВВС гораздо крупнее, поскольку она вещает на английском. А английский язык понимает гораздо больше народу, чем русский. Убивать поэтому пришлось, гораздо меньше народу. Что хорошо. Поскольку от мертвеца мало проку. А вот сделать из вчерашнего врага союзника, объявить черное белым, перемешать добро и зло, это, с точки зрения победы, более эффективно
Они же не знали, что не было у нас 6 вагонов аммонала. Будь у нас тогда столько взрывчатки!!! Страшно подумать! Но, не было. Тогда команчи для подрыва использовали все, что под руку подвернуться, от минеральных удобрений и солярки до жидкости для розжига каминов. Но чаще всего федеральные трубопроводы тупо крушили бульдозером с привязанными к рычагам шлакоблоками, а рельсы разбирали вручную и топили в ближайших болотах, либо грузили в машины и увозили в приемку металлолома. А вырученные средства пускали на дело свободы, на поддержание революционно анархического духа. На самогон. В обоих случаях рельсы исчезали бесследно. Так сказать концы в воду. Это у анархистов всегда получалось отлично.
Не было у нас тогда атомной бомбы. А был прогоревший движок Р7 и мобильная пусковая установка. Именно мы – команчи это и добыли. Причем добыли не в бою. И даже н украли, честное индейское. Нам ее знакомые пацаны с ЮУРГУ проиграли. А карточный долг святое дело для сочувствующего революции студента. Распотрошили революционно настроенные ботаники закрома родной кафедры тракторостроения и сперли ее. Учебную. И на половину самодельную. И честно предупредили, вероятность удачного старта 50 на 50. То есть полетит сто пудово. Но одно из двух. То ли эта дура попрет в космос, то ли расчет разлетится по округе в мелкий матерящийся фарш. Короче, техника, она не терпит дилетантов, так что берите, пацаны и, если что, прощайте и не держите зла.
Мы и не собирались держать зла. Мы его спускали с цепи. Мы сами были Злом. Священным и беспощадным. Не думаю, что ни кто из нас задумался бы хоть на миг, запуская в неведомое самопальную Хиросиму. Но, поэтому добро всегда побеждает зло. Всегда, когда становиться злее и беспощаднее зла. Теперь все иначе. Теперь есть, зачем оставаться в живых.
Мы – идейные анархисты отрицаем материальные блага. Официально. И в пределах разумного. Но, в быту и созидании нам, анархистам, не чужд комфорт и определенная роскошь. И мне, как командиру, положен ординарец. В сухой теории ординарец полезное устройство для организации быта командира и, соответственно, его более продуктивного руководства. Так написано в инструкции. Но на самом деле ординарец это недремлющее орудие сил зла, которым нас наказывает Господь, и все его порывы деструктивны и направлены на организацию паники и хаоса локализованного местом расположения штаба подразделения.
По аналогии с культовым для идейных анархистов фильмом о легендарном уральском бунтаре - народнике «ЧеПаев» во всех ротах, сотнях, эскадронах и батальонах этого персонажа зовут Петька. Как правило это очень сообразительный и бойкий малый с умными глазами и фанатичной преданностью Нашему Делу. И, как правило, именно эта преданность и приводит его в жаркие объятия особиста. Что командиров не только не радует, а наоборот, наводит на самые мрачные предчувствия.
Мне досталось сокровище особого калибра. Пару раз даже собирался под горячую руку снести его не по годам умную голову вместе с нелепой улыбкой с плеч, но в последний миг сдерживался. В основном, потому что следующий Петька может оказаться еще хуже этого. Да и просто, потому что мы – команчи, живем по Закону Гор. Закон не позволяет убивать своих, ни при каких обстоятельствах. Поэтому и наказание в случае такого тяжкого проступка будет лютое. Самая Высшая Мера. Изгнание из племени. На моей памяти, такого не было еще. Но даже подумать страшно, куда податься команчу изгнанному в век цифровых и нанотехнологий и реактивных систем залпового огня с наведением со спутников на геостационарной орбите.
Есть и еще причина. Глубоко личная. Этот Петька мой родственник. Племянник деверя кузины бывшей жены отчима золовки. По нашим меркам близкая родня. И родни такой у меня пол батальона.
Самое трудное в общении с моим Петькой это его привычка сообщать любую новость с самым паническим видом и голосом полным тревоги. По интонации невозможно понять, что за катастрофа случилась на этот раз. То ли клятые москали опять саданули ипритом, то ли всех энергетиков током переубивало разом, то ли перловка подгорела. Ну не жалко ему моих нервов, поганцу. У меня постепенно вырабатывается иммунитет к его воплям, но когда ни будь, это нас здорово подведет. Хотя? Теперь уже возможно мы останемся живы. Причем оба. Вот и сейчас. Прискакал оленем лесным, глаз дурной, дыхание сбито, все лицо в панике. Нет. Я не был таким в его 16 лет.
После допроса Петьки, больше по жестам и выражению испуганных глаз понял, что вызывает меня сам начразупра корпуса бригадный генерал Хребтов. Ну, правильно. У молодежи этот большой чин и должен вызывать ужас. Это для рапортов он бригадный генерал. А для тех, кто знает его еще по позывному Пегий Бес, для своих для команчей первого набора, он просто Сан Саныч. И вызывает меня Сан Саныч не на связь для втыка, и не в штаб бригады, для разноса, и не на передок. А ждет он меня в фойе здания. И отказывается подниматься. Как то совсем не по военному, как будто сосед в гости заехал. И я, тоже совершенно по мирному отправился предстать пред грозные очи командира не на издающем предсмертный хрип на каждом повороте УАЗике, а неспешно и величественно, как мне, ветерану и командиру положено проследовал. Прямо с 25 этажа. На лифте.
Отродясь не видовал я таких лифтов. Здоровенный и роскошный. Одна стена целиком зеркало. И впервые с начала войны я увидел себя со стороны. В полный рост.
Бреюсь я на ощупь, а хаер раз в неделю приводит в порядок Петька. Зеркало на войне без надобности. На-сколько помню до этого я последний раза смотрел в большое зеркало еще дома. Когда отправлялся из родного Сортопрокатного поселка в большой город, подавать документы в институт. Перед самым началом всего. Где он, тот румяный мальчишка в дрянном сером костюме, стриженный под полубокс?
Из глубины зеркала, из далекого зазеркалья, смотрел на меня незнакомец. Серые патлы стянуты в семь хвостов. Семь, по количеству походов. В каждом хвосте бусина на удачу, и перо, в знак воинской доблести. Пять совиных перьев и два соколиных. В память о тех двух походах, когда я снял по сто скальпов. Я тогда был молод. Горяч. Теперь я уже и сам не снимаю скальпы, и молодежь этому не учу. Время другое. Да и индейцы свежих наборов уже не те.
