Мое Подмосковье
Подмосковье, подмосковный пейзаж, был еще одной территорией поэзии, которая наряду с городским пейзажем очень привлекала меня. Я всегда тяготел в стихах к пейзажной лирике. Я даже считаю, что именно по способности передать в образах пейзаж, можно определить: талантливы стихи или нет, можно ли называть их автора действительно поэтом. Нередко какой-нибудь пейзаж с окрестностями рождал у меня исторические реминисценции, включался, перетекал в моем воображении в историческую ткань, облекался ею. Все вдруг в нем, в открывавшихся мне пространствах начинало дышать историей. Особенно, это чувство истории захватывало, передавалось мне в каком-нибудь сохранившемся, дожившем до наших дней осколке старинной усадьбы, монастыря, крепости, вписанных в окружающий их пейзаж. Одно из таких стихотворений, например, зародилось у меня при посещении руин находившегося в те годы в полуразрушенном состоянии монастыря Новый Иерусалим на Истре. Это было еще до службы в армии, году в 1958-59, когда моя семья снимала дачный домик на лето по рижской дороге в районе Истринского водохранилища, и я часто бегал к стенам монастыря, возвышавшимся около шоссе над окрестными далями. Здесь в Отечественную войну шли жестокие бои, и монастырь сильно пострадал, хотя возможно он пришел в запустение и стал разрушаться еще раньше, до войны, во время преследований церкви в 1920-е – 1930-е гг. Центральный храм монастыря видимо когда-то был взорван и от него остались только стены и остатки грандиозного купола. От проема ворот к храму вела сохранившаяся аллея старых лип. А за храмом у дальней стены в правом углу территории монастыря сохранились какие-то строения, возможно служившие монашескими кельями в прошлом, в которых теперь функционировал небольшой местный краеведческий музей. Даже в таком состоянии руины производили на меня сильное впечатление.
Истра. Новый Иерусалим
Дряхлеющие сны монастырей
Над тишиной пейзажей Подмосковья,
Как память прежних невозвратных дней,
Доныне сохраненная любовью.
Войдешь… . За истлевающей стеной
Встречает монастырская аллея
Столетьями взращенной тишиной,
Руина голым черепом белеет.
В забытьи краеведческий музей.
Мерцание прославленных реликвий.
И все, как обещание друзей:
Русь где-то рядом. Выйдет,
Только кликни.
И встанет силуэтами теней,
Кольчугами героев за спиною.
История! А ты был рядом с ней,
Ее касался трепетной рукою.
И снова далеко уводит глаз,
И словно слышишь в бесконечной сини
Столетьями овеянный рассказ,
Что сохранен нам в имени России.
Вдвоем с Л-ей мы много ездили в различные дальние и ближние усадьбы и места Подмосковья: Архангельское, Абрамцево, Остров, Звенигород…
Звенигород, с его многочисленными монастырями и усадьбами, колокольни, башни и шпили которых, выделяясь на фоне призрачных сумерек, отражались в водах Москвы-реки, напоминал мне сказочный городок – табакерку из известной детской сказки Гаршина. Местность здесь была холмистая, живописная, недаром ее называли подмосковной Швейцарией, и совершенно пустынная в то время. Возвращаясь к станции, отдаленной от городка, мы долго шли пешком в сгущающихся сумерках вдоль изгиба реки, не встретив практически ни одного человека. Казалось, мы попали куда-то на край земли, в забытое время, звенящее детством.
Город-Звенигород
Город Звенигород закатился в горы.
Он лежит, как в сказке, на краю земли.
Там река, просторы,
И на косогорах
Звонят в лад веселые монастыри.
И пропал без вести край тот неизвестный,
Стал легендой, песней, всеми он забыт.
Там, чуть станет поздно, зажигают звезды
С башенками город-Звенигород спит.
Ожерелье сохранившихся дворянских и купеческих усадеб вокруг Москвы для меня было неотъемлемо от облика самой Москвы.
Из стихотворения «Осень в Москве»
Осень, осень моя отрада.
Будто мне под прикрытием век
Снизошедшая в душу награда:
Золотой девятнадцатый век.
День осенний вконец растаял,
Снится парков дворцовых листва.
Словно Грозный в своих горностаях
В своих барских усадьбах Москва.
