*** «Я пришёл к тебе, древнее вече»
Аудиокнига на YouTube http://youtu.be/eY0civu5LLU
«Опыт персоналистической метафизики», вышедший в свет в 1939 году, Н. А. Бердяев начал с объяснения противоречивости своей мысли: есть философы, изначально приходящие к системе, которой верны всю жизнь, и есть философы, в философии которых отражается борение духа, а в мысли – духовная борьба:
«В бурные исторические эпохи, эпохи духовных переломов, философ, который не остаётся кабинетным, книжным человеком, не может не участвовать в духовной борьбе. Я никогда не был философом академического типа и никогда не хотел, чтобы философия была отвлечённой и далёкой от жизни. Хотя я всегда много читал, но источник моей мысли не книжный. Я даже никогда не мог понять какой-либо книги иначе, как приведя её в связь с своим пережитым опытом». (Н. А. Бердяев. «О рабстве и свободе человека». С. 425–426).
Развратничаю с вдохновеньем
1
Друзья и вороги
Исповедуйте веру иную
Веруйте в благовест моего вранья.
Как мёртвую тушу лошадиную
Поэтов насаживаю на рога
Своего вдохновенья.
Стаей вороньей,
Тучей
Кружит над павшими бойца слава.
Только крылья о звёзды звенят
И ухает,
Материков вздымая чорное брюхо, –
– уллюлю!
А скромный биограф уже стучит
Молотом воспоминаний по металлу слов,
Венец куёт победителю.
«Заметьте: какие мы счастливые, – любовались на себя имажинисты. – У нас нет философии. Мы не выставляем логики мыслей. Логика уверенности сильнее всего.
Мы не только убеждены, что мы одни на правильном пути, мы знаем это. Если мы не призываем к разрушению старины, то только потому, что уборкой мусора нам некогда заниматься. На это есть гробокопатели, шакалы футуризма.
В наши дни квартирного холода – только жар наших произведений может согреть души читателей, зрителей. Им, этим восприемникам искусства, мы с радостью дарим всю интуицию восприятия. Мы можем быть даже настолько снисходительны, что попозже, когда ты, очумевший и ещё бездарный читатель, подрастёшь и поумнеешь, – мы позволим тебе даже спорить с нами.
От нашей души, как от продовольственной карточки искусства, мы отрезаем майский, весенний купон. И те, кто интенсивнее живёт, кто живёт по первым двум категориям, те многое получат на наш манифест».
(«Декларация имажинистов». С. 666)
2
В вазах белков вянут синие лилии,
Осыпаются листья век,
Под шагами ласк грустно шурша.
Переломил стан девий
И вылилась
Зажатая в бёдрах чаша.
Рот мой розовый, как вымя,
Осушил последнюю влагу.
Глупая, не задушила петлёй ног!..
Вчера – как свеча
белая и нагая
И я наг,
А сегодня не помню твоего имени.
Люди, слушайте клятву, что речет язык:
Отныне и вовеки не склоню над женщиной
мудрого лба
Ибо:
Эта самая скучная из всех прочитанных мною книг.
«Без образа нет искусства, в частности поэзии», – утверждал крупнейший российский языковед и теоретик лингвистики Александр Афанасьевич Потебня (1835–1891). Уже от этого лингвистического положения имажинисты могли отсчитывать начало своей философии, если бы не тройки в аттестатах и ветер революции по стране.
Без претензий на какую-либо философию имажинисты были уверены, что изначально пришли к системе, которой будут следовать всю жизнь. Они не сомневались, что им даже не потребуется разрушать предыдущие системы и построения, и были достаточно щедры, чтобы от продовольственной карточки искусства отрезать весенний купон.
3
Настеж рта гардероб
И язык,
Как красное платье.
Кому, кому серебро
Моей пепелящей плоти,
Кому глаза страдальные, как язвы?..
Тело закутайте саваном тишины,
Поставь, луна, погребальные свечи,
А вы –
Чернорабочие молвы
Словами сочными, как вишня,
Зачните сказ:
«В некотором царстве, некотором государстве
жил человече,
Точил он серебряные лясы,
Имя ему при рождении дали»…
И т. д.
Гёте говорил, что поэзия действует всего сильней в начале культурных эпох, когда они ещё совершенно грубы.
