Критик
Возможно, мое самомнение позволило мне изложить в текстовом виде эту историю, которая была навеяна не из глубин моей фантазии, а приключилась со мной на самом деле. Нет на свете ничего прекрасней новеллы, основанной на реальных событиях. Это произошло со мной – мужчиной двадцати трех лет с длинными руками, в отлично подобранном пиджаке, небрежно накинутом на плечи, короткой стрижкой и ухоженной бородой. Мое место работы было неприметным, оно терялось между высокими небоскребами делового центра, и копошащимися людьми, что каждый день ходили туда и обратно, даже не обращая внимания на маленькие здания среди городских джунглей. Капли дождя бились о тротуар, задевая мои старые кожаные туфли. Стиль играет заметную роль в моей работе. На моем лице была хмуро-резкая, зато глубоко в душе радостная гримаса, и я чем-то был похож на счастливого человека. Случайный прохожий, идущий мимо меня походкой победителя, натыкается на своеобразную изгородь, и, даже не заметив во мне изюминку, особенность, отличавшую меня от других, покосился и пошел дальше.
Вид был настолько перенасыщен газами от машин и заполоняющими пространство домами, построенными много лет назад, что я, созерцая его каждый день, понял: все, что было здесь, мне нравилось, и я не хотел отсюда уезжать ни в коем случае. Я подошел к маленькому зданию издательства, остановился, посмотрел, затем подошел к пыльному окну, которое давно закоптилось от дорожной пыли, и, протерев поверхность рукой, попытался посмотреть, что было внутри. Слишком много раз я шел по этим каменным джунглям, но, как и все остальные, ни разу не был в этом помещении. Пройдя входную дверь, я делаю несколько шагов и останавливаюсь, теперь уже надолго.
Сейчас, даже при моем искреннем желании вернуться назад, почти было невозможно это сделать, потому что мне не давало это сделать мое Мнение.
Как все солнечно вокруг! Но какое запустение и торжество жизни над смертью было у меня дома в тот день. Густая тень покрывает все, но мне казалось это красивым и разнообразным. Это была моя однокомнатная квартира в центре мегаполиса, которая уже давно не значила того, что кондоминиум номинально может быть пригоден для полноценной жизни. Здесь мой ноутбук и кресло, ковры на стене и на полу, одно окно и входная дверь.
Почти всю мою одежду съела моль: при виде условного, средней стоимости, пиджака, я думал не том, что я потерял деньги, когда его покупал, а том, что это здорово, ведь я его надену тогда, когда будет модно ходит в одежде, изжеванной разными видами насекомых. На моем столе стелилась пепельница и старая газета, которая подергивалась от ветра из открытого окна; дым заслоняет вид огромных небоскребов, я их видел каждый день, когда просыпался. И это касалось не только зданий над моим столом, но и старой газеты из тех, которые интересовали меня свежими новостями и удивительными историями начинающих писателей. Надо было быть клиническим идиотом, чтобы в двадцать первом веке брать информацию из желтой прессы, но в этом вопросе я был консерватором. Уже трудно было разыскать здесь что-то увлекательное для себя: иной раз недельная история, репортаж с места событий или информация о состоянии экономики. Я окончательно запутался в поле информации, окружающей меня. Вот огромная статья, раскинувшаяся на половину страницы мелким шрифтом, а рядом – другая, поинтереснее, -- дополняет предыдущую, но все равно не удовлетворяет мои фантазии: нужно было нечто большее. И именно в тот день я увидел то, что очень сильно заинтересовало не только меня и мое эго, но и нечто внутри моего тела, то, что не хотело сидеть во мне, и должно было выйти давно наружу. На последней странице я увидел стих:
Солнце витает, птички поют,
В день мой чудесный приходит уют.
Мошки летают, падают ниц,
А я брожу в поисках клёвых вещиц.
Дарья, 11 лет.
Победительница конкурса «Ритма и рифмы» среди молодежи одиннадцати-двадцати пяти лет.
С одной стороны, мне понравился этот стих, но с другой – его написала одиннадцатилетняя Дарья, это испортило восприятие и впечатление. Повинуясь исключительно предчувствию и эмоциям, я, неожиданно для себя, решил подойти к этому критически, чего раньше за собой не наблюдал. Я оторвал кусок газеты со стихом, сел на мягкий стул. В комнате было тихо, прохладно под раскидистыми кронами каменных джунглей. Полуденное солнце почти не проникает сюда – лишь изредка скользнет тонким лучом по старой занавеске и пропадет за другими зданиями. Одиннадцатилетняя Дарья вторглась в визуально-информационную среду и пыталась так изменить ее, чтобы кто-то тронулся с дивана, и что-то в его жизни поменялось. Ей это удалось, я обратил внимание. Моя цель была проста – не заработать крошечную часть денег на критической статье, а просто, не знаю почему, проанализировать этот опус с точки зрения здравого смысла. Хотя деньги были нужны, но здравый смысл превыше всего. Я положил оторванный лист бумаги на подлокотник стула, потом взял старый блокнот и принялся писать. Как хорошо здесь, как свободно и спокойно дышится пылью из улицы, хочется сесть на стул, раскинуться и не выходить из дома никогда. Вдыхая теплый пыльный запах, используя критическое мышление, я написал что-то типа этого:
«На первый взгляд может показаться, что это безобидный стих одиннадцатилетней Дарьи, которая выиграла конкурс «Ритма и рифмы», но я если подойти к этому критически и включить здравый смысл, то все покажется все не так просто. Это произведение кишит нацизмом, ксенофобией, антисемитизмом и пропагандой титульной нации. Взять хотя бы первую строчку: «Солнце витает, птички поют», с солнцем разобрались, все нормально, но вот с птичками нестыковка. Почему именно птички поют, а не, например, темнокожие музыканты? Автор хочет намекнуть, что темнокожие не умеют петь, одиннадцатилетняя Дарья занимается прикрытым шовинизмом, тонко намекая нам, что «птички-то петь умеют, а тупые нигеры со своим тупым джазом -- нет». Вот видите о чем я разглагольствую? На это должны обратить внимание все, кому не безразлична судьба молодежи.
Идем дальше. «В день мой чудесный приходит уют», опять же – ей уютно оттого, что она унизила темнокожих парней тем, что птички ведь поют лучше, чем они. Она довольна своей белой коже и скрыто насмехается над всеми расово неполноценными людьми. Ей каждый день уютно просыпаться с мыслью: «я белая, а они черные, даже птички поют лучше, чем они, зато у нас есть много белых певиц, которые щебечут как птицы». Но это пол беды, я надеюсь, вы поняли, что одиннадцатилетняя Дарья не так проста, как может показаться. «Мошки летают, падают ниц», это апофеоз всего нацистского во всем стихе. Эта строчка – тонкая аллюзия на события Второй мировой войны. Почему падают мошки? Вы не задумывались над этим? Может эти мошки надышались смертельного газа, которым проклятые нацисты травили бедных евреев? Они так тестировали свой газ, почитайте хроники, сведения очевидцев и все об этом узнаете. Блох во время Холокоста подохло не меньше, чем евреев. Поверьте мне на слово.