Так ненавидеть москалей и федералов могли только мы. Горстка случайно выживших мертвецов как - то забытых смертью в тот страшный 2021 год. Тогда в наших венах не было крови. Там клокотала расплавленная ярость, арктический ужас, там свирепствовал лютой крепости отвар из черных грибов и мухоморов. Нам нечего было терять. И жить было незачем. Жили мы ненавистью и местью. Желудки набивали вырытыми из под снега стеблями рогоза и свежей кровью федеральных солдат. Или их промороженным мясом. Своих мы не ели. Во первых мы не каннибалы, во вторых федералы всегда всех сжигали за собой. Тогда у них было достаточно топлива. Забыть это все не получается никак, но и вспоминать сил нет. Мне та зима снится иногда.
Лицо команча покрыто ломаными красными и синими линиями. Это знак единства крови и воды индейцев из рода Лазуритовой Черепахи. Древняя красивая легенда. Мы придумали ее несколько лет назад. Естественно, под канабиноидами придумывали. Поэтому сами тут же забыли, что только что это придумали и свято верим теперь в эту легенду. И во все сопутствующие ей пророчества Лазуритовой Черепахи, такие же древние.
Команч по пояс гол. Плечи и руки покрыты кельтской вязью татуировок. На шее плетеный ремешок из выдержанной в моче и вываренной человеческой кожи. На нем вампум вмещающий тридцать грамм марихуаны или двести грамм пыльцы черных грибов, кабаний клык и две пули, которые вытащил из меня ротный шаман. Еще на нем курительная трубка выточенная из лабрадора.
На украшенном перламутром и бисером поясе два подсумка с гранатами, ТТ в полукобуре и томагавк засунут сзади за пояс. В руках обшарпанный АКМ с пучком совиных перьев на цевье На ногах штаны из КЗС и НАТОвские трофейные мокасины. В хитрых глазах страх и ярость всей прошедшей войны.
Красавей, блин. Нормальный уральский команч. И чего нас бояться? Это вы еще ирокезов из Тюмени не видели. Вот кто внушает ужас. Даже когда трезвые. А еще хлеще Миролюбивые Деловары из несуществующего теперь города Асбест.
Мы с Сан Санычем навидались всяких разных. Три похода назад он сам был вождем батальона команчей. Мы с ним свои люди. И даже родственники. Сестра мужа старшей золовки свояченица кума его тетки. По нашим меркам близкая родня.
В прошлый раз я видел Сан Саныча три месяца назад. Тогда мы здорово устряпались и 6я добротанковая практически попала в котел под Раменским. Бригадный генерал Хребтов, сбривший хаер команча и одевший френч как мог исправлял ситуацию. Его пегая борода и черный берет мелькали всюду. И всюду он сеял организационные меры, оперативную мысль и легко принуждал к массовому суицидальному героизму целые подразделения.
Весь расчерченный ремнями портупеи, суровый, сдержанный, яростный, он был живым воплощением беспощадного горя тотальной гражданской войны. Он топил свою ярость в крови, и захлебывался этой кровью. Лютый, умный, злой, он взмахом руки гнал вперед батальоны головорезов на танках полукустарного производства, изрыгал на головы обнаруженного неуемной разведкой врага миллионы снарядов, рушил небо над ним гекатоннами термобарической взрывчатых веществ, обращал в расплавленную пустыню города и села, обращал реки их в яд. И всюду, где он появлялся, наша брала верх. И всюду сопровождали его тучи ликующего предстоящему пиру воронья.
Человек был занят трудным, но необходимым делом. И делал его хорошо. Так, как наверное все в своей жизни. Так же как и тогда, до войны, когда он работал инженером – технологом на конгломератовом комбинате. Я совсем не могу вспомнить его в то время. Хотя прошло всего 6 лет.
Сан Саныч пьян и счастлив, как жаба в жбане браги. Исчезли и берет и борода. Он безумен и весел, нарядный как павлин на свадьбе.
- Азохен вей, комарадос, буэнос диас, гусанос, салям алейкум, товарищ. Здраствуй Тиль. – приветствует он меня. Тиль это мой позывной. Тиль Уленшпигель, если полностью. Просто я тоже веселый парень. И в сердце моем пепел.
- Выпей со мной текилы, огненной воды славных потомков анархиста стяжателя Кортеса. Выпей со мной, брат мой. Выпей, краснокожая морда. – Генерал салютует мне початой литровкой. Хитер и весел Пегий Бес. Но и я не так прост. Слишком простые индейцы быстро сходят с тропы войны. Как правило, в братские погребальные костры.
- Ай, ай, ай, гражданин бригадный генерал. Предлагаете мне, идейному солдату свободы спиртное! Днем! С вышестоящим командиром и из горла!? И как это вяжется с моральным обликом идейного анархиста? И не по пацански, внатуре. Знаю я этих фокусов. Я сейчас соглашусь, а вы мне 7 суток зиндана без пайка. Для повышения революционного духа. Спасибо, вынужден отказать. И, подумаю, не вынужден ли буду доложить об этом вопиющем факте, сами думайте куда.
- Вот же, канцелярская крыса!? – не зло возмущается Сан Саныч. – А жалобную книгу в формате А 4 не принести? Куда? Куда ты докладывать будешь, барабанная ты шкура? Я же теперь не бригадный и не генерал, я же теперь на фиг никому не нужное частное гражданское лицо. Так же, кстати, как и ты. Так что сделай свое гражданское лицо попроще, пока я, как гражданин согражданину его тебе не попортил.
- Так бы сразу и сказал, Сан Саныч. – я отхлебнул из литровки. Напиток был крепкий, но как то сразу хорошо пошел.
- Расслабься, Тиль. Я тебе больше не командир. Ты мне больше не подчиненный. Наш второй добротанковый имени Лелюшенко расформирован к ослиному запору на фиг. И, как выяснилось только вчера, еще позавчера расформирован. Так что, мы теперь друг другу просто индейцы. А настоящему индейцу завсегда везде ништяк. И поэтому выпей со мной еще, Тиль, Маниту тебе в грызло. Выпей много, строго без закуски и исключительно из горла. Выпей, брат мой по крови. Выпей, нас ждет серьезный разговор и большое дело. Ты не нужен мне трезвый сегодня. Я не приму отказ. Это будет оскорбление, а их смывают кровью. Или спиртом. Или пусть нас рассудят томагавки.
