Иоанна, 14, 6 Часть 1

                Бог   любит вас, и у него есть  удивительный,                прекрасный замысел относительно вашей жизни.               
                Первый духовный закон.




                "ИОАННА 14,6"



       ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ   романа "Любовь и месть в стиле ретро"

 
Глава первая.    ПОКАЯНИЕ  АЛЕВТИНЫ  ВАСАНСКОЙ

    Над обновленной Россией восходит заревое солнце, как тысячу лет назад всходило оно над великодержавною Русью. Поднимается солнце над златоглавой Москвой - сердцем России, освещая ее душу - храмы и соборы - вековые святыни, разбросанные по многострадальной земле русской. Языком стозвонных колоколов в больших и  малых церквях они говорят пришельцам земли: "Христос  Бог преобразился на горе Фавор, показав ученикам Твоим славу Твою, насколько они могли ее видеть".
-Пусть и для нас, грешных, воссияет Твой вечный свет по молитвам Богородицы. Податель Света, слава Тебе!- отвечают страждущие, просящие Всевышнего ниспослать на них свет и истину Его святого Преображения.

    В этот светлый праздничный день 19 августа несется по всей земле российской колокольный перезвон:
-Да будет мир и свет небесам! Динь-дон!
Да будет мир воде! Динь-дон!
Да будет мир земле! Динь-дон!
Да будет мир существам! Динь-дон!
    Миром и радостью встречают православные россияне День Преображения Господнего. Наступит срок - и этот день станет Днем Преображения России. Глас апостолов услышат все страждущие:
- Христос пострадал за нас, оставив нам пример, дабы мы шли по следам Его. Он не сделал никакого греха, и не было лести в устах Его. Будучи злословим,  Он не злословил взаимно. Страдая, не угрожал, но предавал всё Судии Праведному. Он  грехи наши Сам вознёс Телом своим на древо, дабы мы, избавившись от грехов, жили для правды: ранами Его мы исцелились…

    Эти пастырские слова, единожды услышанные и потом  прочитанные в Евангелии, всегда терзали душу Алевтины Васанской, одинокой женщины, только что вернувшейся  из путешествия по Золотому кольцу России и ранним августовским утром переступившей порог своего дома. Некрасивая, она равнодушно вяло глянула на своё отражение в пыльном зеркале и жадно выпила несколько глотков воды. Сорок дней установленного для себя поста истощили её физически. Чёрная, монашеского кроя одежда старила её и без того испещрённое морщинами лицо.

    Опустившись устало  на стул, она взяла в руки отрывной календарь и перелистала его. Отсчитала   сорок листов, но  не оторвала их, а загнула под резинку, опоясавшую православный  календарь. Молча прочла: «19 августа -  Преображение Господа Бога  и Спаса нашего Иисуса Христа». Вспомнила, как лет десять назад впервые рассказала об этом празднике  своим крестницам Юльке и Ксении. Они пришли тогда  вместе в храм. Вкусно пахло яблоками. Плоды эти были всюду: на столах, в корзинах, в сумках. Люди  освящали яблоки и другие плоды, которые с этого дня разрешалось есть. А потом этот праздник стал их любимым, они ждали его.  Пекли яблоки, блины, пироги с яблоками, грибами и ягодами. Угощали одноклассников-друзей. За трапезой слушали её рассказ, как на горе Фавор  во время молитвы  Иисус Христос преобразился. Его лицо осветилось, как солнце, одежды стали белыми, а из светящегося облака раздался голос Бога: «Сей есть сын мой Возлюбленный! Его слушайте!»  Когда девочки подросли  и пошли в школу, вместе с одноклассником Кириллом Ожерельевым  нашли в Библии старую карту с изображением горы Фавор и стали готовиться к путешествию по святым местам. А когда вступили в пору отрочества, стали упорно звать её, Алевтину Васанскую,  покорить эту гору…

    Усталыми движениями она свернула ковровую дорожку, встала на колени перед иконами. Не поднимая головы, покрытой чёрным кружевным платком, перекрестила себя дважды. Две крупные слезы, как горох,  выкатились из глаз, и она, в отчаянии зарыдав, опустилась на пол. Обессилев от слёз, она на несколько минут затихла, потом подняла голову.  Встретившись взглядом со Спасителем, замерла и съёжилась от страха. Невнятный шёпот вскоре стал  различим:  её губы творили молитву.
- Господи! Слышишь ли Ты моё покаянное сердце? Видишь ли  Ты мои  непросыхающие слёзы? Господи, я не  избавилась  от своего греха! Я живу не для правды. Я  та бесплодная  ветвь  виноградной  лозы,  которая затеняет плодоносящую и застит людям глаза, которую они удаляют секатором, будто чеканят пасынков. Господи, я лишняя ветвь на Твоей лозе! Иссуши меня или отсеки! Будь милостив ко мне грешной, исполни мою просьбу...  Отпусти   мой грех, о котором  я  молчу   даже  на   исповеди   уже столько лет! Мне страшно с этим жить, Господи!

   Васанская замолчала. В памяти ярко всплыл эпизод из далёкой юности. Она, вчерашняя школьница, нянечка родильного отделения, убирала в цветочной галерее и, сидя за кадками цветов, нечаянно подслушала разговор главврача с незнакомцем.
-Этот ребёнок не должен родиться! – властно и требовательно говорил мужчина. - Хочу, чтоб он был мёртв до рождения. Я достаточно тебе заплатил, чтобы он не появился на  свет! И не дай Бог будет не так, как я сказал. Ты не расплатишься со мной до конца жизни. О нашем разговоре лучше никому не знать, даже правоохранительным органам.
    Главврач молчал. После ухода мужчины он также молча  выкурил ещё три сигареты,  а молодая нянечка, сидя  за кадками цветов, умирала от страха быть обнаруженной.
 
   Васанская вновь посмотрела в глаза Спасителю:
- Прости меня. Я слабая женщина. Я совершила паломничество к святым местам, но так и не приблизилась к Тебе... Не смогла... Грех мой колючими шипами терновника впился мне в грудь. Спаситель, не будь безмолвен к слезам моим. Все сорок дней паломничества слезы были для меня единственной соленой пищей. Тело я очистила, помоги очистить душу... ПРОСТИ меня! Ты знаешь мой стыд и мой грех,   П Р О С Т И  меня!  Исцели меня  от боли  душевной -   освободи  от земной жизни! Услышь меня среди всех страждущих  и просящих:  ПРИМИ  МОЮ  ДУШУ!  У меня нет  сил  признаться  людям в своем грехе, а жить с ним я больше не могу…

    И когда от помутившегося сознания истощенное и обессилевшее тело молящейся женщины, одетой во все черное, вновь распростерлось на полу и она лишилась чувств, ей показалось, будто она в храме Воскресения... Отворились Царские Ворота, маленький храм залился ослепительным светом, от которого она невольно зажмурилась, и ей открылась истина в лице Святого Апостола  Иоанна Богослова. Далее все произошло именно так, как описывал сам Иоанн Богослов в своем повествовании: " В тот же первый день недели, когда двери дома, где собирались ученики Его, были заперты от иудеев, пришел Иисус, и стал посреди, и говорит им: "Мир вам!"

    Иоанн Богослов вошел в храм Воскресения, стал посреди  и произнес:
- Да будет мир с тобой, сестра моя! Я пришел к тебе по Его воле. Меня послал Он. Ибо какое дерзновение мы имеем к Нему, когда просим чего по Его воле,  Он слушает нас. А когда мы знаем, что Он слушает нас во всем, чего бы мы ни попросили, - знаем и то, что получаем от Него просимое. Господь велел сказать тебе: "Я  есмь  виноградная лоза, а Отец мой - виноградарь. Всякую у меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает.  Ты ветвь Его, ты нужна Ему. Он ждет тебя... Он велел тебе все мирские дела разрешить также в сорок дней. Будучи праведен, Он прощает  н е и с п о в е д н ы е   г р е х и  твои, о которых ты молила Его все эти годы. Через сорок дней Он сам придет за тобой. Слова, которые я тебе произнес, не мои, но Пославшего меня...»

    И  Иоанн Богослов, ученик Иисуса Христа, повторил сделанное  когда-то Учителем при встрече с учениками: он дунул на лежащую ничком женщину и произнес: "Дерзай, дщерь! Вера твоя спасла тебя!"
    Сказав эти слова, Иоанн Богослов ушел так же, как и появился. А женщина, распростертая на полу, продолжала лежать, находясь в плену видения и голоса Старца, давно забытого и удивительно знакомого, вернувшегося к ней то ли из толщи лет, то ли из беспечной юности.


Глава вторая.      КИРИЛЛ  ОЖЕРЕЛЬЕВ

          Ожерельев Кирилл проснулся рано.  Разбудил его приснившийся колокольный звон:
« Динь-дон! Динь-динь-дон!»  Перезвон колокола всегда вызывал в нем положительные  эмоции, связанные не просто с православной религией и мамой Алей, а со всем добром, миром и светом нашей необъятной Вселенной. Голос колокола  был его внутренним голосом, всегда живущим в нем, как утверждала мама Аля.

   Кирилл оторвал листок календаря:  19 августа... Сегодня большой церковный праздник- Преображение Господа Иисуса Христа. Интересно, мама Аля вернулась из своего паломничества или еще нет?  Парень взял уложенный с вечера рюкзак, бесшумно спустился по лестнице в кухню, где его ждал уже приготовленный матерью легкий завтрак перед походом: стакан морковного сока и проросшая пшеница, перемешанная с медом. Мать уже проводила младшего сына Павлика, вставшего сегодня первым, и управлялась  сейчас во дворе с домашней птицей. Быстро позавтракав, стараясь не шуметь, он простился с матерью и вывел из гаража мотоцикл. Выкатил его за ворота и только там завел, не желая будить домашних. Предосторожность была излишней: отец уже проснулся и, стоя у раскрытого окна спальни, проводил сына взглядом, прервавшись на мгновение обтираться махровым полотенцем. Старший  Даниил, недавно женившийся, тоже не спал: ворковал с молодой женой, обещая рано вернуться с работы.
               
  Через несколько минут Кирилл был уже на сборном  пункте во дворе старой
рыболовецкой конторы, выделенной правлением для тренировок и перестроенной под
спортивный клуб. На футбольной  площадке играли трое из младшей группы, среди них - брат Павел.
-Вы здесь ночевали?!- весело спросил Кирилл, окликнув их свистом.

    Он оставил мотоцикл и вещи в клубе и направился к маме Але. Ворота дома были заперты на внутренний засов. С места, без разбега, он легко перемахнул через невысокий забор и поднялся на крыльцо. Без стука вошел в дом, бесшумно прошел по темному коридору, неслышно распахнул дверь в бывшую детскую. Здесь мама Аля  обычно встречала утро, "предупреждая зари восход".  Комната на сей раз была пуста. На столе, как всегда, в дешевой лакированной деревянной раме стояла большая цветная фотография десятилетней давности, с которой Кириллу улыбались трое малышей: он сам и две его - тогда еще будущие - одноклассницы.

     Кирилл подмигнул своему изображению на фото, щелкнул по носу одну из своих
"одноклассниц" и также бесшумно прошел в зал. Мама Аля молилась... Через пару секунд она вздрогнула и обернулась.
-Ты почувствовала меня или легкий сквозняк?- он обаятельно улыбнулся. - С приездом тебя, паломница!

    Мама Аля поднялась с колен и перекрестила его. Кирилл увернулся от креста, но подставил щеку для поцелуя.
-Спасибо,- устало сказала женщина. Кирилл наблюдал, как мама Аля расстилала на полу широкую ковровую дорожку.
-Ты опять в окно влез? Соседи уже интересуются, кто ко мне по ночам в окна  лазит. Житья от них не стало...
- Ну, они у тебя и бдительные! Я вошел через дверь. Правда, перемахнул  через забор. Соседний пес меня зафиксировал и поприветствовал. Ты лучше расскажи о своем паломничестве...
-Кирилл, сколько раз я просила тебя входить как все люди,- укоризненно произнесла женщина, будто не слыша своего раннего гостя.
-Ты боишься себя скомпрометировать или кто-то ревнует?- его глаза, как   всегда, улыбались.
-Не греши! Даже в мыслях! Сегодня великий праздник. Преображение Господне.
-Как твое паломничество?
-В этот день Иисус явился перед учениками своими на горе высокой. Они услышали глас, из облака глаголящий: "Сей есть Сын мой возлюбленный, в котором мое благословение», -  думая о чем-то своем произнесла женщина.
 -Мама Аля, скажи и ты мне перед отъездом: "Сей есть сын мой возлюбленный!" Или я не твой возлюбленный? Или не я возлюбленный твой, а Юлька и Ксения?

    Она взъерошила его светлые, выгоревшие на солнце волосы:
-Я вас всех обожаю, а люблю Его, Всевышнего... Он мне ответил сегодня устами  Иоанна Богослова. Я получила видение... Кирилл, я расскажу о своем путешествии, когда вы все соберетесь: ты, Ксения, Юлия...
-Тогда не оставь без своей милости Юльку. Она завтра возвращается из Италии. Федоров просил. А он из Москвы сразу к нам в лагерь. Вместе со своим новым особым отделом. Говорят, там ребята крутые, вроде Даниила. Отец обещал устроить соревнования с ними по полной программе!
-Смотри, чтобы они вам ребра не поломали и челюсти не свернули! Они же все после армии... Ангела-хранителя тебе!
-Бог не без милости, прорвемся в герои! Не забудь Юльку контролировать!
-Это просишь ты или Федоров?-  крикнула ему  вдогонку мама Аля. Кирилл не ответил. Вопрос настиг его в полете над забором. Но женщина и сама знала Юлькин характер: она не простит, что в поход ушли без нее. "Не простит!"- вслух повторила Васанская.

    Девушка уехала с родителями в отпуск, не помирившись с друзьями. О ссоре Васанская знала в общих чертах. Проговорился Даниил, как  на общегородской дискотеке Кирилл и его друзья  отмечали  окончание десятого класса. Сидя за столиком, они "дегустировали" минеральную воду местного разлива, сравнивая качество воды с одноклассницами.

-Как сестры Василевские, холодная, йодистая и не вкусная...
-Или не вкусные? - рассмеялся Сологуб, поправляя Величко и намекая на что-то...
-Братцы, а Ксения... как молодое вино, которое ударяет в голову и волнует сердце,- удивляясь своему сравнению, мечтательно сказал  тогда Женька Скоробогатов.
-Зато Юлька - первач, который сбивает с ног и выключает сознание, - изрёк многозначительно Кирилл.
-А я хочу продегустировать и то, и другое, чтобы  знать, что более подходит моему здоровому организму!- услышали они  за соседним столиком. Эту циничную фразу с усмешкой обронил Вурдалак, психопат и темная личность.

    Парни догадывались, какую "дегустацию" имел в виду соседний столик, но не стали выяснять отношения  с подвыпившей компанией. Васанская знала, что они не струсили. Просто в этот вечер Ожерельев-отец приготовил Кириллу и его друзьям подарок: полет на новом летательном аппарате, который он уже испытал с Даниилом. И Кирилл с рук на руки сдал опеку Юльки и Ксении  старшему брату, рассказав о готовящейся "дегустации", и увел с собой друзей, чтобы они  "под ногами у оперативников не путались", как выразился Даниил. Оперативники справились с Вурдалаком и его пьяной компанией быстро, но девушки успели сообразить, что покушались на их честь. Ксения испугалась, а Юлька возмутилась Кириллом: "Трус! Бросил одноклассниц и сбежал с дискотеки!? Трус!" С этими словами и переполненная  обидой,  она и укатила в летнее турне по Европе вместе с родителями.


Глава третья.  ГОРИНЦЫ  УХОДЯТ  В  ПОХОД

    На сборном пункте Приазовского спортивного клуба  тем временем было оживленно и весело. Тренер Ожерельев Илья Николаевич уходил в поход со своей группой на заре. Утро было свежим. Солнце слегка окрасило горизонт, предвещая замечательный день. Прохладный воздух хорошо бодрил, сонных не было. Тренер проверил быстро экипировку  каждого и остался доволен. Маршрут многим был известен:  Приазовск - Золотая коса - Курганы.
   
          Побережье Азовского моря  за чертой  города  представляло собой мелкий речной песок, который в лучах яркого южного солнца отливал золотом, поэтому трехкилометровая отмель и получила название Золотой Косы.
    Группа, привыкшая к пятикилометровым кроссам, шла легко и быстро по   укатанной
машинами дороге.
    Когда показалась Золотая коса, более всех обрадовалась младшая группа. Юные горинцы уже не скрывали, что слегка притомились. Остановились лагерем, но в разговорах у костра продолжали "идти" к Курганам. Все знали это историческое место, но чьи это могилы, что это за насыпи - не ведали  ни старожилы, ни музейные работники.

   Ожерельев Илья Николаевич, руководитель секции славяно-горицкой борьбы,  или горинки, как он ее называл, упорно каждый год водил своих питомцев к этим курганам, потому что, по преданию, русские воины традиционно совершали тризну на насыпных курганах, или горицах. Совершить тризну - значит принять участие  в погребальном поединке, самобытном состязательном бое наших предков-ратоборцев в честь памяти павших воинов. Обо всем этом ребята вспомнят на первом костре, а  Ожерельев-отец расскажет о чем-то новом. Вся группа во время беседы обычно располагается по кругу, каждый чувствует плечо или локоть товарища.

    Круг является одним из ключей горинки. Он уходит глубокими корнями к языческому культу солнца. Все движения в славяно-горицкой борьбе округлые, из этого вытекает принцип сохранения энергии. Применяя круговую технику, можно на той же скорости и с той же затратой усилий нанести гораздо больше ударов, чем в каратэ или у-шу, причем без малейшей паузы и с сохранением энергии для следующих действий.
    Ожерельев-тренер расскажет, а потом покажет десять плоскостей, существующих вокруг нашего тела, в которых сконцентрирована вся сила. Их знание и применение ускорит процесс обучения в несколько раз!  В славянской системе любое движение может стать как ударом, так блоком или захватом. Количество вариаций в горинке бесчисленно!

    Программа занятий в походе предусматривала спецнавыки - бег, закалку тела, плавание, дыхание, а также обучение народной медицине и медитацию. Причем часы, отведенные на медитацию, Ожерельев-тренер считал основными в борцовской подготовке. "Главное - воспитать силу духа и волю, а все стальное приложится",- говорил он горинцам. Энергетическая подготовка составляла одну треть всей программы. Обязательными упражнениями были наборы энергии от солнца, воды, земли и воздуха - всех четырех стихий.

    Тренер гордился своей старшей группой, у ребят которой открылись все выше названные четыре канала - по ним шел активный набор энергии. Пятеро из них были ему особенно близки - это средний сын Кирилл и четверо его друзей-одноклассников: Скоробогатов Евгений, Величко Николай, Корсун Юрий и Сологуб Алексей.
Они получили "благословение" тренера - Обращение к Высшему Космическому Разуму,
с которым Илья Николаевич  был на "Ты". Тренер улыбался,  когда ребята сокрушались, если что-то не получалось. Спрашивал вполголоса: "К Высшему Разуму обращались? Забыли? Действует, как "Отче наш", только быстрее".

    Палаточный лагерь разбили на Сокольской мели по кругу. Место было названо так когда-то давно охотниками, которые промышляли здесь с соколами. Каждую палатку окопали на случай дождя, составили график дежурства. Питались два раза в сутки. Питьевую воду "добывали" из устроенных самими "солнечных конденсаторов" - вырытой ямы,  покрытой полиэтиленовой пленкой. Эта напряженка с водой сохранится вплоть до приезда подполковника Федорова, начальника районной полиции и близкого друга Ожерельева-тренера.
         
Глава четвертая.    Р Е Й Н Ы.   М А Т Ь   И   С Ы Н

    Рейн Нина Николаевна  и ее сын Андрей прощались с Москвой, прощались с Россией. Они уже месяц находились в столице. Ждали, пока дипломатические службы оформят документы, выправят заграничные паспорта для отъезда в Германию. В Москве они были проездом. Оба понимали, что это посещение станет последним. Музеи, театры, парки... Составленный список достопримечательностей строго выполнялся уже в течение месяца. Они вставали в шесть утра, а заканчивали день поздно вечером. Обоих не покидала тоска и щемящее чувство душевной боли, но и радости отъезда тоже.

-Мы еще в России, а чувство ностальгии уже развивается! - грустно шутила женщина. Решение отвезти сына на родину предков отца было окончательным. Ее жгла обида за исковерканную судьбу мужа, за его трагическую гибель и отказ властей расследовать это преступление, за русское  ничегонеделание, беспринципность и лень, стяжательство и коррупцию,  ставшие в двадцать первом веке национальным бедствием.

    Этот день в Москве, День Преображения Господа Иисуса Христа, мать  и сын провели врозь. Друзья, у которых они остановились, уезжали в отпуск на юг. Нина Николаевна была занята сборами и проводами их на вокзал, а Андрей посвятил этот день памяти любимых поэтов, посетил их "последний приют" на Ваганьковском  кладбище, возложил цветы на могилы.

    Мать и сын встретились вечером, оба переполненные впечатлениями и чувствами. Ужинали при свечах. В квартире было непривычно тихо из-за отъезда хозяев. Мать накрывала на стол и напевала  строчки забытой отцовской песни, сочиненной им еще в юности: Ты моя Таврида, Ты моя Голгофа,
               Кто же ты мне больше наконец?
-У нас сегодня торжество или просто прощальный ужин?- спросил Андрей у матери,
откупоривая "Шампанское" и разливая его в бокалы. Мать вела себя странно. Она выглядела несколько взволнованной, много курила, иногда замолкала, озабоченная собственными мыслями, не желая делиться ими вслух. Если бы она посмотрела на сына, то, не в пример себе, увидела бы в его глазах, еще утром грустных и тоскливых, огоньки жизни и радости.

    Андрей сидел за столиком напротив, перебирал нефритовые четки - память об отце,  наблюдал за матерью, слушая ее ничего не значащий рассказ, и решил начать разговор первым. Он вышел в прихожую, где из полиэтиленового пакета достал три апельсина, купленные им по дороге домой. Игра в три апельсина была сказочной игрой с детства, с того времени, когда мать долгими зимними вечерами рассказывала ему сказки и - его любимую, про три апельсина. С тех пор и родилась у них игра: если у кого-то есть вопросы или проблемы, он достает три апельсина, заменяющие собой сигнал "SOS" и означающие "Мне нужна помощь". В младших классах Андрей часто прибегал к ним, когда решал задачи по математике. А потом школьные проблемы переросли в жизненные, и три апельсина стали семейной шуткой, но значения своего не потеряли.

    Три апельсина легко и свободно спрятались в его больших руках, и когда он
появился на пороге зала, не поверил своим глазам: журнальный столик, за которым они ужинали, был пуст, а на подносе лежали три желтых апельсина.

    Они встретились взглядом. Мать молчала. Отблеск света парафиновых свечей играл на ее лице, глаза молча вопрошали. Сын подошел и положил рядом свои три апельсина. Это было разрядкой. Мать уткнулась ему в плечо и разрыдалась. Когда-то в детстве все было наоборот.
-Мама, я уже взрослый. Я все пойму правильно. Скажи, что случилось? Что тебя беспокоит?- он взял ее руки в свои. Ее маленькие ладони  утонули в его руках.- Скажи!- мягко попросил он.
-Мне стыдно говорить об этом... Только не задавай никаких встречных вопросов!-      
предупредила она. - Я прошу... давай останемся здесь, в России. Я хочу, чтобы  мы вместе поехали в  наш родной Приазовск!
 