Окончание стиха откровенно «попахивает» психоделом. «Я брожу в поисках клёвых вещиц», если проследить саму фабулу произведения, то можно подпрыгнуть на стуле и получить заряд шока от удивления. Я сейчас вам открою тайну: лирический герой стиха одиннадцатилетней Дарьи идет искать клёвую вещицу, потому что он надышался смертельного газа нацистов, у него начались галлюцинации. Это просто невообразимо. В стихе, казалось бы, невинного ребенка, школьницы, неожиданно появляется много аллюзий, отсылок, а главное – пропаганды нацизма.
Я даже начал подозревать, что это вовсе писала не Дарья, ее просто подставили, подставили бедного ребенка. Какой ужас. Я прошу обратить внимание на этот чудовищный стих, в первую очередь еврейскую общину. Поговорите с родителями Дарьи, возможно, ее еще можно перевоспитать. А всех остальных я хочу предупредить, что на каждом шагу вас может ждать пропаганда нелестных вещей. Будьте бдительными гражданами своей страны».
Я удовлетворен.
В целом получилось так. Потом я дополнил статью, и в завершенном виде вышло тридцать две страницы текста формата А4. В сущности, делать эссе еще длиннее было глупо, как пытаться убежать в картину, нарисованную на стене.
Вдруг вместо привычного теплого запаха моей квартиры, перемешанного с пылью, я почувствовал совсем другой – он был едкий и неприятный, похожий на вонь кишечных газов. Снаружи за окном моей квартиры вблизи перекликались птицы, мой анус жужжал как толстый шмель на бело-розовом цветке клевера. Кажется, я вышел за пределы фальшивой реальности. Мне казалось, что ни глазу, ни душе не требуется привыкать к этому состоянию послевкусия от написанной критической статьи, -- здесь все как будто существует для молчаливого созерцателя, умеющего мыслить не как все, всё рассчитано на него, дабы помочь ему обрести душевный покой, прояснить мысли, возвысить чувства. Я мог покинуть пределы обязательной для всех остальных панорамы. Мне пришлось долго сидеть, потому что что-то внутри меня выросло и не давало мне сдвинуться с места; я сидел, думая о вечном и преходящем, истинном и ложном, конечном и бесконечном. Думал критически. Что из себя представляла работа вербального мастера, я на самом деле знал не понаслышке. А тем временем все птицы упали из моего окна, они не смогли вытерпеть тучу зловонного запаха, заполонившего мою квартиру.
В моем сознании крутились смутные образы, я начал декламировать у себя в голове свои стихи, которые я написал давно, держа их все время далеко от взора критиков, отчего и не знал, достойно ли я пишу, или нет. В моем сознании, в широкой черепной коробке, неистово двигались извилины, заставляя мой мозг работать на полную мощность так, что я вспоминал прошлое до единой секунды. Я начал громко вопить свой первый и последний стих, написанный мною после одиночной пьянки:
А когда оно будет
И будет ли оно
Будет будет и забудет
А будет ли что
Наверно не будет
Было понятно, что это непризнанный стих, и я никогда не узнаю о его качестве, а тем более не смогу выиграть какой-то там конкурс.
Ничто никогда не вызывало во мне такого бурления кишечника, как написание критического эссе: ни грязный воздух, ни вредная пища, которая была популярна особенно в мегаполисах. Я попробовал запить боль в животе старым скотчем – дело было полночь, и я в полусонном сознании подумал, что алкоголь убьет буйного, надоедливого аскарида, прожившего в моем животе годы. Но это был вовсе не аскарид.
Мой анус гремит, заставляя меня встать, забыв о своих планах по поводу эссе, -- пора допить остатки скотча и пойти на туалет. Сначала я подумал, что это всего лишь гастрит, или, как я уже говорил, аскарид, но толчки в животе с каждой минутой все усиливались, и мои внутренности буквально растягивались, словно у меня вселился зародыш чужого.
Я ухожу поспешным шагом, минуя двери в туалет, оставляя на полу рвоту, вызванной скотчем.
Несмотря на шок, вызванный болью внутри, и легкое чувство опьянения, я не потерял в себе удовлетворение от того, что я стал впервые для себя творцом, написав это замечательное эссе, которое преподнесло мне больше удовольствия, чем тот стих. Как будто я прирожденный критик, ценитель высокой культуры, а не поэт.
Туалет был таким же, каким я его и видел каждый день, -- вонючим, грязным. Даже не заметив эти неприятные, зато будничные особенности своего туалета, я подумал, что мне нужно проводить здесь намного больше времени, чем делают это обычные люди, ведь теперь я творческий человек. Туалет украшала мрачная плесень – большая и маленькая, густая и редкая, волосатая и влажная. Раскинулась она бессловесным хранителем остатков кала и мочи, с русской покорностью распростерши свои споры.
Впрочем, даже в пьяном состоянии я боялся этой плесени: надо будет убраться, когда получу всемирную славу литературного критика. Снова гремит анус.
Темно коричневый с кожаной обивкой ободок унитаза опустился, цепляя мои руки влагой остатков мочи. Гремит. Сев на унитаз, я просто закрыл глаза и постарался не думать о боли в животе, и о боли, которая ждет меня в будущем на области анальных мышц. Гром плавно стих. Переползая из одной кишки в другую, нечто внутри меня спускалось все ниже – на свободу. Квалифицированный проктолог сказал бы в таком случае: экантоабидный аскарид обыкновенный, у него в голове крутились бы уже курсы лечения и лекарства. Но, как я уже сказал, это был отнюдь не аскарид.
Вот оно, жидкое, полупрозрачное создание, присевшее на ободок кожаного унитаза. Это нечто вылезло из меня, чуть не порвав меня пополам. Оно было живое. Я почувствовал, что мой желудок пуст и, конечно же, после пережитого я вернулся в свою комнату, сел на мягкий стул и, трясущимися руками попытался налить себе скотч, чтобы запить накопившийся стресс – расслабиться и получить удовольствие, на некоторое время даже забыв о том, что в моем унитазе лежит непонятная движущаяся зеленая жижа.
Встать со стула получилось не сразу, но отвратительный запах со стороны туалета и соответствующие звуки хлюпаний меня подбадривали. Я посмотрел на бумаги, исписанные моим эссе – стройные, новенькие, не успевшие пожелтеть. Да и стол, на котором они стояли, тоже был новеньким: вместе со мной менялось мое окружение.
Зеленая жижа купается на дне унитаза, словно маленький ребенок в надувном бассейне. Вонь была настолько сильная, что, смешиваясь с видами плесени и старыми запахами туалета, она заставила меня потерять рассудок, мои глаза застилал невидимый полумрак, уже трудно прочесть даже надпись на баллончике от освежителя воздуха. Только крупными пурпурными буквами выведена надпись – «Фейри» -- различимо среди остального мелкого шрифта, да и эта надпись скоро пропадет из вида, если я не использую освежитель воздуха по назначению прямо сейчас. Говорили, что освежитель воздуха, за баллончик которого я заплатил приличные деньги, вообще никакой не освежитель, а смесь воды, мыла и спирта, мало того, половина продавцов даже не скрывают это, втихаря «ширяясь» этой смесью. Но сейчас мне было не до этого, даже запах тухлого яйца лучше, чем та вонь, которая сейчас доходила от зеленого нечто, появившееся у меня из ануса.