«Конечно!» – соглашается А. Б. Мариенгоф в последней части «Бессмертной трилогии» воспоминаний («Это Вам, потомки!»).
4
Город – асфальтовый колокол –
О чем люто
В ночи гудишь?
Тебе стихи, белей, чем молоко,
Мои мужские груди
Льют…
Толп вал
Пощади, во имя Новейшего Завета,
Меня развратничающего с вдохновеньем.
Веруйте: сокровенного сокровенней
Девятью девять месяцев зарю в животе
Мариенгоф вынашивал.
А когда рожал, раздирая стены криком,
И уже младенец тёплое темя высунул,
Тут же за пологом грешила поэзия со стариком
Брюсовым.
Старик Брюсов сочинит слова к восьмой, слёзной части «Реквиема» Моцарта. «Горе, горе! умер Ленин. / Вот лежит он, скорбно тленен», – будет петь хор на поминках вождя мирового пролетариата. Старик Брюсов, декадент, монархист, а позднее и большевик, служил в Наркомпросе у А.В.Луначарского, в Госиздате, Книжной палате. Кроме того, вёл ряд курсов в Московском университете и Высшем литературно-художественном институте. Был он «морфинистом и садистическим эротоманом» (И. А. Бунин), но и наставником Н. С. Гумилёва в пору вхождения его в русскую литературу. Старик Брюсов немало проституировал своим талантом, и поэзия за пологом не могла отказать ему в этом его баловстве. Впрочем, старику Брюсову, которому в то время не было ещё и пятидесяти, посчастливилось – нет? – также как и Мариенгофу, творить «в начале культурных эпох».
«Если кому-нибудь не лень – создайте философию имажинизма, – подначивали имажинисты, – объясните с какой угодно глубиной факт нашего появления. Мы не знаем, может быть, от того, что вчера в Мексике был дождь, может быть, от того, что в прошлом году у вас ощенилась душа, может быть, ещё от чего-нибудь, – но имажинизм должен был появиться, и мы горды тем, что мы его оруженосцы, что нами, как плакатами, говорит он с вами». («Декларация имажинистов». С. 666–667).
* * *
К тебе, смерти зев,
Простираю длани,
К тебе на заклание
Из хлевов
Табуны гоню.
Слышишь косы
И костей хруст?
Слышишь пожаров рёв?
Живот давлю гадий;
Тысячелетиями прелый
Огню
Предаю навоз;
Земли потрясаю
Тело;
Взрывами гроз
Разорванных уст
К пощаде
Звериный глушу зов.
Имажинизм не мог не появиться в стране Советов – стране с телом потрясённой земли и душой Каина, в перекошенной от хруста костей социальной реальности – имажинизм как новое семиотическое окно в царство свободы не состояться не мог.
«Личность имеет единственный, неповторимый образ, Gestalt», – учил в прошлом революционный марксист, но к тому времени, казалось, кабинетный философ Н. А. Бердяев («О рабстве и свободе человека». С. 441).
То, что «мастеровые искусства» гордо нарекли имажинизмом, было не что иное, как стремление определить быстро изменяющийся мир и найти своё место в нём, историческое усилие каждого собрать во множественных образах самого себя, свою личность, свой единственный и неповторимый образ, Gestalt.
Культура послушно хранит тайну во времени.
Творчество имажинистов это богоборческая попытка выявить, обнаружить, а, выявив, собрать воедино и тем самым раскрыть тайну – ту божественную метафору, что воплотилась в судьбе всех и каждого и оттого в отдельной человеческой судьбе, тот единственный и неповторимый смысл индивидуального мироощущения.
* * *
Я пришёл к тебе, древнее вече,
Тёмный люд разбудил медным гудом,
Бросил зов, как собакам печень,
Во имя красного чуда.
Назови же меня посадником,
Дай право казнить и миловать.
Иль других не владею ладней
Словом, мечом и вилами?
Застонет народ чистый
От суда моего правого –
С вами вместе пойдём на приступ
Московии златоглавой.
Затопим боярьей кровью
Погреба с добром и подвалы,
Ушкуйничать поплывём на низовья
И Волги и к гребням Урала.
Я и сам из тёмного люда,
Аль не сажень косая – плечи?
Я зову колокольным гудом
За собой тебя, древнее вече.