Сан Саныч так распалилися, что чуть не сорвался в пляс. И даже пропел фальшиво. – Пятнадцать человек на сундук мертвеца. Йо - хо – хо, и бутылка рома. – Ну как ему откажешь? Ошарашенный новостью и напором я еще отхлебнул. И с дрожью предчувствия в голосе спросил.
- Победа?
- Все, Тиль. Все. Кончилась война. Мы живы. Все.
Потом, в каком то угаре и мареве ликования мы выпили еще. По глотку за победу. И за конец войны. И за то, что живы. И за тех кто нас дождался. И за тех, кого не дождались. Мы обнимались, и слезы текли из глаз сами собой без команды.
Потом бутылка кончилась. Но Сан Саныч был готов к превратностям судьбы.
- Бери шинель, брат индеец, пошли со мной. У меня в машине есть еще. И, кстати, у меня есть машина. Так что не пошли, а поехали. У нас еще есть дела. Так что не торопись рассказывать команчам, что война кончилась. Пусть еще посидят в обороне. Так что, поехали, тут недалеко. Поедемте кататься, мадемуазели. А я сяду в кабриолет!!!
Поет Сан Саныч плохо. За то очень громко. И это хуже всего.
Клоунский попугайский наряд Сан Саныча очень подходил к этой машине. Ослепительно синий клубный пиджак поверх гавайской рубахи немыслимого буйства цветов. Черные отутюженные брюки, остроносые туфли. Три золотых цепочки на волосатой с проседью груди. И широченная во все 27 зубов улыбка из-под зеркальных очков. Вальяжно развалившись в кожаном водительском кресле, он нарочито небрежно рулит. Одной рукой. Водит он кое-как. Но МКАД почти пуст. Москвичи давно сидят без бензина, и почти весь автопарк федеральной столицы ржавеет на обочинах и стоянках. Там наверняка Сан Саныч и раскопал этот черный кабриолет Порше. Хрен его знает, какой модели каррера или 911, но это, мать его, Порше. Знай наших! Сан Саныч дядя серьезный. Во всем. Победители не должны мелочиться. Хотя идейные анархисты не приветствуют мародеров, но это не мародерство, а военный трофей. А слабый встречный трафик наводит на интересные мысли. По МКАД двигаются только очень дорогие лимузины и кабриолеты набитые нашими нетрезвыми соратниками, союзниками, братьями по оружию и примкнувшими к ним москвичками максимально легкого поведения.
Общее ощущение надвигающегося ураганом праздника усиливает музыка и перегар из окон каждой встречной машины. Сумасшедшая громкая музыка орет у всех. Но наше Бони М перекрывает все. Мы летим под 80, ветер воет в совиных перьях на моей голове. Лицо само собой складывается в улыбку. Ощущение скорости и подступающей радости почти вытолкнуло из груди то странное ощущение, которое тревожит меня с утра. После череды разбитых танками горных и степных дорог в разболтанных Уралах, КАМАЗах, УАЗах ощущение космическое. Закладывает уши и рвет из груди радостный вопль – Хайя!!!
Проносящиеся навстречу и мимо машины приветствуют нас дружественными воплями и пьяной стрельбой. Мой командир, не могу сказать, бывший командир, с трудом уходит от столкновений, не меняя вальяжной позы. Он величествен и горделив, как и полагается заслуженному вождю индейцев в отставке. Его лицо холодно и отрешенно, мысли далеки от суеты и проникают в самые потаенные тайны мироздания. И, как результат этих размышлений.
- Я думаю домой рвануть на этой ласточке. – перекрикивая sunshiny ragge сообщает мне вождь. – Завтра. Пока остальные герои-победители не чухнули, что армии больше нет. А то парни они все горячие, и им может показаться, что их кинули. И тогда сам леший не угадает, что тут будет. Но ничего хорошего точно не случиться. Усмирять их некому. Большинство штабных уже растворились в пространстве в неизвестном направлении. В самих штабах в лучшем случае пара бухих сержантов компьютерщиков. И это в штабах уровня не меньше бригады. Ни полков ни батальонов у нас уже нет. Твой батальон последний боеспособный отряд, и то, потому что твой itшник редкий мудак и полное чмо, не может наладить связь и новости. Во всех остальных частях командиры тихо испарились. И кто их знает? Может они, угнетенные ностальгией скопом ломанули до дому, а может, и по местности разбежались? С пустыми мешками. Под сувениры. Они же все прекрасно понимают, что завтра им нечего будет ответить на резонное любопытство бойцов. Так что если ждет тебя дома какая скво, то за шубой надо идти сегодня. Пока сезон. Завтра тут начнется грандиозный бардак. Особенно когда добровольцы сцепляться с наемниками. А они по любому сцепятся. Добровольцы, поскольку земляки, еще кое какую организацию сохранят. А наемники уже и сегодня ничьи войска. Просто они пока еще не просекли, что в городе вообще никакой власти сейчас нет. Но они очень быстро в это врубяться. Вот такие, брат-индеец дела наши. Ну да ничего. Прорвемся. Главное, чтобы было куда. А остальное ерунда. Судьба нас того, а мы крепчаем.
Скво меня не ждет. Воюю с самой школы. Не успел еще обзавестись. Шуба мне не нужна. И цацки дарить некому. А вот Сан Саныч мужик запасливый. Все заднее сиденье кабриолета забито мягкой рухлядишкой. Ну, так у него и три девки на выданье дома. А женихов в наших краях предвидится явный недостаток, придется приданным приманивать. А ведь есть у него еще и жена да теща. Никак ему домой с пустыми то руками.
Мы сворачиваем с МКАД и вползаем в парадную паутину нарядных улиц. За прошедшие сутки город пообвыкся к войне и захватчикам. И жизнь покатилась опять по будничному привычному городскому руслу. Как будто то, что произошло не глобальная веха новой эры, как казалось еще вчера нам, а просто незаурядное событие, уже изрядно запыленное суетой и кое-где поросшее ярким столичным быльем.
Москва. Невероятный, фантастический, немыслимый город. Ни кто из нас раньше не видал таких зданий, такого циклопического нагромождения прямых лини, стремящихся заслонить непролазным многоэтажьем небо. Мне, выросшему и прожившему всю довоенною часть жизни в уральских городах-заводах непонятен был этот город. Отчего на улицах столько народу среди рабочего дня? Если все гуляют, то кто плавит чугун или прокатывает сталь? И где они, гигантские заводы гигантского города? Ведь если есть город, то должен быть и завод. Иначе, зачем город?
