Леониду Васильевичу Сташевскому исполнилось всего сорок пять лет. Сегодня, прохаживаясь по влажным тропинкам самого дорогого в области хосписа, он лелеял надежду, что всё обойдётся. Иногда страх пытался взять верх, но Сташевский глушил его воспоминаниями о прошлом.
Двадцать пять лет назад у Лёньки Сташевского не было ни кола, ни двора – замызганная кровать в общаге и трояк до получки. И кто он был? Никто. Однако это не мешало быть жизнерадостно здоровым.
Сегодня офис в центре Челябинска с его главным обитателем знали многие. Старинное здание Сташевский любовно отремонтировал, обнес красивым забором, на воротах поставил будку с контролёром, у дверей завел привратника, а внутри здания держал с дюжину неприметных плечистых ребят, оттенявших красоту старательно подобранного женского персонала.
Дом на берегу Шершнёвского водохранилища снаружи больше напоминал крепость. Высоченный каменный забор и глухие массивные ворота преграждали путь каждому.
В последнее десятилетие у Леонида Васильевича появилось несколько наклонностей, о которых он не подозревал в юности. Однажды он понял, что хочет плавать на яхте, рассматривать ночное небо в телескоп и во чтобы то ни стало предугадать, что произойдет с ним завтра. Желание знать будущее было самым сильным из тысяч других желаний. Оно позволяло преодолевать страх, живший внутри Леонида Васильевича уже много лет.
Когда-то друг Ванька Дедов привел Леню Сташевского в клуб философов. И там оставил. Сначала Лёнька стушевался. Но осмотрелся и уяснил – никогда не давать ответа сразу. Так появился человек с хорошо взвешенным мнением – Лёня Безмен.
Сами философы были людишками никудышными. Пили водку, матерились, любили халяву и всячески из людей вымогали деньги. К концу девяностых философы попутались с мистиками, от этого популярность вертепа значительно возросла. Стали захаживать большие люди, прислушиваться к возгласам раскрашенной гидроперитом бабёхи, навзрыд читавшей катрены Нострадамуса, или к Кащею-старичку, толкователю знаков судьбы, вписанных в ладонь. В комнатах Лёня Безмен выуживал фаталистов-чиновников, заявлял о сломе кармического венца и предлагал приобрести, купить, получить, отгрузить, войти в кооперацию, вложиться на безвозмездной основе.
Принадлежность к обществу помогала. Хороший костюм и тугая пачка денег в его кармане заставляли поверить – в магии что-то есть. На этой основе, будучи здорово выпивши, молодые бизнесмены Лёня и Ванька поспорили. Ванька доказывал, что только расчет, только хороший локомотив, могут тащить бизнес, а Лёня настаивал на бесовщинке. И брался это доказать. А Ванька требовал доказательств.
Может быть, Дед, протрезвев, забыл этот спор, а Лёню понесло. На большом ужине он подсел к генеральному директору торговой сети «Добрый дедушка», (сети, выросшей из Ванькиной торговой палатки, в которой продавали пиво и сигареты), и указал на фирму, готовую предоставить продукцию по цене ниже закупочной. Тут же у стола возник мужчина, движением рук материализовавший бутылку виски. Директор и Лёня выпили. А мужик сказал про приворотный наговор на невесту директора, указав на козлобородого банкира, и пожог воздух. Директор расстроился и пил стаканами, соглашаясь с присевшей к нему на колени девицей и ставя автографы на скрижалях судьбы.
Дня три Лёня тешился розыгрышем. Он предвкушал, как приедет к Ваньке домой, выпьет с ним и попросит у него взаймы. Ровно столько, сколько у того директор всадил за вагоны бросового чая. Ваня сокрушится, что прогорел. Может быть, обиженно напомнит о Лёнькиной причастности. И тогда Лёня возьмёт кейс, щелкнет замочками, поднимет крышку и развернет к Ване чемоданчик с ровными рядами зеленых купюр. При этом он уверенно скажет: «Безмен кидалой никогда не был!» И они вместе обрадуются разразившемуся счастью.
Это обязательно бы произошло, если бы каждый знал свой путь, хотя бы на пару часов вперед. В этот раз и звёзды, и маги подвели Лёню, не успев сообщить ему, что тем же днём любимая девушка, руководившая дочерней фирмой, оставила его навсегда.
