Петя Гостемилов

               

Жена режиссёра местного драмтеатра, актриса инженю Полечка Гостемилова нечаянно забеременела. Она, беспомощно хлопая большими, широко расставленными глазами на треугольном личике с изящно вздёрнутым носиком, пролепетала мужу:

– Почти три недели…

Муж, Спиридон Гостемилов, отнёсся к неожиданной новости как-то индифферентно, на его породистом лице ничего не дрогнуло. Он мысленно был в работе, готовил новый спектакль и размышлял, примет ли худсовет его авангардную интерпретацию Чехова. Кстати, начинал Спиридон свою карьеру после театрального училища актёром в том же театре. И первым понял, что актёр он посредственный, что кроме внешности героя-любовника ничего интересного публике он предъявить не может, и уговорил администрацию театра послать его на режиссёрские курсы. Вернувшись в родной театр, начинающий режиссёр своим дебютным спектаклем «Утиная охота» обратил на себя внимание театралов и журналистов, и все последующие его работы, как правило, имели успех. Но дальше его карьерная лестница упёрлась в непреодолимое препятствие – главного режиссёра театра Фаризова. И чтобы расти дальше, кроме перевода в другой театр, возможностей не просматривалось. Гостемилов решил после сдачи новаторского прочтения «Чайки» с введёнными в спектакль элементами буффонады и фарса – комедия всё-таки! – подыскивать должность в других городах.
Так что, деликатное сообщение Полечки его лишь немного отвлекло от раздумий.

– И что ты собираешься делать, чулючонок? – спросил он задумчиво.

– Я не знаю, – испуганно ответила жена – и успокоилась. Главное, мужу она открылась. И всё пошло своим чередом.

А в положенный срок жалобным криком известил о своём по-явлении Пётр Спиридонович Гостемилов. Режиссёр торжественно, с цветами и шампанским, привёз домой молодую маму с сыном, демонстрируя гостям свою радость.

А на следующий день этот радостный момент был затмнён другим, ещё долее счастливым событием:  главрежа, директора театра и его пригласили в Обком партии к секретарю по делам культуры. И объявили, что главный режиссёр театра товарищ Фаризов переводится на партийную работу, и есть мнение на его местно рекомендовать товарища Гостемилова.

Уж этот праздник товарищ Гостемилов отметил достойно и в театре, и дома. В такой знаменательный час никто не заметил, кроме Полечки, что малыш двое суток прожил спокойно, и потом начал кукситься, плакать, не принимал грудь. Но мама решила, что с детьми это случается и оно само пройдет. И, правда, через трое суток плаксивости и капризов – прошло. А вскоре приехала из деревни Полечкина матушка, и стала бабушкой, няней и домохозяйкой в артистической семье, а также доброжелательной и коммуникабельной соседкой для жильцов подъезда.

Мальчик рос спокойный, уравновешенный, всё у него случалось, когда надо – и первые зубки, и первые слова, и первые шаги. Детского садика он избежал, с другими детьми встречался только во дворе, в песочнице, а в основном общался с бабушкой и игрушками.

И когда Петеньке минул пятый год, главного режиссёра и его труппу пригласили на гастроли во Францию. Что там произошло, тол-ком никто не знает, труппа вернулась в Союз, а Гостемиловы остались, и западные радиоголоса радостно раструбили эту сенсацию… Похоже, что от успеха на французских подмостках Гостемилов захмелел, а По-лина, несмотря на наивное личико, давно меч¬тала о парижских магазинах и салонах красоты. А о Петеньке… А что Петенька – с ним бабушка, любящая и заботливая, ему и так хорошо.

Перебежчиков сразу же лишили советского гражданства и родительских прав…
Вдвоём бабушка и любимый внучек прожили недолго. Бабушку покалечил инсульт, – следствие рокового шага родителей Петеньки. Бдительные соседи и органы опеки похлопотали, и бабушка оказалась в доме инвалидов, а осиротевший внук – в детском доме.