Гремит уже не в анусе, а в самой голове, внутри черепа что-то трещит, будто кто-то водит розгами по засохшим листьям. Я спрашивал себя тогда, зачем я спасаю это существо, ведь я просто могу нажать на кнопку и смыть его в унитаз, где нет ничего, только такие же зеленые жижи, как оно само.
Проходит еще несколько мгновений сумрачного затишья, и теплая, благодатная ощупь обрушивается на мои кисти, окутанные туалетной бумагой. Я взял в руки движущуюся жижу, попытался вытереть ее от слизи, но ничего не получилось, на верхней части тела существа буквально виднелись глаза, нос и уши, будто прилеплены кем-то ради шутки, и, не отваливаясь, срослись с условным лицом. Единственно объяснение всему произошедшему, которое приходило мне в голову, было следующим: я слишком много выпил скотча. Жижа в моих руках начала говорить, и его голос удивительно был похож на мой:
-- Привет, -- сказал он. От ужаса я уронил его на пол, но жижа успешно поднялась без моей помощи в стоячее положение.
-- Что ты такое? – со страхом на лице спросил я.
-- Ты что, не узнаешь?
-- Нет. Я никогда раньше подобного не видел, только в фильмах и…
-- Я Мнение, -- жижа перебила меня.
-- Как это – Мнение?
-- Я твое Мнение, глупый. Я та призма, сквозь которую ты видишь окружающий мир.
-- А почему ты такой скользкий и противный?
-- Потому что я предвзят. С этим ничего не поделаешь. Чем больше у человека самомнение, тем больше будет предвзятым само мнение. Это закон природы.
-- А что такое самомнение?
-- Самомнение это ты, а Мнение – все остальное. Самомнение всегда меньше Мнения, потому что оно ни на что не влияет, а является лишь инструментом в твоих руках.
-- А почему мое Мнение вылезло у меня…
-- Стой-стой. Ты не уважаешь свое Мнение? Судя по твоему самомнению, ты должен уважать свои взгляды. Почему тогда ты говоришь обо мне в среднем роде. Имей уважение. Я не зеленая жижа, я намного больше – я твое Мнение. Запомни это.
-- Ладно… Тогда почему мое Мнение вылез у меня из внутри именно сейчас?
-- Потому что меня вытеснило самомнение. Последнее время оно, а я говорю о нем именно в среднем роде, потому что это возмутительно, возомнило из себя что-то такое, чего в жизни вообще никогда из себя не представляло. Особенно это обострилось, когда ты начал писать свою историю или статью, что у тебя там, не знаю. Короче, сегодня ночью.
-- Мое самомнение увеличилось после статьи?
-- Да. И будет увеличиваться до тех пор, пока не станет больше меня.
-- Но ты ведь говорил, что самомнение не может быть больше Мнения.
-- Вообще-то я пошутил. В природе такого быть не может. Мы, Мнения, называем это плюралистическим парадоксом.
-- А что будет, если самомнение станет больше Мнения? Если теоретически подумать?
-- Скорее всего, хотя это невозможно, человека захватит мания величия и тяжелая стадия шизофрении. Отличный пример: люди с иерусалимским синдромом.
-- А с чем связано увеличения моего самомнения? Ты не можешь проследить?
-- Это легко сделать. Достаточно просто вспомнить, что ты делал на протяжении всего дня.
Из-за скотча я помнил только последние несколько часов.
-- Я помню только, что я выпил скотч, взял газету…
-- Вспоминай-вспоминай.
-- Потом увидел стих. Вырезал его. Он мне не понравился. Я вдруг решил написать содержательное критическое эссе. И все.
-- Все понятно с тобой. Твое самомнение настолько высоко, что твое мнение всегда будет предвзятым. Это хорошее качество для критиков. Ты же им хотел стать?
-- Да…
Наша беседа исчерпала себя.
Мнение не отличался высоким ростом, имел полное сложение, пухлые короткие члены, служившие ему руками, лицо, неотделимое от туловища шеей. Меня поразило то, что я начал воспринимать Мнение, как члена своего семьи, или, если хотите, как домашнее животное, хотя я не был знаком с ним долгое время. Он напоминал маленького инопланетянина, вымазанного в липкую слизь с сильным запахом вони, с блестящей поверхностью, обрамляемой светом лампы. Его вострые глазки без ресниц и бровей непрерывно моргали, словно стараясь не высушить глазное яблоко, и не ослепнуть. У меня было чувство, будто я видел это лицо сотни раз по телевизору, как правило на вторых планах, но кто он такой досконально, я не знал.
Вместе с Мнением я медленно, хоть и с некой суетливостью, пошел в комнату. В моем доме еще никогда не было никого кроме меня, я все время смотрел телевизор, раздумывая о русской идее. В отсутствии суетливости подвижности членов и в непрерывных словоизлияний во время наших разговоров с Мнением, я понял, что он приспособился к моему жилищу, и ему было здесь уютно. Я как хозяин квартиры, надел белый халат и властно уселся на мягкое кресло возле стола, сбоку стоял Мнение. Он подошел к столу, размахивая руками перед лицом, чтобы развеять дым, доносившийся из пепельницы, и взял оттуда листы – ознакомиться.
Мнение взял со стола несколько листов:
-- Это что? Эссе?
-- Да. Пока не знаю что с ним делать.
-- Как это не знаешь? Могу подсказать тебе. Иди в издательство. Тут страниц хватит на целую брошюру, если еще заплатишь приличные деньги, то напечатают в твердом переплете.
-- Думаешь надо идти в издательство…
-- Конечно! Мнение плохого не посоветует. Или ты зря напрягал мозги, критично мыслил, чтобы вот так взять и выбросить потом эти листы? Использовать как туалетную бумагу?
-- Я даже не думал об этом. Я когда дописал, то сразу же у меня начались схватки от тебя. Не было времени обдумать.
-- Завтра же бери любой свой пиджак, не испорченный молью, и иди в редакцию в центре города. Тебе нужно показать то, насколько ты умеешь быть критичным. Ты сможешь даже заработать деньги.
Мнение взял со стола пепельницу и бутылку скотча:
-- И про это забудь навсегда. Эти вещи мешают тебе мыслить критически.
Покуривая сигарету, Мнение залпом выпил скотч, даже не откашлявшись.
***
Само издательство было неприметным, оно терялось между высокими небоскребами делового центра и копошащимися людьми, что каждый день ходили туда и обратно, даже не обращая внимания на это маленькое здание. Капли дождя бились о тротуар, задевая мои старые кожаные туфли. Стиль играет заметную роль в моей карьере, поэтому именно сегодня я выбрал свой лучший пиджак, в котором дырки от моли были только на внутренней стороне. На моем лице была хмуро-резкая, зато глубоко в душе радостная гримаса, и я чем-то был похож на счастливого человека. Случайный прохожий, идущий мимо меня походкой победителя, натыкается на своеобразную изгородь, и, даже не заметив во мне изюминку, особенность, отличавшую меня от других, мою черно-зеленую, переливающуюся жижу, олицетворяющую Мнение.