Образы «Магдалины», как и всей имажинистской поэзии А. Мариенгофа, все эти «в солнце кулаком – бац», «по черепу стукать поленом», смешные, как чистые подштанники, трансформации, – всё это обломки и осколки качественной целостности, гештальта той личности, которая может быть означена как «поэт Анатолий Мариенгоф». Подобно тому, как общественный переворот – осколок, всего лишь часть, проявление – на границе с миром – персоналистической революции, перипетии творческих исканий и судьбы человека, известного как «поэт Анатолий Мариенгоф», тоже феномен персоналистический. Этот феномен много шире любых сиюминутных интерпретаций и толкований в силу того, что «поэт Анатолий Мариенгоф» остаётся современным эпохам будущего и настоящего. Искусство превосходит историю, когда время придаёт его произведениям силу и новизну, постоянно возрождая их, снова и снова обуславливая их воскресение, тогда как историческая память стирается, утрачивается, «выдыхается», как спирт из плохо закупоренной бутылки.
* * *
Багровый мятеж палец тычет
В карту
Обоих полушарий:
– Здесь!.. Здесь!.. Здесь!..
В каждой дыре смерть веником
Шарит:
Эй! к стенке, вы, там, все – пленники...
И земля словно мясника фартук
В человечьей крови, как в бычьей...
– Христос воскрес!
Среди друзей-имажинистов Анатолий получил прозвище «Мясорубка» – кровь тёмными потоками лилась со страниц сборников его стихотворений. Эту страшную явь большевистского террора газета «Правда» заклеймила как «оглушающий визг, чуждый пролетариату». В апреле 1921 года после выхода в свет имажинистского сборника «Золотой кипяток» с «Исповедью хулигана» С. Есенина и поэмой А. Мариенгофа «Развратничаю с вдохновеньем» «очаровательный» А. В. Луначарский опубликовал в «Известиях ВЦИК» письмо, в котором уведомил, что Главный политико-просветительный комитет уже постановил расследовать и привлечь к ответственности людей, способствовавших появлению и распространению позорных книг. Нарком также заявил, что слагает с себя звание Председателя Всероссийского союза поэтов, так как союз этот не протестовал против самого, что ни на есть проституирования таланта, вывалянного предварительно в зловонной грязи.
А. Б. Мариенгоф впоследствии объяснял:
«Право, эпитет “очаровательный” довольно точен по отношению к Анатолию Васильевичу Луначарскому. Ведь он не только управлял крупнейшим революционным департаментом, но и писал стихи, пьесы, трактаты по эстетике, говорил, как Демосфен, и предсказывал будущее, преимущественно хорошеньким женщинам, по линиям их нежных ладоней» («Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги». С. 283–284).
В те же годы другой «очаровательный» персонаж «эпохи Есенина и Мариенгофа», большой любитель детей и борец с царизмом Владимир Ильич Ленин, прочтя «Магдалину», сказал только: «Больной мальчик».
В. И. Ульянов-Ленин, как известно, вполне по-мещански предпочитал «Аппассионату» Бетховена «тарарабумбиям» В. В. Маяковского.
Ох, уж этот рояль – интернациональная балалайка!
Н. А. Бердяев отмечал:
«Низкий тип духовной культуры большей части революционеров-марксистов меня очень мучил. Я не чувствовал эту среду себе родной. Это особенно остро чувствовалось в годы моей ссылки на север. Моё отношение к марксизму было двойственное, я никогда не мог принять марксизма тоталитарного. И в моих спорах с марксистами более тоталитарного типа, которые я вёл в марксистских кружках в молодости, я сейчас вижу тему, которая остаётся очень актуальной и в наше время» («О рабстве и свободе человека». С. 431).
Развратничаю с вдохновеньем
5
Точит пурга
Снежный клюв
О железную спину Петербурга.
(Кажется или не кажется?)
Корчится, как живая,
Спина мертвеца…
Голову
В тишину закинув
Именем не называть!..
Зверя устанут челюсти,
Птицы костьми набьют зобы,
А иноземные гости
Будут на папертях трупы жечь.
Мне ли любовь блюсти,
Каменной вазой быть?..
Каждая уроненная слеза океана глубже.