Детдом размещался в новом, недавно построенном комплексе зданий, и дети жили по науке – просторно и уютно – и тут же учились. Галина Никитична Щедрина, – директор, сама воспитанница послевоенного детского дома, детей любила и привечала, и ввела обычай: день поступления к ним ребёнка считать его вторым днём рождения и устраивать в его возрастной группе праздник с тортом и подарком. Также встречен был и Петя Гостемилов.

После праздника в честь прибытия Петеньки, получившего в подарок игрушечного льва и голубенькую маечку с надписью на спине «Петя», Галине Никитичне стало известно, что её заведение признано лучшим среди подобных детских учреждений в РСФСР за 1988 год, и ей необходимо выехать в Москву за заслуженной наградой. Все в доме ходили в приподнятом настроении, а доска объявлений в вестибюле была облеплена, словно бабочками, поздравительными открытками и телеграммами.

Перед отъездом в столицу она забежала в младшую группу поцеловать «наш талисман» – Петеньку. Талисман лежал вялый и горячий, и около него уже сидела Елена Павловна, врач из медпункта и воспитательница Катя. Отправив мальчика в медпункт и наказав, чтобы мальчику был вызван необходимый врач-специалист, Щедрина уехала. Когда она вернулась с орденом «Красного трудового знамени» и премией для детского дома, Петя уже был здоров и мило улыбался.

Учился Петя легко, без напряжения, но и без энтузиазма, на уро-ках инициативу не проявлял и руку для ответа не тянул. С ребятами не ссорился, по двору от избытка энергии не носился, ни с кем не конфликтовал, любил читать и читал много, любил наблюдать в школьном парке за муравьями.

А когда ему отметили двенадцать лет, случилось событие, круто изменившее его спокойную поступательную жизнь.

Известный в городе человек, Горинов Антон Антонович, бывший секретарь горкома и нынешний «мистер Твистер», выдвинул себя в кандидаты на пост мэра города.

Но соперники были серьёзными, будущее туманно, и выписанный из столицы политтехнолог посоветовал Горинову беспроигрышный ход: – усыновить сироту, да ещё и страдающего каким-нибудь недугом. Надо сказать, что Антон Антонович жил в секретарской квартире «обкомовского» дома вдвоём с женой Розой Романовной, а от-дыхал в маленьком замке, скромно названном загородным домом. Посоветовавшись с Розой, кандидат в мэры согласился на этот благородный поступок, при условии, что субъект заинтересованности будет мальчиком лет 10-12-ти без пороков и болезней. Поначалу Антон Антонович лично приехал в детдом для переговоров. Галина Ники-тична выслушала важного гостя и сразу же предложила кандидатуру Петеньки Гостемилова. Мальчик понравился, но…

– А это не тех ли Гостемиловых сын? – насторожился Горинов.

– Да, но они давно лишены родительских прав,  мальчик не знает и не помнит, кто его мама и папа.

– Извините, мне необходимо посоветоваться, но вы всё-таки подберите ещё кого-нибудь.

– Хорошо – сурово ответила женщина, она поняла, что переселение Петеньки в райские кущи откладывается.

Но к удивлению Галины Никитичны через неделю Горинов прибыл вместе с женой. Ушлый политтехнолог сразу оценил, какие возможности для Пиар-акции даёт усыновление дитяти невозвращенцев, вытесненных за рубеж тоталитарной системой.
 
– Приняв в дом такого ребёнка, мы переменим на свою сторону значительную часть либерально настроенного электората! – убеждал он сомневающегося хозяина. – Это же можно так обыграть и в прессе, и на телевидении, и на радио! – причмокивал мечтательно политтехнолог. И убедил.

Петенька чете Гориновых понравился, и их адвокат начал оформлять документы, и одновременно развернулась соответствующая кампания в местных СМИ. А уж передача ребёнка вновь явленным родителям была обставлена с великой помпой, у детского дома скопилась масса автомобилей: и самих усыновителей, и всеразличных телерадиокомпаний и газет, и просто любопытных.