     Она,  наконец, посмотрела ему прямо в глаза.  В них были вызов и боль, мольба и приказ. Так смотреть и так просить могла только мать.
    Андрей улыбнулся:
-Я согласен, мама. Только ты тоже не задавай никаких вопросов! Я хотел просить тебя об этом же.
-Спасибо, сын...
-Спасибо, мама...

    Остаток вечера они провели, сидя на диване, как когда-то в детстве, в холодные таежные вечера. Только теперь Андрей, большой и рослый, обнимал мать, прижимая ее к себе и перебирая пряди вьющихся темно-русых волос, тихо успокаивая:
-Мама, у нас все будет хорошо. Приазовск - это ведь тоже  малая родина отца.
-Я завтра же куплю билеты и начну переоформлять багаж.
-Может быть, наоборот? Переоформить документы, а потом купить билеты?
-Нет, я сделаю так, как сказала.

    Это была уже прежняя мать, какой он знал ее всегда: решительная и энергичная, властная и не терпящая возражений. Только поздно ночью, когда сын уснул, счастливо улыбаясь чему-то во сне, Нина Николаевна дала волю своим чувствам. Она как бы заново пережила этот трудный день, вспоминая случившееся.

    Посадив друзей на поезд, который умчал их на юг, она с чувством исполненного долга пошла к метро, где у одного из переходов увидела толпившихся цыган с детьми. Маленький цыганенок просил мать что-то купить у лоточника. Он топал ногами, тянул ее за подол, что-то громко кричал на своем языке. Цыганка отшлепала мальчика, схватила его за руку и потянула за собой. Мальчик вырвался, подбежал к лоточнику, но тот был на чеку. Рейн подошла к мальчику, взяла его за плечо и, не наклоняясь, спросила: «Что ты хочешь?"

-Вот это!- мальчик быстрым движением руки показал на плитки "Марсов", "Сникерсов" и прочий шоколад.
-Бери!- сказала Рейн. Он быстро схватил батончик "Сникерса" и посмотрел на женщину.
-Бери еще!
    Мальчик словно ждал этой команды. Он набил плитками шоколада карманы, несколько штук положил за пазуху и, счастливый, побежал к толпе цыган, стоявшей поодаль и наблюдавшей за всей сценой.

-К сожалению, я не смогу заплатить отечественными купюрами. Есть евро и доллары. Какими вы предпочитаете получить за товар?
-Лучше долларами, по курсу,- оживился продавец.
    К Рейн подошла старая цыганка с лицом, сплошь иссеченным морщинами:
-Спасибо, милая! Спасибо на добром слове! Хочешь, погадаю, жизнь расскажу,  всю правду скажу. Денег ни рубля не возьму.
    Рейн не верила в гадания, засмеялась и хотела отказаться, но в последний миг передумала. Старая цыганка хотела по-своему ее отблагодарить, и Рейн предоставила ей эту возможность.
-Ну, давай, старая, расскажи, что ждет меня в дальней дороге,- и протянула ей обе ладони.
-О, милая, трудную жизнь живешь. Много переживаний через людей получила. Глубокое горе тебя постигло, мужа похоронила. Линия вдовья свежая у тебя. Убиваешься  сильно, но горе переживёшь. Дорога дальняя ждёт тебя. Детей на ноги поставишь. Нельзя, милая, так убиваться. Надо жить ради детей.
 
- Ошиблась ты, старая. Хорошая у меня жизнь. Людей добрых  много было. А ребёнок у меня один. Сын. Дочь была. Умерла маленькой. Давно это было. Много лет назад.
- Нет, милая, трудную жизнь живёшь! Не гордись передо мной, не надо. Думаешь, денег не беру, так и неправду говорю? И детей у тебя двое, оба живы!
- Лжёшь ты, старая,- голос Рейн был  усталым и спокойным, но к сердцу  подобрался холодок, на душе стало неприятно.- Умерла дочь.  Умерла почти сразу после рождения. Не береди мне рану.

    Цыганка перекрестилась:
- Вот тебе истинный крест, не лгу я. Посмотри сама на руки свои. Ты грамотная – книги читаешь, я грамотная – ладонь читаю. Двое детей у тебя, оба живы!

    Как будто ножом полосонуло по сердцу, острая боль пронзила мозг и всё тело: дочь жива?! Не может быть… Кто солгал?! Старая цыганка или врач родильного отделения? Вернее, не только врач. Да, не столько врач,  сколько Ельская Екатерина Львовна, бывшая её подруга. Волна холодного ужаса прокатилась по жилам и заставила содрогнуться  от содеянного когда-то.

    Она не видела, как к старой цыганке, с лицом, сплошь иссеченным морщинами, подошёл плотный мужчина в солнцезащитных очках,  также наблюдавший всю эту сцену, стоя у ларька и потягивая из банки холодное пиво. Он отсчитал несколько тугих пачек и вложил их в протянутую руку цыганки. Она, не считая деньги, положила их в карман одной из нижних юбок, застегнула на кармане молнию, поправила свой наряд и улыбнулась, обнажив верхний ряд зубов из жёлтого металла. Цыганёнок, заметно повеселевший, с вызовом сказал мужчине:
- Хочешь, бабка и тебе погадает, всю правду скажет, денег ни копейки не возьмёт?
- Рот на молнию застегни!- плотный мужчина грубо оборвал мальца.- Ещё слово – и ты покойник!

    Резким ударом он расплющил на голове  цыганёнка пустую пивную банку и пошёл прочь.
- Бойся человека с бронзовой рукой!- в сердцах крикнула ему вдогонку старая цыганка, утешая плачущего от боли внука.

     Рейн Нина Николаевна, потрясённая словами цыганки, долго не могла прийти в себя. Она заново вспомнила и пережила те минуты, часы, дни и месяцы стыда и позора, бесчестья и горя.  «Когда свинью смалят, ей не до поросят!»- тогда по городу ходила эта обидная для неё фраза. Вторые роды пришлись на время суда над мужем. Её место было рядом с ним, единственным и любимым человеком. Она была нужна ему. И Рейн сделала выбор. Она оставила малютку  одну в роддоме, даже не взглянув ей в глаза, не прижав к груди, не ощутив её тепла и не подарив ей своего. Она убеждала себя, что не бросает дочь, а оставляет на попечение подруги Ельской Екатерины, с которой вместе рожали.

    Волна холодного ужаса ещё раз прокатилась по жилам: «Бросила! Бросила!».  Рейн очнулась от тяжких воспоминаний и огляделась по сторонам: где она? Куда едет? Двери метро открывались и закрывались, люди входили и выходили, а у неё не было сил ни двигаться, ни определить направление, в котором едет. Нина Николаевна опять впала в пространное забытьё. Сколько лет сейчас её дочери, если та жива?  Шестнадцать? Семнадцать! Уже взрослая! Её могли удочерить! Тайна удочерения не  раскрывается. Она никогда, никогда не узнает, кто её дочь! Отчаяние вновь охватило её. Это наказание Божье. Она наказана за любовь к мужу, за то, что это чувство для неё оказалось выше и сильнее любви к ребёнку. Мать не должна выбирать. Не имеет права. Она просто обязана сначала быть матерью, а потом женой. И у неё изнутри вырвался крик: «Господи! Все мы когда-то приходим к Тебе за помощью. Прости меня. Накажи,  чем хочешь, только верни дочь! Ты уже забрал у меня мужа. Господи, я прощу всех своих обидчиков, всех врагов, я возлюблю их всех, как Ты этому учишь, только прости меня. Прости и верни мне дочь!
 
       Если у неё есть мать и отец, я не буду мешать их счастью, пусть растёт в чужой семье. Ты только позволь мне  её увидеть и знать, что она рядом, что она жива!»
    Когда Нина Николаевна приняла решение, к ней вернулась твёрдость духа. Она купила в магазине продукты для прощального,  торжественного ужина в Москве и три апельсина – для объяснения с сыном.

Глава пятая.    В  СОКОЛЬСКОМ  ЛАГЕРЕ

    Группа Фёдорова, начальника  районной полиции,  в спортивный лагерь на Сокольской мели прибыла только в начале второй недели, когда горинцы вернулись из пешего похода к Курганам. Оперативники прибыли двумя группами. Одна – сухопутным путём на микроавтобусе, а вторая – морским, на  четырех  катерах. Они шумно и весело выгрузили вещи, установили палатки. С их приездом проблема воды вообще снималась с повестки дня,  так как можно было в любое время съездить на близлежащий стан и набрать пресной воды.

    Сам Фёдоров накануне вернулся из Москвы, куда ездил за разрешением на создание Особого отдела. Ребята в этот отдел подобраны были им лично. Жесткие критерии позволили сформировать отличную группу, которой Фёдоров мог доверять как себе. Все прошли армейскую школу или окончили два курса высшего военного училища, все – заочники,  все – спортсмены, все – холостые. Даниил, старший сын Ожерельева, был единственным в группе, кто успел жениться, но детьми еще не обзавёлся. «Соколы!»- хлопая парней по плечу, повторял Фёдоров своё любимое слово, означающее высшую похвалу.  «Соколы» в полушутливом тоне  высказали претензии Ожерельеву - тренеру, почему даже в бинокль не видно в округе  ни одной девушки. Все особисты знали, какие девушки занимаются в группе горинцев, и в тайне надеялись на их присутствие в лагере. Своего разочарования они не скрыли даже от Фёдорова. Фёдоров одобрил решение друга, но когда они остались одни, спросил рассерженно:

- Почему ты Юлю Ельскую не взял с собой?
- Потому что лагерь Сокольский  «только для мужчин». Твоя установка?
-Да ты правильно сделал, что взял только пацанов. В мужском лагере девчатам делать нечего. Лишние хлопоты и лишний глаз.  Я разве возражаю? Но почему ты Юльку не взял?- не мог успокоиться Фёдоров.
- Мы уехали на сутки раньше, чем планировали. Она  ещё из Италии не вернулась.
- Так ты специально отъезд ускорил? Из-за Даниила? Ты из-за Даниила её не взял?- не унимался Фёдоров.- Боишься, что отобьёт у молодой жены? Эх ты, я же просил! Я просил взять её!

    Он нашёл школьников здоровыми и весёлыми, но валившимися с ног от усталости.
- Ты не слишком их выматываешь?- спросил Фёдоров  друга во время ужина.
- Ничего страшного. Зато спят, как сурки, и девочками не интересуются,- с насмешливой улыбкой ответил Ожерельев.

    Фёдорова и Ожерельева  связывала давняя дружба. Началась она со свадьбы Елены Шрамко,  бывшей одноклассницы Фёдорова. Ему пришлось тогда стать дружком жениха, иногороднего Ожерельева, не имевшего на Кубани ни родственников, ни знакомых. Впоследствии они стали настоящими друзьями, разность профессий не мешала их духовному сближению. Ожерельев был физиком-электронщиком, но работал слесарем, правда, самого высокого разряда. Имел свою домашнюю лабораторию. Многие его рацпредложения были на грани научных открытий, но грань эту так и  не перешагнули. «Пробиться в герои»  провинциальной знаменитости не дали.

-Не увольнять же мне весь штат института и  брать одного тебя, умника,- возмущённо сказал ему в лицо руководитель одного НИИ, научную тему которого  молодой тогда ещё Ожерельев забраковал, как морально устаревшую.
 
 С тех пор все изобретения Ожерельева оставались рационализаторскими предложениями, которыми мало кто интересовался. Компьютеризация отдела внутренних  дел легла на плечи Ожерельева. Несколько пультов видеоуправления  были сконструированы им лично. Фёдоров предложил запатентовать изобретения, но автор отказался, заявив, что они ещё не совершенны и что он будет продолжать над ними работать.

    День спортивных  состязаний начался, как обычно,  с пятикилометрового кросса и купания в море. Рукопашные бои приехало оценивать  казачье начальство – заместитель атамана и хорунжий. Последнего Фёдоров не уважал: тот имел тайное намерение переманить «соколов» в казачье войско и приглядеться к горинцам. Заместителю атамана Сокольский лагерь понравился. Остался он  доволен и  девизом, под которым проходили соревнования, - «Помни об Отечестве!».
 
     Состязания начались с рукопашного боя младшей группы, за которых «болели» все вместе, сообща. Симпатии многих были на стороне младшего сына Ожерельева, Павла, который ещё в трехлетнем возрасте  утратил способность говорить. Причиной явилась черепно-мозговая травма, полученная после падения из  вертолёта, самодельной конструкции отца. Врачи признали мальчика «не подлежащим лечению». Отцу пришлось месяц провести в больнице, ухаживая за сыном. Основательно трудился он  над позвоночником, призвав на помощь все знания Высшего Космического Разума, с которым имел постоянную связь. Врачи долго не могли понять, каким образом, вернее, благодаря какому чуду мальчик выжил. Однако речевой аппарат был нарушен. При абсолютном слухе Павел оставался немым, что его нисколько не тяготило. С домашними и друзьями он изъяснялся с помощью азбуки глухонемых, овладеть основами которой пришлось им всем, и очаровательная улыбка - фамильная черта семьи Ожерельевых – была присуща и ему. Вот и сейчас сообщение о присуждении ему победы он встретил обаятельной улыбкой.

    Рукопашный бой старших строился на поединке «соколов» и горинцев. Болельщики резко разделились на две группы. Согласно жеребьёвке, будто по иронии судьбы, соревнования открывали два брата – Даниил и Кирилл Ожерельевы. Ни отец, ни братья не ожидали такого расклада. Даниил хотел поменяться, но отец не разрешил, а Фёдоров, вообще,  замену запретил.
    Славяно-горицкая борьба имеет, наряду с общими чертами, присущими традиционному русскому стилю, и собственные установки. Например, самой естественной техникой боя является та, что используется  в стихийной уличной драке. Ожерельев - отец учил, что драка имеет инстинкт. Чем естественнее техника, тем она жизненнее. Чем нарочитее формы технической подготовки, тем они менее жизнеспособны в стихийной ситуации.

    Об этом сейчас думали оба брата. Даниил за годы учёбы в военном училище овладел приёмами каратэ и у-шу, поэтому запрограммирован был на борьбу по правилам, а русский стиль такую борьбу отрицает.
- У меня есть минус,- подумал Даниил.
- У меня есть плюс,- сказал себе Кирилл.

    Ожерельева - отца беспокоило другое в этом поединке, хотя он не подавал вида. «В бою воин не знает ни отца, ни матери, ни самого себя,-  так  гласит одна из установок. Научил на свою голову! Интересно, они помнят  о том, что братья?» - думал отец, наблюдая за поединком.  «Если ты оставляешь время на то, чтобы понять, что происходит вокруг, значит, ты плохой боец». Даниил оставляет время на анализ!  «В бою каждая структура тела дерётся по-своему. Глаза – тем, что видят.  Руки – тем, что наносят удары. Рефлексы - тем, что быстрее возбуждает движение». Так дрался сейчас Кирилл! «Если хоть что-то у тебя не служит бою, значит, ты ещё не мастер». Следя за поединком сыновей, отец убеждался: Даниил видит перед собой брата, младшего брата. Он оставляет время на
анализ ударов.  «Что, Кирилл ещё молод, не понимает, что перед ним  старший брат, или уже мастер?» - думал отец.

 А средний  его сын вызывал сейчас чувство восхищения и у горинцев,  и у «соколов», и у казаков. Хорунжий крякал после каждого удачного приёма Кирилла и прятал улыбку в усы. Парень действительно был красив в бою. Он не испытывал чувства страха, хотя брат физически был сильнее.

    Физическое совершенство – лишь одна из составляющих боеспособности воина. Человек самых средних возможностей (а таким и был Ожерельев – отец) может и должен одержать верх над внешне превосходящим его противником, что сейчас Кирилл всем и демонстрировал. Но, самое главное, он помнил и мысленно повторял только одну, самую первую установку, которой научил отец: «Противник – всегда жертва, и когда он нападает, и когда ты атакуешь первым». Удар! Молниеносный,  мощный удар в голову, от которого Даниил не успел увернуться и от которого он на доли секунды потерял сознание, принёс победу Кириллу.
- Ты -  молокосос и подлец,-  глухо сказал Даниил, улыбнувшись только уголками рта, пожимая руку брату.
- Мне чужого не надо, но своего я не отдам,-  в тон ему ответил Кирилл.

    Этот первый бой стал определяющим в остальных схватках. Горинцы  выиграли в пяти боях из десяти.  Школьники – у профессиональных работников полиции! Было от чего задуматься Фёдорову, который каждую кандидатуру в особый отдел отбирал лично.
- Не расстраивайся! Завтра во время операции на море мои проиграют,- успокоил друга Ожерельев.
- Это ты им такую установку дашь?
- Нет, это скажется отсутствие жизненного опыта. Мои будут играть в героизм. А вообще я тебе давно доказывал преимущества русского стиля  над  восточными единоборствами. Надо менять систему подготовки оперативников.
- Я подумаю,- многозначительно сказал Фёдоров.
- Думай, но одну треть  из них к своим тренировкам я допустить не смогу. По нравственным принципам.
- Чем же мои «соколы» безнравственны? Я отбирал самых  честных из честных, самых порядочных из порядочных!
- Но не добрых. А  славяно-горицкая борьба  служит добру и справедливости.
   
    Запланированная и разработанная Фёдоровым игровая операция на море закончилась победой особистов. «Соколы» и  горинцы, как условные противники, были «пограничниками» и «браконьерами». Первые согласно плану должны были взять вторых на абордаж. И взяли!  Взяли даже Женькин крейсерский катер «Осляби», на котором его отец,  капитан Скоробогатов-старший, прибыл к месту стоянки лагеря.

    События разворачивались трагически для горинцев. Заглох мотор на катере условных браконьеров  братьев Коржовых. Будущий капитан Женька Скоробогатов вернулся, чтобы взять друзей на буксир, но на его знаменитом «Осляби» мотор также отказал. Позже, во время брифинга, выяснится, что поломки были запрограммированы, но на момент игры горинцы об этом не знали. На парусах  от  современных полицейских катеров далеко не уйдёшь. Абордажные крючья   впились в борт «Осляби». Находясь в клещах, катер продолжал двигаться. Морской бой перешёл в рукопашный. Десант  «пограничников» действовал профессионально, дружно и слаженно, демонстрируя техническое оснащение и физическое превосходство. Оперативники уже знали, что перед ними не просто школьники,  а парни, владеющие редким видом борьбы. Горинцы сопротивлялись отчаянно и духом не падали. Каждый удар они сопровождали установками, призывая противников поучиться:

- Настоящий боец способен вести бой в любой среде! – Удар!
- Бой является для него естественным состоянием! – Блок ударов!
- Нельзя привыкать к какой-то определённой площадке! Нельзя привыкать к определённому противнику!- поворот на сто восемьдесят градусов и – блок ударов!

    Славяно-горицкая борьба отрицает эффект поражения отдельно взятого противника. Она учит атаковать наибольшее количество противников. Чем больше, тем лучше! И сейчас это был такой случай.  Но горинцы терпели поражение, потому что на «перенаселённой» палубе они мешали друг другу. Ожерельев не дал команду: «Дерётся один, остальные не мешайся!». Он не мог её дать, потому что сам бы не выполнил такой приказ. Отец учил: «Готовность к атаке должна быть у бойца всегда!». И ребята готовы были драться! Неожиданно  для всех Кирилл скомандовал: «Все за борт!». Оперативники приготовились вылавливать  горинцев, когда те вынырнут, и застыли с сетками над водой. Прошла минута, вторая, третья… Напряжение нарастало. На лодке Коржовых  рассмеялись. Ожерельев Даниил чертыхнулся:
-  Упустили! Они как дельфины под водой могут плавать… Рулевой, возвращаемся! Сигнал на берег: «Задание выполнено!».  «Осляби» взять на буксир!-  командовал он без особого энтузиазма.

    У Ожерельева – отца и тренера была своя система наказания и воспитания. Он не стал разбираться, почему его лучшая пятёрка, его гордость, нарушила правила и не выполнила условия игровой операции. Он построил их, пятерых, ровненьких, как пять молодых дубков, и, стараясь не хмуриться, приказал: «Отжаться на кулаках… пятьсот раз!». И ушёл, зная, что всё будет исполнено в точности. Последним закончил упражнение Величко Николай. Не поднимаясь, он опустился на вытянутые руки, положил на них голову. Остальные относительно легко поднялись, но не ушли,  а присели полукругом возле Николая, о чём-то совещаясь.

    Фёдоров после брифинга сказал другу:
- Не дави на них. Они сделали всё правильно. Это же игра. Я бы тоже не дал себя арестовать, ушёл бы!
    Хорунжий открыто поддержал горинцев: «Нам  таки казаки нужни!». И устроил им без ведома  Ожерельева-тренера ужин, разложил на скатерти дорогие угощения:
-Хлопцы, присажуйтесь! Чем богаты… А казаку нэ богато треба: соли дрибок, хлиба шматок та горилки чарка!

    Ребята удивились хорошей еде и обрадовались.
- Хлиб, силь да вода – то казацка еда! – сочинил Величко, намазывая чёрную икру на хлеб. От горилки все пятеро отказались.
- Як, совсим нэ пьэте? – удивился хорунжий.
- Совсим, совсим!.. Мы лучше всэ съедим!- потирая руки и аппетитно разглядывая стол, изрёк Величко Николай.- Пан хорунжий, а дэ  Ви икру чорну взялы?- поинтересовался он.
- Хлопцы, вы ишьтэ до помалкувайтэ. Бог нэ без милости! Вин и подав!
- Господин хорунжий! Побачьтэ! Полыция рядом!  Щас як сховают Вас за  икру чорну!
- Хто нас тоди в Вашэ вийско возьмэ? Смотрить, побьэ Вас полыция!- донимали пана хорунжего Величко и Скоробогатов.
-Хлопцы, нэ за то казака бьють, що крадэ, а за  то,  щоб  умив концы ховать!- поучал ребят хорунжий.- По казацькому обычаю, хочь украв, так кажы, що добув!
   
    К ним неслышно подошёл Фёдоров.
- О чём речь, пан хорунжий? Что вы тут ховать - добывать собираетесь?- он присел за их импровизированный стол и слегка потянул носом воздух.
- Дмитрий Егорович, сидайтэ к нашэму  шалашу, сидайтэ к столу,- запоздало пригласил и засуетился хорунжий.       
- Сидайтэ, Дмитрий Егорович!- с набитым ртом проговорил Корсун Юрий, самый дипломатичный в пятёрке.- Казак як голуб, куда нэ прилетит, там и пристанет.

    Фёдоров сел удобнее, обвёл всех взглядом. Парни отвели глаза, сосредоточились на еде. Обида на несправедливое решение боя, объявленная нейтральной стороной – заместителем атамана, -  была ещё свежа. Возникла неловкая пауза.
- Обиделись, значит,- тихо сказал Фёдоров, но его услышали все. Он взял пластмассовую кружку, дунул в неё, проверяя, чистая ли, и протянул её хорунжему.-  Наливай!

    Хорунжий крякнул, разглаживая рукой усы, раздумывая, признаваться  или нет в том, что есть спиртное. Махнул рукой, налил «Столичной» себе и Фёдорову, умолчав, что в бутылке находится более крепкий напиток.
    Фёдоров поднял кружку, сделав движение рукой в сторону хлопцев, показывая, что пьёт в их честь, и произнёс тост:
- Наша Парася на всэ здалася: и у панстви панувать, и як лихо – горювать! А ты, Кондрат,- обратился он к хорунжему,- свыньи брат, кобыле дядько,  а собаке – сват! Будь здоров!
    Хорунжий, тоже выпив залпом кружку «Столичной», разгладил усы и только после этого возмутился:
- Это ж за що так?!
- Ты, Кондрат Степанович, сорок лет на великороссийском языке говорил, зачем же на сорок первом году на малороссийский перешёл?
- Меня звание обязует гутарить на чистом кубанском языке!  Лишнее себе позволяешь, Дмитрий Егорович! Я тоби нэ оскорбляю, наоборот, почтение оказую.  Присутствую… на мероприятии. Болию за общие дило. На казацком кругу  скажу и о тоби, и об Ожерельеве.  Рекламу вам даю!