В уличной толчее много наших. Их сразу видно. Индейцы это далеко не самые нарядные из наших подразделений. Азиатские лица наших уфимских, казанских, иркутских союзников сияющие полнолуниями удивления и щурящиеся на зеркала витрин привлекают взгляд издалека. Так же как и мохнатые бороды и папахи забайкальских стрелков и сибирских легионеров. Черные крашеные патлы тощих и бледных от метамфитамина «вампиров» из студобороны Новосиба. Красные банданы «летучих». Похожие на ходячие кусты лоскутные камуфляжи «лесных братьев». Рыжие парики, красные носы и забеленные клоунские лица «особых отрядов» нашей внутренней полиции. Адамовы костюму «мятежных нудистов нечерноземья», кого только нет в шумной толпе. И все эти ребята, пару дней назад неистово мочившихся смерти в лицо и шутя выводившие нуклеиды и берры из крови спиртом и отваром черных грибов, выглядят теперь растерянными, как кучка заблудившихся туристов в карнавальных костюмах. Как горка рассеянных экскурсантов из глухой провинции!
То, что все они увешаны оружием ситуации не меняет. Наоборот, от этого они выглядят еще испуганнее и глупее. И бродят они, неприкаянные, со смущенными улыбками по многолюдной неулыбчивой хмурой будничной Москве.
Москвичам некогда. Они все очень заняты своими неотложными делами. Не смотря на стрельбу и наши танки на окраинах, они, по-прежнему, сыты и хорошо одеты. Работает метро и уличные кафе. И по-прежнему над их головами гордо реет реклама дорогих мировых брендов. Умопомрачительно дорогих брендов. По сути, для них не изменилось ничего. Все в прежнем русле, только вот из очень глухой провинции понаехали незваные родственнички. Злые, бедные и с полным отсутствием манер, но это все временно. Все это мелочи, главное не отвлекаться от своих важных дел. К нам они относятся как незваным гостям, которым пока рано намекнуть, что пора и восвояси. Наивные сытые добрые слепцы.
Как-то не так все это должно было быть. Мы такой лютой кровью заплатили за эту Победу. Мы с головой окунулись в бездонное зло. А теперь такое ощущение, что нас кинули. Я не кровожаден. Мне не нравится убивать безоружных людей просто так. Но я помню, как выглядел Златоуст, когда мы отбили его у федералов. Я помню Саратов и Пермь. Победа федералов выглядела всегда иначе. Во взятых нами городах после них выл ветер в выгоревших домах, иногда это было похоже на плач, а иногда ветер издавал щемящие ноты перуанской флейты. И поддакивало ветру обожравщееся воронье, да басовито гудели трупные мухи. А тут… короче, все как бы верно, но все как-то не так… Странное ощущение. Поганое.
- Сука! – резко выдохнул бригадный генерал команчей. То ли в адрес едва разминувшегося с нами открытого «Хомяка» набитого пьяными алтайскими стрелками, то ли еще в чей то. И продолжил. – Хрень бычачья!!! Все это долбанная хрень бычачья получается! Думал, приду в Москву – камня на камне не оставлю. Все спалю. В труху. В крови купаться… в пепле… А тут. Тут хрень бычачья. Не война, а ерунда дурацкая. Сам прикинь, братишка. Вроде бы мы победили? Стоопудово! Мы! Мы конечно. А то кто же еще!? А кого победили? Где те уроды, что землю мою жег, морил, губил, сильничал? Где? Выходи, сука, бороться! Загрызу!!! А нет никого. Никого нет дома. То есть есть конечно, но вовсе они не те... Люди, как люди. И вроде ничем не хуже нас. Жили себе и жили. Все путем. Дом, семья, работа. Сука. Хрень бычачья. Люди… А я же их рвать хотел. За все… а оказывается, они все вроде-как и ни ухом ни рылом. И знать ничего не хотели. Просто жрали сладко, в три горла. Спали мягко да досыта. Детей своих толстожопых по заграницам учили. Шлюх своих полупластиковых по Тунисам, да по Мармарисам жарили. И все. Ничего плохого они вроде и не делали!? И не ведали ни о чем. Не ведали… А если разобраться, так и есть. Это же не они страну мою в труху разорили и за долги спустили задешево. Это кремлевская хунта. А они то и не причем. Они, все как один, согласные, позитивные, законопослушные, культурно-образованные, суки. Всегда за законную власть. За порядок. Потому что когда жрать в три горла барин разрешает, это порядок. А откуда что берется им не интересно. И они всегда такие были. Что при царе, что при Сталине. Согласные, падлы. Лишь бы кормушка исправно работала. А власть пусть творит, что ей в голову взбредет. Задушевное стадо. Суки. Хрень бычачья. Жили тут. До Кремля – вилами добросишь, но ни один не вышел. Слова ни кто не сказал. Может, не будь они такими согласными, нам бы не пришлось… И опять та же хрень. Мы в крови по горлышко. Совесть так болит, что спать боишься. Варвары, сепаратисты, головорезы. А они опять… Послушные. Невиновные. А нету у меня к ним ни совести, ни жалости. Нету!!! Стрелял бы в затылки, пока ствол бы не раскалился. А потом бы глотки резал таким невиновным.
А они все вялые. Кровь у них рыбья. Потому что у них такая эволюционная особенность организма. Не высовываться и быть согласными. На все. Они ведь и под Чеченов так же легли. Без боя и с удовольствием. Типа, все же по закону. Все по-тихому. И где теперь те чечены? От гордых горцев остались только фамилии. А так, такие же москвичи. Ни хуже, ни лучше. Согласные. И с нами то же будет. Валить надо из этого города. Обратно в степь, в горы. К Земле Родной прижаться. Она скурвиться не даст. А иначе все – хана.
Теперь у нас, как у Наполеона - вместо армии банда мародеров с флагами. За неделю армия полностью разложиться. Любого захватчика Москва переваривает. Бежать. Так, чтобы пятки сверкали. Домой хочу… Баню истоплю и неделю в парилке буду водку из горла жрать. Потеть, выть и плакать. Пока вся злоба из меня не выйдет. Потом жене в глаза глядеть стану и за руку держать. Чтобы поняла и простила. За все что сделал. И простит она. Молча. А потом работать пойду. Знаешь, как я по комбинату соскучился. А у тебя, Тиль, какие планы на послевойны?