«Самая трудная революция, которая ещё никогда не была сделана и которая была бы радикальнее всех революций, – допытывался Н.А.Бердяев, – это революция персоналистическая, революция во имя человека, а не во имя того или иного общества. По-настоящему, глубинно революция есть изменение принципов, на которых покоится общество, а не кровопролитие того или иного года и дня. И по-настоящему глубинно революционна личность, масса же, состоящая из средних людей, консервативна». (Н. А. Бердяев. «О рабстве и свободе человека». С. 615)
6
Не мечут за врагом в погоню
Мои упрямо стянутые луки
Скул
Стрелу
Монгольской яри,
И гребень в волосах не бег коней
По жолтому
Песку
Татарии.
Ах, почему
Суров и так тяжеловесен
Сегодня шаг ветров
И барабанных перепонок струны,
Как в бурю омут,
И песен
Звук уныл и ломан метр.
В. Маяковский, В. Хлебников, А. Мариенгоф, С. Есенин, имажинисты, – единицы на миллионы, – именно они были подлинно революционны в том смысле, что для них революция была во имя человека, а не во имя того или иного общества. Революционером был В. Маяковский, революционером – А. Мариенгоф. Не В. И. Ленин и не Л. Д. Троцкий, тем более не «очаровательный» А. В. Луначарский, чьих «песен» звук уныл и ломан метр, а именно Маяковский, Хлебников, Мариенгоф – «больные мальчики» у плахи революционного мятежа.
Эта готовность к революционному изменению принципов социальной действительности, как принципов, прежде всего, собственного мировоззрения, приятие испытаний, как освобождения, в годину социальных потрясений делало каждого из них не мальчиком, но мужем, личностью. А личность и есть усилие и борьба, овладение собой и миром, победа над рабством, освобождение. И они знали эту свободу – удаль, несоизмеримые с мигом жизни возможности бытия: В. Хлебников провозгласил себя президентом земного шара, В. Маяковский заявил, что его стих «трудом громаду лет прорвёт». С. Есенин и А. Мариенгоф не просто использовали литературный приём, говоря об «эпохе Есенина и Мариенгофа», но уже жили в своей эпохе, когда «развратничали с вдохновеньем» и «проституировали» «Золотым кипятком».
7
Над белой, белой, как яйцо, луной
Наседка кудахчет – облако
Или вьюга?
Недруги,
Пощадите голову – это мудрое веретено,
Что прядёт такую прекрасную пряжу стихов.
Каждый проулок логовище.
Стальными клыками бряцает
Густая, как шерсть медведя, толпа воинов.
И вся Русь разбойно
В четыре пальца
Свищет.
Удаль, удаль
Не заколдовали тебя веков ворожеи!..
Где же я, с кем буду,
Положу себя на ладони чьи?
«Очень вспоминаю споры с товарищем моей юности по марксистским кружкам А. В. Луначарским. Я уже не спорил с ним, когда он стал народным комиссаром просвещения, я старался никогда его не встречать. В этих спорах я был жестоким спорщиком, я отстаивал существование истины и добра, как идеальных ценностей, не зависящих от классовой борьбы, от социальной среды, т. е. не соглашался на окончательное подчинение философии и этики классовой революционной борьбе. Я верил в существование истины и справедливости, которые определяют моё революционное отношение к социальной действительности, а не определяются ею. Луначарский утверждал, что такая защита бескорыстной истины, независимости интеллекта и права личного суждения противоречит марксизму, который подчиняет понимание истины и справедливости революционной классовой борьбе». (Н. А. Бердяев. «О рабстве и свободе человека». С. 431–432)
8
Город к городу каменным задом,
Хвостами окраин
Окраины.
Любуйтесь, граждане, величественнейшей случкой!
Гиганты, безумия хлебнувши яд,
Языками фонарей зализывают раны.
Молюся о них молитвой такой:
(Вздымая руки
Тяжолые, как якоря):
«Социалистический боже, даруй
Счастливейшее им потомство
Сынов, внуков и правнуков.
В чорные зубы фабрик гаванскую сигару,
Ладони пригородных мостовых
В асфальтовые перчатки втисни
И ещё тысячу т. п. маленьких радостей».