Галина Никитична всплакнула, провожая Петеньку в новую, богатую жизнь, ей было немножко тревожно за мальчика, не очень хотевшего покидать детский дом, где они уже привык, и которого она уговорила, пообещав, что в семье ему будет ещё лучше.
Пете была отведена собственная комната с набором игр и игрушек, оборудованная компьютером, теле- и аудиоаппаратурой, гардеробом с моднейшими куртками, джинсами и прочими мальчишескими атрибутами. Приёмному сыну была представлена няня-гувернантка, девица лет 25-ти, сразу заявившая ему наедине:
 
– Можешь звать меня просто Римма и должен меня слушаться, иначе надеру задницу! – и захохотала.

Пете она не понравилась, он промолчал, отвернувшись и перебирая игрушки. Наутро он стал наводить в своей комнате нужный ему порядок и с горечью обнаружил, что здесь нет шкафа с книгами.

А к вечеру то ли от усталости и всей этой суеты, то ли от резкой смены обстановки у него закружилась голова, ему стало плохо, и он, отказавшись от ужина, лёг в постель молчаливый и безразличный. Но-чью ему стало ещё хуже, и Римма вызвала скорую. Диагноз был туманный, – нервное перенапряжение, упадок сил с возможной инфекцией. Прописано было лежать, регулярно принимать лекарство. Только спустя пять дней подросток начал вставать и принимать пищу.

Зато у нового отца, день, когда мальчика привезли к нему в дом, оказался настолько удачным и радостным, что следовало это отметить с ближайшим окружением в лучшем ресторане. Во-первых, уже на сле-дующий день рейтинг кандидата в мэры Горинова подпрыгнул сразу на 20 процентов, во-вторых, в этот день ему, наконец-то, был передан в долгосрочную аренду земельный участок чуть ли не в центре города, и к тому же вожделенный контрольный пакет акций сети магазинов «Гурман», перешёл к нему.

Выборы Горинов, конечно, выиграл.

А у Пети Гостемилова началась жизнь в золотом гнезде, которая ему всё больше и больше не нравилась, хотя бы потому, что его перевели учиться в модный элитный лицей, где всё – дети, учителя, порядки, обычаи, даже уроки – было другим, непривычным и чуждым. Среди учеников сложились иерархические отношения, в порядке вещей были злые розыгрыши, хвастовство «предками», «прикидом» и телефонами. Учителя прощали некоторым учащимся такие проступки, за которые в детдоме строго наказывали, и наиболее крутые ребята баловались спиртным и «колёсами». Петю пока не трогали, помня, кто его отец, но всё равно в этой школе ему было не по себе.
Дома он оказался никому не нужен. Римма часами болтала по телефону, или убегала к подругам, родители продолжали жить, как жили, будто бы ничего не изменилось. Новоявленная мама вообще не замечала чужеродное дитя, а отец был весь в делах, и его Петя практически не видел.

Учёба в шестом классе в лицее протекала у него от «отлично» до «удовлетворительно», и прошедший год  ничего, кроме тоски и ностальгии по детскому дому, не принёс.

Летние каникулы Петя провёл частично в скаутском лагере, частично дома, читая книги и постигая компьютер. Книги он покупал сам, на деньги, выдаваемые ему на мороженое и сникерсы, и ничего никогда у родителей не просил и никогда не жаловался.

Прошёл ещё год, и случился инцидент, резко нарушивший устоявшееся зыбкое равновесие в семье, когда каждый занимался своим делом и проводил время, как хотел.
 
Пропали деньги, беспечно оставленные подвыпившим хозяином в кабинете в незапертом ящике письменного стола. Кто их похитил, и были ли эти деньги украдены, никто разбираться не стал. Подозрение сразу легло на Петю, ибо он был детдомовский! Его опросил отец, назидательно рассуждая, как много они о нём заботятся, и что он должен быть благодарен им за это, и что он не в приюте живёт, а в хорошей семье. Роза Романовна напрямую обвинила Петю и стала упрекать его в чёрной неблагодарности и нежелании забыть детдомовские хулиганские привычки.