Генерал, он и есть генерал. Даже у анархистов. Как задаст вопрос, так и стой столбом и глазами глупо лупай. Нет у меня никаких планов. Даже и не задумывался раньше, что война так вот внезапно возьмет и закончиться. Кроме войны я видел только школу в родном поселке. Но их больше нет. Ни школы, ни поселка, ни дома, ни семьи. Нет у меня ничего. Пепел. Полицейская акция устрашения при борьбе с сепаратистами. Стандартная практика федералов. Так что круглый я сирота. И самый мой ближний родич это Сан Саныч. И все кого я знаю близко, носят хаер команча. А Урал – далекая полу мифическая земля обетованная Палестина, куда мне вроде и незачем возвращаться, чем бы не кончился мой поход. Крестовый и забубенный. Ответил я уклончиво.
- Да хрен его знает.
- Понятно. – ответил бывший генерал. – А на ближайщее время?
- Надо, наверное, в батальон вернуться. Связь, похоже, совсем сдохла и пацаны пока еще воюют. Правда, уже непонятно с кем.
- А вот это не торопись. Пусть еще денек посидят в круговой обороне. Есть мнение – еще не вечер. – генерал ехидно пыхнул сигарой.
- Будем делать прощальный салют? – хотя я уже и так знаю. Будем. Генерал хитро и зло ухмыльнулся. И в улыбке его вспыхнуло бесовское.
- Ну, салют, или салат, это как получиться. Но томагавки закапывать рано. Непорядок получиться. Команчи эту войну начинали, нам и точку ставить. Жирную и красную. Чтоб я так жил.
И это – чтоб я так жил – это он уже не мне сказал. Это уже действительно – чтоб я так жил. На языке команчей это звучит проще - Хайя!!!
Победителей не судят. А зря. По этим гражданам просто в голос рыдает суровое, раскрашенное клоуном лицо и длинные руки исполнителей из Особых Отрядов Ревтрибунала. С приговором – Мародерство и Моральное Разложение. В самой крайней стадии.
Разлагались победители с королевским комфортом.
Во дворе старого купеческого особняка, куда завез меня Пегий Бес, этот его порше мгновенно превратился из предмета роскоши в средство передвижения. Причем в довольно скромное. Он потерялся на фоне надменных Ролс Ройсов, холеных Брабусов, поджарых Лотусов и космических Макларенов. Уверен, что у всего автопарка как и у порша с мясом выдернуто зажигание.
Прямо посреди патио, на бывшем фонтане, мобилизованным под дастархан, на пестром облаке ковров, был накрыт пир. Вокруг пиршества возлежали поддатые и обожравшиеся победители. Вперемешку с девицами модельной внешности и поведения, укутанными в меха и осыпанных бриллиантовым инеем.
Предо мной предстала вся управляющая верхушка второго добротанкового корпуса имени Лелюшенко. Предстала в самом компрометирующем виде, наводящем на самые скверные подозрения. Но в чем их можно подозревать? Что бы вам не взбрело в голову, все это ерунда, по сравнению с реально безумной глубиной их грязных и бесчеловечных замыслов. Люди, способные создать повстанческую армию, в которой людоедство – обычное дело, а растительные наркотики входят в ежедневный рацион, сумевшие вооружить ее за счет ресурсов противника, способные хоть как-то, но управлять этой ордой, эти люди способны на все. Абсолютно на все. Пределы их возможностей выходят за пределы повседневной реальности, и они сами это знают.
Они герои. Только не такие, каким позолоченные медали дают и чугунные бюсты ставят, а такие, про которых сказки рассказывают. Только страшные эти сказки, до икоты. И на ночь их рассказывать ни в коем случае нельзя, а лучше, наоборот, с обеда, стоя и не чокаясь.
Понятное дело. Затевают что-то товарищи командиры. Причем сугубо втихаря от штаба фронта, Верховного Штаба Вооруженных сил, и от конгресса Уральской Республики. Вероятно, готовят, что-то уж сосем совсем светлое, доброе вечное. На долгую память благодарным потомкам. На такую долгую, что не переживут ее потомки. А иначе, зачем им три сотни татуированных головорезов? Наверное, для массовки? А вот фиг вам, драгоценные Отцы-Командиры. Команчи – гордые дети Бога Войны Манту не такой народ, чтобы в массовке стоять. Нам подавай самую гущу в бурлящем кровью котле истории. Ту, гущу, что у самого дна.
- Хау, краснорожий братишка! – приветствовал меня сидящий во главе стала Батырхан. Дыхание его сочилось перегоревшим спиртом, а в зрачках раскосых глаза уже кружили черные искры безумия, уже складывался, зарождался тьмою вихрь. Рядом с ним лежал бубен. За поясом пристроился костяной нож для жертвоприношений. Сегодня он точно будет камлать. Батырхан легко сдвинул мощным телом несколько трофейных девчонок и освободил мне место слева от себя. Для капитана, для командира батальона это очень большая честь, сидеть на пиру по левую руку от самого Батырхана, Это даже для нашего командира корпуса честь немалая. Вон товарищ комкор, генерал лейтенант Микушин в середине стола с печеным бараном единоборствует. И не жужжит. Знает, что я этой чести достоин. И я сажусь подле верховного шамана бронетанковых сил конгресса! Я про это еще внукам буду рассказывать. Если они будут. Но мне оказана такая честь не случайно и не за красивые глаза. Я один из первых. И я один из 12 видевших его. Его…
Командующая верхушка Второго Добротанкового и примкнувшие к ней лица нынче близка к Богу как уже давно не бывала. Вернее к тому пограничному с реальностью и миром состоянию, в котором удается не только верить, но и видеть Его. По кругу ходит братина со спиртом. Все краснее и яростнее рожи. И в потном мареве звериных харь сверкают темными мыслями глаза. Они будут творить историю. Иначе, за каким лешим они так все извозились в крови и страхе. Их, тайная вечеря, переходящая в дебош только набирает обороты, как пуля в канале ствола.
Все они тут. И упыри, создающие особые отряды убийц, чтобы держать в страхе убийц. Все, кто вырастил новую человеческую мораль, вскормленную человеческим мясом. Все, кто стер с тела земли остатки последней Священной Империи, те, кто разграбил сердце своей ойкумены. И лица их светятся страшным огнем войны, все еще полыхающем в отравленных душах.
И во главе стола, самый пьяный и краснорожий Батырхан. По материнской линии он потомок тестя самого пророка. По отцовской линии потомок Чингисхана. В федеральной армии его сразу бы назначили святым ходжи бригадным генералом и дали бы орден Урожденный Герой России. Хотя на той стороне очень плохо относились к шаманам. Но он выбрал нашу сторону. И не прогадал. Шаманы видят будущее и не чураються карьерных перспектив.