Ленин в сердцах дискредитировал Троцкого липким прозвищем политической проститутки. А. В. Луначарский пришлёпал прозвище имажинистам. В психологии подобный перенос известен как проекция – приписывание черт своей индивидуальности собеседнику, соратнику, оппоненту. Ленин, Троцкий, Луначарский, «старые» большевики были организаторами политической группировки, что умело воспользовалась революционностью «больных мальчиков», лазящих с браунингом по чердакам и готовых к революционному преобразованию мира, и прибрала власть к рукам. В. И. Ленин, гений политической конъюнктуры, не только берёт власть, но и отлаживает механизм её удержания за порождённым им чудовищем на многие годы, устанавливая тоталитарную зависимость личности от интересов партии большевиков и советского государства. Конечно же, ему, как никому более, чужды все эти романтические бредни Духа о революции. Глава Совнаркома всегда занят практическими вопросами – почта, телефон, телеграф, фронт, ЧК, концлагеря, массовый террор, контрреволюция, голод. Это из его указов и директив кипяток крови шпарит по всей России – свобода, не знающая жалости, становится демонической: «Довольно пели вам луну и чайку! / Я вам спою чрезвычайку!!»
9
Камень Вавилонской башни
Усеяли
Твои зёрна
Скифии вчерашней
Поля.
Черна ладонь твоего сеятеля.
Нет серпов
Для этого всхода,
Жнеца нет.
Гранитной тропой
На цепи, что в железной руке,
Невская бежит вода.
Волн металлическое бряцание,
Валов ржание
Поёт миру о новой каторге.
Солнце, вода и ветер вы сегодня почётные каторжане.
Было ли «древнее вече» революционных поэтов похоже на «певца чрезвычайки» из «Записок на манжетах» М. А. Булгакова? «Певец» был с орлиным носом и огромным револьвером на поясе. Хотя как бы не выглядел этот самый «певец», ничто не может стереть с его лица измены идеям революции, когда с подобострастьем он открывает для себя и в себе Великого Инквизитора.
* * *
Съезд партии. Троцкий покаялся. Выступает Надежда Константиновна Крупская. Она говорит, что вот-де Лев Давидович признал свои ошибки, и теперь можно прекратить проработку его (смысл выступления).
Сталин в гневе. Насупился. Шевелятся его усы. Бурчит. Но довольно громко, чтобы сидящие поблизости слышали его:
– Ещё одно такое её выступление, и я сделаю Фотиеву вдовой Ленина.
Это мне рассказал Борис Евгеньевич Этингоф. Он сидел в первом ряду и собственными ушами слышал сталинское бурчание.
(А. Б. Мариенгоф. «Это Вам, потомки!». С. 43–44)
«Каждая уроненная слеза океана глубже», – на свой манер повторяет А. Мариенгоф мысль Ф.М. Достоевского в 1920 году.
«В чорные зубы фабрик гаванскую сигару», – вот о чём молится поэт социалистическому богу.
Многая лета, многая лета здравствовать тебе, Революция!..
Революция его, счастливого безумца, поставившего всё на октябрь, сделала бессмертным. О, октябрь, октябрь, – игорный дом без подтасованных карт и без единой краплёной! Игрок, взявший высшую ставку в игре у шулеров, видит: октябрь затопил страну океаном слёз. И вот уже не гаванская сигара в зубы фабрик, а рабий труд. Не «человек человеку – брат», а концлагеря для пролетариев, нежелающих служить в Красной армии. Не свобода и равенство, а ЧК и номенклатурная вертикаль.
Что решает поэт?
«Будь трижды и трижды проклят / Час моего венчания / С бессмертьем!»
Что может быть общего у поэта с инквизицией и её вдохновителями?
Волн металлическое бряцание, валов ржание поют миру о новой каторге…
10
Счастье, обыкновенное как весна,
Неужели всё ещо мало
Тебе человеческой пищи.
Виснут, всё длиннее виснут
Над голубыми щёками далей
Чорные уши кладбищ.
Кончено. Всё кончено.
Степная тишь в городе.
Долинное безмолвие движется по проспектам.
Рыдайте матери. Розовая говядина
Ваших сыновей печётся на солнечной
Сковороде.
Один иду. Великих идей на плечах котомка,
Заря в животе
И во лбу семь пядей.
Ужасно тоскливо последнему Величеству на
белом свете!