Я подошел к зданию издательства, остановился, посмотрел, затем подошел к пыльному окну, которое давно закоптилось от дорожной пыли, и, протерев поверхность рукой, попытался посмотреть что внутри. Я увидел огромного толстого мужчину, на вид ему было лет сорок. На его руке был перстень с алмазом, режущим блесками мои глаза. Он спорил с другим мужчиной, который был его полной противоположностью в материальном плане. Пройдя входную дверь, я делаю несколько шагов и останавливаюсь, теперь уже надолго.
Сейчас, даже при моем искреннем желании вернуться назад, почти было невозможно это сделать, потому что мне не давало это сделать мое Мнение.
-- … зачем вам нужно это делать? Я владелец этого издательства, это вся моя жизнь!
-- Ваша никому не нужная жизнь стоит посреди мегаполиса, мешая бизнесменам реализовать себя. Вы – раковая опухоль.
-- Как вы можете снести издательство? Что я буду делать без него?
-- Ха-ха. Меня это как-то не волнует совсем. Ваше издательство все равно не приносит доходов, посмотрите на полки, -- он обвел рукой вокруг себя, -- тут нет книг. Пусто!
-- Дайте мне шанс…
-- Нет, мы завтра же снесем это здание к чертям, соответствующие документы уже куплены, все давно уже схвачено. Но я вас могу обрадовать. На месте вашего издательства будет построен самый высокий небоскреб во всем городе. Вы должны гордиться собой.
-- А если я смогу…
-- Стойте, -- я ворвался в их разговор.
-- Ты еще кто такой? – спросил жирный.
-- Я критик. Позвольте мне дать шанс этому господину. У меня есть небольшой текст, возможно, он даст издательству возможность возродиться, и уберечься от банкротства.
-- Я же уже сказал, что ничего… Ладно. Даю вам время, -- он посмотрел на часы с деловым видом, -- три дня. Если через три дня все полки не будут усеяны книгами, то я сношу это здание к чертям.
-- Я понял. Все будет сделано.
Жирный, а его звали Варвар Митрофанов, еле покачивая туловищем, походкой пингвина ушел прочь из здания.
На протяжении трех дней я, Мнение и владелец издательства – Роман – занимались редактурой моего эссе. Мнение, как будто будучи винтиком в общем механизме, принимал непосредственную участь в этой работе, внося немалый вклад. Выкинув из текста лишние части, поправив ошибки, в конечном результате вышло двадцать пять страниц текста большого формата. Роман сказал, что если я хочу, чтобы мое эссе печаталось в книжном формате, то страниц будет в два раза больше. Я согласился.
Роман спросил меня, сколько экземпляров подавать на печать. Я сказал, что пятьсот достаточно.
Я достал из кармана две сигареты, протянул одну Роману, а сам, опершись на стену рукой, сказал:
-- Я продал все свои пиджаки, все запасы скотча, ковер из туалета, кожаную обивку унитаза, шторы, пылесос, чтобы дать все деньги тебе. Ты мой единственный шанс реализовать себя, как критика, а я твой единственный шанс сохранить издательство, даже если эссе не будет иметь успеха, ты все равно останешься победителем.
Я протянул ему руку, Роман последовал примеру, и, крепко пожав его ладонь, оглянул пустые полки издательства, в голове воображая, что уже завтра тут все будет усеяно моей книгой. Да-да, вы не ослышались, книгой.
Роман ласково улыбнулся в ответ:
-- А вы уже подумали над обложкой?
Я вопросительно посмотрел на Мнение. В его взгляде я заметил энтузиазм, он будто мысленно передавал мне все наставления.
Я знал Мнение не так долго, уж со вчерашнего дня знаю о его существовании, зато у нас была некая близость, мне приходилось полностью доверять мнению Мнения. Роман и Мнение были на удивление радушными людьми, за эти три дня мы стали почти лучшими друзьями.
По красочности и стилю обложка эссе не могла сравниться ни с одной обложкой бестселлера: приятный оттенок фиолетового, блестящие золотые буквы, обозначающие название эссе, вокруг букв сверкали яркие дешевые брильянты.
Название эссе: «Почему нельзя воспринимать всерьез стих одиннадцатилетней Дарьи».
Как раз через три дня, когда Варвар должен был подойти к нам, чтобы проверить успехи. За день до того Роман вывесил огромный фиолетовый плакат, рекламирующий мое эссе, чтобы повысить популярность.
Еще до открытия возле входа издательства скопилась масса людей. Я заметил блеск дорогого кольца на запястье Варвара, стоявшего позади толпы, и с пренебрежением, чувством проигрыша, смотрел на меня пристально, не моргая, будто он в этот момент проклинал меня словами в своей голове.
Во время открытия сюда ворвались сразу человек пятнадцать-двадцать, а через сорок минут после изнурительной давки – все сорок. В толпе были дети, к ним относились ласково и трепетно, кто-то кричал: «не задавите ребенка», или «ребенка пропустите», но, к счастью, никто не пострадал. Роман установил слишком демократичную цену для книжки – она расходилась с огромной быстротой.
Сумятица в толпе приводила к разным родам оказий: битью окон, царапанию двери; но, тем не менее, доходы с моего критического эссе, были настолько большими, что Роман мог даже забыть про эти расходы. Такое ощущение, что все эти люди питали невероятную слабость к маленьким книжкам в фиолетовой обложке, возможно, подумал я, они надеялись, что там будет сказка для детей.
Заводная головка маленькой стрелки часов, наконец, показала на девять часов вечера. Роман попросил уважительно всех людей выйти из помещения, провожая хлопками в ладони, нервно сглатывая слюну. Мнение заметил мой взгляд и посмотрел на полки с моим эссе.
-- Можно? – обратился Мнение ко мне, держа в руке один из экземпляров.
-- Что именно?
-- Можно я его съем?
-- Зачем?
-- Хочу ознакомить свое мнение с твоим эссе.
-- В тебя внутри тоже есть мнение?
-- А у Мнения не может быть своего мнения? Это обыкновенная плюралистическая пирамида, ничего удивительного. Это бесконечный процесс.
Мнение взял в руки книгу, и, широко раскрывая рот, протолкнул ее вовнутрь себя с удивительной легкостью и непринужденностью, а его лицо было таким, будто бы он ел всего лишь сотовый мед, запивая молоком. Участок около его рта был покрыт слизью, которая изображала его удовлетворение.
