Так звали жеребца-производителя в нашем колхозе. По нашим детским домыслам его купили «за 10 тыщь, аж где-то в горах». Жеребец был красив. Он очень сильно отличался от наших непородистых трудяг. Мы, привыкшие к своим рабочим коням, восприняли Кармыша не то, чтобы враждебно, но как-то с недоверием. Своим-то коням мы уже давно раздали всё, что полагается в превосходных эпитетах. А Кармыш явно претендовал на всё лучшее и даже больше, что было у наших коней. Одним словом, мы его недолюбливали как чужого. Поместили его в отдельной конюшне и кормить стали не то, что рабочих лошадей. Мы с ребятнёй часто ходили смотреть, как его выгуливал конюх дядя Миша Долгов. Кармыш бегал по деннику, выгнув шею дугой и, казалось, ногами не дотрагивался земли. Так лёгок был его бег.
Завидев или заслышав другую лошадь, Кармыш начинал выходить из себя (волноваться, как говорил дядя Миша). Он вставал на дыбы, бил передними копытами о землю, менял тональность ржания, хвост у него поднимался «трубой», и он будто отталкивался от земли всеми ногами сразу. Наши же лошади никак на него не реагировали. Только некоторые кобылы, заслышав его ржание, отвечали ему долгим и призывным ржанием. Дядя Миша ни разу не допустил, чтобы Кармыш встретился на вольном пасу с другими конями.
А однажды мы увидели диво дивное. От конюшни, запряжённый в двухколесную тележку на резиновом ходу с кучером мчался Кармыш. Дядя Миша и так был у нас в непревзойдённом авторитете по конской части, а после увиденного и вовсе стал недосягаем. Эх, надо было видеть, как он красиво сидел! Слегка откинулся назад, в руках держал какие-то необычные вожжи с петлями на концах, ноги упирал в скобы на оглоблях. Но самое главное нас поразили его глаза. Они горели азартным блеском и нескончаемой радостью. С тех пор такую картину мы видели часто. Потом мы узнали, что Кармыша готовили на районные соревнования. Тогда ещё в районе проводились конные забеги и председатели колхозов и директора совхозов считали обязательно участвовать в них. Через победу на этих соревнованиях к ним приходила слава и почёт.
Кармыш в тот год выиграл соревнования несмотря на то, что перед забегом он 30 км. своим ходом прошёл от деревни до райцентра. Ух, и радовались мы этой победе. Дядя Миша тогда разрешил нам приносить из дома сахар и сухари Кармышу. Мы теперь настолько свыклись с ним, что собравшись в ватагу и не зная чем заняться, говорили: «Пойдёмте к Кармышу». Конюшня стала для нас основным местом проведения времени. Мы там ловили воробьёв и отрезали им хвосты. Весело было смотреть, как они без хвостов летали. Кто жил рядом, приносил из дома тёплую воду Кармышу. Мы перебирали овёс. Пустой и порченый выбрасывали.
В том же году Кармыш участвовал в краевых соревнованиях. Теперь его в Барнаул возили на специально оборудованной машине, и вся деревня провожала его. Целую неделю о нём не было слуху. А однажды вечером дядя Миша приехал на Кармыше со станции Овчинниково. А до станции его привезли в спецвагоне. А от Овчинниково 47 км он своим ходом добирался. Мы как раз сидели на жердях денника, и увидели подъезжающего дядю Мишу на Кармыше. Он и поведал нам, что Кармыш не осрамился, а «пришёл вторым». И что Кармыша хотели оставить там, но дядя Миша не отдал.
Прошло время, и Кармыш постарел. Теперь его уже не держали отдельно, никто не приносил ему сухарей да сахару. Помня заслуги, его не использовали как обычную рабочую лошадь. Но пасся он в табуне со всеми лошадьми, где было много его потомства. В нём ещё угадывалась породистость, но всё меньше и меньше.
Деревня ахнула, когда умер дядя Миша Долгов. С этих пор про Кармыша забыли. Его стали использовать на работах, и он, не привычный к ним, стал чахнуть. Хотя старики говорили, что он чахнуть стал от тоски по дяде Мише. Тогда я уехал устраивать свою жизнь и долгое время не знал, что с жеребцом. Печальную историю мне рассказали потом: старого обессиленного Кармыша погрузили на машину и увезли на мясокомбинат в Овчинниково. А название нашей деревни с тюрского означает «конское пастбище». «Кармыш» же означало, как «чёрное коварство».
И теперь, когда я приезжаю в деревню, то всегда прихожу на то место, где была конюшня и где мы обрезали воробьям хвосты.