Безмен не спал и не ел, не отвечал на звонки, не появлялся в офисе. Он искал любимую, но она исчезла. Растворилась в мире, прихватив с собой всю, пришедшую в фирму, выручку. Лёню обули. И нужно было ехать к другу Ваньке, падать в ноги и вымаливать прощение, передавать бизнес, продавать имущество, впадать в депресняк, скатываться на дно и глушить с бомжами палёную водку. Собственноручно перечеркнуть десяток лет усилий, страхов, интриг, раздавить себя и, в лучшем случае, согласиться на роль мальчика при Иване Дедове.
Если…. Если не придумать вторую часть пьесы. Не создать фантасмагории, разыгрывающейся с такой же бесовщиной, как это случилось при сделке с чаем. Найти исполнителей не составило труда. «Рухнет всё в одночасье, ибо заложено бренное, дабы спасти сущее. И замкнётся магический круг», – Лёня отправил эсэмэску Деду и вновь пропал из сети.
Дед только усмехнулся, попросив отыскать Лёню и привезти на дачу, чтобы покончить с глупой игрой, расставив все точки.
Леонид Васильевич Сташевский вдруг появился в собственном офисе. Он был спокоен. Лицо – свежо, костюм – безупречен. Начальник службы безопасности доложил, что в «Добром дедушке» идут обыски. Владелец сети, несколько помощников, бухгалтер взяты под стражу. Прокуратура подозревает сеть в крупных аферах и неуплате налогов. Леонид Васильевич поджал губы и промычал: «Мыгы».
Поздно вечером он сделал несколько звонков адвокатам Вани, просил передать слова поддержки и предлагал, если нужно, самую квалифицированную помощь. Но правосудие было хватким – очень быстро нашло указанную сумму выведенных из налогообложения денег и не нашло исчезнувшую фирму, поскребло по углам и накопало мелких засранок. Одновременно с этим Роспотребнадзор, полицейские и пожарные проверяли здания магазинов сети. Там нарушений было больше. На устранение давались сроки. Чтобы выдержать их, нужны были деньги. А денег, как раз, не было, потому что бухгалтерские документы были в СК, а счета арестованы. «Добрый дедушка» стремительно уходил на дно.
Первое время Лёня пил в одиночестве. И чем пьянее становился, тем легче объяснялся с воображаемым другом. Магия! Во всём произошедшем была виновата магия, в которую Дедов не верил. Но утром Безмен делался трезв, понимал, что своими руками состряпал на друга уголовное дело, только публично признаться в этом боялся.
А дело закончилось быстро и странно. Адвокаты перевели Дедова из тюрьмы в психиатрическую больницу, приписали ему аффективную психопатию, оградив от журналистов. Газеты и телевидение пошумели с неделю и успокоились. Через полгода никто толком не мог вспомнить подробностей по «Доброму дедушке».
За текущими делами Лёня стал забывать Деда. Женился. Построил новый бизнес, новый дом, новую школу, посадил на территории этой школы деревья, пошел в депутаты, стал помогать просящим, очень внимательно относился к философской науке и был меценатом университета.
Так бы и жил Лёня Безмен, сделавшись ещё молчаливее и скрупулёзнее, если бы не пара сомнительно связанных между собой событий.
Ожидая очереди на приём, Леня взял в руки забытую кем-то газету и прочитал короткую заметку о преступнике, изменившем свой пол. А дней через пять чёрт дернул Лёню поддаться на уговоры жены и самому поехать в супермаркет.
Леонид Васильевич апатично катил огромную тележку между рядами, стараясь не отставать от супруги и не заметил, как натолкнулся на женщину. Лёня хотел отпустить крепчайшее словцо, но не смог. Всё в этой тётке было отвратительным. Но самыми пугающе отвратными были глаза, которыми она посмотрела на Лёню. Погасив в себе эмоцию, она прошипела: «Извините. Опять пересеклись!» – и скоро постаралась затеряться в толпе покупателей. Чёрная волна накрыла всё существо Леонида Васильевича. Вечером он принял решения о строительстве капитального забора вокруг своего дома и неприступной ограды вокруг офиса. На время это успокоило.
Потом стало казаться, что тётка мелькает постоянно. На стоянке, на заправке, при выходе из ресторана, при прогулке по Кировке. И всегда сзади, всегда вдалеке, стоя в пол-оборота, держа в руке несуразную сумку, и обязательно произнося: «Извините. Пересеклись».
У простых смертных маниакальный синдром лечат лекарствами.
Леонид Васильевич купил яхту и телескоп. Каждую ночь, поднимаясь по лестнице на смотровую площадку, Лёня припадал к окуляру. Он хотел видеть космос, хотел угадать, где может ещё теплиться жизнь. Нет, не органическая – аморфная. Проще сказать, Лёню стало интересовать, где живут души. Это должно быть не так далеко.