Одесную, по правую руку от Батыхана свернулся в клубок пьяный до разварного состояния Ваня Иванов. Никакой он конечно не Ваня, и уж тем более не Иванов. Это по лицу понятно. Даже сквозь белый клоунский грим отчетливо проступают семитский нос и не по - русски умный лоб. И в подведенных черным глазах, сквозь пламя спирта и пыльцы черных грибов видна нездешняя грусть. Все правильно. Правая, карающая рука Революции теперь и должна сидеть справа от нового вождя. Теперь, когда война кончилась, ему предстоит особенно много работы. Кто-то должен будет разгребать авгиевы конюшни лжи и предательств, накопившихся за такую долгую войну.
Сразу за Ваней Ивановым, в поваленном состоянии, лежит Мозг. Это прозвище, конечно, но ни кто не знает, как его зовут. Если судить по аналогиям со старыми фильмами, это наш Безумный Профессор. Он занимался всем, что можно назвать наукой. В нашей армии это значит – абсолютно всем. От синтеза наркотиков и взрывчатки, до экспериментов по трансмутации металлов. Впрочем, молод он для профессора. Ему, как и многим за этим столом еще нет 30. во всяком случае, он так выглядит. И то, что теперь он посажен так близко к Батырхану, наводит на самые далеко идущие мысли. Если уж мы и решили двигать прогресс, то непонятно куда. Уж точно не разрушенную войной энергосистему восстанавливать поручит ему глава этого стола. Что-то назревает, сильно интересное.
За Мозгом мочит усы в чаше с водкой гора – человек Улай. Молодой Курбаши Алтайхана. Если перевести на русский, то второй зам министра обороны Республики Алтай. Кровавый ублюдок и душегуб. Не нравится он мне. Слишком жестокий. Но сам рубака отчаянный и бойцы его парни резкие. В бою не приходиться жалеть, что они на нашей стороне. Только я ни фига не понимаю их речь. И не очень доверяю союзникам вообще. Особенно союзникам из таких дальних земель.
А за Улаем, что удивительно, раньше он всегда держался в тени, Володя Карпов. Не знаю, чем он занимается в нашем Втором Добротанковом, но пару раз мои кяманчи захватывали большие материальные ценности, по цене большие. И всегда их забирал Карпов. Наверное, он у нас по финансовой части. Короче, мутный типчик.
Прямо напротив Батырхана сидят близнецы Зеведеевы. Ренат и Салават. Они просто шаманы. Или они вдвоем один шаман. И то не такой сильный как сам Батырхан. Но когда он камлает им тоже находиться дело. В данный момент они угощают белого степного коня, не знавшего седла и узды разными тропическими фруктами прямо с золотого подноса. Конь осторожно трогает губами нежные персики и косится на костяной нож Батырхана. Наверное, уже все понял.
И только за ними, за шаманами, развалился мой высший командир генерал лейтенант Микушин, завязнувший наступательным порывом в сражении с бараньей тушей
Остальных не знаю. Но в круге нас сидит ровно 13. Наводит. Ох, наводит.
Между нами пестрой россыпью девчонки. Вокруг нас шныряют мелкие танкисты, в звании не ниже лейтенанта. Батырхан подает знак. Ему подают огромную чашу, полную спирта. Он, не спеша из разных гайтанов на шее и поясе сыпет в чашу щедрые шепотки разных порошков и наконец, довольный результатом шепчет что - то в жидкость, которая уже перестала быть спиртом и сама собой шевелиться и кружиться в чаше, меняя цвет и поднимая со дна мелькание черных искр. Шаман, а в отблеске света из чаши уже видно, что он становится сейчас шаманом, делает большой медленный глоток и передает чашу направо.
Это Братина. Прана. Сома. Сила. Много имен у этого напитка людей знающих Бога в лицо. Клоун-палач долго примеривается и тоже делает глоток. Наверное, раньше не доводилось ему пить сому. Что-то сразу всплыли в его зрачках багровые всполохи. Мне для этого понадобиться глотка три.
Чаша дошла и до меня. Почти пустая. Мне пришлось сдержать себя. Последний глоток должен вернуться к шаману. Так он узнает все мысли присутствующих и имена бесов, живущих в их душах.
Я пьян. Хотя это нельзя назвать опьянение. Первое, что ты понимаешь, пригубив сомы, что весь мир не такой, как тебе удобно видеть. Маски сползают со всего. И я, не знаю в ужасе или в восторге, вижу, с кем я на самом деле делю трапезу.
А стол накрыт щедро. Богато. Огромные казаны с рисом. Груда дымящегося, только сваренного мяса. Ароматная шурпа в расписных пиалах. Меды. Козий сыр. Всего много. И все так пахнет. Ем. Ем. Ем, и не могу остановиться. Куда в меня столько входит. Как будто внутри меня сидит целое голодное войско. Как будто?
Батырхан одобрительно смотрит на меня. Ему, хозяину этого стола, приятно, когда гость много кушает. Все кушанья я обильно запиваю сладким красным вином. И уже не пьянею больше. Сильнее чем от сомы опьянеть нельзя.
Батырхан проводит подушечкой своих скрюченных, разбитых, толстых пальцев по нежной коже бубна. Звук почти не слышен. Но он слышен, ощутим. Кожей, той частью кожи, которой чувствуешь взгляд сзади. Сухожилиями, теми, которые бросают тело в бой. Сердцем, внезапно переполнившимся кровью, как перед ударом, всем своим внутренним воином ощущается этот звук. Всех передернуло. Я посмотрел краем глаза на Ваню Иванова. Что? Понял теперь, как оно? Теперь пойми, что это. Это твое тело научилось слышать мир. То ли еще будет. Это тебе не пленных по зинданам да подворотням расстреливать.
И снова чаша стоит перед Батырханом. И снова я не могу уловить, как простой спирт становиться Праной. Что и сколько, в каком порядке и количестве сыпет в чашу безумный шаман, никогда не могу понять. Хотя, вполне может быть, что и он этого не понимает. Возможно, что это уже не он движет своими руками.
И снова чаша делает круг. Напиток теперь выглядит по-другому. Это та же сома. Но уже совсем другая. И на мою долю теперь достается куда больше. Выпив, я понимаю, что это Улай постарался выпить мало. Наивный алтайский мальчик. Я, сам того не желая проникаю в его мысли. Он еще не понял, что и все остальные тоже видят его мысли. Он удивлен, глупец, считая, что проник в мысли остальных, не понимая, что у нас всех общие мысли. В данный момент он думает о трех вещах. О том, какой он умный, и что ни кто кроме пары верных нукеров не знает, что награбленное и утаенное от Старшего Курбаши золото лежит в его танке. И о том, что надо убить этих нукеров. И еще он думает, какую пленницу ему сегодня приведут. У него своеобразные сексуальные предпочтения. Девочки старше 12 лет его не интересуют. И тыкать он их любит не только членом. Ну, я же говорил, грязный кровавый ублюдок.