Возвращаясь назад домой, я заметил, что тротуар такой же твердый, а прохожий возвращается обратно, уже с грустным лицом. Мне было непонятно: мнение или самомнение помогло мне написать критическое эссе. Я запутался. Мое самомнение терялось между высокими небоскребами делового центра и копошащимися людьми, что каждый день ходили туда и обратно, даже не обращая внимания на всю прелесть и своеобразие моего внутреннего мира. Светлый месяц кидал свет на лужи, появившееся после утреннего дождя, отсвечивая его мне в очи. Самомнение играет заметную роль в моей карьере. Случайный прохожий, идущий мимо меня уже с не таким веселым лицом, как три дня назад, спотыкается о бордюр и падает не о метафорическую изгородь, а прямиком лицом в лужу, и, даже не заметив во мне изюминку, особенность, олицетворяющую мое самомнение.
И вид не был уже настолько перенасыщен газами от машин, была глубокая ночь. Я подошел к своему дому, который, как я его недавно начал называть модным словом кондоминиум (я же критик, я должен знать много умных слов, чтобы запутать любых контркритиков, стараясь сделать так, чтобы они запутались и ничего не поняли). Слишком много раз я шел по этим каменным джунглям, я чувствовал себя аутистом. Пройдя входную дверь дома, я делаю несколько шагов и, не снимая одежды, ложусь на кровать – спать.
***
Я появился на сельском пути, по крайней мере, она напоминала мне именно сельскую, а не другую любую дорогу.
В конце дороги, в тумане, стояла церковь, милая крутояровская церковь, где, возможно, кто-то впервые уверовал в Бога. Я заметил, что сквозь туман была видна только она, все деревья, стоящие непроходимыми джунглями вокруг меня, разглядеть не удалось. Мое лицо покосилось от внезапного налета мошкары. Я поймал одну из них в руку, зажал одним пальцем ноздрю, а в другую протолкнул мошку, а чтобы она зашла в носоглотку, я сильно напрягся, резко вдыхая носом воздух вовнутрь. И остальные мошки все равно продолжали летать – они явно считали, что я уже проиграл. Но я не любил, когда меня считают проигравшим.
С такой же силой я вытолкнул мошку из носоглотки. Она мгновенно умерла. Перспективы оказаться на месте этой мошки, остальную толпу не радовали, поэтому они в тот же момент от меня отстали. Я пошел дальше.
Мое сердце дрогнуло, на лбу проступил пот, когда я увидел перед собой на пути маленькую девочку десяти-одиннадцати лет. Она стояла в белом порванном платье, ее кожа была бледной, а волосы жирными, словно туда уже много лет заворачивали сало. Мне вдруг захотелось подойти к ней и пересказать живо свои успехи, со всеми подробностями. Рассказать о эссе, о прибыли, а если бы у меня был экземпляр, то я бы подарил бы его.
Но мой энтузиазм был прерван чувством еще одного неудержимого страха, когда я среди ночи услышал пение птиц. Красивая мелодия их голосков в этот момент казалась до бесконечности мрачной, давящей на психику. Я уже хотел вернуться назад, но куда? Медленным шагом, стараясь преодолеть страх, я пошел на встречу маленькой девочке.
Ее лицо было скрыто волосами, она стояла, ссутулившись, опустив руки вниз. Подняв голову, она показала мне свое лицо, и тут, как впоследствии понял я, и проявилось полностью чувство страха, которое разрывало на куски мое сердце.
Я никогда не придавал скепсиса в отношении функциональности моих глаз: я видел бледное лицо маленькой девочки, она плакала кровью, истошно давя свою мину, будто бы она была на кастинге юных актрис.
-- Зачем ты это сделал? – громко рыдая, крикнула она.
-- Я не знаю, что я сделал, я тебя не знаю, -- с дрожью в голосе сказал я.
-- Ты загадил мой стих, но попал мне прямо в душу! – сказала она, показав театрально выражение отчаяния.
-- Я же критик, это моя работа. Я критикую и…
-- Не ты критикуешь! – перебила она меня, -- а твое самомнение. Ты заложник самого себя!
-- Согласен, у меня были проблемы с восприятием, но сам стих…
-- Ты ничего не понял… У меня тяжелая форма лейкемии и рак костей. Я все детство провожу за чтением книг. Мою скучную жизнь разбавляет творчество!
-- Но это не повод…
-- Заткнись!!! – крикнула она грубым мужицким голосом, -- Пение птиц, метящая мошкара, витание солнца – все это я видела у себя из окна, потому что я не могу ходить, понимаешь?
-- Понимаю.
-- Мой стих это мои личные переживания, а не, как ты выразился, пропаганда нацизма и прочего.
-- Понимаю.
-- Ты убил меня в духовном плане. Не будет тебе прощения до конца твоих дней!
-- Извини… Я не это, я не хотел. А скажи, если птицы и мошки это твои личные переживания, то кто тогда тот, кто бродит в поисках клёвых вещиц?
-- Странник, ищущий клёвую вещицу это ты, только ты ее никогда не найдешь. Потому что ты выбрал неверный путь. Вечная тебе кара, проклятый.
***
Такого страшного сна я не видел еще никогда в своей жизни. Но этот страх был смешан с радостью того, что это всего лишь сон, и, я надеюсь на это, одиннадцатилетнюю Дарью я никогда не встречу.
Меня разбудил звонок телефона, я вложив все свои усилия, чтобы встать на ноги и взять трубку. Мне звонил Варвар Митрофанов.
-- Мальчик мой, я ошеломлен твоими успехами.
-- Зачем вы мне звоните?
-- Хочу предложить тебе кое-что.
-- Что именно?
-- Приходи ко мне в офис – узнаешь. Не прозевай свою удачу. То, что я хочу тебе предложить, не стоит и толику того, что ты добился с этим неудачником Ромой. Пусть он гниет вместе с его издательством.
-- Хорошо, я приду.
Предложение Варварка, конечно же, меня заинтересовало, но еще больше меня заинтересовало то, почему я нигде не вижу Мнение. Куда он пропал? В характере Мнения была одна черта, которая была присуща и мне – безответственность, он мой уйти куда угодно, даже не сказав мне. Я могу допустить, что он залез обратно в меня, возможно самомнение нашло компромисс.
Еще с детства я знал, что посещать важные мероприятия и встречи лучше с голодным желудком, чтобы съесть больше в гостях. В свой внешний вид я не старался вложить впечатление делового вида. Перед тем, как идти, я выпил несколько глотков скотча, вытерев рот остатком стиха одиннадцатилетней Дарьи, который валялся на полу. Газет я не читал давно, поэтому при встрече с Варваром мой разум был чист.
Пройдя по тому же твердому тротуару, увидев валяющего прохожего, который, похоже умер, я решил зайти в издательство Романа, чтобы спросить его, не видел ли он случайно Мнение. Я удивился, когда увидел Мнение, который писал что-то на листике, аккуратно выводя буквы толстым маркером.
-- Привет, Мнение, что тут делаешь?
-- Учусь писать, пока плохо получается.
-- А зачем тебе писать?
-- Как это зачем? – игриво спросил он, -- я же тоже хочу критиком стать, как ты. Внутри меня достаточно самомнения, чтобы стать критиком. Я эволюционирую с каждым днем.
-- И ты больше не будешь со мной?
-- Я стал замечать, что твое самомнение стало слишком большим. Когда самомнение слишком большое, то мнение отходит на второй план, а то и вовсе – исчезает.
