Шагаю по длинному коридору, воссозданному из череды сосновых гробов из идеально ровной древесины. Ты не представляешь, какой здесь свежий и влажный воздух. В моей груди просыпается Шахерезада, избитая, обнажённая, невротичная. Звонкие монеты на её расшитом платке не перестают врезаться винтами в мою голову. Она предпочитает кружиться среди множества пихт, уходящих под небеса, потому что только этот смолистый воздух консервирует в груди все воспоминания.
Да бог с тобой, Шахерезада, это не моя дорога. Я уже слышу рык изголодавшихся волков, глаза которых блестят, как серебро. Мне в спину бросится звук визгливой лунной гильотины. Не припомню, чтобы ты была из рода Бурбонов, но, возможно, душа твоя подобна надушенному парику, набитому клещами.
Всего лишь странник, которого очаровала тьма и одела в свои трухлявые доспехи. Не обращай внимания на безумный взгляд и дико-детскую улыбку. Это всё потому, что я давно собираю коллекцию ножевых ранений на своей груди. У каждой из них есть собственное имя и предыстория. Нет, не такие сказки читают на ночь детям, предпочитая им сладкий обман.
Как бы я хотел сладко обмануться. Как бы я хотел сбросить с себя эту чёрную плесень и укутаться в засахарившийся мёд, похмелившись приторным кагором. Но я прохожу мимо, фиксируя дату твоей смерти. Монетки зазвенят, как восточные колокольчики на ветру, и смолистые слёзы забегают по коре снизу вверх, поднимаясь вместе со мной.
Этот тёмный и непроходимый лес, замшелый, с тяжёлым сбитым воздухом, где водятся только ободранные падальщики, кажется мне очень знакомым. Здесь ли я бродил в детстве, раздирая колени в кровь и безуспешно взывая о помощи? Здесь ли живёт огромное чудовище с кровавыми глазами, раздирающее путников на куски? Оно жрёт всё, кроме человечины.
Но я устал.
Сейчас мы в другом месте. Осмотрись. Вот здесь - всё вычищено, вымыто, вылизано. Слишком бело. На фоне всего этого я выгляжу бездомным бродягой, не мывшимся около нескольких месяцев. Пол здесь холоднее, чем в лесу. Чудовища здесь злее, хотя носят ослепительно белые фартуки. Белые тени обжигают глаза и руки. И ты спрашиваешь, почему я предпочёл одиночество.
Я оторвался от каравана, бродившего по небесному своду на протяжении тысяч лет. Наши верблюды давали сладкое лунное молоко, наш хлеб был пухл и перист. И одежды мои никогда не кишели паразитами, и в волосах моих никогда не было вшей и перхоти. Женщины с замазанными углем глазами танцевали на ходу, подгоняемые ритмом старых, но ещё бренчащих гитар.
А сейчас леса вырубаются. Неминуемо, бесповоротно, окончательно. Чудища из леса и монстры из городов сливаются в вечной, пламенной войне. Что ж, для них правда в огне.
И я шагаю по длинному коридору, воссозданному из череды сосновых гробов. Запах едкий, специфический. Не прикрывай лицо тканью, это будет непочтением. Да, очередным невыполнением придуманного ритуала, чтобы было, чем объединить огромную массу людей. Вот они, в своих тесных деревянных домах, - объединены смертью.
Скажу тебе по секрету, сейчас прогремит взрыв. Колоссальный, похожий на яростного, одичавшего джинна из подземного убежища. Время замедлится, и ты увидишь всё в лучшем виде. Как огненный росток только будет проклёвываться, как позже бутон будет распускаться, и понесётся необузданная сила неуправляемой взрывной волны. Каждый будет затирать чётки сальными пальцами в благодарность за то, что взрыв произошёл не в его доме.
Это будет моя душа.
Вместо лепестков роз - еловые иглы, вместо вина - терпкая смола.
Гроб мой - весь этот необъятный мир.