    Фёдоров поставил кружку на стол, закусывать не стал.
- Ты знай, господин хорунжий,  что каравай славы я сам себе испеку, по собственному рецепту, поэтому в твоей рекламе не нуждаюсь,- спокойно и взвешенно произнёс Фёдоров. – И к чужой славе,- он кивнул в сторону горинцев,- не примазывайся, потому как дело у нас, действительно, общее. Думаешь, надел казачью форму, так  казаком стал? Не тумань пацанам голову. Для тебя казачество ассоциируется с Тарасом Бульбой. Это доисторическое казачество. А есть современная история. Перед революцией в кубанском казачестве блестящая элита подросла…  Какие офицеры были!  Высший свет, само благородство, гордость Кубани! Вот этим последним и надо подражать, а не гоголевскому Тарасу Бульбе, о котором ты и читал-то в пятом классе, да и то в сокращении. Знаешь ли ты, Кондрат Степанович, что в этой пятёрке, которую ты  тут спаивать собрался, двое -  наполовину казаки, а трое – чистокровные?! Их родословную, может быть, в царском архиве надо изучать! Вот где их корни теряются!  Если они надумают вступить в казачье войско, а не в федеральное, то они же не позволят тебе ими командовать! Ты это-то понимаешь? Они ещё молоды, но переросли тебя давно по всем статьям.  И в духовном плане, и в физическом. Да и в общеобразовательном тоже. Мой тебе совет,- Фёдоров осмотрел весь «стол»,-  хлиб да сало свои забирай, да пока ещё не совсим смеркло – тикай отсюда. А помнить об Отечестве… мы все должны и без горилки!

      Десять дней в Сокольском лагере пролетели незаметно. На прощальной вечерней линейке перед спуском флага «соколы» и горинцы исполнили свою песню на стихи Ю. Лисовского, которая с лёгкой руки девушек-горинцев стала их гимном, символизирующим любовь и верность России:

- Молчат долины, молчат дубравы
 В вечерней неге, в ночной тиши,
 О, Свете  тихий, Святая Славы,
Услышь моленье моей души.
    Ты, Свет Предвечный, источник жизни -
    Ты создал небо своей рукой,
    Верни же снова моей Отчизне
    Ненарушимый, святой покой.

       Единственный, кто не пел  «Свете тихий»,- это младший Ожерельев,  Павел. Он не мог петь свою любимую песню. В эти минуты на него больно было смотреть. Лишенный начисто зависти, он страдал и завидовал всем  и каждому, кто мог громко, во весь голос
всей зелёной  поляне, всему морскому простору, всему огромному небосводу объясниться в любви и верности:
- Молчат долины, молчат дубравы…
   В душе скорбящей я крест таю,
   Спаси, Россию, о Свете Правый,
   Спаси Отчизну, Господь, мою…

Глава 6. В   Д О Р О Г Е.    М О С К О В С К И Е    В О С П О М И Н А Н И Я


     Скорый поезд «Москва – Адлер», отмеривая вёрсты, мчал семью Рейнов на юг, в Приазовск. Андрей три часа на географической карте искал город, который оказался небольшим районным центром, не имеющим статуса курортного города, чему  юноша сильно удивился.
 - В городе  когда-то были две лётные части и большой  военный аэродром,- пояснила мать разочарованному сыну. – В советские времена иностранные курсанты обучались здесь лётному  мастерству. Такому городу не могли присвоить статус  курортного.
     Соседями по купе оказалась чета пенсионеров, с которыми Нина Николаевна быстро сошлась, будучи человеком коммуникабельным. Время проводили за картами или разговорами о политике, о возрождении духовности России.  Андрей компанию не поддерживал, чем беспокоил мать. Она заглянула к нему на верхнюю полку, спросила  в упор:
 -Ты обижаешься из-за того, что мы не поехали в Германию?
 -Что ты, наоборот. Я переполнен счастьем. Извини, я не могу им с тобой поделиться. Не обижайся, я же великий эгоист…
     Видя его счастливые глаза, она успокоилась, однако в искренность слов поверила с трудом, потому что сын замкнулся, подолгу молчал, о чём-то думая.
     А Андрей закрывал глаза и предавался воспоминаниям. Сколько раз, как видеокассету, он прокручивал в памяти тот самый счастливый день в Москве. Он поехал тогда на Ваганьково, возложить цветы на могилы любимых поэтов, поклониться их «последнему приюту». Мать отправилась на вокзал провожать на юг друзей, в квартире которых они жили перед отъездом в Германию, куда собирались уехать навсегда. Андрей тогда бродил между могилами, читая надписи, удивляясь известным на весь  мир фамилиям: и этот ушёл в мир иной!

     В церкви Воскресения, расположенной на территории Ваганьковского  кладбища, звонили, не умолкая, колокола: «Динь-дон! Динь – дон!»  Они словно звали его. Он так остро почувствовал этот зов, так душой потянулся на этот звон, что с замиранием сердца переступил порог этого храма и был ослеплён его красотой и позолотой. Сердце подсказало купить свечи и поставить за упокой бессмертных душ. Служительница храма объяснила, что справа от входа ставят за здравие, а за упокой – слева.

     Андрей поставил зажженную свечу на позолоченный подсвечник и глянул в глаза распятого Спасителя. Рука сама непроизвольно поднялась для наложения креста. Он не знал, что говорить, о чём можно просить в  этот миг Спасителя, и вдруг вспомнил отца. Вернее, его глаза, понимающие, что жизнь покидает его раненое обгоревшее тело.
 -Господи, прости  отца  моего! – внезапно попросил он мысленно Спасителя и ещё раз перекрестился. Намериваясь покинуть церковь,  в раздумье повернулся к выходу и едва не столкнулся с молящейся девушкой. Рейна словно пронзило током. Поражённый, он замер на  месте, не сводя взгляда с девушки. Прижав руки к груди, отрешённая от всего земного,
 она застыла  перед большой иконой Девы Марии с Младенцем. Её немигающие глаза, устремлённые  на Богоматерь, словно пронзали время и пространство. Рейн не мог пошевелиться, впервые наблюдая такую искренность в молитве.

     Вдруг юноша испытал неловкость  из-за того, что вторгся во что-то чужое, что он тайно подглядел и подслушал что-то и  что за этим занятием его застали. Он отвёл глаза  в сторону и  сделал вид,  что поправляет свечу в подсвечнике. Однако очарованный, опять украдкой устремил взгляд на девушку. Она его не замечала. В прежней застывшей позе, с мольбой и отчаянием в глазах, она словно говорила с Девой Марией.

 -Господи, какое у неё горе? – вопрошал себя Андрей, размышляя над собственными вариантами ответов. – Разве можно так остро чувствовать веру в её годы? Разве можно так страдать? Какие у неё глаза?!  Чёрные и глубокие, бездонные… Какая одухотворённость на лице! Она истинно  верующая?!  Да, она свято верит в существование  Богоматери… Чем она с Ней делится? Какой тайной? Неужели у неё нет настоящего близкого друга, которому можно довериться? Андрей вспомнил, как в шестнадцать лет испытал потребность иметь друга, а в семнадцать понял, что такой друг у него был и есть – это отец. Они научились понимать друг друга с полуслова, а отец часто приговаривал: «Нет дружка против родного батюшки!».

     Андрей внезапно очнулся,  вышел из пространственного и временного оцепенения, последний раз бросил  взгляд на круг ярко горящих  свечей, украдкой – на девушку. Не глядя  в глаза Всевышнему,  перекрестился и направился к выходу. На улице его ждал слепой летний дождь. Впрочем, Андрей к нему был готов: как человек практичный, захватил с собой зонт, потому  что с утра было душно. На паперти к нему подошла старушка:
 -Сыночек, ради Христа, дай денежку на хлеб. Пенсии не хватает.

     Андрей растерялся. От неожиданности он сначала не понял, о чём просит бедная женщина. Потом из внутреннего кармана достал кошелёк, раскрыл его и, спохватившись, сунул обратно. Начал хлопать себя по всем карманам, лихорадочно соображая, сколько у него российских денег, так как основную сумму они с матерью уже поменяли на евро и доллары, а иностранная валюта, конечно же, старушке не нужна.
 -Бабушка, это всё, что у меня есть русского,- он протянул ей деньги, осёкся и замолчал. Фраза получилась двусмысленной, да ещё на пороге церкви.

     Старушка поклонилась ему за такие большие, по её мнению, деньги, перекрестила его со словами:  «Ангела-хранителя тебе,  сынок! Иди с миром!» и вошла в церковь, продолжая что-то говорить и креститься.

     В дверях храма она разминулась с той самой девушкой, на которую Андрей обратил внимание. Девушка остановилась в нерешительности перед дождём, с беспокойством глянула на часы, потом на небо. Она сняла с головы белый платочек и вдруг стала такой же, как сотни современных девушек, мимо которых  прошёл в своей жизни Андрей, не задерживая на них долгого взгляда  или вообще не обращая внимания.

      Он подошёл к девушке и щелчком раскрыл над её головой  чёрный мужской  зонт. Девушка от неожиданности вздрогнула.
 -Я могу проводить Вас к метро, если Вы спешите…- Андрей был галантен.

     Она, неожиданно для Рейна, легко согласилась, поблагодарив за  доброту и внимание. Но к метро они пошли через кладбище: её интересовал архитектурный стиль памятников и эпитафии, выбитые на них, и у неё не будет иной возможности познакомиться со всем этим. Андрей предложил ей руку, чтобы удобнее было идти под одним зонтом, так как дождь ещё срывался. Девушка опять легко согласилась.

 -Наивная провинциалка или без комплексов,- подумал Андрей, физически ощущая рядом её близость и на узкой тропинке Ваганькова, и в  переполненном вагоне метро. Она даже не удивлялась, что он до сих пор вместе с ней, что предложил ей свои услуги гида, признавшись, что сам плохо ориентируется в Москве. Девушка искала на Арбате здание, где проходил конкурс исполнителей духовного песнопения.  Ей надо было передать  диск с записью песни «Иоанна,14,6» в исполнении  какого-то квартета. Устроители конкурса, как оказалось, знали девушку лично, встрече обрадовались. Её представили спонсору этого мероприятия, который, пощипывая  свои усы  и скривив рот на одну сторону, оглядел девушку с головы до ног незаметно для окружающих, но неожиданно наткнулся на упрямый взгляд Андрея.
 -Новый русский!- окрестил его Рейн про себя.- К духовной музыке никакого отношения не имеет.

     В актовом зале их усадили на свободные места недалеко от входа. Оглядевшись, Андрей увидел несколько знаменитостей из мира эстрады и кино. Все слушали с завороженными лицами. Звучали имена классиков, знакомые ещё со школьных лет. Андрей впервые слушал и слышал духовное стихосложение и пение. Для него это было открытием, так как ранее он даже не подозревал, что эти люди в своём творчестве обращались к Богу. Удивила и очаровала его группа мальчиков,  исполнившая песню, о которой говорила девушка,- «Иоанна, 14, 6». Но заслушался он молитвой Александра Блока «Девушка пела в церковном хоре».  Он знал великого поэта как автора «Двенадцати», «Скифов» да ещё нескольких стихотворений. А тут такое чудо!

     Кто-то осторожно тронул его за плечо. Андрей вздрогнул, вспомнил, где находится, повернул голову и встретился взглядом со своей знакомой. Она виновато улыбнулась, а губы шепнули: «Нам пора идти…». Андрей не знал, что девушка долго не решалась потревожить его, наблюдая за выражением лица юноши. Она видела,  к а к  духовная музыка пленила её спутника.

     Если песенная молитва является вторым рождением и новой жизнью русского духовного стиха, то для Андрея этот день стал днём его духовного рождения. Сердце наполнялось нежностью, страданием, любовью. Самое главное, он мог и хотел говорить об этом, не стесняясь своих истинных чувств.  Говорят,  в один день две радости не живут, но для Андрея жизнь сделала исключение: в последние перед отъездом дни  на земле, его родившей и воспитавшей, ему так легко и свободно дышится, а сам Господь Бог послал ему в спутницы чудесную девушку. Андрей был счастлив. На одной из пересадок в метро ему даже показалось, что он увидел мать, но отмахнулся от этой мысли – что матери здесь делать? И опять всё внимание было отдано новой знакомой. Сознание того, что они оба в Москве проездом,  что никогда больше не увидятся, раскрепостило и освободило обоих от условностей. Они были одним общим «Я и ТЫ», и это одно целое  «Я и ТЫ» любовалось Арбатом, восхищалось Красной площадью, пленялось колокольным звоном, летевшим над Кремлём. Они просто радовались жизни: всё, что их окружало, вызывало изумление и очарование, околдовывало и обвораживало. Счёт времени ими был потерян. День пролетел, как один миг. Поэтому,  выйдя из метро,  они уже летели к особняку, где проходил конкурс  духовного песнопения. Сквозь вечерний сумрак вырисовывалась «Волга». Высокий мужчина решительной походкой мерил тротуар широкими шагами, выразительно поглядывая на часы.

 -Папа!- окликнула его девушка и, оставив Андрея, побежала к отцу. Рейн провожал её благодарным и восхищённым взглядом. Он видел её легкий, почти парящий бег,
 грациозный поворот  всем корпусом в его сторону, застенчивый прощальный взмах рукой, славную улыбку.
     -Папа! Извини, я опоздала! Ну не дуйся, улыбнись! Это мой Гид!- она показала рукой в сторону Андрея.- Он так себя назвал.  Через  несколько дней он уезжает в Германию. Навсегда.

      Андрей сделал шаг навстречу,  желая познакомиться, но мужчина даже не глянул в  его сторону. Он рывком открыл  дверцу машины,  испепеляющее  глянул на дочь,  отчего  та сразу потухла  и, пристыженная,  молча села на заднее сиденье. Он порывисто сел впереди, обе дверцы хлопнули одновременно,  машина умчалась…

     Мысли Андрея опять были прерваны матерью. Её голова возникла над  верхней полкой. Удостоверившись, что он живой, она позвала его обедать в вагон-ресторан. Сын вновь отказался.

     Оставшись в купе один, он достал из кармана костюма записную книжку, перелистал её. Воспитание не позволяло читать чужие записи, но здесь случай был исключительным. Во-первых, книжка осталась у него случайно, когда они искали на  Арбате  адрес особняка. Во-вторых, считая, что он её больше никогда не увидит и не сможет вернуть  ей её собственность, Андрей раскрыл записную книжку. Её звали Ксения. Она жила в маленьком провинциальном  городке – городе детства и юности его отца. Андрей  нашёл, что это не случайное совпадение, а роковое предначертание.  Чем дольше он потом читал записную книжку, страницу за страницей, тем более загадочной представлялась незнакомка. Он нашёл здесь выписки из прочитанных ею книг. Чаще всего он перечитывал эту: «Теперь я только воочию убедился, что одна лишь грань отделяет человека  от животного,- это религия. Отнимите у человека Бога,-  и он станет страшнейшим из всех самых кровожадных животных». Фраза принадлежала некоему протопресвитеру  Г.И.Шавельскому. Когда Андрей прочитал впервые её, она поразила его новизной и неожиданным поворотом мысли. При повторном чтении его потрясла уже глубина  заложенной  в этой фразе мысли.

     Часто перечитывал он очистительную молитву:
 -Отче Небесный, ищущий любви Твоей, да не подаст камень ближнему вместо слова утешения, да не отвратит Глаз своих  от боли страждущего по неведению пути. Рука твоя – знак благословения.  Лик твой – печать Благодати.  Голос твой – посох странника, указывающий путь. Пребудешь ли во храме души моей, освещая его? Укажешь ли на путь высшего служения через возрождение веры в детях  Твоих? Чем воздам за зов призывный, разбудивший сердце, сияющее в ночи, за свет звезды летящей, отворившей глаза невидящие, за приобщение к молчаливому  страданию обиженной земли, готовой к  великому Очищению? Разреши, Отче,  руки Твои донести до сердца, пришедшего ко мне по воле Твоей …

     На этой строчке Андрей останавливался обычно. Ему казалось,  что она относится лично к нему. Перечитывал её несколько раз, хотя знал уже наизусть, и читал дальше:
 -Возьми, Отче, руки мои, давая радость исцеления, возьми разум мой, открывая духовное зрение, возьми сердце моё, в душе укрепляя любовь и веру, пошли помощь Твою и защиту всем, кто готов разделить с Тобой тяжесть Креста во искушение земных грехов и муки Распятия, принятые Тобой во спасение  детей Твоих. Аминь.
     После чтения этой молитвы он подолгу лежал с закрытыми глазами, пытаясь расслабиться и вызвать в памяти лицо московской знакомой, а в голове неосознанно звучало:
 -Отче, возьми руки мои, возьми разум мой, возьми сердце моё, только пошли мне встречу с ней…
     Её записная книжка пестрела ещё одной фамилией: ОЖЕРЕЛЬЕВ.  Она цитировала его чаще других, восхищаясь им как личностью, в гены которого заложен код человека  Шестой цивилизации. Если бы её детски-доверчивый взгляд там, в Москве, не был таким правдивым, Андрей посчитал бы её записи вымыслом чистейшей воды, фантастикой, даже не научной. Но он чувствовал, что верит каждому записанному и прочитанному им слову.
   
    
     Этот супер-умник, некий Ожерельев, был на «Ты» с космосом, считал себя земным братом Иисуса Христа, правда, на несколько порядков ниже.   Он мечтал  попасть в Тибетский Храм Траши хотя бы на один год  (тогда как Небесный  Брат   провёл там двенадцать лет), чтобы, как и Он, овладеть боевым искусством планеты.
      Кто ты, супер–умник по фамилии Ожерельев? Кто ты, общающийся на «Ты» с космосом?  Андрей вдруг почувствовал позорный укол ревности прямо в сердце.



Г Л А В А   С Е Д Ь М А Я.    
 РОДИТЕЛЬСКИЙ   ДОМ  в   СТАНИЦЕ НОВОНЕКРАСОВСКОЙ
               

     Станица Новонекрасовская, расположенная  под Приазовском, встретила  Рейнов тридцатиградусной жарой и колокольным звоном.  На небольшой возвышенности при въезде в станицу несколько лет назад был выстроен новый храм на средства старообрядческих общин. Деньги на строительство, в основном,  шли из-за границы.  Много пожертвований поступило от старообрядцев, проживающих в Америке.
 -Неужели это нас встречают так торжественно?- пошутил Андрей.  Ему хотелось снять нервное  напряжение с матери, заставить её улыбнуться.
 -Нет, не нас. Сегодня Успение Пресвятой Богородицы. Я смотрела по календарю.  Что означает слово «успение», я право, не ведаю. Знаю,  что сегодня начало молодого  бабьего лета.

     Родительский дом Нина Николаевна узнала сразу. Защемило сердце, когда открыла калитку, переступила порог родного очага. Градом хлынули слёзы, когда увидела мать: состарившуюся, разбитую параличом, передвигающуюся по дому с палочкой.
     Извинения и слёзы, поцелуи и слова прощения, вызов «Скорой помощи»… Где-то через час мать Нины Николаевны смогла начать серьёзный разговор.

 -Как ты могла думать о загранице? Здесь корни твои! Как могла принять решение, не простившись?! Ты жестокая… и бессердечная…
 -Прости меня, мама! За всё прости. Я виновата. Во мне говорила обида. Обида за мужа. Его убили.  Много лет подряд он жил под прицелом, и,  наконец,  его убили. Мама, они убили его!
 -Кто «они»?
 - Они все! Сначала система. Потом мафия. Потом и те и другие  свели с ним счёты.
 -Вся система когда-то  под корень уничтожила наш род. Были убиты все мужчины. Моя мать потеряла отца и мужа. Я потеряла  и деда, и отца, и мужа. Но мы же не убежали за границу?!
 -Вас бы никто не выпустил. Вы смирились. А я не могу и не хочу мириться со своей потерей. Это несправедливо, когда уходят такие, как Рейн.
 -Нина, ты обозлена и ожесточена. Куришь, как мужик! Что бы сказал Рейн, если бы всё это увидел? Сына, вон, чужим воспитала! Корней своих не знает! Земля ему мачеха! И босиком-то, наверное,  никогда по земле не ходил.
 -Зачем ты так о нём, мама! У нас были годы, когда обувать нечего было.

     Бабушка строго оглядела внука с головы до ног: всё отутюжено, начищено, надушено. Станичные парни так не одевались.
 -На иностранных языках, небось, говоришь?- властно задала вопрос бабушка.
 -Говорю.
    -А лошадь запрягать, поди, не умеешь?
 -Умею.
 -Смотри-ка. А печь топить?
 -Умею.
 -Где ж научился?
 -На поселении. Где отец сидел. Городских удобств там не было. Вся мужская работа лежала на мне. Отцовское наказание мы разделили на троих.

     Бабушка быстро перекрестилась, медленно открыла дубовый сундук, кованый жестью. Ещё раз быстро перекрестилась и достала с самого дна свёрток. Развернула лёгкий ситец. В свёртке лежала красивая офицерская казачья форма.

 -Матушка моя, царство ей небесное, тоже  отбывала наказание, как и вы с матерью. Только одна.  За отца и мужа. Пожаловаться было некому. Сказать никому нельзя было, что у человека на душе.
 - Это дедова форма? – удивилась  Нина Николаевна. - Мама,  как ты её сохранила?
 -Это не его форма. Это матушка  новую  сшила. Всё жила надеждой, сердешная, что хотя бы тело вернут и посмертно реабилитируют. Умирая, завещала перед смертью сшитую форму передать правнуку, когда вырастет. Я уж, грешным делом, думала, что передавать некому будет, что не выполню последнюю её волю. Дождалась. Держи, внук, она твоя. Подарок прабабки.
 -Наверное, великовата будет?- усмехнулся Андрей, разворачивая форму.- Неужели вы, бабушка, хотите сказать, что ваш казачий род  Базыков крупнее нашего,  Рейнского?
     Бабушка обиделась.
 -«В а ш!». Ишь,  как ты отгородился от нашего-то рода!

     Опираясь двумя руками на палку, бабушка гордо выпрямилась, насколько позволяла спина и обязывала прежняя должность  председателя сельсовета.
 -Наш  род – казачий! Понял,  внук?  Навек заруби на носу! Кстати, твой отец считал себя русским немцем. Он любил землю, которая его кормила. А в тебе немецкого больше, чем в отце. Откуда это?- бабушка с укором глянула  и на дочь. Вздохнула.-  Нина, ты ослеплена ненавистью ко всему живому. Так нельзя. Нельзя жить только прошлым.  Не возводи свои муки на пьедестал. Прости обидчиков. Рейна не вернёшь. Живи настоящим. Живи сыном.

     Андрей без энтузиазма одевался в соседней комнате перед зеркалом и через открытую дверь слушал разговор бабушки и матери. Бабушку он не помнил. Она была ему чужой. Так захотела мать. Она когда-то с корнем вырвала  из головы и сердца всё, что  было связано  с Кубанью. Поэтому для него всё здесь тоже было чужим. Чужой дом, чужая земля, чужое небо, чужая старая женщина, разбитая параличом и передвигавшаяся при помощи палочки. Знакомые интонации были только в голосе: сильные, не терпящие возражений, как у матери.