«В 1907 году я написал статью, в которой предсказывал неотвратимость победы большевиков в революционном движении, – рассказывал Н.А.Бердяев. – В эти годы для моей духовной жизни имело огромное значение проникновение в Легенду о Великом Инквизиторе Достоевского. Можно было бы сказать, что, став христианином, я принял образ Христа в Легенде о Великом Инквизиторе, я к нему обратился, и в самом христианстве я был против всего того, что может быть отнесено к духу Великого Инквизитора. Но этот дух Великого Инквизитора я видел справа и слева, в авторитарной религии и государственности и в авторитарном революционном социализме». (Н. А. Бердяев. «О рабстве и свободе человека». С. 434)
11
Как к кувшину в горячий полдень
Ко мне приди и молодой и старый
Студёные кусать сосцы.
Наполню
Новыми дарами
Мешочки дряблые скопцов.
Из целомудрого ковша
Серебряного семя
Каплю.
Касаньями
Сурово опалю
Уста наивно возалкавшие,
И, наконец, под хриплый петли лай,
Потайные слепые двери
Откроет тело.
О как легко, как сладостно нести мне
материнские вериги!..
«Впрочем, – замечал Н.А.Бердяев, – подлинная философия всегда была борьбой. Таковой была и философия Платона, Плотина, Декарта, Спинозы, Канта, Фихте, Гегеля. Моя мысль всегда принадлежала к типу философии экзистенциальной. Противоречия, которые можно найти в моей мысли, противоречия духовной борьбы, противоречия в самом существовании, которые не могут быть прикрыты кажущимся логическим единством. Подлинное единство мысли, связанное с единством личности, есть единство экзистенциальное, а не логическое. Экзистенциальность же противоречива. Личность есть неизменность в изменении. Это одно из существенных определений личности. Изменения происходят в одном и том же субъекте. Если субъект подменяется другим субъектом, то нет в настоящем смысле и изменения. Изменение разрушает личность, когда оно превращается в измену. Философ совершает измену, если меняются основные темы его философствования, основные мотивы его мышления, основоположная установка ценностей. Может меняться взгляд на то, где и как осуществляется свобода духа. Но если любовь к свободе заменяется любовью к рабству и насилию, то происходит измена». (Н. А. Бердяев. «О рабстве и свободе человека». С. 426)
Сказанное справедливо по отношению не только к философу, но и к поэту, музыканту, драматургу, художнику, режиссёру, личностный характер деятельности и творчества которых не вызывает сомнения ни у марксистов, ни у персоналистов.
Экзистенциальность же противоречива.
Личность А. Мариенгофа это неизменность, пребывающая в постоянном изменении. Неизменность: «Один иду. Великих идей на плечах котомка…» Изменения: от «Затопим боярьей кровью / Погреба с добром и подвалы» до «Рыдайте матери. Розовая говядина / Ваших сыновей печётся на солнечной / Сковороде», от «Я и сам из тёмного люда, Аль не сажень косая – плечи?» до «Ужасно тоскливо последнему Величеству на белом свете!». Поэт видит и сознаёт, как выдыхается самый дух революции, как всё труднее наполнять новыми дарами «мешочки дряблые скопцов», как на смену порыву обновления грядёт серое уныние тоталитаризма.
Такие изменения не могли не быть интерпретированы коллегией Наркомпроса иначе как «проституирование таланта». В глазах чинуш от марксистской идеи, асфальтовых змей выкидышей, такая правда не могла не быть порнографической. Партия большевиков, пустившая тысячелетнюю христианскую цивилизацию во все тяжкие, боялась лицезреть порнографический портрет своего естества, выточенный серебряными лясами «больных мальчиков». Стыдливость мешала, оскорбление чувств.
Если взглянуть на это со стороны, с высокой башни, откуда в удовольствие цинично поплёвывать за голубые щёки далей на чорные уши кладбищ, то, наверно, было забавно.
12
Не правда ли, забавно,
Что первый младенческий крик мой
Прозвенел в Н. Новгороде на Лыковой Дамбе.
Случилось это в 1897 году в ночь
Под Ивана Купала,
Как раз –
Когда зацветает
Папоротник
В бесовской яме.
С восьми лет
Стал я точить
Серебряные лясы.
Отсюда и все беды.
Имя мне при рождении дали
Ну – и т. д.
И проч. проч.
Аудиокнига на YouTube https://youtu.be/eY0civu5LLU
http://www.ponimanie555.tora.ru/paladins/chapt_1_5.htm