 И в этот вечер, возвращаясь с работы домой, Галина Никитична встретила понуро идущего к детдому Петю. Она настояла, чтобы он объяснил, что случилось.
Мальчишка не сдержался и расплакался:

– Возьмите меня обратно! Пожалуйста, Галина Никитична! – Видя, что мальчик находится на грани истерики, она взяла его под руку и спокойно сказала:

– Хорошо, пойдём-ка ко мне домой, я тебя чаем напою, ты успокоишься и, может, расскажешь, что там у вас произошло.

– Я туда больше не вернусь, – набычась, проворчал подросток и, предупреждая возражения директрисы, заявил; – Уж лучше на вокзале ночевать или в милиции!
– Ладно, ладно, Петя, пошли ко мне, пошли.

Приведя мальчишку домой, Галина Никитична была с ним ласкова, приготовила ужин, попили чай, Петя оттаял и всё рассказал. Выслушав печальную исповедь, она успокоила его, подтвердив, что верит ему, что он не виноват, и уложила спать в гостиной.

А утром первым делом позвонила Горинову. Антон Антонович извинился и не стал разбираться, сославшись на занятность, и предложил перенести разговор на вечер. Галину Никитичну зацепило то, что он не обеспокоен, где сын, и вообще не поинтересовался, зачем она звонит.

Роза Романовна обрушилась на неё, упрекая детский дом, что там воспитывают «воров и бандитов»», а потом и вовсе обвинила Галину Никитичну, как директора, в том, что та, якобы, специально подсунула им трудного подростка, лишь бы сбыть с рук, и прервала разговор.

Вечером Щедрина вновь потревожила отца, и он согласился встретиться и обсудить всё, и всё тщательно взвесить. Разговор был трудный, и она пришла к неутешительному выводу, что мальчик новым родителям не нужен и безразличен, но отправлять его обратно в детский дом было бы нежелательно из-за возможного скандала и шума в оппозиционной прессе.

В конце концов они, договорились, что Петя поживёт пока у неё и будет ходить в детдомовскую школу, но Гориновы останутся номинальными родителями. Галина Никитична заверила мэра, что всем любопытным объяснит, что мальчик у неё немного погостит, и что в лицее у него не заладилось с учёбой.

Вернувшись домой, где её ждал Петя, она весело взлохматила ему голову и объявила о результатах переговоров. Он был в восторге. Они договорились на завтра, несмотря на выходной, сходить в детский дом:

– Ты, наверное, соскучился, вот и посмотришь, что там и как, да и мне кое-что сделать надо.

В эту ночь Петя спал спокойно и безмятежно, и проснулся на следующий день в прекрасном настроении.

Когда они вышли во двор, к их подъезду подкатили две машины, – синий «фольксваген» и синяя без номеров новенькая «Лада». Из иномарки выбрался, широко улыбаясь, Анатолий Полянский, рыжий Толик, бывший воспитанник, ушедший во взрослую жизнь лет пятнадцать тому назад. Он шумно поздоровался, расцеловал Галину Никитичну и, собрав торжественное лицо, произнёс:

– Галина Никитична, уважаемая, я помню, что у вас скоро юбилей, после которого жизнь только начинается, но я, увы, должен завтра надолго уехать – бизнес зовёт! – поэтому разрешите вас заранее поздравить, пожелать здоровья, счастья и любви, а также долгих-долгих лет жизни! И примите мой нескромный подарок – вот этот скромный автомобиль. Нет, нет! – закричал он. – Никаких отказов, никаких воз-ражений! Вот вам ключи и документы, а Гена, – Толик кивнул подошедшему водителю – поможет вам получить номера и пройти техосмотр
.
– Так я и ездить не умею! – умоляла Галина Никитична, но возражать Полянскому было бесполезно.

– Делов-то, научитесь! При ваших-то талантах! Так что владейте, катайтесь и радуйтесь.
Галина Никитична была тронута до слёз и долго благодарила нежданного гостя, пригласила его домой. Но Полянский ещё немного поговорил о детском доме, о бывших учениках-одноклассниках, в двух словах поведал о себе и уехал. Она же до конца дня не могла прийти в себя и время от времени восклицала:
 
– Вот, Рыжий, а!?... Надо же! – и лицо её светилось радостью.

