Далеко-далеко, на самом краю земли, там, где она обрывается ледяными глыбами и скрывается в холодных водах, жили-были удивительные существа. Пятнистые, словно усыпанные серебристо-бурой пудрой на белом, со скрученным рогом вместо зуба у самцов и скрипучими пересвистами между собой, они явили вокруг себя ни мало тайн. И это про них старухи кочевого племени нашептывали темными безлунными ночами. Ловя пляску теней от тлеющих в очаге углей, отстраненные, они тихонько напевали младшим о том времени, когда перевернулась земля и покрылась белым снегом, а выжившие оказались на краю земель, и там же рядом с ними в холодных водах среди льдов поселились существа. И долгое время охотники племен выслеживали их как добычу, пока однажды один из них не увидел момент обращения. В сказаниях нет слов о том, как это происходит, лишь отмечено временем зова неназываемых. И как после виденного сами существа были названы сяде, серебряный луч. Старухи заканчивали бормотание словами о стертых дорогах к местам обитания сяде, о наложенных оберегах и табу и о посвящении мужчин в знание о сяде, когда в них пробуждается дар. О даре старухи умалчивали, о нем знали только старцы племени.
Так длилось много времен, пока на земли кочевников не стали просачиваться чужие. Они приходили с ледяных вод и с дальних горных массивов, бесстрашные одинокие путники присаживались к очагу и вслушивались в пение женщин, расспрашивали о крае, о водах, обитателях. И вроде ничего страшного, мало ли кто и что прибивается к краю, но один из старцев белых земель увидел сон, в котором все сяде сбросили свои рога и уплыли в темноту вод. Он созвал в безлунную ночь старейших женщин и обратился к ним со своей болью. Долго-долго разматывали и плели они его сон, а потом одна из них увидела в пепельных знаках смену времен и оголенные земли. И было решено, что до наступления поворота судьбы, каждый род соберет в путь одного из посвященных мужчин и ко дню обращения все они должны найти своего сяде. Старец помнил от своего прадеда эту историю, что во времена нужды, каждый посвященный мужчина мог пройти обращение со своим сяде, но никто не знал, что происходит потом. Из ушедших к ним никто не возвращался, но племена обретали вновь свое спокойствие, и жизнь продолжала светить из жил рождавшихся на этих землях.
Прошло время, и ушел последний из последнего рода. Путь его был не легок, но он приблизился к заветной черте, после которой, как слышал он, назад дороги не было. Он смело вступил в заветное пространство обращения и услышал скрипучий свист. Вслушиваясь в странные звуки другого мира, следуя за их переливами, он то обнаруживал себя на одинокой льдине посреди вод и старался удержаться на ней, то соскальзывал вниманием, словно отрываясь от земли и теряясь в широте холодных вод. Все происходило, как наяву. А потом появился сяде. Сначала показался ввинченный, словно в небо, его рог, описав вокруг льдины круг, остановился напротив и словно пытаясь поддеть само сердце посвященного, стал медленно выплывать сам. Над водами показалась добродушная морда с черными как угли глазками. И вдруг в этих глазах посвященный увидел свет, точнее море ярких оранжево-фиолетовых всполохов. Из них навстречу ему вышли другие сяде, все с теми же рогами и пятнистой окраской тел, только совсем другой формы и очертаний, а из них выходили другие. Перед посвященным разворачивались раз за разом новые и новые очертания, формы, цвета. И казалось это таким бесконечным и вневременным, бездонным, как взгляд самой глубины. И было так невыносимо трудно выдержать это нескончаемое проявление, как в тот первый раз, когда он открыл глаза в свой мир на руках старицы. Вдруг раздался пронзительный свист, а сами сяде, монотонно булькая, оседая вниз, словно пласт за пластом, постепенно стали исчезать где-то внутри его сердца. Все пространство вспыхнуло радужным переливом, словно сияние северного неба. Посвященный открыл глаза и обнаружил себя все там же стоящем, на самом краю земли. А вдали проплывала стая сяде и пересвистывалась между собой, между ним. Теперь он знал, что судьба совершила поворот, но сяде не сбросили рогов и есть надежда, что чужие пройдут мимо их земель.