     Андрей глянул в зеркало и увидел чужого человека. Он поправил фуражку чуть на бок, как на фото, что стояло на старинном комоде. Он не знал человека на фотографии, не узнавал и своего отражения в зеркале.
     Пригнувшись, чтобы не задеть головой косяка двери, он вошёл в комнату, где сидели мать и бабка. Они обе замолчали. Бабка  поднялась  и быстрым движением трижды перекрестила внука. Крестила по-старинному, двумя перстами.  «Староверка!»- понял Андрей.

 -Можно и умирать теперь. Не страшно будет с матушкой на том свете встретиться. Форму казачью,  как она велела, я передала правнуку. Пусть фамилия у него немецкая, но плоть всё равно наша, казачья. А если плоть наша,  то и дух наш будет, казачий!- она уверенно похлопала Андрея по груди. Расправила складки.- Наклонись, поцелую.
     Андрей выполнил её просьбу. Она говорила и поступала так же, как и мать, - не повиноваться было нельзя.
     -Сейчас переоденусь, пойдём в церковь. Пойдёшь в форме. Я так хочу.
 -Мы на машине. Я отвезу вас.
 -Милый внучок, в церковь в станицах ходят пешком.  Не суетись. Погуляй.

     Андрей вышел во двор. Прошёлся, не спеша,  по дорожке, выложенной крупной плиткой. Сапоги немного жали, а форма, действительно,  была свободной, но не великоватой. Странно, он никогда не думал о предках по линии матери. В их жизни всегда был только отец. Его корни. Его кровь. Его продолжение. Его дело.  Его…

     Мысль Андрея внезапно оборвалась. Взгляд натолкнулся на голубую ель, что росла за домом. Ель…  Здесь, в этом дворе, на этой земле могли пройти и отрочество его и юность. Судьба распорядилась по-другому. Южного солнца он почти не помнит. Воспоминания детства отрывочные и неяркие. Зато он хорошо помнит северное небо, таёжную поляну перед  домом, лесные цветы, которые он рвал по утрам и дарил матери со словами: «Это от  папы!». Помнил долгое - долгое ожидание: «Вот вернётся отец!». Помнит чувство огромного счастья, такого огромного, как океан,  в которое можно нырнуть и искупаться в нём,- это появление в доме отца. Помнил лыжные прогулки по заснеженной тайге. Отец устраивал  «снегопады»  под хвойными деревьями: тронет лапу ели, и на Андрея лавиной сыплется  снег…

      Воспоминания оборвались. Он ещё раз посмотрел на голубую красавицу ель, тронул ветку. И опять вспомнился отец, его последние минуты жизни, его слова:
 - Береги мать … охотник … ель …
     Что хотел сказать  отец перед смертью? Какой смысл он вложил в последние свои слова? «Беречь мать» - это как завещание или ей угрожает какая-то опасность? Что за охотник? Кто? Что за ель? Андрей дважды приходил к месту аварии, чтобы самому разобраться, что же произошло на безлюдной таёжной дороге. В двадцати метрах от поворота, где сгорела перевёрнутая машина, росла прекрасная раскидистая ель. Он обследовал каждый сантиметр вокруг ели, каждый метр от места аварии до той пушистой красавицы. Что хотел сказать отец? Может быть, он имел в виду не ту, а вот эту голубую красавицу?

 -Ай, батюшки! Что за привидение?! – испуганно воскликнули рядом.
     Андрей повернулся на голос. Перед ним стояла маленькая пожилая женщина, почти квадратной формы.
 -Господи, Рейн!..- она от изумления отступила на шаг назад, махнув на него рукой,  будто стараясь отогнать возникшее наваждение.- Рейн!.. Марковна не говорила, что ждёт кого-то в гости. Значит, дочка приехала. Ну, здоровья  вам…  До чего на отца похож… А я соседка  ваша. Бабушка  Ульяна. Будем знакомы.
 -Вы можете пройти в дом. Там мать и бабушка. Вы, наверное, к ним?

     Андрей поймал себя на мысли, что не хочет общаться ни с этой женщиной, ни  с кем-либо другим. Им овладело глухое раздражение. Он еще не мог назвать ясно причину своего неудовольствия, но догадывался, что  оно связано  с временными неудобствами, с появлением в его жизни чужих людей, которые начнут претендовать на его свободу и на него, как на личность.

     Его вырастили и воспитали на семейных принципах фамильной и национальной гордости. Наполовину русский, наполовину немец, он всегда помнил, что он  РЕЙН. Само это слово воспринималось им с детства как что-то святое и величественное, нерушимое. И вдруг какая-то старуха, претендующая на родство с ним, рубанула топором по фамильным корням. Обидно, что мать позволила это сделать.
     Андрей сел на скамейку под вишнею, рассеянным взглядом  проводил квадратную женщину, скрывшуюся в доме, снял сапоги, с наслаждением вытянул ноги и пошевелил пальцами…

     Квадратная женщина, соседка Марковны, в дом так и не вошла. Она застыла перед приоткрытой дверью, поражённая услышанной фразой.
     -Думай, что хочешь. А я цыганке поверила. Моя дочь жива, и  я  её найду. В городе тридцать тысяч человек. Всего-то! Я каждого пропущу как через сито! Странно получается, что умерла именно моя дочь, родившаяся здоровой. А может быть, умерла не моя дочь? Может, мне солгали и врач, и Ельская?!  Ведь  всё может быть?!
 -Недоброе  ты затеяла, Нина. Сколько лет прошло! Что же сразу тогда  не интересовалась причиной смерти дочери?! Ты же поверила врачам. Эта смерть даже руки тебе развязала. Собрала чемодан, взяла сына и укатила  на долгие годы. Ты знаешь, сколько я слёз по тебе пролила? С каким нетерпением весточку от тебя ждала?  Ты плоть моя, кровь от крови моей. Тебе было больно,- и я это чувствовала, моя душа страдала вместе с твоей. И так в каждой семье. А ты сейчас хочешь явиться и отнять у какой-то женщины её дочь?! Кто тебе отдаст, если девочку удочерили шестнадцать лет назад? В родильном  отделении сколько рожениц было? Как ты их найдёшь  всех?
 -Найду!

     Квадратная женщина, соседка Марковны, не стала слушать, как Рейн собирается искать дочь. Она не могла более слушать. Собственные  воспоминания резбередили ей душу.  Отступив  несколько шагов от двери, она постояла с минуту, прислонясь к стене,  словно собираясь с силами, и, незамеченная никем, вышла со двора. Андрей, занятый собственными мыслями, даже не заметил, как она прошла мимо.


 ГЛАВА  ВОСЬМАЯ.      В  ГОСТЯХ  У  БАБУШКИ  УЛЬЯНЫ.
                НОЧНОЙ РАЗГОВОР   ОТЦА  И  ДОЧЕРИ  ФЁДОРОВЫХ

     В станице  Новонекрасовской  летний день подходил к концу. Быстро темнело. Впрочем, на юге всегда темнеет быстро. Лёгкий ветерок ласково раскачивал цветы на клумбе, заигрывал с листвой, касался веток деревьев. Звёзды появились внезапно, как будто их кто-то рассыпал по высокому чёрному небу. Ночная прохлада  по-хозяйски вступала в свои права.

     На высоком крыльце одноэтажного сельского особняка сидели отец и дочь Фёдоровы. Они молчали,  прижавшись друг к другу. Обнимала их  махровая простыня, которую вынесла бабушка Ульяна, соседка Марковны, и любовно укутала ею зятя и внучку. Женщина бесшумно хозяйничала на террасе, убирая посуду после вечернего чая, стараясь ничем не нарушать ночную тишину  и безмолвное общение своих гостей, приехавших к ней с ночёвкой.

 -Лето уходить не хочет,- сказала Ксения, будто подвела черту своим размышлениям. Отец ей не ответил.
 -О чём ты молчишь? О своей работе? Или обо мне? Или о жизни? Или о бесконечности космоса?
 -А ты думала о нём,- полувопросительно – полуутвердительно сказал отец.
       Ксения вздохнула.
 -Знаешь, папа, я не хочу думать, а оно само думается. Как будто он где-то рядом. А я даже не знаю, как его зовут. За весь день мы так и не представились друг другу.
 -Чем же вы занимались?

 -Разговаривали. Иногда словами, иногда глазами. Он сейчас далеко. Где-то в Германии. Интересно, над этой страной такие же звёзды, как над Россией? Папа, видишь, прямо над нами гирлянда звёзд. Вторая звезда в цепи всё время мигает. Это она со мной разговаривает. Я сейчас мысленно пошлю этой звёздочке сигнал – пусть она передаст ему привет от меня и скажет, что я о нём думаю.
 -Глупышка, вы астрономию в школе изучаете?! Твой привет получат его дети в сотом поколении, если не в тысячном.  Не надо, дочка, любить на расстоянии. Это любовь – призрак. Отношения между мужчиной и женщиной должны быть земными.
 -Расскажи мне, пожалуйста, о маме. Какая она была? Ей успели сказать, что я родилась? Ты её крепко любил? Какие ты ей говорил слова? Папа, не молчи, расскажи мне о маме, пожалуйста….

     Бабушка Ульяна поставила на стол плетеную из бересты корзину с яблоками. Она прислушивалась к разговору зятя и внучки, не вмешиваясь, но стараясь запомнить абсолютно всё, чтобы затем в длинном телефонном разговоре  поведать обо всём другой  бабушке, городской. Обе бабушки жили настоящим. Боль прошлых воспоминаний постепенно притупилась, а потом перешла в новое качество –  в радость: жизнь ради внучки Ксении.
     Бабушка Ульяна присела на краешек  стула. Нечаянно подслушанный разговор у Рейнов и вопросы Ксении заставили её вновь насторожиться и вспомнить ту ночь. Последнюю ночь жизни её дочери, боявшейся рожать, но страстно желавшей подарить Фёдорову ребёнка. Это сегодня она простила зятю многое, если не всё. Простила потому, что есть Ксения и что Фёдоров так и не женился после смерти её дочери. А тогда…  Тогда она  его люто ненавидела. Врач-гинеколог вышел из родовой и сказал, извиняясь глазами, голосом и всем существом своим:
 -Роженицу спасти не удалось. Мы сделали всё, что могли…

     Бабушка Ульяна билась тогда в истерике. Ей дали какие-то капли, потом сделали укол, а она всё звала её, свою кровиночку, свою единственную дочь, страдающую пороком сердца, полюбившую Фёдорова на свою беду. Его имя сарафанная молва постоянно связывала с Ельской Екатериной, его прежней любовью. Бабушка Ульяна кричала тогда криком, что Фёдоров и Ельская  убили её дочь. Обезумевшая от горя, она плохо понимала всё,  что делалось вокруг. Похоронами занимался Фёдоров. И когда после погребения  он осмелился взять её за руку и сказать, глядя ей в глаза: «Ульяна Ивановна, у Вас внучка…  Ксения», бабушка Ульяна поняла,  что жить не только можно, но и нужно. Она опять прислушалась к разговору зятя и внучки.

 -И скакал я добрый молодец, по чистому полю. Скакал день, другой, третий. Занесли меня ветры буйные в золочёный терем. Увидел я там стаю лебедей княжеских, а одна лебёдушка с царской поступью. Очи у неё карие, брови чёрные, уста сахарные, волос шёлковый. И показалась она мне милее свету белого, краше солнца яркого, приветливее луны прекрасной. Распахнул я, добрый молодец, грудь свою широкую, вынул сердце горячее и, поклонясь ей, сказал речь медовую. Заслушалась лебёдушка моих  речей горяче-сахарных, а я хвать птицу царскую и в нашу избушку деревянную и приволок.
 -Украл, значит?
 -Украл! Каюсь!

 -Обманщик! Это сказка не про маму, а про меня. Ты мне её в детстве рассказывал, когда я просила объяснить, откуда я у тебя появилась. Когда ты не хочешь говорить правду, ты лукавишь! – и она погрозила ему пальчиком, на котором красовалось серебряное колечко-оберег.
 -Я хотел быть добрым сказочником, а удостоился звания простого обманщика! Как грустно! - со смехом сказал Фёдоров и обнял дочь, крепко прижав к себе.
 -О чём это вы там шепчетесь?- ревниво поинтересовалась бабушка Ульяна, которая не могла равнодушно слушать эту сказку. В лебёдушке с царской поступью рядом с Фёдоровым она видела Екатерину Ельскую, но не свою дочь, которую за глаза  все называли гадким утёнком. В лебедя превратиться она не успела. Умерла.

 -Мне папа в любви объясняется, а про любовь громко не говорят. Бабушка  Уля, папа в молодости был Дон Жуаном или Дон Кихотом? Отвечай, только быстро!
 -Дорогая моя Ксенюшка! Я могу ответить тебе быстро, не думая, про мамочку твою бедную, кровинушку мою единственную! Любила она твоего папеньку ненаглядного! Ох, как любила! Любила-тосковала, слёзы за ним ночами проливала! На смерть из-за него
 пошла… - последние слова бабушка  уже не говорила, а причитала сквозь слёзы.- Не люби, девонька, так никого! Сгоришь раньше времени, как свеча церковная! Моли Матушку, Пресвятую Богородицу, чтобы суженый твой был добрым молодцем, человеком хорошим. Не люби принца сказочного, что краше солнца и чище серебра. Голубь мой, Ксенюшка,  пусть он будет просто добрее добра земного!

     Фёдорову не всё понравилось в тёщиной речи. Его спина протестующе  выпрямилась. Он резко развернулся, словно хотел что-то возразить, но сдержался, промолчал. Ксения легко выскользнула из объятий отца, обняла бабушку, прижавшись к ней щека к щеке:
 -Бабушка Уля, ты у меня краше солнца и чище серебра! Я тебя люблю, я свою маму в тебе люблю! Зачем мне какой-то суженый?! Ну же, улыбнись!

     С улицы послушался странный шум. Все трое умолкли, прислушались. Шум, приближаясь, нарастал. Начал просыпаться хутор. Фёдоров определил, что это гудит земля под топотом конских копыт. Он поцеловал дочь и отправил её спать, а сам вышел за калитку. Табун сопровождал проснувшийся собачий мир станицы, громкое многоголосье, звон разбитых стёкол. Лошади неслись по центральной улице станицы. На тёмном фоне ночи проявились силуэты первых всадников. Табун галопом промчался мимо Фёдорова, обдав его конским потом и храпом, свистом и улюлюканьем. Один из всадников держал в руке трёхполосной  российский флаг,  видимо, сорванный с крыши администрации станицы. В первых рядах он успел разглядеть знакомую фигурку  белокурой всадницы.

     Фёдоров вернулся во двор, где стояла машина с разбросанным на профилактический ремонт двигателем, достал из машины рацию и связался с дежурным полиции. Он сообщил координаты правонарушителей и отдал команду патрульно-постовой службе задержать подростков.

     В раздумье сел на крыльцо, достал пачку сигарет, вертя её в руках, но так и не распечатал. Он думал о светлоголовой всаднице, испытывая ненужное чувство вины и ощущая свою беспомощность. Из открытого окна послышались звуки музыки.
 -Ксения играет. Тоже не спится,- подумал он о дочери.- Подбирает какую-то мелодию. Что-то новое, вроде романс…
     А дочка, сидя за фортепиано, подбирала мелодию на понравившиеся стихи  Валентины Травинки и приятным сопрано пела вполголоса:
 -Я от тебя за тридевять земель,
  Китайскою стеной стоят вершины,
  Но натолкнулась словно бы на мель душа
  И замерла в морской пучине…
     Песня не мешала думать, и Фёдоров прислушался.
 -Ты снова не узнал, что я мечтаю
  Давно о нашей встрече нежной.
  Но я хочу, чтоб только не растаял ты,
  Мной придуманный и прежний…
 -Неужели она так сильно влюбилась?- думал Фёдоров.- «Мной придуманный и прежний…». Первая любовь всегда оказывается неразделённой, придуманной, романтической. Все мы прошли через неё. Всех  нас она сначала окрылила, а потом выбросила на мель.

     А голос в ночной тишине продолжал петь:
 -Страшусь в тебе узнать совсем другого,
   Не уходи из сказок моих светлых.
  Я так боюсь тебя неведомо-чужого
  И потому бегу от слов твоих заветных.
     Почти до рассвета просидел Фёдоров на крылечке тещиного дома, теребя в руках сигареты одну за другой. Последнюю он закурил и пошёл к машине собирать двигатель. Пора было возвращаться в город.

 Г л а в а   д е в я т а я.
 
 ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ  -  ДЕНЬ НЕОЖИДАННЫХ ВСТРЕЧ  И   ОТКРЫТИЙ

     В Приазовск Фёдоровы вернулись рано утром вместе с бабушкой Ульяной. После трогательной встречи двух бабушек состоялся праздничный завтрак  по случаю начала нового учебного года. А потом они вчетвером, принаряженные и переполненные радостью, отправились в школу. Ксения начинала учёбу в выпускном классе.

      Стоя на школьном крыльце среди почётных гостей, глядя на весёлую, ликующую массу школьников, Фёдоров почувствовал себя молодым, и его охватило странное волнение. Аплодисментами и улыбками были встречены на линейке одиннадцатые классы. Поздравления, поздравления, поздравления… Он смотрел на Ксению, на класс, где знал каждого не только по фамилии, но и по имени. Смотрел на взволнованных родителей, на своих бабушек. Вот так же втроём десять лет назад они привели Ксению в первый класс. Фёдоров испытывал постоянное чувство вины перед обеими бабушками – матерью и тёщей. Стараясь сгладить отношения, он раз и навсегда дал себе слово беспрекословно подчиняться всем их требованиям и просьбам. А потом это стало привычкой. Так постепенно и  возникла  семейная методика  воспитания дочери, в которой было больше женского, мягкого, доброго.

     А вот и первый звонок на первый урок. Его даёт ученик одиннадцатого класса, школьная знаменитость Кирилл Ожерельев. А помогает ему первоклассница, которую он, как пушинку, взметнул себе на плечо.

     Когда дети расселись по классам  за школьные парты и рассеялась толпа родителей, в школе воцарилась привычная тишина. Фёдоров подошёл к кабинету, где сидел 11 «А». Урок знаний вела завуч школы, так как класс начинал учебный год без классного руководителя. Учителей не хватало. Приоткрыв дверь, он незаметно заглянул в кабинет. Да, ребята повзрослели и выросли за лето. Серьёзные взрослые лица. Хотя нет, «камчатка», как  всегда, решает свои проблемы. Взгляд скользнул по классу, остановился на пустующей парте. Эта парта была ему как бы немым укором, а может, и вызовом. Засвидетельствовав отсутствие хозяйки парты, он понял, что  выполнил в школе все дела. Пора идти на работу.

     На столе начальника полиции лежала оперативная сводка за прошедшие сутки. Пробежав её быстро глазами, Фёдоров остановился на следующих строчках: «31 августа, примерно в 22 часа, группа неизвестных лиц совершила угон лошадей из частной конюшни  господина  Ельского. Девять лошадей задержаны в соседнем Приморском районе, возвращены хозяину. Две лошади пали. Сумма ущерба составляет… Задержаны трое несовершеннолетних, фамилии… Остальные угонщики с места преступления скрылись». Рядом со словом ущерб  стояла цифра с шестью нулями.

 -Да, когда-то за владение одной лошадью или коровой раскулачивали и расказачивали, а нынче имеем личные конюшни и с жиру бесимся,- подумал Фёдоров, не замечая, что говорит вслух.
     Из секретариата принесли папку с документами на подпись.
 -Прошу в течение часа  меня не беспокоить! Срочные звонки были?
 -Да, Дмитрий Егорович.  Несколько раз звонил  начальник управления образования. Просил принять учительницу  и оказать ей содействие в срочной прописке. Женщина ждала вас с утра, но не дождалась. Ей  на десять часов назначена встреча в школе. Начальник  паспортного стола передал вам все документы для прописки.
 -Хорошо. Я посмотрю. Всё?
 
 - Нет. Звонила  Ельская … Екатерина Львовна.
     Фёдоров поднял глаза от бумаг:
 -Для  госпожи Ельской  меня  нет. И не будет.
 
      Оставшись один, Фёдоров нашёл документы, исходящие из паспортного стола. Быстро перелистал страницы, но внезапно остановился и вернулся к титульному листу. Да, он не ошибся. Зрительный тормоз сработал сразу. Это были документы Рейн Нины Николаевны и её сына Рейн Андрея Андреевича.
 -Этого только не хватало!- вырвалось у Фёдорова.

     Он внимательно рассмотрел обе фотографии. Нина изменилась сильно. Постарела. Лицо округлилось. Взгляд печальный. Скорее усталый, но сильный. Красивая причёска. Впрочем, она всегда следила за своей внешностью. Даже в дни суда над мужем она выглядела эффектно.
     Андрей… Мужчина. А увозила его пятилетним пацаном.  Похож на отца. Та же упрямая ямочка на подбородке. Только взгляд не отцовский, не добродушный. Скорее холодный, как сталь. Он пробежал глазами анкетные данные Андрея.  Не служил. Не военнообязанный. Странно. Имеет два высших образования.  Экономическое и юридическое. Совсем странно. Когда успел?! Учился одновременно в двух вузах? Владеет… немецким, английским, французским. Говорит свободно. Учёба и практика за границей. А куда же он у нас пойдёт на работу?!  В рыбаки?!  Там тоже все места заняты.
 
     Фёдоров задумался. Передать документы в городскую администрацию со своей визой «Не возражаю»? Нет. Это будет невежливо. Встреча неизбежна. Он сделал пометку в календаре о встрече с Рейн, о чём сообщил в секретариат. Силою мысли  вычеркнул из сознания до следующего дня фамилию Рейн. В течение часа он в поте лица работал  с документами и уголовными делами, уточняя сведения по внутренней связи с начальниками отделений.

     После лёгкого обеда, переодевшись в спортивный костюм, Фёдоров отправился в спортзал. Сегодня в отделе был день физической подготовки, а половина дня уже проведена то в школе, то за письменным столом.
 
     Фёдоров любил дни спортивной подготовки, гонял весь личный состав за уклонение от занятий.  «Уклонистов» было мало, но они были. С тренировки  все уходили разгорячённые и возбуждённые, с лёгкостью в теле и на душе. Стоя под контрастным душем, Фёдоров анализировал, что именно давит на подсознание. Что гнетёт его весь день?  Неизвестность. Он не знал, где находится Юлька. Несколько раз в течение дня проверял её местонахождение по компьютеру. Индикатор молчал. Значит, она находится за пределами района.

     На вечернем разводе он приказал начальнику  ППС  включить его  в  рейдовую группу.
 -Лично буду учить молодёжь задерживать угонщиков лошадей,- пояснил Фёдоров.
 -Тон командный, а глаза – с лукавинкой. Шутит или говорит серьёзно? Поди  разбери его!-  и начальник ППС на всякий случай явился лично и  усилил группу по численному составу.

    Фёдоров с группой дежурил не на посту ГИБДД,  а далеко от города, на границе с соседним районом. Проверяли фургоны, грузовые машины. Водители интересовались, что случилось: как-никак, а район приграничный. Фёдоров постоянно шутил, дежурство проходило спокойно. От своей машины начальник полиции далеко не отходил. Единицы были посвящены в то, что в машине находится  персональный компьютер, установленный чуть больше года назад  Ожерельевым - отцом. Наконец, компьютер «ожил». Он сообщал, что нужный объект приближается. Фёдоров внутренне приготовился к встрече и сосредоточил внимание на автотрассе.
 -Ну-ка, остановите грузовой мотороллер!-  это была его первая команда с начала дежурства.