Петя тоже был рад за неё чрезвычайно, до лёгкого озноба, но потом озноб усилился, его стало лихорадить, и обеспокоенная Галина Никитична уложила его в постель, замерзающего и горячего, и стыдящегося своего недомогания. Но, благодаря заботам своей покровительницы, он скоро оправился и первого сентября вновь вернулся в прежнюю школу со своей прежней фамилией – Гостемилов. Худой, бледный, да-же зеленоватый, но довольный. И было так, как будто он и не уходил.

В пятнадцать лет он постепенно  влюбился в самую красивую девочку из седьмого класса, Соню Ребякину, которая и не замечала скромного замкнутого, ничем не примечательного мальчишку, тощего и бледного. А он любил её скрытно, подавляя возможные внешние проявления своей влюблённости. Он любил и страдал тихо и безответ-но, и в голове, а может в сердце стали возникать стихи. И Петя ещё больше ушёл в чтение, особенно в поэзию, или, отрываясь от книг, садился за компьютер. И влюблённость так же незаметно растаяла, остыла, но тяга к поэзии только усилилась, и в сознании время от времени, словно разноцветные воздушные шары, всплывали стихи.

Когда Петенька перешёл в девятый класс, Галина Никитична задумалась о дальнейшей судьбе своего любимца.
 
Она добилась приёма у мэра и, как бы советуясь с ним, выложила свои соображения и опасения.

– Антон Антонович, надо решать дальнейшую судьбу парнишки, ведь юридически – он ваш сын, зарегистрирован в вашей квартире, но у вас не живёт при общем молчаливом согласии. Но через полтора года он выйдет в белый свет, в большую жизнь. Вы же знаете, наши воспитанники, выпускники имеют право на отдельное жильё. А как мы Петю обеспечим жильём? Где он будет жить дальше?

Горинов слегка поморщился от напоминания о неудачном усыновлении, но оценил такт директора детдома, загодя обеспокоящегося о пацане, и давая отцу время на решение непростого и деликатного вопроса. Он, нахмурясь, призадумался и пообещал:

– Даю вам честное слово, я решу эту проблему, а пока давайте оставим всё как было…

И то ли совесть его, загнанная в тёмные закоулки души, шевель-нулась, то ли приближающиеся новые выборы мэра, где он вновь со-бирался участвовать, могли осложниться слухами о брошенном сыне, но Горинов слово сдержал. К семнадцатилетию Петра Антон Антонович купил несостоявшемуся сыну квартиру в доме для малосемейных.

– Петечка, – радовалась вместе с парнем Галина Никитична, – то ты всем радость приносил, не ведая этого, а теперь и тебе…

Мальчик её не понял, он даже не задумался над её словами, и вспомнил загадочную фразу своей покровительницы гораздо позже, уже повзрослевшим.
 
Он учился в десятом классе, когда в город каким-то образом завернул вдруг знаменитый русский поэт В., и в читальном зале областной библиотеки состоялась встреча прославленного автора с реликтовыми, так сказать, любителями поэзии. Петя с замиранием сердца ожидал появления поэта, заняв место в зале за сорок минут до начала. Высокий гость, коротко поприветствовал публику и, процитировав Маяковского: «Я – поэт, этим и интересен», начал читать стихи, в основном новые, собранные в его последней книге, а то и вовсе неизданные.
 
В паузе между декламациями сосед, что слева, повернул к Гостемилову восторженное лицо, яростно аплодируя, выдохнул:
 
– Здорово!
 
Пете тоже понравилось.

 Во время антракта, когда играл струнный квартет, что-то из Эдисона Денисова, два юных поклонника разговорились. Они не знакомились, не выясняли, кто есть кто и что, а говорили о В., о поэзии, о шестидесятниках.

И после, стоя, отбивая ладони в ритме овации, они переглядывались, радостно улыбаясь. А когда вышли в вечерние осенние улицы, незнакомец сказал:

– А знаешь, у меня есть эта книга!

