Бабья доля

Андрей Лямжин
   Дед, видимо, мыслями уже находился в райских кущах, как представлялось это Нине. Он весь день дымил папиросой, сидя на старых серых досках, сложенных у сарая. Всякий раз когда Нина выходила в огород вынести помойной ведро в яму, набрать воды в колодце или полить огурцы, она видела, как он сидит на этих самых досках, совсем уже отрешенный от мира, спокойный, даже немного радостный, как ей казалось. Нина его не трогала ни делом ни словом - ведь отработал свое в жизни, пусть сейчас сидит в тени, радуется теплому лету. 

   Но умер не он, а умер Юра. Возвращался утром домой c дежурства через лавы и упал в реку. Нина уже встала, когда в окно постучали и все ей рассказали. Конечно, раз умер мужик, значит, виновата жена. Это уже было в их голосе, взгляде, в том, как они одергивали ее "фартук то сними, что ты в фартуке весь день ходишь", как важно ели суп за столом, как будто их работа такая - приходить в день смерти мужа и важно есть суп, молчать еще важнее и окрикивать ее, требуя соли или чеснока. И срывать стручки жгучего красного перца, растущего в горшке.

  Нина вроде бы ничего не почувствовала сначала, потому как чувствовать было некогда. Она иногда останавливалась посередине дела и замирала, глубоко задумавшись, уставившись в сухой серый столб, который поддерживал крышу навеса. Но тут вызывала недовольное недоумение старух "она че стоит то?", срывалась с места и бежала дальше. Старухи те были Юркины то ли тетки, то ли еще кто из родственниц, она и сама не знала. Пришли из-за реки помочь приготовить все к похоронам и чувствовали себя полными хозяевами в доме.

 Спустя некоторое время они стали ее бить. Нина что есть силы чистила кружку от чайного налета, Юркину кружку, но чайный нагар никак не оттирался. Как им объяснить, что Юрке даже бесполезно было ее мыть - он пил такой крепкий чифир, что тот въедался в эмаль и потом уж его ни чем не отмыть. Сначала она получили по холке от одной из старух, потом от другой, ее сестры. После этого началось: в доме стоял такой вой, что не позавидуешь никому из живых. Дело было все в том же: не было в доме даже картошки, ведь жена то она была никуда не годная и довела мужика; из денег была только трешка, да и то магазин уж закрыт. Наконец, они уселись у стола на скамейку и тут Нине досталось в тройном размере за все, что она сделала Юре, будучи никчемной женой, которая его свела на тот свет. Нина не знала куда деться. Она боялась, что ее снова будут бить, пошла закрывать теплицу и не вернулась после этого в дом: стояла на пригорке, смотрела на реку, думала, что как хорошо там за светящимися окнами других домов, где и мужья живы и жены счастливы. И ревела.

  Все когда нибудь кончается, даже плохое. Сначала послышался детский голос и ее сердце замерло. Потом появились головы людей, потом и сами люди, которые забирались на горушку по крутой дороге, взявшись за руки: дочь ее Люда, муж и внук. Она их не ждала, они гостили редко и радость от встречи была такая, что она заревела еще больше и побежала к ним.
 
  Нина не видела била ли Людка старух. Видела только, что она взяла в руки палку, замахнулась, взяла старуху за шиворот, сощурилась и если бы не подоспел муж, то плохо было бы старухино дело. Нина знала, что дочь не шутит. Но все равно, те почти кубарем вылетели из дома. Воцарился покой. Дед вернулся в дом и радостной беззубой улыбкой поприветствовал гостей. Людка суетилась, раскладывая на столе гостинцы и упрекая мать, что та не дала сразу телеграмму. Она не спрашивала пока ни о чем - завтра должны были привезти Юру, и выполняла молча свои обязанности, которые полагаются при таком случае. Отца, кстати, она не очень любила.

 А Нина была и счастлива и несчастна одновременно. Видимо, такая бабская доля, вздыхала она.