-- Блин… Мнение, я буду тебя навещать.
-- Договорились, дружище.
Между нами проблеснула дружеская искра. Я хотел его обнять, но не мог это сделать чисто физически. С другой стороны, новое призвание Мнения решило сразу две моих проблемы – люди не будут смотреть на меня с удивлением, видя возле меня маленькую кучку слизи, и меня не будут доставать угрызения совести по поводу Романа, если он узнает, что у меня были связи с Варваром.
Попрощавшись, я, под светом волшебного фонаря, пошел прямиком к, возможно, моему новому работодателю.
Офис Варвара выглядел, как можно догадаться, на один миллион долларов. Но это вовсе не значило, что в деталях интерьера не было дешевой сентиментальности, присущей в наше время даже самым крупным богачам.
Слушая перед собой Варвара, я словно зажигал в себе какую-то невидимую свечу, наводя ее на описываемое событие, и все вдруг начинало сверкать в лучах необычными красками, воспламеняя и будоража мое воображение.
-- Дело вот в чем, -- начал Варвар, -- я читал твое эссе раза три, и мне было непонятно лишь одно – к чему в конце этот стих?
-- Стих про когда оно будет, и будет ли оно?
-- Да-да, именно оно.
-- Это мой стих, я автор. Это наглядный пример моим читателям какова должна быть поэзия в нашей стране – никакого нацизма, ксенофобии, а только толерантность и злободневные проблемы.
-- Я так и знал, -- он подскочил на стуле, -- ты поэт? Тебе будет интересно мое предложение. Я собираюсь организовать Сообщество молодых поэтов. У тебя есть шанс стать лидером этого сообщества. С твоими успехами в публицистике ты можешь быть достойным кандидатом.
-- А почему вы выбрали именно меня?
-- Я видел твое Мнение.
-- И что?
-- Более предвзятого Мнения я не видел еще никогда, я сразу понял, что самомнение у тебя огромное. Именно люди с большим самомнением могут занимать важные должности, или они просто идут в политику. Даже мое мнение не такое предвзятое, как у тебя.
Варвар щелкнул пальцами, из-под тумбы в нижней части его стола вылезло его Мнение. Оно было очень похоже на мое Мнение, такая же слизь и форма тела, но поверхность была цвета кожи человека.
-- А какова цель создания Сообщества молодых поэтов?
-- Цель создания – провести плюралистическое грехопадение. Это когда двенадцать предвзятых Мнений разных людей сольются воедино, в одну субстанцию.
-- И что даст это плюралистическое грехопадение?
-- Ты во всем ищешь выгоду для себя.
-- Во время грехопадение все твое самомнение пропадет, а Мнение перестанет существовать физически. Ты умрешь.
-- И вы думали, что я соглашусь на это?
-- Нет, ты недослушал. Я читал твое эссе, и я понял, что ты хочешь реализовать себя, как поэта.
Он достал из-под стола книгу, дал ее мне.
-- На этой книге я написал твое имя и фамилию. «Сборник стихов», их составлял мое Мнение. После твоей смерти про тебя заговорят, как про не только талантливого критика, но и поэта, ведь после смерти популярность отдельной личности поднимается до высот. Умерев, ты сможешь удовлетворить свое самомнение, но и в тоже время его потеряешь. Такой парадокс, но в современном мире только так. Этот «Сборник стихов» я дам Роману, чтобы он распечатал его в размере десять тысяч экземпляров. Но я сделаю это только после того, как ты согласишься привести свое Мнение для плюралистического грехопадения.
-- Я подумаю.
-- Вот тебе адрес, -- он дал мне листок, -- если захочешь – придешь через три дня туда. Там будет еще одиннадцать таких же поэтов, как и ты. Я надеюсь, что ты не передумаешь.
-- Хорошо, до свидания.
Я чувствовал, что я был марионеткой в его руках, мне пришлось радостно согласиться. Выйдя за двери его офиса, я вышел на улицу, и первая мысль в моей голове подсказала, что нужно готовиться к Великому, то есть, плюралистическому грехопадению эти три дня.
За это время зудящая дрожь в моих руках становилась все сильнее, но все равно не доходила до пальцев. Заметив, что с каждым часом мой рассудок мутнеет все сильнее, я решил прополоскать пустой желудок скотчем, за что поплатился резкой болью и несколькими часами на унитазе, уже без кожаного ободка, что доставляло лишний дискомфорт. Эти дни не были сложными, они были такими же как и все дни, прожитые мною до этого. Когда время пришло, и мне нужно было идти по указанному адресу, я пришел в полуживом состоянии к Мнению, который за этот период без меня довольно успешно обосновался у Романа.
Скотч скоро кончился. Я вышел на балкон, показывающий большой открытый восточный участок мегаполиса, с мерцающими на окраинах колхозными полями и реками. Поглядев вверх, я увидел высокие неподвижные облака и догорания невыразимо грустного оранжевого заката, какие бывают иногда осенью. Посмотрев на часы на запястье, я, не предупреждая ни Романа, ни Мнение, в пьяном и, как я уже говорил, полуживом состоянии, пришел в издательство. Говорить не хотелось, но пришлось, ради самомнения.
-- Хей, Мнение! Не хочешь отметить годовщину нашего знакомства? Мы уже знакомы целую неделю!
-- Ты уже, похоже, отметил. Ты пьян, мне противно на тебя смотреть.
-- Да ладно тебе, пошли! Попьянствуем вместе с моими новыми друзьями, я тебя познакомлю с их Мнениями, если ты понимаешь о чем я, -- я улыбнулся и игриво ткнул его пальцем в плече.
-- Ты в любом случае собираешься туда идти?
-- Конечно же! – соврал я.
-- Ладно, в таком состоянии отпускать тебя одного я не собираюсь. Пошли.
Вместе с Мнением мы пошли по адресу, данному мне Варваром. Мне вдруг пришла в голову мысль, что делаю все неправильно. Почему я так просто согласился умереть ради самомнения? Впрочем, сейчас я пьян, и такие критические вопросы решать не в состоянии. Так и теперь, я пришел на этот праздник открытия Сообщества, а он внезапно показался мне слишком торжественным.
Увидев одиннадцать поэтому, в моей душе появилось воодушевленное желание воспламенить их сердца свойственной мне по пьяни беседе – странной и увлеченной. Безусловно, я и все окружающие понимали мое состояние, я был похож на щеголя, сердцееда и мошенника. Но как я играл ее! Мне никогда не забыть этих одновременно уверенных и неуклюжих движений, изысканно-небрежного лука, этого голоса жуира и бонвивана, в циничной музыке которого слышалась грусть, раскаяние и вселенская тоска. Я рассказывал всем о своих успехах, о своем друге Мнении, о своих будущих проектах, о критике, критическом мышлении и, наконец, я поделился своими успехами в поэзии, декламировав перед всеми свой стих «А когда оно будет». Одна девушка, которая чертовски понравилась мне внешними данными (наверное из-за того, что я был пьян), выразила свое мнение по поводу этого стиха, которое основывалось на смелой догадке, что автор в этом мини-опусе описал всю действительность, будто бы человек всегда ждет, но забывает, потом опять ждет и забывает, а дальше все равно ничего не происходит и он уходит в забвение. Мы с ней около полу часа поддерживали увлекательную беседу в широком переулке, где и было все действо, там было только два стола, украшенных напитками и едой, и один бармен. Варвар, пока что, не появлялся.