Неизвестность тревожила душу, но не внушала страха. Страх внушал женский фантом. От него исходила опасность. Сташевский ночами жил на сайтах о черной магии и всё больше и больше убеждался – за ним прислали черную смерть. Единственным способом противостоять вечному мучению – это погибнуть при кораблекрушении. В памяти всплывала легенда, что погибших в море навечно принимают морские глубины.
Вот такие мысли жили в голове человека, которому приходилось каждый день вращаться в обществе, быть на острие проблем, понимать, куда ведут пути политики и экономики, врубаться в социум, стараясь моментально переключиться с мгновения испуга на продуктивные идеи. Это выматывало. От этого не было спасения, но его нужно было найти.
Однажды Леониду Васильевичу попалось на глаза изречение китайского мудреца Конфуция: «Если мы так мало знаем о жизни, что мы можем знать о смерти». Бизнесмен сразу проникся безграничным уважением к легендарному китайцу и заказал для себя собрание сочинений философа. Листая книгу, второй раз удивился простоте истин: «Не беспокойся о том, что люди тебя не знают, но беспокойся о том, что ты не знаешь людей». Леонид Васильевич понял это по-своему и выдал задание отыскать следы собственности Ивана Дедова. После доклада Леонид Васильевич Сташевский не сомневался, тётка с отвратительными глазами – переделанный Дед. Он знал точно, что дело не обошлось без чёрной магии и современных технологий. Это повергло в ужас.
И когда вдруг подскочило артериальное давление, Лёня даже не удивился. А зря.
Теперь он это знал. И верил, что вылечится. Врач обещал. Врач был светилом. Он после операции поведал Леониду Васильевичу о генном сбое, о тонкой материи психики, которая среагировала и предупреждала, рождая фантом преследователя, но человеческие познания о себе самом так ничтожны, что мы не может адекватно воспринимать сигналы. И никакой магии, только самоанализ.
Леонид Васильевич хотел этому обучиться. Он шёл по влажной дорожке хосписа, отрешённо глядя на окружающий мир, но тщательно, с усилиями, прислушиваясь к голосам тела и духа.
Откуда вывернулась тётка и попала под ноги, он сообразить не мог. Но она вывернулась. Она столкнулась с ним, застыла на мгновение, чтобы усмирить желание выругать больного, потупилась и выговорила: «Извините. Пересеклись!»
Из рук Леонида Васильевича выскользнула дорогая трость, тело резко качнулось вперёд, и он рухнул наземь. Рухнул неудачно. Что-то сразу внутри сломалось или порвалось.
Он пришёл в себя в палате. В тело были воткнуты иглы, к ним от пузырей тянулись трубочки. От давящих пальцы датчиков тянулись тонкие провода. Это давало иллюзию бессмертия. Но сердце чувствовало, что жизни осталось совсем немного. Сташевский, как мог, рассказал сиделке про женщину. Её разыскали и привели в палату.
За окном смеркалось. В палате они были вдвоём. Мужеподобная тётка сидела на краешке стула, покорно сложив не женские руки на коленях, кочками вздымавших полы синего халата. Она пристально смотрела на Сташевского и молчала. Он знал, что слов не нужно – случилась телепатическая связь. И Дед, спрятанный в бабий образ, с издёвкой говорит ему: «Что, Безмен, подыхаешь? А я буду жить долго-долго. Пока тебя червяки не сожрут. Покаялся бы, получил в морду и жил бы спокойно. А сейчас хрен тебе. Это я на тебя рак напустил… Ма-а-гия! Чёрная!»
– Ваня, трудно быть женщиной? – разомкнул уста Леонид Васильевич.
Тётка встрепенулась. Посмотрела на больного с любопытством, пожала плечами:
– Откуда ж мне знать. Красивой, наверное, трудно. А когда такая, так ничего особенного. Кто и набежит, не заметит.
– Ваня, я умру. Ваня, ты прости меня.
– Чего это вы меня Ваней. Я Варвара Степановна сызмальства. А к смерти не торопитесь. Всякому свое время. А что простить, так Бог простит. Ежели веруете, так давайте, я батюшку позову? У нас хо-о-роший батюшка, Иоанн. В миру был Иван Дедов, да из мира ушел. Да-авно. Хо-ороший!
Тут она глянула на Леонида Васильевича и замерла. Глаза больного были широко открыты, как будто слова её стали для него невероятной новостью.
4 июня 2015 год