     Когда открыли дверцу кузова, под ноги постовым выпали два парня. Стоять самостоятельно они не могли по двум причинам: находились в сильной степени алкогольного опьянения  и у обоих занемели ноги. Кузов, набитый подростками, как сельдью в бочке, освобождался.
 -Можете забирать всех,- сказал Фёдоров начальнику ППС, а я возьму с собой вот эту блондиночку.
 -Здесь две девушки! Заберите тогда обеих!
 -Да мне бы с одной управиться…

     Блондинка оказалась пьяной и к тому же буйной. Она пищала и визжала, когда её вынимали из кузова мотороллера, рвалась назад. Два взрослых молодых полицейских  не могли с ней справиться.
 -Ус-по-кой-ся!-  Фёдоров хорошо тряхнул её за плечи и поставил на ноги.

     Она сфокусировала взгляд на человеке, стоявшем перед ней, и всех поразила её противоположная реакция. Завизжав от восторга, она  кинулась на шею начальнику полиции. Фёдоров успел отстраниться, взял её за локоток и повёл к машине. Качаясь, как берёзка на ветру,  она умудрялась танцевать и одновременно петь «Москву златоглавую». Самой интересной картинкой для патрульных постовых  оказалось зрелище, когда Фёдоров сажал  свою юную даму в машину. Девушка упиралась то руками, то ногами в дверцу автомобиля, визжала, выкрикивала слова песни о Москве,  хохотала звонко и пьяно. Когда ему надоело выглядеть смешным в глазах подчиненных, он перестал её уговаривать, согнул пополам и, как мешок, кинул на сиденье, быстро пристегнув ремень безопасности. Девушку это не оскорбило. Она дала ему команду: «Поехали!»

     Фёдоров круто развернул машину и на скорости понёсся в направлении города. Приехав в отдел вместе со своей спутницей, он через дежурного вызвал медсестру. Девушка рванулась было в дежурную часть, к молодым полицейским, но Фёдоров сжал её локоть: «Тебе в другую сторону!» и силой повёл в душевую.
 -Мальчики! Я скоро вернусь!- орала она во весь голос.

     Фёдоров поставил Юльку прямо в одежде под холодный душ. Ответная реакция была быстрой.  Из Юлькиного рта вырывались такие слова, которые бы шокировали директора её школы.  Самыми мягкими были:
 -Ты, скотина, что ты делаешь?!

 -Алексеевна,- попросил Фёдоров появившуюся медсестру,- не в службу, а в дружбу, проследите, чтобы она вымылась. Постирайте её одежду  и дайте ей чистый белый халат. Она у меня в кабинете заночует. Домой её в таком виде лучше не отправлять.

     Уложив Юльку спать в  смежной с рабочим кабинетом  комнате, он прошёл к рабочему столу. Устало опустился в кресло. Из-за этой девчонки он не спит вторую ночь. Достал из ящика письменного стола две папки, положил их рядом на столе. С фото на него смотрели  два лица, мать и сын  Рейны. Да, встреча неизбежна. Заворочалась во сне Юлька и прервала тревожные мысли Фёдорова. Она начала говорить что-то несвязное, а потом вдруг страшно закричала. Дмитрий Егорович поспешил к ней, повернул на другой бок, укрыл простынёй, успокоил, поглаживая по спине. Руки Фёдорова ощутили  не только горячее тепло девичьего тела, но и нервные подрагивания. Юлька спала неспокойно.

     Девушка во сне продолжала пребывать  с недавними подельниками – угонщиками лошадей. Ей снилось, что она вновь в лесополосе, что она вновь в состоянии шока, который испытала на хуторе под названием «Красный конь», где она стала невольной свидетельницей  группового секса – игры в «Пятачок».  Автором этой развратной игры  был толстый парень с рыхлым телом – Вурдалак. Юлька тогда ещё не знала, что означает это слово: имя  или прозвище. Он один имел право избить ногами любую девушку, если она не изображала оргазм. Юльке от увиденного и услышанного стало плохо. Она напилась дешёвого вина, от которого ей стало ещё хуже. Её начало мутить прямо во сне. Фёдоров даже пожалел, что во время холодного душа не промыл ей желудок.

     А Юльке уже снился Ванечка Мангуст, её давний воздыхатель, «хозяин» лесополосы.  Он  подполз к ней на коленях  с колючей розой в зубах и попросил  встать в  «круг» вместе с  другими девочками. А она в свиле бьёт его ногой в лицо и кричит. Кричит  во сне и наяву,  готовая  умереть, но не позволить этой мрази дотронуться  до себя.
     Фёдоров крепко сжал её, сонную, в своих объятиях, заставив успокоиться, а затем бережно уложил на кровать. Остаток ночи он провёл тут же, на раскладушке, позволив себе сон в полглаза.

 Г л а в а    д е с я т а я.     ВСТРЕЧА РЕЙН  НИНЫ  НИКОЛАЕВНЫ  И  ФЁДОРОВА

     Фёдоров проснулся как обычно, в шесть ноль-ноль. Принял душ, побрился, позавтракал прямо в кабинете. Заглянул в смежную комнату: Юлька  спала как сурок, поджав  ноги. Под утро она успокоилась.
 -Замёрзла, наверное,- подумал Фёдоров,- ночи стали холоднее. Ничего, быстрее протрезвеет. Он позвонил домой. Там всё было в порядке. Дежурный по внутренней связи сообщил, что явилась гражданка Рейн, записанная на приём.
 -Пусть войдёт. Пропустите.

     «Ну что же, Нина, если нам суждено встретиться, то мы встретимся. Спокойно, Фёдоров, ты в порядке!»,- приказал он сам себе. Сколько раз рисовал он мысленно эту встречу то с ней, то с её мужем. Виноват ли он перед ними? Мог ли помочь? Наверное, мог. Или нет, должен был помочь, был обязан. Значит, виновен.

 -Здравствуй, Нина! Здравствуй, черноглазая казачка!- он поднялся ей навстречу с распростёртыми объятиями.- Ну, ты уже Нина Николаевна!- начал он радостно.

     Они тепло, по-дружески, обнялись и поцеловались. Первая минута ушла на разглядывание  друг друга. Оба изменились. Оба начали курить.
 -Да, уплыли годы, как вешние воды…
 -Я не знала, что ты так рано приходишь на службу,- улыбнулась Рейн.- Специально пришла до восьми, чтобы занять очередь и первой поймать тебя, такого неуловимого. А ты, оказывается, уже на работе!
 -Да я и не уходил со вчерашнего вечера. Ночевал здесь, в кабинете. Задержался допоздна. Работы много, Нина!

 -Как семья? Женился?
 -Моя семья – бабушки, дочь и я!- пошутил Фёдоров.- Нет, я не женился. Сначала, после смерти жены, не хотел обидеть тёщу. Потом не захотел обидеть Ксению. Жену найти я, конечно, мог, а вот мать для дочери… Ты знаешь, это оказалось проблемой. Хотя я далеко не святой!- Фёдоров засмеялся.
 -Да уж где тебе быть праведником с таким лукавым взглядом.  Когда с преступниками беседуешь, глаза тоже так играют?
 -Нина, у нас своя специфика! Работаем только с подозреваемыми! С преступниками дела имеет народный суд. Давай коньячку за встречу выпьем?!

     Фёдоров, между тем, уже достал из холодильника, встроенного  в стенной шкаф, шоколад и бутылку коньяка. Подмигнув Нине Николаевне, точным движением налил две рюмки:
 -За встречу!
 -Да, у вас все подозреваемые, только мой Рейн оказался сразу  преступником.

     Фёдоров знал и ждал, что она выйдет на эту тему.
 -Нина, я сам не могу себе простить, что так случилось, что я ничем не смог помочь. Ты же знаешь, меня отстранили от ведения дела! Что я мог тогда практически?! Я тогда был никто и ничто! Пешка в шахматной игре!

 -Ты тогда спасал свою шкуру.  Боялся себя запятнать. Для тебя важнее всего была карьера, продвижение по службе. Что, разве нет? Твой удел – начальник полиции. Это твой потолок. Предложи тебе работу в министерстве – ты же откажешься! Хлопотно потому что.  Потому что в иных масштабах надо мыслить и работать! Провинциальная знаменитость!

 -Нина, во-первых, фразой «провинциальная знаменитость» ты  меня не оскорбила. Кому-то надо работать и в провинции. Во-вторых,  вся наша великая страна складывается из маленьких провинций, а не министерств. Будет порядок в провинции, будет порядок и в  стране. В-третьих, я никогда не прятался за спины товарищей. Мы с Рейном выросли вместе. Мы были одноклассниками, были друзьями. Мы были больше, чем друзья! Одну рубашку и один кусок хлеба  делили на двоих! «Для друга всё не туго!»- ты помнишь эту его фразу?!

 -Это Рейн делил пополам с тобой свою одежду, чтобы ты мог на свидания к Екатерине в костюмчике ходить! Она, видите ли, без «тройки» видеть тебя не хотела! Это Рейн делил с тобой кусок хлеба и глоток воды! Да он,  вообще, кормил тебя, пока ты учился, вспомни! Тебя действительно отстранили от дела, но не потому, что вы были друзья, а чтобы ты разобрался  со своими женщинами. И ты тогда поджал хвост, как волк на псарне!  Если бы Рейна не посадили, если бы ему дали развернуться, то ваша чеховская Россия была бы уже давно цветущим садом! То, что ему вменили в вину,  сегодня возведено в закон. Бизнесом заняты все! Но не все это делают честно, как Рейн.  Рейн работал! Он дал людям и работу, и деньги!

 -Нина, почему «ваша» Россия? Ты же русская?! Ты же урождённая Базык?! Или ты забыла? За границу собралась?! Немецким свободно владеешь?!- Фёдоров швырнул на стол документы для прописки.- Сына захотела отнять у российского народа?! Кстати, почему он у тебя невоеннообязанный? Ты мне  скажи-расскажи, какой такой интересной болезнью он болеет, что не может защитить своё Отечество?
 -В российской армии мой сын служить не будет! Я не позволю ему  защищать правительство  Бнай  Брита! Я, мать,  так захотела и будет так, как я сказала!
    
     Нина Николаевна внезапно стала чужой, холодной, циничной. Разговор не сблизил, а наоборот, отдалил их друг от друга.

 -А ты знаешь, Нина, Рейн был не таким. И то, что ты делаешь и говоришь, совсем не похоже на Рейна. Ты сейчас его память предаёшь. Он верил людям, верил в людей. Он был добр по натуре. Даже после заключения, отсидев десять лет, он остался там работать не потому, что ему стыдно было возвращаться. Ведь он, пока сидел, обмозговал для России  новое дело и спешил претворить его в жизнь. Я знаю, с какими почестями его хоронили.  Правду говорят: добрые умирают, да дела их живут. Значит, местные жители  его уважали… Нина, Россия была его домом. Русский язык стал его вторым  родным языком. То, что когда-то немцев выслали с  Поволжья, стало историческим фактом для потомков. Рейн отвечал об этом на уроках истории, но сам никогда  не чувствовал себя ни оскорблённым, ни униженным. Он ел русское сало и русский хлеб и никогда не говорил «ваша Россия». Где сосна взросла, там она и красна! Нина, мне стыдно за тебя.

 -Откуда вы все знаете, каким был Рейн?- в голосе Нины слышалась усталость.- Что вы меня все учите? Да, Рейн никогда не жаловался ни на жизнь, ни на судьбу. Жил настоящим. Умел вычёркивать прошлое. Но одна я знаю, какой  ценой ему это давалось. Одна я знаю, как боль эта жгла ему сердце…
 -Нина, скажи честно,- внезапно прервав её, спросил Фёдоров,- с какой целью ты приехала в наш город?

 -Я привезла сына на его родину,- после паузы ответила Рейн.
     Однако пауза показалась Фёдорову несколько длинной. Он лукаво улыбнулся. Чтобы загладить свою вину и до конца исполнить роль гостеприимного хозяина, Фёдоров ещё раз наполнил рюмки коньяком и поднял тост  за город, в котором они оба выросли. Он почти профессионально сменил не только тему, но и тон беседы. Договорить им не дали. Внезапно где-то в коридорах здания возник шум, послышались нарастающие громкие голоса. Распахнулась широкая дверь -  и в кабинет ворвалась женщина. Это была Ельская. Рейн узнала её сразу.


 Г л а в а   о д и н н а д ц а т а я.
 
ЕЛЬСКАЯ РАЗЫСКИВАЕТ  СВОЮ  ДОЧЬ И  НАХОДИТ  ЕЁ  …    В  ПОЛИЦИИ

     Ельская Екатерина Львовна уже вторые сутки разыскивала свою дочь, ушедшую из дома после очередного скандала с отцом. О конфликтной ситуации в семье она никому не рассказывала. Была со своей бедой один на один. Да и рассказывать было некому. Юлькины срывы были непонятны окружающим. Считалось, что семья обеспеченная, респектабельная даже. Не все  в Приазовске могут позволить себе отдыхать на Кипре или где-нибудь на побережье Японии. Юлькино поведение расценивалось однозначно: с жиру бесится!

     Из всех многочисленных знакомых семей самой богатой женщины  района едва ли не единственным, кто всегда благоволил Юльке, был начальник полиции Фёдоров. Однако на этот  раз и он уклонялся от телефонного разговора, отказывался выслушать её просьбу, а значит,- отказывался и помочь. Отчаявшаяся женщина, не зная уже, где искать дочь, не верила дежурному, который, как попугай, повторял: «Фёдорова на месте нет и не будет». Сквозь строй посетителей, ожидавших своей очереди, она ворвалась, скорее, прорвалась в кабинет начальника. К её великой радости он был на месте. Немного возбуждённый, но в хорошем настроении, как ей показалось.

 -Дмитрий Егорович! Помогите! Богом заклинаю, найдите дочь!- на одном дыхании произнесла Ельская и замолчала, увидев в кабинете незнакомую женщину. Ей стало стыдно за свою  вспыльчивость.- Извините…

     Следом за ней ворвался дежурный, откозырнул и решительно взял её за локоть, намереваясь вывести из кабинета.
 -Оставьте меня!- Ельская вырвала свою руку.- Я никуда отсюда не уйду.
 -Сержант, свободен!- Фёдоров был невозмутим.- Проходите!- пригласил он Ельскую.- Присаживайтесь! Закуривайте,- он протянул ей сигареты.
 -Я не знала, что Вы заняты. Извините, пожалуйста…

       Держала она себя с достоинством. Бросила быстрый, цепкий взгляд  на женщину, сидевшую напротив. Интуитивно  уловила  непринуждённость поз  и беседы  Фёдорова с незнакомой  женщиной. Оба курили. На столе лежал шоколад, стоял недопитый коньяк.

 -Зачем же так официально да ещё на «вы», как во французском посольстве? Здесь все свои,-  затягиваясь сигаретой, сказала женщина.
 -Простите, мне кажется, мы незнакомы,- холодно ответила Ельская.
 -Тогда представь меня ей!- усмехнувшись, небрежно обронила женщина, обращаясь к Фёдорову.

 -Екатерина Львовна, разве  Вы не узнаёте? Это же Рейн! Нина… Нина  Николаевна.
 -Нина?!?- изумлению Ельской не было предела. Она несколько раз сменилась в лице: радость, грусть, тоска, тревога, отчаяние, опять радость.- Здравствуй, Нина…
 -Да, подружка, это я, собственной персоной. Что, сильно изменилась? Фёдоров тоже нашёл, что я слегка потолстела и немного огрубела.
 -Шестнадцать лет прошло. Ты сильно изменилась. Но выглядишь хорошо. Молодо.
 -Будем точнее, подруга.  Прошло семнадцать лет, как мы не виделись и не переписывались, не считая того единственного письма, в котором ты сообщила мне о смерти моей дочери.

     Последней фразой она сразила обоих. Рейн видела замешательство на их лицах, однако  дальнейшая реакция была разной. Фёдоров через секунду принял прежний, невозмутимый вид, который говорил: «Я здесь ни при чём!». Ельская же после паузы начала  запинаться и заикаться. Но Рейн успела воспользоваться паузой:
 -Я на днях песню вспомнила, тебе адресованную. Семнадцать лет назад вопрос мучил Фёдорова, а сегодня я к тебе обращаюсь с этим вопросом:
 Ты - моя Таврида, ты – моя  Голгофа!
   Кто же ты мне больше,  наконец?
  Ничего не хочешь добавить к написанному когда-то в письме?

 -Нина, я виновата перед тобой, прости! Недоглядела я.  Трое детей тогда умерло от стафилококка.  Я сама тогда заболела. Меня еле выходили. Мне Юлю дали через полгода после рождения. Я сама переживала за дочь. Она искусственницей выросла.

     Заговорив о дочери, Екатерина Львовна вспомнила о причине своего визита и, развернувшись всем корпусом к начальнику милиции, взмолилась:
 -Дмитрий Егорович! Вы всегда мне помогали! Пожалуйста, объявите  розыск! Юля пропала! Я переживаю за неё…
 -А зачем в розыск?! Вот она я, вся тут!- молодой, надменный голос вызывающе нарушил ещё одну затянувшуюся паузу.

     Все резко обернулись. В проёме открытой двери смежного кабинета стояла девушка в форменной рубашке с подполковничьими  погонами. «Красивая, - невольно подумала Рейн,- вся в мать. Такая же яркая блондинка».
 -Зачем розыск объявлять? Можно подумать, что я первый раз дома не ночую?!

     Она демонстративно села напротив Рейн, окинув её оценивающим взглядом и закинув длинные загорелые ноги одна на  другую. Взрослые были несколько ошеломлены. Первые минуты замешательства напомнили Рейн немую сцену из комедии Гоголя «Ревизор». Потом очнулся Фёдоров. Он старался быть максимально спокойным:
 -Немедленно сними мою форменную рубашку! Твоя одежда рядом на стуле! Вырядилась! Немедленно оденься!
 -Юля,  почему ты здесь? Что ты здесь делаешь?- Екатерина Львовна  чуть не задохнулась от удивления.- Почему ты ночевала в полиции? Почему не позвонила?  Я же себе места не находила?! Что ты меня позоришь?! И ты молчал?- это уже Фёдорову.- Я ищу её два дня! Я оборвала телефон! А тебе трудно было сказать, что она у тебя?!

     У  Рейн  Нины  Николаевны при виде Юльки левая бровь поползла вверх,   да так там и осталась. Она переводила изумлённый взгляд с Фёдорова на Юльку  и наоборот. Она  не понимала происходящей ситуации. Как расценить Юлькино присутствие  в кабинете  «далеко не святого»  начальника полиции, у которого всю ночь «работы было много». Она не понимала, что более возмутило Ельскую: то, что Юлька ночевала  в кабинете Фёдорова, или то, что Фёдоров ей не сообщил.

 -Фёдоров, я поняла, что ты далеко не святой, но такого не ожидала! Ты хорошо работаешь по ночам!
 -Нина, да как ты посмела подумать  о чём-то плохом?!- Фёдоров даже привстал от неожиданности.- Не позорь меня! Она подруга Ксении!  Да она мне как дочь!

 -Дмитрий Егорович, не спешите оправдываться! За вашим языком не поспеешь босиком. Я не поняла, в чём вас подозревают друзья юности? В том, что вы – мой ночной кавалер, или в том,  что вы мне как бы отец? Я тут такого наслушалась, лёжа за стеной. Истинно говорят, кто хочет много знать, тот должен мало спать. Я могу теперь быть энциклопедическим словарём вашего детства и юности. Подводу надо, чтобы все новости погрузить. Кстати, кто меня вчера перед сном раздевал-купал: ночной кавалер или отец "приёмный"? Я что-то смутно помню.

 -Юля, ну ты и вправду стерва! А я ещё не верил Кириллу! Мал язычок, а горами кидает. В зубах слово не завязнет!  Дорогая, не будь пустой мельницей, что без  ветру мелет.
 -Так по песне и припев, Дмитрий Егорович!
 -Юля, ты наших песен не слагала, не лезь в соавторы. Ты свою песню пропой маме. Кстати, есть о чём. И ещё, кстати, познакомься с классным руководителем! Тебе, как первой ученице класса, первой и знакомиться.
 -Как?!- удивилась Нина Николаевна,- ко всему прочему я вижу  ещё и отличницу? Братцы, вы здесь весело живёте!

     Юлька в долгу не осталась:
 -Нина Николаевна,   я тоже не знала, что мне выпадет честь учиться  у женщины, повторившей  героический  подвиг  жён декабристов и отправившейся за мужем в изгнание!
     Очередь удивляться дошла до Екатерины Львовны, со стыда сгоравшей за поведение и язык дочери:
 -Нина, ты будешь Юлиным классным руководителем?!

     Фёдоров размашисто подписал документы о прописке, вручил их  Нине Николаевне.
 -Так, женщины!- он посмотрел на часы.- Рабочий день начинается. Солнышко нас не дожидается, по небу быстро поднимается. Семейные беседы в рабочем кабинете заканчиваем. Нина Николаевна, вам успехов на новом месте жительства и работы!- пожал ей руку.- Пойдёмте, я  вас провожу. А вам,- он  повернулся к Ельским,- пять минут на сборы в соседней комнате и до свидания!


 Г л а в а   д в е н а д ц а т а я.         ПРОИСШЕСТВИЕ  НА  УРОКЕ  ЛИТЕРАТУРЫ

     В школе была суматоха первых дней занятий. Пока завуч школы утрясала вопросы с расписанием, пока определяла новеньких по классам, уходили драгоценные минуты урока. Хватая  классный журнал, она бежала на свои предметные часы  литературы  уже далеко после звонка. Так было и на этот раз. Влетев в кабинет, где её ждал 11 «А», она сделала глубокий вдох-выдох и начала вводный урок, посвящённый знакомству с общим курсом выпускного класса и повторению, где она обычно  комментировала  и распределяла темы рефератов на целый год. Класс записал очередную: «Маленький человек в русской литературе». Кто-то делал вид, что слушает внимательно. Кто-то даже конспектировал, что проявление гуманизма и демократизма – основная тема в творчестве русских писателей со времён Пушкина.

     Ожерельев Кирилл тоже слушал, но краем глаз наблюдал за Юлькой. Со стороны могло показаться, что она - само внимание. Он знал и видел, что Ельская не слушает. Её мысли, действительно, были далеко.

     При словах о «маленьком человеке»  ей непроизвольно вспомнилась ночь, проведённая с угонщиками лошадей в лесополосе. Они величали себя бунтарями спокойствия и предлагали выпить  «За бунт и всех бунтующих!». Каждого из них можно было назвать «маленьким человеком», а их бунт – «бунт на коленях».  «Маленьким человеком»  была и Федосеева Галина, бывшая одноклассница, ставшая сначала  «заблудшей овечкой», а позже -  «блудливой овцой». Там, в лесополосе, Юля увидела  современную пьесу Горького «На дне». После европейских впечатлений от такого контраста  особенно содрогнулось сердце. Из памяти не уходила Федосеева Галина, лежащая на голой земле. Её накрыли ветхим одеялом  и трое парней по очереди в тяжёлой обуви вставали ей на живот и танцевали. Это топтание на месте скорее напоминало замес глины. Галина стонала и охала, а потом начала кричать от  боли. Парни, надев наушники, не обращали внимания на крик, потому что так было условлено. Галину необходимо было избавить от пятимесячной беременности. Каждый из троих считался потенциальным отцом ребёнка, поэтому трудились с секундомером в руках: за равные удовольствия и равный труд.

     Юльке тогда стало плохо от всего увиденного, услышанного, узнанного. Она зажала уши, чтобы не слышать, как надрывается в крике Федосеева, но крик давил на сердце, на голову, на подсознание.

     Ельская почувствовала толчок в бок и … очнулась. Класс молча смотрел на неё. Она зажимала уши, а крик продолжался. Кричала Марья Ивановна. Кричала давно, потому что уже лицо и открытая  часть шеи покрылись красными пятнами. В классе стояла мёртвая тишина. Оскорбления сыпались на Юлькину голову крупным градом.