– Так что же ты её не прихватил, автограф бы попросил! – удивился Гостемилов.
– Как-то не сообразил. Да, а как тебя зовут? Меня – Саня! – протянул руку парень.
– Пётр. Петя…

– Петь, есть предложение. Я тут недалеко совсем живу с предками. Они сейчас в Турции греются, а я учусь. Пошли ко мне, сборник В. полистаем, своё почитаем.
Петя, смутившись, хотел отказаться, но желание поглядеть, вдохнуть запах новой книжки стихов любимого поэта, которую он опоздал купить, было сильным, и он согласился. Весь вечер они по очереди зачитывали понравившиеся строки, повторяли неожиданные метафоры и образы, восхищались рифмами и на прощание обменялись номерами телефонов.

И сразу же, на следующий день, вечером Сашка позвонил и, поздоровавшись, зачастил:

– Петь, ты покупал сегодняшний выпуск «Единственной правды?» Нет?

– Нет, а что? – Петя, честно говоря, никогда её не покупал, – В чём дело?

– А там мои стихи, целая подборка напечатана! – радостно закричал Саня, – три стихотворения! Я их тебе вчера читал. Петь, впервые, представляешь!

– Поздравляю, конечно! А что ж ты вчера промолчал, что отослал их в газету?

– Боялся сглазить! – весело оправдался Саня.

Петя ещё раз поздравил нового приятеля, вышел и купил газету. Стихи были набраны в литературном приложении-вкладыше и оказались очень даже недурны.. Сам же Гостемилов свои опусы посылать никуда не думал – к себе, как к поэту, он относился строго, даже жёстко.

Прогулка налегке по холодному воздуху, остудила его, придя домой, он никак не мог согреться, озноб волной пробегал по телу, посеревшая кожа пошла пупырышками. Он вяло разделся и свернулся калачиком под одеялом, закрыл глаза. В глазах было горячо, и плавали цветные пятна. Петя забылся, постанывая; тягостный сон был наполнен обрывками стихов, далёкими голосами и внезапными пробуждениями. В школу он не пошёл, лежал в постели обессиленный. Навестившая его Галина Никитична, причитая, принялась его лечить. Прибывший врач рекомендовал госпитализацию, но Петя, слукавив, что ему лучше, отказался, и поправился только через неделю.

И никаких выводов после этого события у него не возникло, а вспомнил он о странной фразе своей попечительницы позже, года через три – он уже работал и учился заочно в университете, – когда встретил Вовку Папанина, их воспитанника, закончившего школу годом раньше его. Кстати, когда этого Вовку, четырёхлетнего, привезли в детдом, то на вопрос: «Ты чей?» он ответил: «Маманин и папанин», за что и получил фамилию Папанин и прозвище Полярник. Папанин в годы учения сблизился с Петей Гостемиловым более других, потому что тоже любил читать.

Столкнулись они случайно февральским вечером, когда Петя по дороге домой, забежал в гастроном. Там было людно. Петя хотел купить кое-что к ужину, как вдруг кто-то, хлопнув его по плечу, воскликнул удивленно-радостно:
 
– Глянь-ка, Петька! Здорово, сколько лет! – Папанин, довольный, возбуждённый, отягощённый сумкой с бутылками, стоял перед ним и весело щерился. Они пожали руки, и Полярник, опережая Петькин дежурный вопрос: «Как дела?» – чуть ли не закричал:
 
– Погоди, ты забыл, бродяга, что у меня сегодня, сейчас день рож-дения! Я тебя приглашаю! поня? Всё, идем ко мне!

Петя, поздравив приятеля, начал отнекиваться, но тот ничего не слушал, ничему не внимал, буквально атаковал Гостемилова:
 
– Петька! И слушать не хочу. Мы ж столько лет не виделись, а ты в кусты? Обижаешь. Идём, идём!
 
Он буквально, за рукав потащил Петра к себе домой.

Компания собралась небольшая, чисто мужская – сотрудники Папанина и пятый Гостемилов. Он уже смирился потерпеть часок этой пытки с незнакомыми людьми, но Вовкины друзья были ребята эрудированные, хохмачи и не настаивали, чтобы Петька пил водку с ними наравне. И тот с облегчением отметил, что ему даже нравится здесь. Он впервые участвовал в дружеской попойке.