Чаще всего мы ездили по калужскому шоссе, в ближайшие к нам места: в Пахру, Вороново и др. Особенно сильное впечатление на меня произвело Вороново. Это была классическая дворянская усадьба, которая вся так и дышала 19 веком, его атмосферой, образом (стилем) жизни, пейзажем. Бывший помещичий дом с колоннами и портиком, в котором теперь находился дом отдыха, стоял на крутом обрыве над небольшой рекой, утопая в садовых деревьях. Слева в отдалении блистал купол уютной поместной церкви. А внизу за речкой, где на переднем плане виднелись приречные кусты и небольшие рощицы, чудились остатки старинной деревни, и открывалась даль в лесах и лугах до горизонта. И все здесь дышало золотым Х1Х веком, обманчивым покоем и безмятежностью, а затем упадком и запустением дворянских гнезд, дышало русской историей и предчувствием великого перелома. Строки слагались сами собой. Их требовалось только запомнить, довезти до дома и уже дома отточить, привести в порядок, отсеяв и убрав все лишнее или ненужное.
Усадьба
Кипит черемуха вокруг
Большой помещичьей усадьбы.
И за рекой леса и луг
Сжимают дом кольцом осадным.
Гудят медовые шмели
Над душным, пряным запустеньем,
Здесь парк смело с лица земли
Столетним паводком цветенья.
Давно когда-то под горой
Ютилась барская деревня.
И отделенная рекой,
Усадьба властвовала с гребня.
И на прогулках вдоль аллей
Вдруг усмирял смешливых княжон
Открывшийся простор полей
С далекой церковью на страже.
И золотились облака,
Сирень кустилась за рекою...
И все тревожило слегка,
Сомненьем первым беспокоя.
Мир детства делался судьбой.
Глаза подергивались грустью
И возвышало над собой
Тревожное большое чувство.
И зрел в том перелом судьбы.
От громкой знатности фамилий
В народ, в подвижничество, в быль
И в ссылку сестры уходили.
Сжигая к прошлому мосты,
Живя с народом общей болью,
Они хранили те черты,
Что с детства приняли с любовью,
Тот отсвет детства золотой,
Усадьбу с липовой аллеей...
Кончался век, гремел другой
И буревестник в небе реял…
Позднее я смягчил последнюю строку и заменил буревестника аэропланом, чтобы не выглядело слишком хрестоматийно: (Аэропланом в небе реял…).
Сильное впечатление на меня производили так же дачные места Подмосковья, особенно окрестности очень любимой мною небольшой половины дачи по Ярославской ж.д. (ст. Челюскинская), которою владели мои родственники по отцу (бабушка и тетки), и куда я довольно часто наведывался.
Июнь. Прозрачные пруды И первый на лугах покос
В полях средь радужного цвета. С холма спускается к оврагу.
Осока в зелени воды Вода в прудах прозрачней слез.
И травяное буйство лета. Цветы пьянят медовой брагой.
Как серебристые мечты У ног, в траве, снуют шмели.
В закате тают самолеты. Стрижи купаются в закате.
И пахнут к вечеру цветы И изобилием земли
И звездами горят без счета. Дарит июнь, как чудо-скатерть.
Приезжая туда я чаще всего садился на велосипед и укатывал в соседнюю Тарасовку на речку купаться. Речушка с тем же, кажется названием, была прелестная, петляла по лугам большой речной поймы, тянувшейся вдоль ее берегов, а в отдаленном конце виднелась на пригорке над речкой небольшая церквушка с таким же небольшим мирным кладбищем на холмике.
Июнь. И тополиный пух
Летит по улицам шарами.
Горячий, пыльный воздух сух
И не колеблем облаками.
Скорее за город. Вдыхай
Озон лесного Подмосковья,
Где серебристой речки рай
И церковь с кладбищем на взгорье.
В лесах затерянный перрон,
Калитка подмосковной дачи,
Где к вам опять, под сосен звон,
Приходит счастье и удача.
И только там, и только там
К вам возвращаются основы:
Тоска по дальним поездам,
Грибной азарт в бору сосновом.
И жизнь, в первичной простоте,
С работой, книгами, купаньем.
И неотступная везде
Опять тоска по странам дальним.
По вечерам можно было отправиться на танцплощадки и танцверанды, в ближайших окрестностях или подальше – в Расторгуево. Летние танцплощадки на открытом воздухе в Подмосковье тогда существовали во множестве, и на них можно было потанцевать под музыку небольших любительских оркестров и ансамблей, или просто посмотреть, потолкаться, познакомиться с девушками. Исполнялась живьем популярная музыка и модные песни тех лет. Помню, как на одной вечерней танцплощадке буквально завывала, изнывала, заходилась труба, исполняя мелодию модного хита тех лет – песни «Ландыши».
Стихи про рестораны и про водку
Читают в душном загородном сне
И ландыши в стаканах очень тонких
Стоят на затуманенном окне.
А в городе, в дешевом ресторане,
Где все – рабы, покорные судьбе,
Льют водку всласть в граненые стаканы
И «Ландыши» играют на трубе.
И пьяному, под звуки фортепьяно
Приснится за хохочущим столом:
Рассветный лес, забытая поляна
И ландыши в тумане голубом.