Вера читала рукопись сына, и слезы застилали глаза. Она видела, он писал о себе, но старался уйти от своей ситуации. Например, он придумал отца, который жил отдельно.
Рукопись сына содержала и рассказ. Вера читала медленно, узнавая, или не узнавая ту, или иную ситуацию. Ей было интересно. Конечно, сын писал не только о себе, но и о друзьях.
«ДЬЯВОЛ
(маленький рассказ)
Проснувшись, я почувствовал себя отвратительно. Все-таки Боб обманул меня. Никакой эйфории, которую он обещал, не было. Ее не всегда помнишь, но в этот раз я помнил, как мною овладела лень, апатия, и я заснул. А потом меня будили, говорили, что пришли хозяева, и нужно убираться. Сволочи, они выставили нас из этой грязной дыры среди ночи.
Я тут же уснул на лавочке, а Боб все пытался растолкать меня. Потом - крик, драка, в которой я не участвовал. Я был в полусне. Боб валялся с окровавленным лицом, а ко мне они подошли и сняли легкую куртку: "Ты - хороший парень, тебя мы бить не будем".
Я не мог даже руки поднять. Все тело как будто свинцом налилось.
Потом Боб тащил меня домой. Он все плакался, что у него отняли деньги.
"Поделом, - думал я, - не будешь всякую гадость за хороший товар выдавать".
Светало. Мать молча открыла дверь.
- Слава Богу, жив, - прошептала она. Она знала, что меня сейчас лучше не трогать.
"Сволочь, это он мне за мои деньги рублевый димедрол подсунул", - подумал я о Бобе, и опять "отрубился".
Сколько проспал, не знаю. Опять было темно. Болел низ живота. Во рту все ссохлось. Выпил почти весь чайник. Мать всегда ставила его передо мной.
Сходил в туалет, стал в ванную, чтобы обмыться. Но воды в кране не было. Вылил на себя ту, что была в ведре. Полотенце досуха не вытирало. Тело так и осталось влажным.
В спальне было жарко. Я лег на диван в столовой. Мышцы болели, словно по телу проехал трактор. Липкий пот катился со лба, полз по спине, покрывал плечи, а над ухом мерзко зудел комар.
Прохладный ветерок из открытой двери пробегал по мокрому телу, не давая успокоения. В груди рождался кашель, а пот походил на холодную испарину.
"Точно, димедрол, - опять подумал я. - От него сначала сутки не можешь проснуться, потом неделю - не можешь заснуть. Они и стиральный порошок подмешивают вместо наркотика. Сволочи! Какой я идиот! Димедрол за рубль я и сам мог бы купить!" - я так не любил, когда меня обманывали. Было жалко новую куртку.
"Если прибавить стоимость куртки, то я заплатил за этот сон тысячу рублей. Почему все так мерзко? Почему я никому не нужен? Где мои друзья? Где любовь? Где Аня? Одна грязь кругом..."
"Да я и не наркоман, - думал я. - Я все время меняю наркотики, чтобы не началось привыкание. Но врач говорит, что это - полинаркомания, и что она еще сильнее подрывает здоровье".
Сон шел медленно, тяжело, перемешиваясь с реальными звуками музыки из соседнего общежития, с отраженным от стен комнаты светом уличных фонарей. Перед закрытыми глазами возникло лицо... Смутное, неясное, оно стало деформироваться...
"Как жарко! - думал я. - Как плохо! Как все надоело! Продать бы душу Дьяволу! За одну хорошую последнюю дозу! Все равно, одна дорога - в ад".
Отмахнувшись от комара, я закрыл глаза и снова увидел лицо Дьявола.
"Спокойно, - говорил я себе, - спокойно. Если ты - Дьявол, - думал я и почти верил в происходящее, - я говорю тебе, что я согласен. Тебе нужна моя кровь, так бери ее!"
Лицо расплывалось и дрожало... Оно плыло ко мне на огненной чаше. И тут я испугался. Это не было галлюцинацией. Да и с чего бы? Боб точно надул меня, да и времени прошло слишком много. Я испугался взаправду. Почему-то я испугался за мать и за Аню.
«Что будет с ними? Он доберется и до них. Они – единственные, кто еще любит меня и верит в то, что все может измениться. Вдруг он потребует и их жизни тоже?»
А еще я испугался за то, что мне будет больно. Я всегда боялся боли. Я уже не мог определить границ собственной шутки. Я не мог даже сказать себе, верю ли я в Дьявола.
...Теперь я тупо смотрел на темную стену комнаты, в конце которой косо падал свет из окна. Мне было страшно, но и смешно. Я хотел встречи с Дьяволом, боялся этого, моментами я верил в возможность этой встречи и сам над собой смеялся. И вдруг мне снова стало жутко.
...Это уже был не сон. В середине черной стены на уровне человеческого роста светлело пятно. Это было лицо... Верхняя часть была освещена, а нижняя меняла очертания. Этот некто говорил со мной... Светлый лоб, черные впадины глаз, темный нос, светлые щеки. Это было лицо...
"Как там, у Булгакова? - вспомнил я и возгордился тем, что помню, хотя перечитал-то всего пару дней назад, - левый глаз был совершенно безумен, а правый - пуст, черен и мертв. И рот какой-то кривой. Это - он, точно".
Не смея шевельнуться, я искал глазами предмет, от которого могло бы отражаться это пятно. Часы должны были бы отражать свет в другом месте, плафоны люстры были круглыми. Предмета, способного отражать свет в том месте, не было. Остальная часть стены была темная.
"Ну что ж, - подумал я, как бы смеясь над собой, - значит, это - судьба. Это - знак! В конце концов, я - мужчина и должен отвечать за свои слова. Сейчас все будет кончено. Сейчас я пойду, стану на место этого лица, и, может быть, взгляну в глаза Дьявола".
Голое тело было сухим и теплым. Я встал и пошел... Пятно не исчезало... Я подошел вплотную, остановился, закрыв его своей головой, и повернулся...
В мои глаза бил свет от боковой стенки телевизора, стоящего у окна. Деревья за окном качались от ветра, поэтому освещение уличным фонарем нижней части телевизора менялось. Я был разочарован, все было объяснено.
- Тебе плохо, сынок? - мать стояла в темном проеме двери. Я не видел ее глаз. Только две слезинки на ее щеках отражали какой-то рассеянный свет, как два бриллианта.
- Иди спать, мама. Завтра пойдем к врачу. Я тебе обещаю. Оставь меня сейчас, иди спать, - я так старался не быть грубым.
"Дьявола нужно искать в самом себе, - думал я, довольный, что наконец-то найдено решение, дано слово, от которого я постараюсь не отступать. Сон наконец-то сладко опускался на мою голову. - И Бога тоже... Только в самом себе"...
Я закончила читать, слезы душили меня. В моем сыне, безусловно, были мои литературные способности. Кто знает, может быть, хоть он найдет себя именно на этом поприще. Сейчас было важно, что он все понял, что он вернулся к нормальной жизни. И, может быть, то, что я заложила в нем эту любовь к творчеству, интерес к литературе, и спасало его сейчас. Я подошла к столу и достала свои письма подруге, с которой переписывалась еще со времени производственной практики в Красноярске. Последнее время я писала ей, но письма не отправляла. Мне нужен был собеседник, и этим собеседником через эти письма к ней была я сама. Эти неотправленные письма были фактически моим дневником.
«Я напишу на этот конкурс вторую часть этого признания, напишу от имени матери, восстановлю всю картину по этим неотправленным письмам, - подумала я. – Или даже так, я напишу сначала от имени того парня, который писал и первую часть, потом перейду к письмам матери».