-- Я не знаю лично одиннадцатилетнюю Дарью, я не читала ее стих, но твоя статья меня впечатлила, и теперь я даже не собираюсь знакомиться с ее творчеством, а просто скажу, что я согласна с тобой, ведь нацизм и ксенофобия это плохо. Молодец! – она положила руку мне на плече и где-то пол минуты смотрела мне в глаза.
-- А как тебя зовут? – спросил я.
-- Татьяна, меня зовут Татьяна. А твое имя я увидела на обложке твоей статьи. Кстати, не распишешься? – она протянула мне мою книгу и свою ручку, я расписался на начальном форзаце.
Судя по Мнению Татьяны, она менее предвзятой, чем все остальные. Ее Мнение было таким же маленьким, но не противным и слизистым, это была маленькая пони-единорог пурпурно-вишневого цвета. Она мило смеялась и во всем поддакивала свою хозяйку.
-- Мне приятно, что я уже начинаю раздавать автографы, -- улыбнулся я.
-- Это пустяки, твоя популярность возрастет в миллионы раз после плюралистического грехопадения.
-- А ты тоже занимаешься поэзией?
-- Да, я напечатала пару десятков стихов, но они не нашли своего читателя. Варвар Митрофанов – добрейшей души человек – дал мне шанс быть популярной поэтессой.
-- А ты знакома с моим эссе?
-- Да, это просто замечательно. После того, как из меня вышло мое Мнение я тоже начала все воспринимать критически! То есть, выглядит это приблизительно так: я смотрю на какое-нибудь явление, и сравниваю его с собой. Например, стихи начинающих поэтов. Читая их, я сразу вспоминаю свое творчество, а уже потом уже делаю оценку на основе этой сравнительной базы.
-- Я тоже так делал, когда писал эссе, это нормально.
-- Ладно пойдем, я тебе кое-что покажу.
После этих слов, она взяла меня за руку.
Она повела меня к одному из столов, на котором, кроме еды, лежал огромный чемодан. Из этого чемодана она достала маленький портативный телевизор.
-- Это я записала специально для тебя, можешь считать это своеобразным фан-артом.
Татьяна вставила старую кассету в телевизор. Запись пошла.
Повествование в видео началось с песни в исполнении Татьяны, что необычайно запало мне в душу. Уже где-то на середине, под тот же голос и песню, видео показывало утренний выпуск новостей, звук песни стал тише, чтобы я мог услышать голос диктора:
«Сегодня утром внутренние правоохранительные органы арестовали малолетнюю Дарью – скандальную поэтессу, известную своими откровенными праворадикальными, неонацистскими взглядами. Глава внутреннего подразделения Жуков Михаил Алексеевич на основе эссе «Почему нельзя воспринимать всерьез стих одиннадцатилетней Дарьи» провел вместе с журналистами нашего канала сенсационное расследование, в ходе которого выяснилось, что скандальная поэтесса занималась каннибализмом и пропагандировала расовый лукизм в широких массах, подкупив председателя жури конкурса «Рифмы и ритма» кругленькой суммой. Насколько известно, Дарье грозит от двадцати до двадцати двух лет колонии строгого режима для малолетних. Мы будем держать вас в курсе событий. Так же Михаил Алексеевич от имени всех сотрудником внутренних правоохранительных органов благодарит автора эссе, имя которого всем нам известно, за критичность и смекалку».
-- Вот видишь? Видишь? – она радостно подпрыгнула, как маленький ребенок, -- теперь ее посадят! Мой отец прокурор ее посадит, я лично с ним договорюсь, чтобы ее посадили!
Где-то на самом начале переулка Варвар Митрофанов окрасил своей фигурой пространство, скрестив руки на груди на манер шиллеровского Моора, стал мерно прохаживаться около столов, поднимая закуски и отправляя их в рот, до всех членов будущего Сообщества поэтов, смотря им прямо в глаза, а некоторых даже дергая за ушки, как гитлерюгендов.
После появления Варвара, ко мне подошел мое Мнение, до этого беседовавший с Мнениями присутствующих.
-- Это кто такой? Ты спятил?
-- Да ладно тебе, он поможет мне увеличить самомнение до такой степени, что ты мне не будешь нужен. Но без тебя я это сделать не могу.
-- Все понятно… Я переоценил тебя. Твое самомнение оказалось слишком слабым перед самомнением Варвара. Он тобой управляет, как марионеткой, а ты согласился.
-- Дело не в этом. Ради самомнения я готов на все, потому что я критик. Ты пока что принадлежишь мне, после грехопадения ты узнаешь, почему я это сделал, потому что ты будешь свободным.
-- Скорее всего, он тобой так легко завладел, потому что рядом с тобой не было мнения. И я не говорю про себя, я говорю про твое мнение, духовное, которое еще осталось внутри тебя. С этим мнение ты более независимый, но самомнение портит все.
Наш разговор неожиданно закончился. Я посмотрел на Варвара.
Глаза его загорелись, массивное лицо все как-то пыталось корчить деловую мину, он весь словно напрягся, и, казалось, уже не один год готовился к грехопадению. Присутствующие беседовали еще как минимум пол часа, потом принялись за горячие блюда, на этот раз уже молча. Я ел с удовольствием, овощное рагу наполнило мой желудок, не питавший пищи уже три дня.
Мне показалось, что Варвару хотелось каких-нибудь событий, и воображение его интенсивно работало. Я думал про Мнение, о том, как ему будет хорошо без меня, что он сможет самостоятельно реализовать свои планы.
Мои уши слышали леденящие сердце речи Варвара, а опьяневшее сознание критически оценивало его слова: дня него все мы были всего лишь вспомогательной формой жизни, которую он использует, пока в непонятно каких, возможно, высших целях. Я снова, вообразив, что я стою на недостижимой для птицы высоте, поднял глаза на оранжевые стрелы заката, и мой поток мыслей прекратился.
-- ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!! ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!! ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!! ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!! ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!! ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!! ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!! ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!!
В своей речи он говорил насколько ему важно это событие, что каждый получит свою выгоду от сегодняшней ночи. Варвар Митрофанов начал неистово кричать высоким писклявым голосом, я долго пытался понять, что это значит, и заметил, что думать стало сложно и даже опасно, потому что мои мысли потеряли былую свободу и силу, я не мог больше контролировать свою критичность. Не знаю с чем это было связано.
Ответ сразу же появился передо мной в виде огромного волосатого заднего прохода Варвара, который сняв штаны, обнажив свои причиндалы, стал перед нами на четвереньки, со всей силы раздвигая руками полупопья. Я увидел все вплоть до внутренностей – это была темно-коричневая дыра, похожая на луну во время солнечного затмения, но сверкающая как самая яркая звезда на ночном небе. Из самого центра дыры к ее границам тянулись шероховатые морщинистые, слегка волосатые анальные мышцы. Вокруг этих мышц внутри сверкал сверсток мышечных волокон, он словно плясал внутри, издавая нити электрической лампы, которая от удара к удару то сотрясалась и пульсировала, то завивалась вокруг сверстка, обнимая его. Я понял, что это и есть самомнение.
-- ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!! ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!! ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!! ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!! ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!! ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!! ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!! ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКОЕ ГРЕХОПАДЕНИЕ!!!
Единственная мысль, которая заняла мой ум, была связана с тем, какого вообще черта я тут делаю, и что сейчас будет. Глядя на анус Варвара в редких подстриженных волосах, вьющихся на ветру, я заметил, что все остальные участники действа стали на колени и поклонялись ему, пока все наши Мнения стояли сзади и смотрели на это с взглядом, выражавшим недоумение и страх. Мои мысли о всем происходящем сопровождала внутренняя тревога. Если бы я понял причину этой тревоги, то я бы спокойно, так же как и все, стал на колени и поклонялся своему идолу. Но тут было что-то не так.
Варвар хлопнул три раза в ладоши, после чего все поэты встали, повернулись спиной и взяли свои маленькие и беззащитные Мнения, которые уже поняли, что сейчас произойдет, и своими маленькими ножками и писклявыми выкриками пытались убежать отсюда. От милого движения их маленьких членов мне хотелось смеяться, но в тоже время мне было их жаль. Их ждала самая тяжкая учесть. Теперь я знал причину своей тревоги, я чувствовал ее сердцем, боясь до конца признаться самому себе. Поглядев на свое Мнение, которое даже не пыталось убежать, я чувствовал его как личность, индивидуум больше, чем за все время нашего знакомства. Он молча посмотрел на меня, вытирая руками слезы, смешанные со слизью, потом дрожащим голосом, он сказал: «ты меня предал», и это были последние его слова.
Первой свое Мнение к анусу Варвара поднесла Татьяна, я не ожидал от нее такого. Она била руками это миловидное создание, которое истошно кричало, как петух, который знает, что сейчас ему отрубят голову. Сначала рог на лице, а потом и все остальное тело Мнения Татьяны, будто намазано вазелином, вошло вовнутрь Варвара. Этому примеру последовали десять остальных поэтов. Настала моя очередь.
Сейчас, стоя перед этими перспективными молодыми людьми с обязанностью засунуть свое Мнение глубоко в недра Варвару, я друг неожиданно понял, что мое чувство к этому маленькому слизистому созданию нельзя назвать любовью в том смысле слова, в котором я понимал его. Я был влюблен в него, влюблен сильно, но – любовь… Это другое. Что-то высшее, основанное не только на обожании и восхищении, но и на доверии. На вере. В Мнение я до конца поверить не мог, как ни старался. Может быть, именно потому мы расстались так мучительно, с таким душевным надрывом наших сердец и анальных мышц Варвара.
Я засунул Мнение в анал Варвару.
Я полностью ушел в свои мысли и плохо замечал, что происходит вокруг. Мне стало неуютно, словно я оказался в чужой, малознакомой компании; все говорили, смеялись, а я все думал и думал, критически оценивая происходящее. Мне захотелось уйти.
Варвар Митрофанов надел штаны, набросил пальто на плечи. Внезапно стало темно и прохладно, все освещение в переулке пропало. Стояла тихая весенняя ночь с низким темно-фиолетовым небом, кое-где тронутым едва различимыми искорками звезд. Ветра не было, но откуда-то снизу от земли, проистекал прохладный бодрящий воздух, он забирался под штаны и холодил.
При первом взгляде на Варвара после посткритического транса, силуэт которого образовывал ужас, заполонивший его душу, алхимически трансформируясь в физический коллапс и уродство.
Механизм был запущен, это было видно даже теперь, ночью, в пьяном состоянии. Руки и ноги Варвара разрослись, образовав огромные мышцы, которых, похоже, до этого скрывались под слоем жира. На месте локтя вообще торчал какой-то немыслимый кол, такое ощущение, что им можно бурить твердую землю. На животе появились кубики пресса, между которыми были глубокие ямы, где мог поместиться один взрослый человек. С большими черными глазами соседствовал большой белый рог высотой в три этажа. Во всем обличье этого чудовища с огромными руками, ногами и ужасной мордой – объединение дюжины Мнений и самомнений их хозяев. Лысина, покрывавшая голову Варвара, блестела на выглянувшем ночном месяце, чуть ниже выросли брови, напоминая огромный ухоженный куст. Возле головы были плечи, шире которых был только самый огромный бульвар в нашем городе.
Одной рукой он сваливал небоскребы, другой ловил людей, стараясь быть нежным, чтобы не расплющить случайную жертву. Случайных очевидцев этих событий он кидал себе в рот, демонстративно чавкая и гладя свой живот.
Огромная туша Варвара, которая из полного тела обычного бизнесмена, превратилась в настоящую гору, пошла между высоток, хватая руками пассажирские самолеты, давя ногами невинных людей. Внезапно он остановился – его поразил открывшийся вид.
Его тело разрослось, образовывая на поверхности огромные пузыри, его одежда во время трансформации порвалась, он был обнажен. На месте, где он уже побывал остались немыслимые красные пятка. Варвар прошел в глубь города и свалил огромный небоскреб, стоящий около издания, где я печатался первый раз.
Даже не заметив неприметное здание посреди высоток, своей огромной босой лапой, он наступил на издательство, расплющив его под весом своего тела. Я с компанией оставался за границей поля зрения всех этих событий, зато была видна пыль от падающих небоскребов.
Это был высокий мужчина в черном плаще, с костяшками вместо рук. Я не мог увидеть его лицо. Готов поклясться, что я его уже где-то видел. Мужчина уже успел собрать вокруг себя всех нас – двенадцать поэтов. Первой была Татьяна, он положил ей руку на грудь, и она в тот же момент повалилась на землю, ее жизнь подошла к концу. Такой дедуктивный вывод можно было сделать на основании того, что она больше не дышала и с каждой минутой румянец с ее кожи постепенно уходил. За время, пока мы по очереди подходили к мужчине, Варвар успел разрушить пол города. Подойдя к мужчине я увидел его лицо, и заметил, что на нем не было кожи, только голый череп. Он положил мне руку на сердце и в этот же момент на мои глаза выскочил черный экран, мои ресницы прилипли к моим глазам. Я почувствовал на секунду, что меня скоро разорвет на части, но в тот же момент я начал сдуваться, а потом вовсе – потерял сознание.
Появился телеведущий, одетый в строгий деловой пиджак:
«Сборник стихов автора эссе, имя которого мы все знаем, расходится по миру миллионными тиражами. Такой успех настиг автора сразу же после смерти. Как известно, вчера двенадцать молодых поэтов устроили коллективное самоубийство. Видные литературоведы уже назвали их «потерянным поколением». Все двенадцать поэтов были похоронены в одном гробу на восточном кладбище. Мы будем держать вас в курсе событий. До свидания».