 -Ельская, в тебе когда-нибудь проснётся человек или нет? Ты когда-нибудь начнёшь жить духовной жизнью?  Ты деградируешь с каждым днём! Твои мозги надо посадить на голодный паёк! Они у тебя оплыли жиром от красной рыбы и чёрной икры! Ты в своём хамстве не можешь остановиться!

     Когда Марья Ивановна задохнулась от возмущения и на секунду замолчала, Ельская воспользовалась паузой. Стараясь быть внешне спокойной, она изрекла:
 -Я хоть и «маленький человек», Марья Ивановна, но считаю себя личностью. Я отвечу вам  словами героя Достоевского, спившегося отставного чиновника Мармеладова, который говорил Раскольникову: «Бедность  не порок, нищета – порок». Пусть я, по-вашему, обеднела духовно, но чувство человеческого достоинства ещё не потеряла. Поэтому прошу вас на меня не орать. А вот Вы – нищая. Нищая на доброту и сострадание. А нищий духовно  перестаёт быть человеком, он сам себя унижает. Например, криком …

     Марья Ивановна чуть вторично не задохнулась от  возмущения. Она только открывала рот, но произнести ничего не могла. Такого оскорбления за 25 лет работы в школе ей ещё никто не наносил. Она жёстко и хлёстко ударила Юльку по щеке. Класс протестующе зашумел. Пощечина Юльку не остановила:
 -Марья Ивановна, это уровень разборок не деловых интеллигентных людей, а мясника и кухарки, когда кто-то кому-то чего-то не додал!

     Юлька  встала и начала в сумку собирать свои учебники. Учительница словно очнулась и криком проводила Юльку до двери:
 -Вон из класса! К директору! Без родителей в школу не являйся!

     Ожерельев без разрешения выскочил из класса почти следом за Юлькой, догнал её на лестнице, преградил дорогу:
 -Куда ты опять намылилась? Вернись! Не умничай! Она к тебе  раз  пять обращалась, и все пять раз вежливо.
 -Да иди ты!..- Юлька попыталась обойти, но Ожерельев опять преградил ей дорогу.
 -Тебя хотел видеть мой отец! Он просил зайти к нему!
 -Да идите вы оба …
 -Не  понял?! – по слогам протянул Кирилл.
 -Где тебе меня понять, как трёх мужчин за ночь принять!

     Юлька хотела усмехнуться, но не успела. Ожерельев наградил её пощечиной. На лице сначала проступили белые полосы, потом красные. Щека загорелась. Юлька тоже. Она замахнулась со всей силы, но Ожерельев увернулся от удара, и Юлька, потеряв равновесие, полетела вниз по лестнице, успев сгруппироваться.
 -Ты, скотина, подай мне руку!- потребовала Юлька.
 -А ты свистни! Может, те трое недалеко ушли и услышат!
 -Ожерельев, если ты не поможешь мне встать, то крупно об этом пожалеешь!
 -Юля, я тебе не лакей!  В следующий раз не спотыкайся так сильно.

     Он поднялся вверх  по лестнице. Стоя на площадке третьего этажа, он видел, что  она пытается подтянуться к перилам, но рука падала плетью, не дотягиваясь до лестницы. Левая нога тоже не слушалась её. Он медленно спустился и протянул руку.
     Ожерельев знал от старшего брата, что женщины – народ коварный, а Юлька – вдвойне. Он вспомнил об этом,  когда она подсекла его левой ногой, и  плашмя упал на каменный пол лестничной площадки. Кирилл осознавал, что отец накажет его за драку с девочкой, но простить Юльке подлости он уже не мог. Кто знает, сколько бы продолжался их поединок, если бы они не скатились с лестницы прямо под ноги  директору школы.
 -Ельская! Этой дракой ты перекрыла все свои подвиги! На малый педсовет!  Сегодня же! С родителями!

     От Ожерельева директор школы отмахнулась, как от назойливой мухи. Она даже не стала слушать о том, что он тоже дрался.
  -Я этого не видела!- сказала Вера Ивановна, как отрезала.- Через три часа я жду тебя с  родителями!- приказным тоном повторила она Юльке.


 Глава тринадцатая.    МАЛЫЙ  ПЕДСОВЕТ,  НА  КОТОРОМ    РЕШАЛАСЬ
                ЮЛЬКИНА     СУДЬБА               
               
       На совещание к директору были приглашены все учителя, работающие в 11 «А» классе. Нина Николаевна  задержалась перед директорской дверью. Весь класс, пришедший «болеть» за Юльку, засыпал её вопросами.
 -Нина Николаевна, её выгонят из школы или переведут в  обычный  класс?
 -Нина Николаевна, почему Ожерельева не приглашают?  Они ведь вдвоём дрались?!
 -Вы скажите там, на совещании, что Ожерельев себе харакири сделает, если за него девчонка будет отдуваться!
      Ясность внесла завуч Марья Ивановна, сообщившая многозначительно, что дело вовсе не в драке.
 -А в чём же?!- загудели ребята.
     Нина Николаевна попросила всех разойтись, не усугублять  положения,  но никто не тронулся с места.  «В общем-то, они правы»,-  подумала Нина Николаевна и зашла в кабинет директора.

     Юлька стояла на лобном месте. Все учителя полукольцом расположились вдоль длинного стола. Со многими педагогами Нина Николаевна не была ещё знакома, как и с женщиной в чёрном, которую сразу выхватила взглядом.
 -Это не учительница. Кто тогда? Где же родители Ельской?- озадачила сама себя Рейн, садясь на свободный стул, удивляясь, что её не представили коллегам.

      Директор Вера Ивановна сообщила присутствующим, что собрались они в экстренном порядке для  рассмотрения поведения ученицы 11 «А» класса  Ельской Юлии, которая по-своему отметила начало учебного года, а именно: провела ночь в полиции, куда её доставили в сильной степени  алкогольного опьянения.  Перед этим она участвовала в угоне лошадей из частной конюшни, принадлежащей её отцу. По данному факту возбуждено уголовное дело, а более подробно об этом доложит новый  классный руководитель  11 класса  Нина Николаевна Рейн.

     Все учителя дружно посмотрели в сторону Нины Николаевны, которая удивлённо подняла глаза на директора:
 -Простите, Вера Ивановна, я не поняла, о чём мне надо докладывать?

     Директор подёрнула плечами, сделала движение, поднимающее  спущенный от возраста тяжёлый бюст, которое шокировало Рейн, но не присутствующих, так как все уже привыкли к этому телодвижению, и гневно повторила свою просьбу.

 -Простите, Вера Ивановна, у меня нет представления из полиции. Я не могу докладывать,-  спокойно возразила Рейн.
 -А зачем нам представление из полиции? У меня его тоже нет. Я знаю, что вы там были, зафиксировали визит Ельской в полицию, вот и доложите, о чём знаете.
 -Вера Ивановна, у вас неверная информация. Я была в полиции по личному вопросу, касающемуся моей прописки.  Я совсем не в курсе того вопроса, о котором Вы говорите.

 -Как это не в курсе?- директору уже не нравился затянувшийся диалог с новой учительницей. Уже весь город в курсе, а Вы тут юлите, время тянете. Вы неверно начинаете работу классного руководителя! Это на Севере  Вы были директором, а здесь Вы рядовой учитель! Будьте добры подчиняться! Не покрывайте Ельскую, она этого не заслуживает! Она учится в классе-лицее, ей никто не позволит безобразничать!- Вера Ивановна указательным пальчиком погрозила Ельской, а потом всем присутствующим.- Так Вы будете говорить, Нина Николаевна?
 -Мне кажется, что на педагогическом совещании, пусть даже экстренном, преступно обсуждать городские новости или, если хотите, сплетни.

     Вера Ивановна взорвалась. Краска прилила к её лицу, на шее вздулась и запульсировала синяя жилка.
 -Не Вам меня учить, дорогая Нина Николаевна! Я директор!  Я лучше Вас знаю, что обсуждать на совещаниях и педсоветах, а что нет.  Вы новый человек в коллективе! Сидите, слушайте и присматривайтесь! Не надо с первых дней противопоставлять себя коллективу. Вам здесь работать.
 -Мне кажется, коллектив я ничем не обидела.
 -Вам сегодня слишком много кажется. Очнитесь, милая моя, и посмотрите, что делается наяву.

     Рейн возмутилась фамильярностью директора. Она никому не позволяла разговаривать с собой фривольно.
 -Меня зовут Нина Николаевна! Прошу впредь обращаться ко мне по имени-отчеству,- выразительно сказала Рейн.
     Директор замечание учительницы оставила без ответа.
 -А ты, дорогая моя,- обратилась она к Ельской,- что ты нам сама расскажешь?

     Юлька молчала. Она стояла, как коммунисты на допросе, на одноимённой картине известного художника Ге.
 -Кстати, где твои родители? Мы не имеем права  рассматривать без них твоё поведение.
 Ты успела сообщить им о сегодняшнем совещании?
 
     Юлька молчала. Что ответить?! Когда она сказала отцу, что  его приглашают в школу, он зло рассмеялся в трубку: «тратиться» на директора, который лезет не в свои дела, он не собирается. Из него уже достаточно «выкачали» на школу денег! Год только начался! При этом он ругался по-чёрному. Мать вряд ли выйдет из дому. После вчерашнего общения с отцом у неё нервный тик: дергается голова. Обо всём  этом она и рассказала по телефону маме Але, когда приглашала её на малый педсовет.
 -Здесь присутствует мама Аля,-  тихо, но гордо сказала Юлька.

     Директор взорвалась и захлебнулась в крике:
 -К т о   т а к а я   м а м а   А л я?!  Н и к т о! Она не имеет на тебя никаких  прав! Да ты её сама ни в грош не ставишь! Она покрывает тебя на каждом шагу, а ты смеёшься над ней!

     Рейн, как и все, посмотрела на женщину в чёрном. Нина Николаевна интуитивно догадалась, что речь идёт именно о ней. Женщина была похожа на монашку: чёрное атласное  платье, правда, модное, с белым кружевным воротничком. Ей явно не нравилось всё происходящее. Выдавали глаза, полные отчаяния и боли, однако на лице было написано смирение. Такое же смирение было на лицах всех учителей.

 -Вера  Ивановна, позвольте мне сказать, - в голосе женщины в чёрном было что-то сильное и значительное. От неё исходила не суета, которой так переполнена сегодняшняя школа,  а покой простоты и мудрости.
 -Н е   п о з в о л ю!- директор  уже не контролировала  себя. – Вы мне не нужны!
 -А я и не спорю,- спокойно, без раздражения сказала женщина.- Дело в  том, что Юлии я нужна.
 -Бросьте  Ваши самаритянские проповеди! Здесь все атеисты!

     При последних словах директора школы кое-кто заёрзал на стуле, а она между тем продолжала, упиваясь своей властью:
 -Если бы Вы воспитывали её в своей вере, она была бы покорна и послушна, как овечка.  А она строптивая и норовистая,  как необъезженная лошадь! Ей в стойле место! Стреножить её и вожжей всыпать хороших!

      Юлька выпрямилась. Ещё секунда – и она пойдёт в бой! Вдруг без стука открылась дверь, и на пороге появился полный собственного величия и значения Ельский Лев Львович.
     Нина Николаевна опять мысленно оценила ситуацию как на картине, теперь уже репинской,- «Не ждали!». Ельский цепким взглядом охватил всех присутствующих, поздоровался, улыбнулся сначала Нине Николаевне, потом директору.
 -Извините, не помешал?

     Вера Ивановна зарделась, засуетилась:
 -Проходите, Лев Львович, садитесь, пожалуйста. Вот узнали о Ваших загнанных лошадях и заседаем.  Как видите, нам живую тварь тоже жалко.
 -Не понял, это Вы о Юлии, моей дочери?
 -Нет, что Вы! Это я о лошадях.
 -Да, знаете ли, кто-то загнал её любимую лошадь. Она этого мерзавца так и не догнала. Но я, как потерпевшая сторона, не буду никому предъявлять иска. Наоборот, я выделил пару миллионов для усиления охраны конезавода и выписал для дочери нового скакуна. На днях получим.

     У директора школы вытянулось лицо. Юлька из преступниц автоматически переходила в разряд героев. Все молчали, не зная, как отреагировать. Ельский последней  фразой закончил совещание при директоре:
 -Я слышал, Вера Ивановна,  вам для ремонта крыши  не хватило ста тысяч. Я вот шёл мимо, решил зайти узнать. Но если  Вы заняты, я зайду позже.
 -Нет-нет, оставайтесь! Товарищи, совещание окончено. Все свободны. Юля, ты тоже можешь идти,- директор  привычным жестом подняла свой бюст.- Лев Львович, пожалуйста, присаживайтесь!

 Глава четырнадцатая.  РЕЙН  ПРИХОДИТ  К  ВЫВОДУ:
                ТАЙНА, СВЯЗАННАЯ С РОЖДЕНИЕМ ДОЧЕРИ, МОЖЕТ БЫТЬ  РАСКРЫТА
    
     Юля медленно и  с достоинством  вышла из кабинета директора. С таким же независимым видом прошествовала мимо ребят. Она не пожелала разговаривать с ними. Те ничего не поняли и кинулись  к  классному руководителю, которая  вышла вместе с другими учителями.

 - Нина Николаевна! -  к Рейн обратились одновременно ученики, женщина в чёрном и Лев Львович, выглянувший из кабинета директора. Все, не сговариваясь, уступили Ельскому право первому объясниться с учительницей.

 -Нина!- он подошёл и энергично пожал ей руку,- Нина…  Николаевна, я очень рад нашей встрече, твоему приезду! Я рад, что именно ты,- он сделал вид, что оговорился, - именно Вы будете учить мою Юльку. Нина, я долго не задержусь у  директора. Хочешь, пообедаем вместе? У меня здесь рядом ресторан свой. Давай отметим встречу!- предложил он, обращаясь вновь то на «ты», то на «Вы».

      Нина Николаевна видела взволнованность Ельского, но не знала её истинную причину, которая заключалась в следующем: один из телохранителей Льва Львовича, выполнявший обязанности  и секретаря, минут  тридцать назад сообщил ему  имя нового классного руководителя его дочери, которое, как ветром, сдуло его с насиженного кресла и  привело в школу. По дороге тот же телохранитель сообщил, что накануне, во время объяснения Фёдорова с женой и дочерью Ельского, в кабинете начальника полиции  находилась и Рейн Нина Николаевна, что все интересующие Ельского лица общались более часа. Тема беседы не выяснена.  «Выяснить!»- приказал Ельский.
 -Спасибо за приглашение, Лев Львович! Я тоже рада. Думаю, у нас еще будет время встретиться.

     Они дипломатично пожали друг другу руки, и Ельский скрылся в кабинете директора. Ребят Нина Николаевна тоже успокоила и отпустила по домам. Они остались вдвоём с Монашкой, так Рейн мысленно её окрестила.
 - «Мама Аля» - это синоним имени «мать Мария»  или означает что-то другое?- спросила Рейн осторожно.
 -И да, и нет…
     Они сидели в пустом классном кабинете напротив друг друга. Руки Монашки лежали на столе. Изредка она теребила ими чёрный гипюровый  шарфик, будто разглаживала невидимые складки. Голос у неё был низкий, но сильный. Черты лица невыразительные, и ели бы не чёрное одеяние,  её внешность вообще трудно  было бы запомнить с первого раза.

 -Этот класс был скомплектован на базе детсадовской группы, где я работала медицинской сестрой. Как видите, они более десяти лет вместе.  У меня здесь учатся две крестницы. С одной из них Вы сегодня познакомились. Мои девочки всегда называли меня  мама Аля. Другие дети, думая, что это моё имя, тоже начали так меня величать. А когда подросли, уже привыкли к этому имени. Так для многих ещё с детского сада я осталась мамой Алей. Я тоже привыкла к этому имени. Не обижаюсь. Мне даже нравится, что я для кого-то могу быть мамой.

 -У Вас есть свои дети?
 -Нет. Я не замужем. И не была.
 -Сегодня это не проблема. Сколько матерей-одиночек воспитывают сами детей?!
 -Зачатие вне брака – это блуд, а блуд – это тяжкий грех.
 -Простите,- смутилась Рейн,- я не хотела Вас обидеть. Вы религиозный человек?
 -Я православная.
 -Извините моё невежество. Я всегда считала, что это одно и то же. Ради Бога, простите!
 -Не надо Бога поминать всуе.
     Рейн смутилась вторично. Она замолчала, не зная, что говорить.
 -Нина Николаевна, а Вы меня совсем не помните? Я так сильно изменилась?
 -???
 -Я Васанская.
 - Алевтина?!

     Нина Николаевна откинулась на спинку стула и новыми глазами посмотрела на собеседницу. В а с а н с к а я! Как много всего заключено в этой фамилии! И это именно  тот человек, который нужен Рейн, чтобы найти свою дочь, если та действительно жива. Нина  Николаевна в раздумье вышла из-за стола, достала сигареты, подошла к раскрытому окну. Словно очнувшись, спросила:
 -Вы не возражаете, я закурю? Спасибо.
 -Я не знала, что Вас так взволнует наша встреча. Моё имя ассоциируется в вашей памяти в связи с Рейном или роддомом?

 -В связи с тем и другим,- солгала быстро Нина Николаевна, вспомнив: « Господи! Как я могла забыть?! Она же убивалась за Рейном! Две подружки, Алевтина и Аннушка, ходили тенью за Рейном и Фёдоровым. Нина их в шутку называла теньюхранительницами. Они  на пару лет были моложе, но настолько неказистые и неприметные, что Нина иногда их жалела: «Бедные, какой парень на них посмотрит!». Хотя, чего жалеть? Аннушка тогда добилась своего и стала женой Фёдорова…».

     Воспоминания Нины прервала Васанская.
 -Вы знаете, как это ни странно, но мы с Ельской Екатериной Львовной в хороших отношениях. Часто перезваниваемся. Иногда она ко мне заходит. Я простила ей смерть Аннушки.
     «Дорогая моя,- думала Рейн, глядя на Алевтину,- если вы с Ельской в хороших отношениях, то мы с тобой  вообще станем лучшими подругами,  и ты мне расскажешь обо всём, что произошло тогда в роддоме в моё отсутствие». Вслух же спросила как можно более безразлично:
 -Вы уже не работаете медсестрой в родильном отделении?
 -Подрабатываю. Дежурю в ночные смены. С коллективом жалко расставаться. Когда мама моя была парализована, а потом при смерти,- они помогли мне морально и материально.
 Официально я числюсь работником детского сада. Спасибо Вам, что не выступили сегодня  против  Юли. У  Вас доброе сердце.

     Васанская в течение часа  рассказывала, какой замечательный человек Ельская  Юлия.  Рейн несколько раз пыталась перевести разговор на другую тему, её более интересующую, но встречала тактичное сопротивление. Казалось, другого человека, более дорогого, чем Ельская Юля,  у  Монашки нет. На конкретных биографических фактах было доказано, что Юля вовсе не злая и не высокомерная. В душе это добрый и отзывчивый, надёжный и умный, талантливый и любящий человек.

     Рейн была раздосадована упрямством Монашки.
 -Ваша Юля свой аналитический ум и интеллектуальные способности проявила бы в лесополосе, когда распивала спиртные напитки, а природная сообразительность не помешала бы ей местом ночлега выбрать тёплую домашнюю кровать, а не дежурную комнату начальника полиции,- с расстановкой сказала Рейн, которой надоело слушать одно и то же.

 -Это Фёдоров виноват,- спокойно возразила Васанская.- Мог бы ко мне её привезти, а не в полицию. Тогда бы и скандала не было.
 -А почему не домой?- удивилась Рейн.- Раньше несовершеннолетних  развозили по домам или вызывали  родителей в полицию.

 -Всё намного сложнее, чем Вы себе представляете,- почти с отчаянием произнесла Монашка, но тут же взяла себя в руки и продолжила разговор спокойным тоном.- Развозить всех по домам – не хватит бензина. Приглашать родителей – не хватит сотрудников в отделе. Да там и не Сухомлинские работают. Майор Василевский, например, Ваш сосед и отец двух  ваших учениц, жену по молодости на почве ревности избил так, что врачи запретили ей рожать. Взяли двух девочек из роддома от разных родителей, записали их сёстрами-близнецами. Совершенствуют  японскую систему воспитания. Там до пятилетнего возраста детей не наказывают, разрешают делать всё, что те хотят. А чета Василевских и по сей день не ввела  в свой лексикон слово «нельзя». У них можно всё. Понимаете, всё! Вам трудно будет с классом, Нина Николаевна,- вздохнула женщина.-  Трудно будет и с родителями. Вот, например, Величко Николай и Юра Корсун. Замечательные ребята, а такую трагедию два года назад пережили! Я думала, они не оправятся от случившегося. Родители у них – кумовья. На очередной гулянке перепили. Забыли, кто есть кто. Каждый кум пошёл спать к куме. Протрезвели на второй день. Опомнились. Мужья пошли в бар прояснить ситуацию, а жёны волосы друг другу рвали, позор свой на обозрение всего двора выставили. А сыновья-то уже взрослые, всё понимают.

 -Чем дело кончилось?- перебила Рейн, затягиваясь сигаретой. Как ни поразила её семейная история двух учеников, но продолжала она думать о девочках-близнецах. Василевские были её соседями по площадке. Знакомство с ними уже состоялось. Правда, довольно холодное и неприветливое.
 -Да кончилось у них полюбовно. Иначе и не могло. В каждой семье по девочке родилось. Мужчины и поменялись жёнами. Сейчас друг к другу в гости ходят.
 -А как же Юра и Николай?
 -Говорят всем, что они братья по алкоголю. Обоих родителей называют одинаково: отец и папа. Сама слышала, как один спрашивает у другого: «Кто у вас дома?», а тот отвечает: «Отец, мама и папа. В домино играют. Отцу через три часа в море, а твой папа утром уходит». С ума люди сходят. Грех от праведности отличить не могут, как зёрна от плевел. Какой пример детям подают?!

     Васанская ещё долго рассуждала на тему духовной и плотской пищи человека, приводя примеры из жизни  города и вводя Нину Николаевну  в курс родительских дел класса. Рейн набралась терпения и слушала с удивлением и интересом. Она вдруг поняла, что сегодняшняя встреча – везение судьбы для обеих женщин. Что она там говорила за Василевских?  Они из другого города приехали? Надо узнать когда…  И когда и где они удочерили девочек.

     Рейн не задала ей больше ни одного вопроса, предоставила  Монашке возможность выговориться. Вряд ли бедную женщину когда-нибудь кто-либо слушал более внимательно, нежели Нина Николаевна. Она всю её  информацию пропустит через себя, а потом исследует, как Шлиман Трою. И хотя Рейн плохо знала Библию, её хорошо всему обучила жизнь: пусть всё останется, как есть – до жатвы. Спешить Нина Николаевна не будет, чтобы, выбирая плевелы,  не выдергать вместе с ними и пшеницу. А время жатвы придёт. И укажет его – Васанская.

 Глава пятнадцатая.  ИСТОРИЧЕСКИЙ  ОБЕД  В  РЕСТОРАНЕ  «ПОД  СОЛНЦЕМ»

     После исторического совещания при директоре Юлька направилась в отцовский ресторан «Под солнцем», самый престижный в городе. Здесь она иногда обедала.
     Посетителей было много:  бархатный сезон в разгаре. Ещё с порога на открытой террасе Юлька увидела молодого человека за вторым от стойки столиком.  «Приезжий, - определила она,- приехал недавно, не успел загореть». Парень слушал музыку. Он весь ушёл в себя, хотя со стороны казалось, что он любуется морем. Юноша уже пообедал. Официант Володя принёс ему кофе и сигареты.