Жаркий день стремился окончиться. Небо красное от заката сгустилось и потяжелело. Под воздействием сомы мир опять изменился. Стало заметно, как где-то над границами зримого мира весело шмыгают мелкие багровые бесы предсмертных душ. Мертвые наши товарищи смотрят на наш пир. И что-то общее появляется и с ними. Смывается грань между мирами живых и тех, кто приходит потом. Я не знаю их имен, и очень редко вижу их. Все-таки они очень страшные. Их острые крылья иногда прорезают тонкую мембрану между нашими мирами.
Братья Зеведеевы разгребают ковры и казаны, в середине дастархана освобождают место для костра. В середину будущего костровища кладут Черный Камень. Это и есть самое главное, что случится сегодня.
Ни кто не спорит с тем, что Бог есть. Во всяком случае, еще ни одна война не велась между теми, кто верит в Бога и теми, кто верит в то, что его нет. В основном споры идут о том, как он выглядит, и как его зовут. Иногда кровопролитие свершается из-за того, что кто-то считает, что он более правильно понял, что ему, именно ему, сказал непосредственно Бог, а остальные жалкие грешники неправильно поняли, неправильно молятся, причащаются, исповедуются и исповедуют, и крестный ход вокруг храма пускают не в ту сторону. Католики с протестантами залили кровью Европу в затяжных философских спорах о том, на каком языке Он лучше понимает молитвы и слышит ли Он молитвы, проводимее не в специально оборудованных местах. А перед этим Христиане утопили в крови ближний восток, принося неверным идеи мира добра и созидания прямо на дом, унося при этом все ценное и жизнь. А самих христиан перед этим с превеликими почестями, все-таки гвоздь программы, приглашали для теософских дебатов о всемогущности его в Колизей. В качестве оппонентов приглашали львов, гиен и прочих тварей божьих. И не смотря на то, что большинство религий утверждает, что Бог А. непознаваем, Б. всемогущ и раз уж Он, шутя, а иначе какие еще мотивы двигали Творцом? создал Вселенную, то уж такая мелочь, как внешность могла быть у него любая. Но до сих пор некоторые считают что Бог это некий благообразный, как Дед Мороз в бане, старикан, парящий на облаке пара. Для некоторых Бог имеет мягкое тело младенца и цвет кожи лежалого утопленника, с золотой митрой на голове. Есть и более экзотические версии. Начиная от человека с головой слона, и заканчивая уж вовсе зоологическим пантеоном языческой тотемии. На одном острове в тихом океане есть народ, который уверен, что Бога зовут суперкарго Джонс, он летает на б 29, и приносит своим чадам кока-коллу, жевачки и американскую тушенку. Но поскольку вторая мировая война, о которой они не знали, кончилась. Авиабазу свернули, улетел и серебристый б 29, унося в своем чреве в неведомое и суперкарго Джонса и кока-коллу и прочие воплощения тоталитарной глобальной халявы, чем для них и является религия. Но они, до сих пор строят из соломы б 29 и их жрец, в облезлом летном шлеме грозит небу палкой. Впрочем, не для них одних. Для большинства религия это что-то типа сделки. Я, гражданин Иванов, обязуюсь перед лицом господа моего, имя прописью, не совершать определенного вида поступки, прописью, за которые меня и так либо посадят в тюрьму, либо еще как то накажут силами общества, и я их и так не очень то и собирался совершать. В свою очередь некая высшая сила, в существование которой я совершаю обряды, прописью, защитит меня от неизвестных мне адских мук.
То есть, не делая того, что и так не просто сделать, они защищаются от того, чего, как они думают, возможно, и вовсе нет.
У меня для всех плохие новости. Две плохих новости. Ад существует. Так что всех нас посмертно уже ждут раскаленные пыточные приспособления, муки и страдания которым нет ни названия, ни места в жалкой человеческой фантазии. И за все в этой жизни придется ответить в той. И спрашивать будут подручные Господа очень строго. У них все подробно запротоколировано.
И вторая новость. Гораздо хуже первой. Бог есть. Он существует. Я видел Его.
И, знаете, максимально далеки от истины те, кто считает Его милым стариканом на облаке. Едва ли можно представить нечто менее похожее на Бога.
На войне атеистов не бывает. И правда: когда вцепившись в раскаленный грунт дышишь землей и позвоночником чувствуешь как над тобой прорывая коптящими бесовскими хвостами небо летят на головы противника здоровенные черные ***ни из «смерча» или «тюльпана», когда, в такт разрывам, колотишься обледеневшим сердцем в грунт в предчувствии ярости атаки, то поневоле проникаешься верой в неотвратимый промысел Его. И просто кончаешь от того ослепительного осознания своей неукротимой правоты. Потому что затем Господь и создал РСЗО, чтобы убедились маловерные. И, когда рушит Он свой 220 миллиметровый гнев на головы их, ты, как ни кто и никогда становишься, уверен в своей правоте, в том, что творишь волю Его. И губы, забитые гарью и прахом не могут не шептать благоговейных молитв. Бог всегда на стороне больших калибров и самой большой плотности огня. Потому что любой Бог во все времена, у всех народов это тот самый Бог! Бог Войны. И ты сражаешься на его стороне. Потому что паства Его не овцы! Какой прок Господу с овец? Ему нужны дуреющие от крови и ярости волки. И ты становишься волком, рвущим зло. И поэтому победит добро. А это, охренеть как круто.
Но это общее. А мы видели Бога вблизи. Смотрели в бездну его глаз. Если, конечно куцем нашим понятием – бездна можно исчерпать глубину того, что нам кажется его глазами. Если, конечно, это можно называть глазами. Всеведущему глаза не нужны, как и уши. Он вообще сам по себе и Знание и Сила и Время. Хотя, время от времени, мне кажется, что во всем виноваты наркотики, которые мы обильно и систематически употребляем во имя Его. Но это малодушие проходит перед первой же атакой.
А в перерывах между войной наш Бог живет в этом Черном Камне. И сейчас его обложили дровами и Батырхан поджог Святое Огнище. Девчонки, вот же глупые существа, не ведающие сомы, еще не поняли, какую важную им отвели роль в сегодняшнем праздники. Просто их мысли тоже видны. И в головах их ничего стоящего. Глупые красивые девки. Как им и положено быть. С такими фигурами голова особо и не к чему. А девственность – это предрассудок. А если и нет, то Господь наш милостив. Он простит нам, находящимся в походе и в трудах это небольшое отступление от протокола. Он не формалист.
