Я рос совершенно обычным. Писал правой рукой, в детстве носился по двору, потом сидел в сети. Юность у меня была... абсолютно нормальная. Я ее почти не вспоминаю, но кто из нас часто копается в памяти, перебирая события, случившиеся жалких несколько лет назад? Настоящее время умеет затягивать и запутывать куда как круче.
Его я столько раз видел в толпе, спешащей на везущий в столицу поезд или совершающей покупки, что уже начал узнавать издалека. Ничего особенного: с меня ростом, плохо выбритый, только левая рука иногда подергивается, как будто ей неуютно сидеть на этом плече. Позже я узнал, что он пытался научиться ей писать, и упорными неправильными движениями доигрался до судорог. Позже я вообще много о нем узнал.
Однажды, проснувшись с утра, я обнаружил, что мой левый глаз с интересом созерцает переносицу, а рука, держащая тюбик с пастой – тоже, кстати, левая, – слегка подрагивает. Потом, готовя завтрак – уже давно живу один и успел возненавидеть все разновидности фаст-фуда, – я разбил тарелку и обнаружил, что вся левая половина тела медленно реагирует на команды и явно хочет чего-то своего. Что самое худшее, неполадки затронули и мозг, только я не понял, левое или правое полушарие с утра барахлило.
Недомогание никуда не исчезло, и проблем в моем далеко не безоблачном существовании ощутимо прибавилось. Глаза никак не могли поделить между собой область видимости, и перед ними то чернели дыры, то бегали двоящиеся силуэты. Впрочем, зрение давно намекало мне, что работать надо меньше, и я быстро привык. Хуже было, когда одна нога выносила меня на проезжую часть, а другая упорно стояла на месте, ожидая зеленого света: приходилось прыгать на одной ножке и извиняться перед всеми, кого успел задеть. А дергающаяся левая рука иногда завладевала ручкой и принималась изводить себя и меня дрожащими буквами, складывающимися в слова текстов русской группы, которую я до этого никогда не слышал.
Через неделю я сдался и обратился к невропатологу. Хотел сразу к психиатру, но побоялся по доброй воле в психи записываться. И не пожалел о своем решении. Передо мной в очереди сидел он. Сидел, читал моего любимого "Человека, принявшего свою жену за шляпу" и совершенно не дергал рукой. От осознания этого у меня в одном из полушарий мозга что-то щелкнуло и заговорило вслух:
– Хорошая книга!
Тот почти не удивился:
– Отличная. Жизнь иногда как подкинет...
Я был с ним абсолютно солидарен, поэтому задал вертевшийся на языке вопрос:
– С чем сидите?
Собеседник нахмурился:
– Не поверите. – Потом, будто решившись, добавил: – Половина тела неделю как чужая. Даже эту книгу то ли читал, то ли нет.
– Знаете, – выпалил я, – у меня та же проблема. Может, кусочек вас загреб ненароком? – В подтверждение у меня задергалась рука, довольная, что о ней вспомнили.
Большинство людей от удивления поднимает брови, а другие, вроде меня, начинают корчить рожи. Так вот, правый глаз собеседника вылез на лоб, а из левого уголка рта показался язык. Как будто два человека реагировали. К счастью для остальной очереди, в этот момент из кабинета позвали следующего. Собеседник поднялся, убрал книгу и обратился ко мне:
– Пойдемте вместе. Проблема-то одна на двоих.
Врач оказалась на удивление толковой. Выяснив при осмотре, что моя правая часть куда уравновешеннее левой, а у моего спутника наоборот, и выслушав наши путаные объяснения, она сказала напрямик:
– Никаких таблеток я прописывать не стану. Похоже, вы действительно поменялись половиной... астральных тел. Вернуть вас обратно медицина не в силах. Могу предложить только пореже разлучаться.
– Мы даже не знакомы! – вырвалось у меня.
– Как пополам рассекло... – задумался обладатель второй половины меня. – А ведь верно, в ту ночь гроза была.
– Освободите кабинет! – прервала нас невропатолог, вызвав в моей памяти мучительные воспоминания о бесконечном добывании у ей подобных всяческих справок. – Ничем не могу вам помочь.
В коридоре мы растерянно уставились друг на друга.
– Я соскучился по своему косоглазию, – нарушил молчание мой товарищ по несчастью.
– А я замучился моргать по очереди, – признался я. А потом заговорило чужое полушарие мозга, видимо, все же правое: – Чтобы поменяться обратно, надо сначала разбиться на части.
– Или слиться воедино... – кивнул собеседник. И не к месту добавил: – Вы сейчас на работу?
– Выходной у меня. Моя нога хочет домой, а ваша куда-то в центр города.
– Вот та же проблема. – Он подмигнул: – Может, выберем что-то среднее?
...Говорят, привычка вырабатывается три недели. Практически столько – ровно двадцать дней – мы почти не расставались, только работать ездили в разные концы Москвы. Когда в ком-то есть частичка тебя самого, сложно с таким человеком не подружиться. Особенно если не частичка, а целая половина, причем своя, кровная.
А на двадцать первый день я проснулся сам собой: рука не дрожала, глаз не косил, цитировать классиков не хотелось совершенно. И тот человек стал мне вдруг совершенно неинтересен: во мне не было ничего от него, а значит, и в нем не осталось ничего моего. Так и не говорили с тех пор ни разу.
После того случая мне показалось, что некоторые мои качества стали сильнее, резче, а вот приходящие и уходящие по погоде настроения исчезли насовсем. Похоже, обратно нас делили не очень тщательно, и крошки другого засели глубоко. Впрочем, менее целостным я себя от этого не чувствовал и не собирался искать в городе своего двойника, чтобы меняться дальше.