     Юлька своим лёгким пружинистым шагом направилась к его столику, но, пройдя несколько метров, сменила походку. Она знала, как должна идти женщина, чтобы привлечь внимание мужчины даже в то время, когда он смотрит голевой момент в футболе или хоккее. Юлька считала, что эти знания у неё от рождения.

     Парень по-прежнему думал о чём-то своём. Он смотрел сквозь Юльку, не видя её,  а из оцепенения его вывел весёлый смех посетителей, которые провожали споткнувшуюся девушку  кто восхищенным, кто осуждающим взглядом. Юлька села напротив,  закинув нога на ногу.
 -Разрешите?- она протянула руку к его сигаретам. Парень не успел ответить, как Юлька привычным движением выбила сигарету из пачки.
 -Благодарю. Разрешите?- она подалась вперёд, ожидая, что парень поможет прикурить.

     Однако юноша уже сознательно не откликнулся на Юлькину просьбу.
 -Благодарю Вас!- Юлька сама прикурила от его зажигалки, затянулась и, откинувшись на спинку стула, выпустила кольцо дыма прямо ему в лицо.
 -Молодой человек! Я вижу, Вы не обучены вежливым манерам общения с дамами, поэтому,  если не возражаете, я могу дать Вам несколько уроков. За плату,  конечно. Официант!- Защёлкала Юлька пальцами,- меню, пожалуйста!..  Так, что тут у нас сегодня? Мне, пожалуйста…
     И она начала заказывать изысканные французские вина и блюда  и в таком количестве, что их хватило бы на свадебное застолье.
 -Счёт, пожалуйста, молодому человеку. Он сегодня платит.

     Официант с поклоном удалился, но уже ровно через минуту  поставил перед Юлькой поднос: тарелка борща, котлеты с гречневой кашей, салат и стакан сока.
 -Разрешите?- он аккуратно вынул из её рта сигарету.- Велено притушить. Приятного аппетита!
 -Какое разнообразие в меню! Не успеешь заказать лангустов, как тебе несут щи из лапок лягушки! Спасибо!

     За обед она принялась с большим аппетитом.
 -Каким  ветром  вас занесло в наш провинциальный городишко?- обратилась она к парню.
     Он пил кофе маленькими глотками и молча разглядывал загорелую соседку по столику, длинноногую и пышущую здоровьем.
 -Молодой человек,  Вы ещё скажите, что ваша мама не разрешает Вам знакомиться  с незнакомыми девушками в общественных местах.
 -А я сирота,- улыбнулся парень.

     Юлька звонко рассмеялась и попросила:
 -А ну-ка, ещё раз скажите, кто Вы?
 -У Вас плохо со слухом?
 -Нет, со слухом у меня всё в порядке. Мне понравилось, как вы произнесли букву «р-р-р».

     К ним за столик подсела женщина. Парень задержал на ней взгляд: она недавно плакала, это заметно по глазам. Также еле заметно подёргивалась голова из стороны в сторону. Внешне она сразу напомнила ему  литературные образы тургеневских героинь.
 -Какая  неприятная, хотя и ожиданная  встреча!- откомментировала девушка появление тургеневской женщины.
 -Как дела в школе? Чем закончился педсовет?
 -Екатерина Львовна! Пожалуйста, познакомьтесь! Мой новый кавалер! Предлагает мне руку и сердце и южный берег Крыма. Вот только я ещё не решила, что выбрать: руку и сердце или южный берег Крыма.

 -Девушка, вы меня ни с кем не перепутали?
 -Да брось ломаться! Не стесняйся! Это моя мама, администратор ресторана.  Познакомьтесь, пожалуйста! Мама, я так думаю, что мне надо остановить свой выбор  на южном берегу Крыма, потому что сердце и руки у меня  уже есть. Ты знаешь, у него один недостаток: картавит. Я думаю, это исправимо. Можно нанять логопеда. Мне кажется, нам это недорого обойдётся. Впрочем, можно оставить и так.- Юлька закончила есть и икнула.- Все великие люди картавили. Например, Константин Симонов, Ульянов-Ленин…

     Парень молча встал, положил на стол деньги и сказал, обращаясь к женщине:
 -Здесь за два обеда. Чаевые отдайте Вашей дочери. Она их заслужила за «удовольствие» и «наслаждение», которые я получил, обедая в ресторане. Мне только непонятно, почему Вы, мать, молча на всё это взираете. Мне кажется, она ещё не совсем вышла из того возраста, когда чадо кладут на лавку и дают ремня.
 -А я могу на лавку лечь не только для ремня!- с вызовом произнесла девушка, но не договорила. Звонкая пощёчина матери прервала её речь.
 -Не буду вмешиваться в методику семейного воспитания! До свидания!- парень вежливо простился с женщиной и вышел из ресторана.
     Юлька с вызовом посмотрела на мать:
 -Отец сказал, что я стерва! Вот я  ею и буду, пока он не заберёт свои слова назад. А ты можешь терпеть его оскорбления, сколько хочешь, если тебе нравится!

     Парня она догнала через сотню метров от ресторана и пошла рядом, стараясь попасть в ногу.
 -У меня сегодня счастливый день на пощёчины!
 -А Вы не расстраивайтесь! Вам румянец к лицу.
 -А ты мне нравишься, несмотря на то, что картавишь и ноги колесом. У тебя в роду кавалеристов не было?- весело спросила Юля.
 -Мы разве уже на «ты»?
 -Давно. С того момента, как пригласил меня на свидание. Ты же сказал: «До свидания!».
 -Не надо передёргивать. Я не испытываю особого желания встречаться с Вами. На Ваш «комплимент»  взаимностью ответить не могу. Так что причин для  встречи не вижу.
 -А я подскажу причину!  Зачем встречаются парень и девушка?
 -Простите, девушки я не увидел.
 -Протри глаза! Я, по-твоему, кто?!
 -Не знаю.  Не понял.
 -Зато я сразу поняла, что тебя как аристократа воспитывали. Чуть в обморок не упал, когда я сказала, что могу на лавку лечь не только для ремня.

     Парень остановился.
 -Девушка, вы на учёте нигде не стоите?
 -Нет, а что?
 -Вы дурно воспитаны!
 -Не может быть. Моим воспитанием занимается вся улица, родительский комитет и весь педколлектив  школы. Столько много людей не могут дурно воспитать одного человека. К тому же начальник полиции – мой лучший друг. Я вхожа к нему в кабинет,  как к себе домой.
 -Я так и думал,- многозначительно сказал парень.- Спасибо, что составили компанию. Я культурно отдохнул в обществе человека, чьим воспитанием занимается вся улица и лично начальник полиции. Прощайте, мне в другую сторону.

     Парень повернулся к ней спиной и не спеша  пошёл   по Набережной, любуясь прибоем и наслаждаясь морским воздухом.
 -Э-э-эй!- Юлька свистом подозвала знакомых мальчишек, строящих что-то на морском берегу из песка.- Плачу наличными. Каждому на импортное мороженое. Вон за тем парнем топаем прямо до хаты. Адрес мне. Понятно?

     Пацаны, на ходу одеваясь, побежали догонять Юлькиного знакомого. А Юлька спустилась к морю. Не спеша разделась и вошла в прохладную воду. Постояв молча с минуту, она улыбнулась и  мысленно произнесла:
 -Здравствуй, море! Здравствуй сегодня и вовеки! Дай мне твоё спокойствие и твою необъятность! Это я, твоя Юлька!
     Было далеко за полдень. Заходящее солнце слепило глаза. Море было красивое: чистое, голубое, с золотистой дорожкой до самого горизонта. Она смело пошла по этой дорожке, легко легла в золото воды и поплыла. Прохладная сентябрьская вода обожгла её тело, она ощутила прилив сил и бодрости. Резкая смена воздушной и морской температур всегда действовала на неё положительно. Тело привыкло к холодной воде. Ей стало легко и приятно. Она плыла навстречу солнцу. Она плыла на  встречу с солнцем.


 Глава шестнадцатая.  ДОМ  ФЁДОРОВЫХ  ВСЕГДА  ОТЛИЧАЛСЯ ГОСТЕПРИИМСТВОМ

     Дом Фёдоровых всегда отличался гостеприимством. Хозяйка Раиса Петровна с завидным радушием встречала всех, кто переступал его порог. Так было в давние времена молодости её сына Дмитрия Егоровича, так повторилось в школьные годы её внучки Ксении. Рано оставшись без мужа, Раиса  Петровна вынуждена была работать день и ночь,  чтобы её  маленькая семья не испытывала нужду. Трудности не пугали. Единственное, чего она боялась, это сознание того, что сына вырастит улица, пока она где-то трудится. Поэтому, по минутам расписывая  маленькому Дмитрию весь день, полагалась на его самостоятельность, а приходя  вечером с работы, требовала держать отчёт: что и как сделано. В режим дня она включала пункт  «Приём гостей», всегда пекла что-нибудь вкусненькое и доверительно спрашивала: «Ну,  как, гостям понравилось?!».

     А в воскресные дни друзья приходили к нему «за  вкусненьким»  уже по привычке. Когда человек растёт, ему всегда хочется есть. Оставаясь наедине с сыном, мать,  может быть,  не всегда тактично, корректировала поступки и беседы  друзей. Она не навязывала своего мнения, но подробными комментариями сужала или вообще изменяла круг его друзей-товарищей.

     Раиса Петровна всегда считала, что у них с Фёдоровым доверительные отношения, поэтому крайне удивилась, что о приезде семьи  Рейнов её известил не сын, а сваха Ульяна, мать покойной жены Дмитрия Егоровича, умершей во время родов. Ещё более удивилась, когда сваха под великим секретом полушёпотом сообщила, что Нина Николаевна приехала разыскивать свою дочь, которая, якобы не умерла при  рождении, а жива-живёхонька и воспитывается в чьей-то семье,  что Нина Николаевна слово дала своей матери найти дочь, а если  она сказала «Найду!», то непременно найдёт, такой уж у неё характер.

     И в третий раз удивилась Раиса Петровна, когда Фёдоров среди недели увёз дочь в Краснодар «на экскурсию»  в высшие учебные заведения города: «Пусть присмотрится!».  Почему так неожиданно? Уехали рано, в пять утра. А днём из телефонного разговора  с Алевтиной она узнала, что класс познакомился с классным руководителем – Рейн Ниной Николаевной, что у Юльки в школе неприятности и что заступиться  за неё некому.

     «Почему он не сказал о приезде Рейнов?- спрашивала сама себя Раиса Петровна.- До сих пор  считает себя виновным? Или он знает  истинную причину приезда Нины и судьбу её дочери? Ведь всё-таки в полиции работает.  Неужели правда, что девочка жива?! И ведь какой скрытный, за столько лет он ни разу не обмолвился  с родной матерью?!  Ясно одно:  сын  отодвигает день встречи Раисы Петровны и Ксении с Ниной Николаевной. Почему?!  Ведь маленький Андрей был  её любимцем, и она называла его своим внуком?! Надо встретиться с Ниной».

   Обо всём этом думала Раиса Петровна, хлопоча на кухне. Она любила эти осенние хлопоты: засолку и закатку овощей и фруктов, приготовление домашнего вина.  В эти дни она становилась домашним генералом,  и все беспрекословно ей подчинялись. Даже сам Фёдоров. Сегодня младшим подручным была Ксения. Часа два назад она вернулась  из Краснодара и делилась с бабушкой впечатлениями. Разговор о выборе профессии стихийно перешёл на профессиональное мастерство, которого должен добиться каждый  человек  любой профессии.

 -Бабуля, ты у нас профессор  в своём деле! Знаешь тайну приготовления с изюминкой. Тебе пора вручать Академическую премию за большой вклад в дело консервации в домашних условиях. Мне кажется, что ты излишне скромна. Тебе необходимо открыть собственную высшую школу  или издать научный труд «Секреты бабушки Петровны».
 -До Академической премии мне далеко, а вот  Фёдоровскую премию к моей пенсии не мешало бы добавить. Я на рынке грибы белые видела, дед один продаёт, говорит, из-под Курганинска. Вот купить бы да  засолить!  А зимой – супчик грибной, знаешь, как вкусно! Фёдоров обожает его!
 -А я тоже грибной суп обожаю! Может, угостите бедного скитальца?!- Юлька появилась на веранде  Фёдоровых,  как всегда  неожиданно, но артистично.

     Бабушка Петровна устроила ей допрос с пристрастием. Это, значит,  накормила и допросила, чем закончился педагогический совет по Юлькиному вопросу. Этими словами она привела в недоумение Ксению: как, знала о педсовете и молчала?!
     Юлька заверила бабушку, что совета никакого не было, потому что все Сухомлинские вымерли, как мамонты.

      Подружки ушли в комнату шушукаться, а Раиса Петровна, любопытная, как и любая бабушка на свете, придумывала себе дела, чтобы  лишний раз пройти мимо комнаты Ксении и послушать, о чём они шепчутся. У Ксении была масса краснодарских впечатлений, но все они померкли перед лицом местных событий.  Говорила, в основном, Юлька. Раиса Петровна слышала отдельные фразы, среди которых несколько раз повторялись чётко слова «Машка» - это завуч школы,  «Кикимора» - Господи, прости Юльку, это директор школы, «этот дурак» - Кирилл Ожерельев,  Юлька в последнее время так его называла, «предки» - ну, это родители, «мама Аля» - Господи, дай ей счастья, святая женщина!, и  «РЕЙН…»!

     Раису Петровну опять растревожили мысли и подозрения, что сын ведёт себя странно, если до сих пор не сказал ей о  приезде Нины и Андрея. Выходит, они не уехали за границу и не уедут, если Нина устроилась на работу. А ведь первый дом, который Рейны должны были посетить в городе, должен был быть их домом, домом Фёдоровых. Значит, Нина Николаевна тоже к ним не торопится. А ведь они здесь пропадали часами, если не сутками. Оставляли ей на попечение маленького Андрея, а сами вчетвером убегали на концерт, в кино или на дискотеку. Четвёртой в их компании была   Екатерина, ныне Ельская,  Юлькина мать. Как любил её Фёдоров! Какая  была бы пара!  Раиса Петровна допускала даже такую грешную мысль, что Фёдоров и доныне влюблён в Ельскую, потому ни на ком и не женится. И как любит Юльку! Петровну раньше ревность брала, считала, что Ксению, родную дочь, он любит меньше. Когда Юлька остаётся у них ночевать, он садится рядом на кровать и подолгу смотрит на спящую Юльку, вглядывается в её лицо. Что он хочет там отыскать? Свои черты? Глупый! Юлька – копия  Ельский. Характер такой же вредный,  как у папаши. Яблочко от яблоньки …

     Её мысли были прерваны появлением на кухне девочек. Они сообщили, что решили нанести благотворительный визит приезжему мальчику-сироте. И Юлька еще раз, теперь уже специально для бабушки Петровны, рассказала, как встретила на море бедного сироту, такого одинокого и несчастного  мальчика, бледненького и светлоголового, с небесно- голубыми глазами, в которых грусть и тоска по недавно потерянным родителям. Он ещё не научился правильно говорить букву «р», но Юлька решила сама заняться его воспитанием и кормлением. У неё есть подозрения, что он в детстве переболел рахитом, ноги немного кривые, но если его посадить на витаминизированную пищу…  У него сегодня как раз день рождения, а его троюродная тётя, конечно же, отмечать этот день не будет, поэтому Юлька и решила сделать ему подарок.

     Ельская хотела разжалобить  бабушку Петровну, но, кажется, перестаралась, потому что при слове «сирота»  та начинала плакать, а тут такие душещипательные подробности!
 Раиса Петровна заявила,  что идти нужно и немедленно, пока ещё светло. Что этот визит – не просто долг вежливости, а акт  милосердия,  что она всегда знала, что Юля – отзывчивый  человек.
     Пока подружки оформляли в букет срезанные на клумбе цветы,  она приготовила пакет с продуктами питания и домашний пирог, вручила его девочкам, перекрестила  их:
 -С Богом!  Оставьте адрес и идите!  А я тоже навещу старых знакомых, недавно приехали. Вот управлюсь на кухне и пойду.


 Глава семнадцатая.     «МНЕ  У  ВАС  ОПРЕДЕЛЁННО  НРАВИТСЯ!»

     Из оцепенения  Андрея вывел мелодичный дверной звонок. Он поднялся из-за письменного стола и, продолжая размышлять над фразой из записной книжки в тонком кожаном переплёте,- единственное, что он читал в последнее время, - не спеша пошёл открывать дверь. На ходу глянул в дверной глазок  и задержал руку, уже готовую было  повернуть  английский замок. Он увидел на площадке девушку из ресторана. Даже сквозь дверной глазок было видно, как она вся светится от счастья, от предвкушения радости встречи. Андрей прошёл на кухню.

 -Мама, я имел несчастье пообедать сегодня в местном ресторане «Под солнцем». Если меня пришли пригласить ещё и на ужин, то объясни, пожалуйста, что услугами этого ресторана я пользоваться больше не буду. И вообще, меня нет дома.
     Андрей, раздосадованный визитом непрошеной гостьи,  закрылся в ванной. Ему пришла в голову блестящая мысль: очиститься физически и духовно от бремени ненужных встреч. Он открыл оба крана, добавил в воду пенящееся вещество и морскую соль.  Сквозь шум набираемой в ванну воды он слышал оживлённые голоса в прихожей, но никак на них не среагировал, вновь поглощённый своими мыслями.

     Когда Нина Николаевна, сняв передник, открыла дверь, её удивлению не было предела. Перед ней стояли две девушки. Одна из них – Юля Ельская, её ученица,   дочка подруги молодости, а вторая … При виде второй у неё ёкнуло сердце. Чёрные глаза девушки, полные грусти, смотрели на неё вопросительно и изучающе.  У Рейн возникло ощущение, что она смотрит в собственные  глаза. Девушка представилась. Как мир тесен! Она оказалась дочерью Фёдорова. Нина Николаевна обрадовалась их приходу, засуетилась, пригласила в квартиру. Благодарила за цветы, за визит, за внимание.

 -Не удивляйтесь! У нас как на вокзале.  Мы ещё не все вещи распаковали, не все расставили по местам. Даже не все вещи перевезли со станции. Один контейнер оказался вскрытым. В нём наша домашняя библиотека. Обидно будет, если какие-то книги пропали…
     Нина  Николаевна была внимательным педагогом и тонким психологом, но не заметила   удивления на лицах двух подружек и немого вопроса в их глазах, потому что для неё самой встреча была тоже  неожиданной.

     Первой пришла в себя  Ельская. Это она вручила ей цветы, бесцеремонно поцеловала и  обняла, поблагодарила «за поддержку» на педсовете, в том смысле, что не стала топить её, как другие учителя. Без приглашения начала осматривать квартиру, восхищаясь в узорной резьбе мебелью:  самодельная? По индивидуальному заказу?! У них дома тоже по индивидуальному заказу, но из Швеции. А такой самодельной мебели в городе нет. Есть красивая, импортная, но массового производства. А это что? А здесь что?
     Её вопросы и рассуждения были искренними, любопытство граничило с любознательностью, поэтому не шокировали  Нину Николаевну и не показались обидными.
 -Мне у вас определённо нравится!  Можете рассчитывать на мою помощь. На Ксению тоже. Мы поможем всё убрать и всё расставить. А когда получите контейнер с книгами,- она говорила и вела себя по-хозяйски,-  не беспокойтесь. Мы всем классом в момент поднимем вашу библиотеку на третий этаж.

     Нина Николаевна поставила перед девочками вазу с яблоками: угощайтесь! Разговор вращался вокруг школьной темы. Рассказывали обе девочки. Ксения – сдержанно, Юля – вдохновенно. Рейн узнала, что первое родительское  собрание традиционно проводится с детьми, с выездом на природу.  Есть « крутые»  родители, которые не уступают ученикам ни в чём: ни в знаниях, ни в умении что-либо сделать. Самый «крутой» - отец Ожерельева.  Он в классе ведёт  спортивную секцию славяно-горицкой борьбы.  Мальчишки занимаются в ней уже давно. У них такие успехи!  Вы не знаете, что такое славяно-горицкая борьба? Приходите на тренировку, увидите! Девочки тоже занимаются. Кто из мам самый интересный? Ну, конечно же, их мама – мама Аля. Это имя они произнесли хором, дружно рассмеялись, схватились обе за край одежды, потому что верили в приметы, и также хором произнесли:
 -Когда моё счастье исполнится?
     Юлька, переполненная хорошим настроением, расщедрилась:
 -Сегодня! Твоё счастье исполнится сегодня! Оно уже на пороге, позови его, оно и примчится из Германии!
 -А твоё -  через месяц!- с обидой  на болтливую подругу сказала Ксения, и в этом ответе она была вся.

     Несогласная Юлька зашумела, что месяц для неё всё равно, что вечность, а столько она не проживёт, потребовала сократить срок, но её перебила  Нина Николаевна:
 -Девочки, вы так сильно любите  маму Алю?
 -Да! Она самая лучшая, самая добрая, самая ласковая,  самая  терпеливая,- добавляли они друг друга,- и вообще она самая-самая! И если Нина Николаевна хочет, они исполнят любимую песню мамы Али. Играть на фоно и правильно петь их тоже, ещё в детстве, научила мама Аля.
     Юлька сорвалась с места, открыла крышку пианино. Не расстроено?! Взяла несколько аккордов. Как вы довезли его в таком хорошем состоянии? Голос её звенел то ли от волнения, то ли  от удивления.
 -Настройщик вчера был, наш сосед. Живёт этажом выше.
     Юлька села за пианино, жестом пригласила Ксению сесть рядом, но, спохватившись и стыдясь своеволия, спросила: «Можно?»

        Нина Николаевна, улыбнувшись, кивнула. Она с интересом разглядывала двух девушек, чинно сидевших за инструментом и игравших в четыре  руки. Невольно задержала взгляд на Ксении. Вспомнились слова мужа, который мечтал о дочке и хотел, чтобы та была похожа на неё, черноглазую казачку… Девушки пели на два голоса, чисто и светло. Да, это была светлая духовная песня, в которой повторялись слова: «Иоанна,14,6». Песня расслабляла и очаровывала одновременно. Странно было слышать такую песню из уст сверхсовременных девушек. Интересно, они тоже религиозны, как  мама Аля? Ксения – может быть, а вот Юлия – вряд ли. С какой теплотой они отзываются о маме Але! Нина Николаевна по-хорошему позавидовала этой женщине. А как бы её дочь отзывалась бы о ней? Жива ли она? Где она? Какая она? Чем больше Нина Николаевна думала над словами старой цыганки, тем сильнее ей верила. Хотела верить. «Я найду тебя, моя девочка!»-  эти слова стали  молитвой  Рейн. Она просыпалась по утрам с этой мыслью, она жила ею целый день и с этим заклинанием засыпала.   «Иоанна, 14,6» - что означают эти слова? Как жаль, что она выросла атеисткой и ни разу не держала в руках Библии. Да, к сожалению, она духовно неграмотна.  Ей стало досадно за своё невежество. Может, это  музыка так приятно окутывает голову, сердце, душу,  разливается по всему телу, согревая его изнутри? И вдруг резкая боль как током  пронзила мозг, остановив на секунду сердце и сознание,  потом всё тело стало наполняться этой болью, а разлившись, она вырвалась наружу и покатилась по щекам двумя крупными слезами…


 Глава восемнадцатая. И  ВНОВЬ ЗВУЧИТ  МЕЛОДИЯ  «ИОАННА, 14, 6»

     Андрей погрузился в ванну. Вода приятно расслабляла тело. Он закрыл глаза, и им тут же завладели московские воспоминания…
     Девушка попросила показать могилу Галины Бениславской. Андрей привёл её к могиле Сергея Есенина, рядом с которой потерялась могила женщины, любившей поэта. Юная спутница его долго стояла над маленьким  памятником, незаметно смахнула слезу, затем душевно прочла:
 -Где сердце любит, где страдает,
 И милосердный Бог наш там:
 Он крест даёт, и Он же нам
 В кресте надежду посылает…  Эта женщина всегда помогала Есенину, терпеливо неся свой крест. Мы живём истинно лишь тогда, когда живём для других. Так жила моя мама…
     Андрей тогда подумал: она сама пришла к этой истине или кого-то цитирует? Хотел спросить,  но не успел: девушка уже заинтересовалась новой могилой и эпитафией на ней.