Бубен. Никогда не привыкну. Батырхан проводит подушечками своих толстых пальцев по сухой пустыне кожи бубна, и рождается звук. Звук низкий. Гораздо более низкий, чем привычное уху человека. И звук полный чего то. Как будто звук горного обвала, который еще только сделал первое движение вниз. И сила в том звуке такая же. Еще далекая, но уже неотвратимая. Бубен. И каждый из нас кожей, какими-то нервными окончаниями и иными, спящими обычно органами чувств ощутил эту силу. И, движимая любопытством и силой бубна, появилась в небе белая улыбающаяся луна. Сегодня хорошая ночь. Камлание наше будет успешными, мы услышим сегодня Господа.
Батырхан, уже с изменившимся лицом, слегка толкает мембрану бубна. Его, и в обычном то состоянии не слишком дружелюбное лицо, становится похоже на маску. Такую страшную маску, которой в полевом госпитале хирурги отпугивают злых духов гангрены от пациента. Нижняя челюсть выдвинулась, клыки чуть оттопырили верхнюю губу, узкие щелочки глаз стали еще уже и наполнились такой тьмой, что она, казалось, прорвется сейчас наружу и утопит ночь во тьме. Мне, как и всем, тоже стало хорошо. Нет. Это состояние нельзя назвать хорошим. Это даже больно. Крутит и рвет кости и суставы. Такое ощущение, что ты рожаешь сам себя. Нового. Другого. Это больно, но ты наполняешься лютой радостью предвкушения. Предвкушения нового себя. Того, что вытащит из тебя бубен.
Мелкие танкисты, мгновенно исчезли. Первый звук бубна они и не могли слышать, а второй, как сигнал из стартового пистолета на бегунов повлиял на их инстинкт самосохранения. И не зря. Ни к чему посторонним видеть то, что сейчас будет. А сейчас пришло время для танца.
И вновь, гулкая мембрана бубна толкнула воздух навстречу сердцу. Сразу, как гвоздь в масло, от темени до щиколоток вошел в нас шершавый грубый аритмичный танец. Шаман, вскинул голову к луне и взвыл. Долго и счастливо, радуясь улыбке луны.
И только тут, девки, наконец, то, что-то сообразили. Вот курицы тупые. Они, конечно-же думали, что дикие варвары из мифического замкадья их украсили, как елку, мехами и драгоценностями, только пленившись их невиданной красотой! Тощие кокаиновые кошки, уверенные в своей красоте и искушенные в ****стве, они еще не поняли, что их комфортабельный и надменный мир рухнул. Смерть, которая весь вечер скалилась им в лица они так и не увидели до сих пор!
Я, подчиняясь и участвуя в общем порыве, схватил ближайшую ко мне девку за волосы и удержал на месте. В последний момент они все же захотели бежать, но не смогли. Я схватил только одну. А Ваня Иванов, тот который не Ваня и не Иванов, как лихой степной ямщик управлял тройкой. Спутал космы у трех девок сразу и они, извивались как змеи. И лик его, клоунский, был страшен и светел. Он упивается собою новым. Или уже не собой? Так приходит из волшебного напитка, из сомы та сила и осознание. То, что делает нас другими, просто выпуская из нас внутреннего лютого степного воина. Он счастливо выл, улыбаясь луне. И улыбка его была шире клоунской, нарисованной. И в глазах уже даже не вихри свирепствовали, в глазах его буянил, рвался из него наружу шторм. Черный шторм свободы. Привыкай, Ваня. Теперь тебе нет дороги обратно. Наслаждайся!!!
Шаман прыжком встал с колен. Несколько раз ударил бубном по голове, счастливо взвыл и с разбегу сделал сальто назад. Учитывая, что в Батырхане верных полтора центнера, вышло лихо. Мелкие бесы, братья Зеведеевы пустились в пляс. В танце все трое приблизились к белому жертвенному коню. Братья держали его за гриву, поглаживали и успокаивали. Но он, умное животное, не сводил глаз с кружащегося в танце шамана. И по теплой замшевой щеке коня катилась слеза. Шаман приблизился и с ходу вонзил свой костяной нож под левую лопатку. Конь взглянул на него уже по-другому. Кровь потекла тонкими струйками, но Батырхан своими толстыми, как ведра, руками разорвал края раны, просунул руку по локоть в грудную клетку и извлек обратно вместе с водопадом крови и сердце жертвенного коня.
Вот тут уже и девок по-настоящему пробрало. Они, наконец, включили головы. И столько силы и знания, всего, что прожили они, выплеснуло в воздух. Бабьи это знания, нам бесполезные, нам же не нужно уметь любить. Но, в очередной раз убеждаешься, что только лютый страх может заставить обычных людей думать. Только он должен быть сильнее того страха, который думать им не позволяет.
Но, поздно. Танец. Набирает силу танец. Бешено колотит шаман в измазанный кровью бубен. Братья шаманы перерезают горло за горлом и льют в Огнище кровь. По идее, огонь должен бы погаснуть, но он только ярче и выше выплевывает в раскинутую над нами тьму языки пламени. И мы прыгаем, пляшем, конвульсивно дергаемся, размолотые разницей в тягучем тяжелом гулком низком реве бубна и немыслимо яростным ревом огня. Наш танец разгорается. И Огнищу нужна новая пища. И мы, Верные Волки Маниту, не заставим его голодать! Колоти в бубен, шаман!
Между первым рваным кровоподтеком солнечного восхода на западе и последней секундой ночной тьмы существует один, по-настоящему серый миг. Он не принадлежит ни Свету ни Тьме, ни Дню ни Ночи. Это полное безвременное ничто. И из танца сома всегда выбрасывает сразу в этот единственный серый миг. Мы лежим, без сил и без мыслей, кое-как вповалку. Сома постепенно отпускает, но не сразу. Надо дождаться рассвета, и все постепенно встанет на свои места. Мир постепенно наполниться красками, станет лживым и наденет множество масок. Но, пока, пока мы в этом миге, нам ясно, как - же на самом деле устроен мир. Мы шевелимся с трудом. Очень хочется пить. Но сейчас нельзя воды. Кое-как смачиваем спекшиеся губы спиртом. Ждем восхода. У нас всех будет очень тяжелый и долгий долгий день. И для многих он не кончиться.