     Он ясно вспомнил ещё один момент, когда они ехали в переполненном  метро и когда ему показалось, что в толпе на перроне промелькнуло лицо матери. Его знакомая была раздосадована столичной суетой, тем, что люди не замечают, как толкают друг друга, не извиняются и несутся дальше. Она говорила тогда о необходимости нравственного лечения общества. Они не сошлись во взглядах   на методику исправления и заспорили. Девушка вторично   поразила его мудрым примером.
 -Бочку, которую долгое время держали под гнилой водой или старым рассолом, необходимо выпарить, прежде чем пустить под свежую, чистую воду. Необходимо выпарить и из людей старый звериный дух грубости, насилия и себялюбия, дух распутства. Вот тогда и будет возможна на земле новая жизнь.
 -Что же для этого надо сделать?
 -Нужно покаяться,- просто и серьезно ответила она.
     Он тогда улыбнулся, сражённый её наивностью, а она по-взрослому посмотрела на него и сказала:
 -Я на тебя не обижаюсь.

     Андрей уже понимал, что эта девушка чиста и светла в мыслях  до святости, по-детски наивна и что таким людям в жизни трудно. А ведь первые люди, наверное, и были именно такими, как те, на конкурсе  духовных песнопений.
    Он попытался вспомнить мелодию одной понравившейся ему песни. Там такой очаровывающий, трогающий за душу мотив. Андрей закрыл глаза, и в памяти всплыла строчка «Иоанна, 14, 6». Музыка звучала в памяти всё громче и явственнее, он уже хорошо различал целые строчки. Поражённый, он открыл глаза. Да, он не ошибся. Музыка звучала наяву. Кто-то играл на пианино, и этот  кто-то на два голоса исполнял песню  «Иоанна, 14, 6».

     Андрей вмиг покинул ванну. Накинув махровый полосатый халат, вышел в  прихожую. И песня, и голоса притягивали, как магнит. Он подошёл к двери, прислонился головой  к косяку и замер, боясь заглянуть в зал, боясь разочароваться. Когда смолкли последние аккорды, он отделился от стены и вырос в дверном проёме. За пианино сидели две девушки, но он сразу увидел только её, московскую знакомую.
     Несколько секунд все молчали. Тишину прервал дрогнувший голос Нины Николаевны:
 -Что означают слова  «Иоанна, 14, 6»?

     Девочки повернулись и хором ответили: «Я есть путь и истина и жизнь!». А Юлька добавила: «Это строчка из Евангелия от Иоанна, глава 14, стих 6».
     Андрей в душе ликовал. Когда московская знакомая произносила эту строчку из Евангелия, их глаза встретились. Её ответ как бы предназначался ему: «Я есть путь и истина и жизнь». Её левая бровь изогнулась дугой, глаза широко раскрылись, лицо начала заливать краска.
      Наконец, очнулась и Юлька.
 -А, вот и наш сирота пожаловал! А я уж думала,  мы адресом ошиблись! Нина Николаевна, у Вас замечательный сын-конспиратор. Мне нравится!

     Она подошла к Андрею и протянула ему руку:
 -Ну, здравствуй!- решимости ей было не занимать.
     Конечно, если бы он был пониже ростом, она, пользуясь встречей, и расцеловала бы его. А так кто знает, как он отреагирует, если она кинется ему на шею?
 -Как видишь, я пришла на свидание!

     Андрей вопросительно глянул на мать и скользящим жестом хлопнул Юльку по руке,  что можно было считать ответом на приветствие.
 -Познакомься, Андрей! Это мои ученицы. Юлия и Ксения. Юля решила тебя никуда не приглашать, а сама принести ужин. А это мой сын Андрей.
     Мать показалась Андрею чем-то расстроенной, растревоженной. Ксении он кивнул подчёркнуто вежливо, продолжая безмолвствовать, не в силах отвести от неё взгляд.
 -Слушай, у вас с Фёдоровым одинаковые привычки! Он после ванны надевает ну точно такой же махровый халат, а потом распахивает его и прячет нас под халат вместе с Ксенией!

     Андрей перевёл взгляд с Ксении на Юльку:
 -Тебе такое сегодня не грозит, но ты можешь сказать, кто такой Фёдоров.
 -Фёдоров – это начальник полиции, который лично занимается моим воспитанием, когда не ловит преступников, и отец моей лучшей подруги Ксении. Оказывается, он лучший друг и твоей мамы!..
 -Андрей, пожалуйста, помоги принять наших первых гостей!- Нина Николаевна не дала Юльке договорить, испугавшись, что та выложит все подробности про «жену декабриста».
     Андрей исчез в своей комнате, не дослушав матери до конца, а вернулся настолько быстро, что Юлька по этому поводу сострила, не фокусник ли он по переодеванию.

     Нина Николаевна, хотя и была чутким человеком и внимательным педагогом, вторично за вечер допустила промашку: она не заметила замешательства, возникшего при знакомстве Андрея и Ксении. Не заметила потому, что сама была в замешательстве и тревоге оттого, что Андрей и Юлия уже познакомились. Если Андрей представился ей сиротой, то  что успела наплести ему Юлия, у которой, как сказал Фёдоров, язык за зубами не вязнет и которая с усмешкой тогда заявила, что может быть ходячей энциклопедией  их детства и юности? Успела она наплести Андрею что-либо об  умершей девочке или нет? Почему он не сказал ей, что я его мать? О чём они говорили? Как познакомились?

     Нина Николаевна пригласила Юлю на кухню помочь организовать чай  к тому пирогу, который  они принесли на ужин. Юлька охотно согласилась, потому что по натуре была человеком, не имеющим чёткой границы между любознательностью и любопытством, в силу чего оказалась на кухне раньше хозяйки.


 Глава девятнадцатая.       «МЫ  С  ТОБОЙ  ОДНОЙ  КРОВИ,  ТЫ  и  Я …»

     Андрей и Ксения остались в комнате вдвоём. Она по-прежнему неестественно прямо сидела за пианино, перебирая рукой клавиши. Он присел рядом и заглянул в её  глаза.
 -Я думал, мне придётся  долго искать тебя в этом городе. А ты сама нашлась.
 -Тогда в Москве ты солгал мне, что уезжаешь с семьёй в Германию, на родину праотцов?
 -Нет, я говорил тебе правду.
 -Ты приехал в наш город из-за меня?
 -Нет. Я приехал сюда из-за матери. Она привезла меня на родину кубанских предков. Оказывается, я наполовину казак.

     Он протянул Ксении записную книжку в тонком кожаном переплёте.
 -Извини, я её прочитал. Вернее, читал каждый вечер перед сном.
 -Что, учил наизусть?
 -Кто такой Ожерельев?- вопросом на вопрос ответил Андрей.-  Это какой-то святой? Его именем пестрит записная книжка.
 -А зачем ты солгал Юлии, что сирота и что у тебя сегодня день рождения?- в свою очередь спросила Ксения.
 -А твоя подруга знакома со словом «честность» или хотя бы знает, как  правильно пишется это слово?
     Немного подумав, Ксения многозначительно изрекла:
 -Она знает, как оно пишется.
 -Если бы я не прочитал записной книжки, то задал бы ещё один вопрос: «Как вы, такие разные, можете дружить?».  Мне кажется, я догадываюсь, что вас объединяет. Встретив тебя тогда в церкви Воскресения, я даже не мог предположить, насколько серьёзно твоё увлечение религией.

 -Это не увлечение. Это вера и знание.
 -Вера – понятно во что, а знание? Знание чего?  Знание того, что мир сотворён за семь дней?
 -Не кощунствуй! Это современные люди, опираясь на лжесведения  лженаучной литературы,  рассматривают слово «день» как отрезок времени, равный  двадцати четырём часам. А ты предположи, что допущена ошибка в переводе. Не улыбайся, я серьёзно. Кстати, слово «Адам» тебе известно? Ты знаешь, что оно означает в переводе?

     Андрей опять улыбнулся и показал на себя, описав жест руками с головы до ног.
 -А вот и неверно. В средние века  Адам был уподоблён Христу. А может быть,  оно означает и символ всего человечества и всего сущего на земле, потому что  последовательность букв  АДАМ символизирует четыре  стороны света на греческом языке: ANTOLE  - восток, DYSIS -запад, ARKTOS - север, MESEMBRIA - юг. И вообще, ты живёшь в начале  двадцать первого века  от рождества Христова, в чём нисколько не сомневаешься. Отчего ты сомневаешься в самом его рождестве? Так и говори  всем, что живёшь в семьдесят седьмом веке от сотворения мира!
 -Я не привык выделяться, хочу жить, как все – в двадцать первом веке. Хочу быть таким, как все смертные на этой земле.
 -А я не хочу быть простой смертной и умирать не собираюсь.
 -О ж е р е л ь е в…  Он  тоже  из числа будущих бессмертных?
 -В моей жизни двое Ожерельевых. Отец и сын. Который из них тебя интересует?

      Андрей подумал. Пробежал пальцами по клавишам. Последний аккорд его был как бы заключительным, словно он ставил не точку, а восклицательный знак.
 -Там увидим! Я бы хотел познакомиться с обоими. Ты не возражаешь, если я закурю?- он предложил выйти на лоджию.
     Ксения с детства знала, что курение – это яд и вред, но ей ещё в Москве нравилось смотреть на Андрея, когда он курил: все движения  красивые и аристократичные. Она помнила это.
 -Что-то случилось?- Андрей вопросительно  посмотрел на Ксению, поймав на себе взгляд её чёрных блестящих глаз.
 -Нет, ничего. Просто ты ни разу не назвал меня по имени.
 -Ты меня тоже. Давай знакомиться. Андрей!- он протянул ей руку.
 -Ксения… - её пальцы коснулись его руки. Они были холодные, почти ледяные, что казалось неестественным в такой тёплый вечер. Ей стало неловко за свои холодные руки. Она вновь виновато улыбнулась и вновь покраснела.- Андрей!- повторила она, словно вслушиваясь в имя.- Андрей Первозванный!

     Рейн наморщил лоб, призывая на помощь все свои атеистические  и библейские знания.
 -Андрей Первозванный – это тот, кто первым откликнулся на зов Христа?! И чей крест изображён на Андреевском стяге?
     Ксения кивнула. Андрей взял в свои руки её холодные ладони, крепко сжал длинные пальцы, обратив внимание на необычное  серебряное колечко, и шёпотом спросил:
 -Хочешь, я в твоей жизни тоже стану первозванным Андреем? Позови меня! Я приду и одарю тебя теплом…
 -Как это?
 -Если верить квадрату  Глобы, у меня два круга биополя. Я один подарю тебе. Хочешь?!
 -Хочу, но только согреться.  А потом я верну тебе его назад.
 -А ты умеешь?
 -Да!
 -И кто тебя научил?
 -Ожерельев! Хочешь, я и тебя научу?! Слушай! Твоя левая половина тела отдаёт мне тепло, моя правая принимает, пропускает через сердце и отдаёт  твоей правой половине. И так по кругу!
     Она смело прижалась к его груди, её руки утонули где-то у него под мышками, и они замерли, прислушиваясь к собственным телам. Оба одновременно уловили незримый тёплый поток, их соединивший. Он был живой: движение тепла шло сначала с перебоями, а потом потекло живой рекой по кольцу.
     Андрей отстранил её от себя.
 -Какой Ожерельев тебя этому научил: старший или младший?
 -Научил старший. Мы на тренировках гоняем по кругу не только кровь, но и энергию. Хочешь, научу?
 -Научил старший, а гоняете по кругу с младшим?
     Ксения слегка смутилась.
 -Энергия – это не кровь. Энергия – это когда ладони вместе.- Она подняла ладони вытянутых рук.- Давай свои!
     Андрей подчинился. Он совместил ладони вытянутых вперёд рук  своих с ладошками девушки. Ксения командовала:
 -Я отдаю энергию тебе, ты принимаешь и возвращаешь мне. Справа налево – начали!

     Андрей принял её энергию. Это был поток мельчайших частиц тепла. Приятно было сознавать, что её тепло проходит через его тело и что опять они соединены живым горячим кольцом. А потом они поменялись: Андрей отдавал энергию, а Ксения принимала. И вдруг вместе с энергией он послал мысль: «Я люблю тебя, Ксения!».

      Андрей сразу понял, что произошло. Ксения поймала его информацию как щупальцами!  Как магнит притягивает всё железное, как ядро приближает к себе атомы, как действует в космосе принцип закона земного притяжения, так значительная сила энергии бросила Ксению непроизвольно вперёд, в объятия Андрея. Накатившая волна чувств обдала их тела своим жаром, соединила в единый слиток и проникла вглубь, ища не выход,  а  корень. Эта же страстная сила чувств соединила их губы в таком  поцелуе,  от которого Ксения  задохнулась. Она почувствовала, как что-то твёрдое и упругое  коснулось её тела и врезалось в живот. Это что-то заставило её затрепетать и вспыхнуть. Она зарделась и загорелась вся, от корней волос до пят. А это нечто – твёрдое, живое и растущее тело - продолжало третьим лишним втискиваться между ними. Её податливое тело словно телепортировалось  в Андрея, и она с блаженством ощутила  себя внутри ствола большого дерева, где было хорошо, но безумно жарко. Жар сковал её всю, во рту пересохло. Она почувствовала, что задыхается, и силой вырвалась из плена его объятий.
 
     Глазами, полными только что изведанного счастья и страха, молча и испуганно глянула на него.
 -Тебе уже не холодно? Видишь, я тоже кое-что умею. Мы с тобой теперь  одной крови и плоти: ты и я!- Андрей снисходительно улыбнулся.
 -Не делай больше этого никогда!- в её  голосе был страх.
 -Я не смогу этого сделать один, без тебя, иначе стану холодным и безжизненным, как твой далёкий космос, и вечно спящим, как Ясный Сокол, сказочный Финист. Я думаю, он герой твоей любимой сказки, и тебе также придётся истоптать три пары железных сапог, чтобы дойти до меня, и маленькая слезинка, чтобы разбудить.
 -Я плакать не умею. И прошу тебя не целовать меня так сильно и откровенно… Мне неприятно,- сказала Ксения и подняла, наконец, голову, устремив на Андрея глаза, полные тревоги  и девчоночьего стыда.- Никогда больше этого не делай!- повторила Ксения.

     Улыбка тронула уголки рта Андрея. Он понял, в чём состоял стыд девушки: она впервые не контролировала своё тело. Своей уравновешенностью он охладил её:
 -Ты только не бойся меня. Я тебя никогда не обижу.


 Глава двадцатая.        СЕКРЕТНЫЙ  РАЗГОВОР  НА  КУХНЕ

     Оказавшись впервые на кухне   Рейн Нины Николаевны, Юлька ощутила такое тепло домашнего уюта, которое испытывала только у Фёдоровых. Юлька огляделась  с восхищением. Кухня была единственным местом в квартире, где не ощущался переезд хозяев. Всё было расставлено и обустроено  основательно и изящно.
     Ей захотелось пить чай именно из самовара. Она наполнила его водой, включила, весело напевая и свободно передвигаясь по кухне, как будто  хозяйничала здесь всегда. Окинула взглядом кухонную стенку и безошибочно определила, в каком отсеке и в каком ящике что находится: где ложки и вилки, где чашки с блюдцами, где заварка и где сахар.
 -Мёд в холодильнике? – спросила Юля у Нины Николаевны только для того, чтобы не спросить по-другому: «Холодильник можно открыть?»
 -Да, в холодильнике,- рассеянно ответила Рейн, а потом, спохватившись, напомнила о пироге, который принесли девочки.

     Нина Николаевна, позвав ученицу на кухню, думала не о предстоящем чаепитии. Её занимала Юлия, которая, не обращая внимания  на хозяйку, сама по-хозяйски суетилась на кухне. Девушка умела находить приятное во всём, к чему бы ни прикасалась.
     Нина Николаевна села у раскрытого окна и закурила, забыв о том, что курит  в присутствии ребёнка. Мысли, которые её занимали, были не совсем радостными, к тому же она не знала, как начать разговор. Внимательно и оценивающе смерив Юльку взглядом своих тёмно-карих глаз, она прервала, наконец, её пение.

 -Юля, - после небольшой паузы она вновь  повторила её имя,- Юля! Можно попросить тебя об одной услуге? Хотя я понимаю,  что оказать  её будет сложно. У тебя увлекающийся и эмоциональный характер, в силу чего, как мне кажется, ты иногда не видишь, что загорается красный свет и нужно жать на тормоза.
 -Нина Николаевна, пожалуйста, хоть две услуги!- весело откликнулась девушка. Она поняла, что классный руководитель начнёт сейчас её воспитывать, как это обычно делают все взрослые.  «Комплимент» о тормозах  она даже не взяла в голову, потому что знала об этом своём недостатке, над которым работала вместе с тренером. Ожерельев-отец, «воспитывая»  её, часто говорил: «Юля, включи тормоза!».

 -Нет-нет, я прошу только об одной услуге,-  строго повторила Рейн вибрирующим от волнения голосом.  Юлька  застыла вся во внимании.  Гордые брови Рейн  слегка приподнялись, на гладком лбу появилась заметная морщинка, задумчивый взгляд сменился на проницательный, рассеянная улыбка сошла с лица гостеприимной хозяйки.
 
     Юлька не только увидела, она почувствовала перед собой решительного человека с независимым  и несгибаемым характером. Такой она уже видела Рейн на историческом педсовете, проводимом  в её честь.
 -Я знаю, что ты нечаянно подслушала наш разговор с Фёдоровым в то утро, когда я пришла к нему по вопросу прописки.
 -Конечно, нечаянно. Он же не сознательно запер меня в кабинете  с вечера, чтобы я обо всём услышала: о чём надо и о чём не надо.
 -Юля,- Рейн сдержанно прервала её.- О моей  умершей дочери я   п р о ш у   не говорить никому,  а особенно моему сыну Андрею,- певуче подчеркнула она последние слова.
     Юлька так и села. Её умное лицо слегка вытянулось, с него исчезла  улыбка, которая располагала к общению. Она  безмолвно взирала на Рейн секунду-другую, а  потом тихо произнесла:
 -Как не говорить?! Он что, не знает, что у него была младшая сестра? Сколько ему было тогда?  Пять? И он не знает?!
 -Он ничего не знает. И если узнает, то задаст слишком много вопросов, на которые мне трудно будет ответить и, главное, стыдно…  Он не простит.

     Нина Николаевна отвела взгляд, но Юлька успела заметить, что слезинка подкралась к глазам учительницы, которую она про себя уже оценила как «клёвую».
     Юлька не была бы  Юлькой, если бы не умела быть одновременно доброй и насмешливой, трогательной и беспардонной. Всё у неё получалось искренне. Если печалилась, то от боли за себя и  другого человека. Если радовалась, то от сердца и всей души.
 -Нина Николаевна, как же Вы с этим живёте? Столько лет?!
 -Вот так и живу. Несу свой крест. Он у каждого свой. У кого тяжелее, у кого легче. А мой крест обвит тёрном, оброс шипами. Боль моя не утихает, рана не заживает.
 -Вы же не виноваты в том, что она умерла?
 -Я виновата в том, что бросила её, новорождённую малютку, не успев даже мысленно назвать её по имени. Я её даже не видела. Не захотела смотреть, иначе бы не оставила. Не знаю, на кого она похожа, какого цвета её глаза, какие волосы. Ничего не знаю.

 -Нет, Нина Николаевна, Вы её не бросили, а оставили  на попечение моей  матери. Я это так поняла.
 -Нет, Юля!  Я её бросила. Я её предала. Моё сердце тогда разрывалось надвое. Одна половина звала к мужу, который был в большой беде, а вторая половина кричала: «Останься! Ты ей нужнее!». Я была в борьбе с самой собой, сознание раздваивалось. Меня мучили укоры совести. Моя внутренняя борьба чуть не сожгла меня тогда, чуть не сломила. А мне надо было быть такой сильной! Нет, Юля, не спорь и не уговаривай! Я совершила большой грех. Не знаю, искуплю ли его когда-нибудь.
 -Нина Николаевна,  Ваш муж…  знал правду о дочери?
 -Смотря какую.  Такую, какую сегодня знаю я, – нет. Наше первое свидание в тюрьме состоялось через полгода. Я сказала ему, что дочь умерла. Говорить что-либо ещё мне было больно. Он это видел и не спрашивал ни о чём. Сам переживал. Меня жалел…
 -Нина Николаевна, а он стоил того, что Вы выбрали  ЕГО, а не ЕЁ? Какой он был?- в упор  спросила Юлька.

     Рейн сделала последнюю затяжку, затушила окурок в пепельнице.
 -Он был хорошим человеком. Надёжным и честным. У него был притягательный взгляд, которым он мог испепелить, а потом из этого пепла возродить. Юля, он был моим мужем, и этим всё сказано.
 -Нина Николаевна, я бы тоже хотела так любить: сильно, самоотверженно,  возвышенно… Но, увы, любить  некого.

 -Самая святая любовь, Юля, самая сокровенная, возвышенная и  чувственная, самая чистая и полная наслаждений – это любовь матери. Я поняла это, когда потеряла дочь. Детская любовь  заряжает женщину духовно, энергетически и физически. А я сама себя опустошила, сама себя иссушила. Боль и вина – мои постоянные спутницы, хотя и негласные  и невидимые. Я в каждой девушке хочу видеть свою дочь. Я пришла к вам  в одиннадцатый класс, глянула на девочек и растерялась: а может, среди них есть и моя дочь?!  Вот вы с Ксенией пели любимую песню мамы Али, а моё сердце плакало… - глаза Рейн опять заблестели, наполнились слезами, готовыми сорваться в любую минуту, и она замолчала.

 -Нина Николаевна!- Юлькин порыв был искренен. Она обвила руками её плечи, прижалась к ней. Ей жалко было эту женщину, и она не могла судить её.- Хотите, мы с Ксенией будем Вам заместо  дочери?  И вообще, все девочки  в классе… - Юлька осеклась и замолчала.
 -Юля, ты о моей  п р о с ь б е   помнишь?
 -Конечно. Извините меня. Я буду помнить. Я никому ничего не скажу о Вашей умершей дочери. Особенно Андрею. Пусть это будет нашей тайной. Хорошо? Я умею хранить тайны.
     Юля сидела у ног классного руководителя, прижимаясь головой к её коленям. Так откровенно по душам  никто с ней никогда не говорил. Все воспитывали. Её сердце переполняло какое-то новое чувство, которому она не могла дать названия. Эту идиллию прервал  мелодичный звонок.

     Нина Николаевна смахнула  непрошеные слезинки.
 -К нам ещё гости?!- удивилась она. Её голос был снова твёрдым, добрым, спокойным.
     На пороге  с пирогом в руках стояла Раиса Петровна:
 -Старая гора пришла к Магомету!  Приглашаете?! Я не опоздала к чаю?!