Ушёл он поздно, не пожалев, что согласился.

Через день к нему на работу вдруг забежал взъерошенный Папанин и, отведя Петьку в коридор, сообщил скороговоркой:

– Петька, так, сегодня идём в кабак, с меня причитается, понял!

– А я-то тут причём? – удивился Петя.

– А притом, – продолжал Вовка, – ты теперь моя примета, мой талисман, так сказать, понял. Так что ты тут больше всех причём!

– Да объясни ты толком, в чём дело? – не понимал Гостемилов.
 
Приятель, оглядевшись по сторонам и принизив голос, чуть ли не на ухо сказал:

– Я вчера в казино крупно выиграл. Как говориться, сорвал Джек Пот. Деньги очень большие, понял! Это после встречи с тобой, понял! Так что сегодня в восемь – в ресторан «Ужин с друзьями», знаешь это где? На Комсомольской. И не смей отказываться, понял!
 
Но Петя уже с утра чувствовал себя неважно, крутило суставы, слабость смыкала веки ему, и во рту пересыхало, и Петя посмел:

– Спасибо, Володь, но я дерьмово себя чувствую, так что поздравляю, и, хоть я твой друг, ужинайте без меня. Не обижайся!
 
         И, по жалкому Петькиному виду Папанин понял, что друг не врёт, пожелал ему здоровья и удалился.

И тогда больной и слабый, ежась в постели, он вспомнил слова Галины Никитичны, сказанные в момент, когда она передавала ему документы на квартиру. Он припомнил постепенно все случаи, начиная со дня усыновления до встречи с Папаниным, сопоставил их и удивился. У всех, кто приглашал его к себе домой, происходило на следующий день что-нибудь хорошее и радостное, правда, сопровождалось это его не-домоганием, словно отдавал он этим людям частицу самого себя.

Гостемилов было удивился, но, как человек грамотный и разносторонний, он скоро успокоил себя, зная, что цепочка подобных совпадений вполне объясняется теорией вероятности. Но всё равно, было любопытно и занятно, и как-то не по себе.

И на этот раз болезнь протекала похоже, но похуже, и вышел из неё Петя, похудевшим и побледневшим, причём бледность так и запечатлелась на его лице.
В проектной компании, где Пётр Гостемилов работал программистом и смотрящим за компьютерами, он быстро освоился. Несмотря на молодость, его за вдумчивость и закрытость часто называли Петром Спиридоновичем, а за чаем в перерыве, женщины, конечно, – Петенькой или Петрушей, и всё шло хорошо.

Пока не влюбился.

Недавно приняли к ним на работу техника-строителя Леру Светлову, дали ей место в том же углу проектного зала, где сидел Петя.
 
Лера была красива, воздушна, умела выгодно себя преподнести, хотя ей этого и не требовалось, – природа итак наделила её эффектной внешностью и фигурой.
Петя обязан был натаскать её пользоваться компьютером, как инструментом проектировщика.

Это вынужденное близкое общение с красивой девушкой и породило его любовь. Петя влюбился тяжело и безнадёжно, и молча, носил в себе это сладкое, волнующее и тревожное чувство. С малых лет он был мальчиком застенчивым и малообщительным, а теперь замкнулся ещё больше. На все попытки окружающих, особенно женщин, его расшевелить, только слабая смущённая улыбка озаряла его бледное с голубыми полукружьями под глазами, лицо. Разговаривал он только по делу, тихо, но чётко и доходчиво, и речь его, несмотря на отрешённый вид, была образна и даже остроумна, а отсутствие в ней жаргонных и английских словечек делало её несколько несовременной. Он и не знал, что большинство его коллег воспринимают его чудиком, а женщины – загадочным. Многие молодые барышни пытались кокетничать с ним, ста-рались разговорить его, он не раскрывался и лишь лёгкий румянец, особенно при общении с Лерой, озарял его щёки, да сердце начинало метаться в груди, и стук его глухо отдавался в ушах. И иногда, задумавшись, погрузившись в себя, Петя рисовал себе видения, как Лера зовёт его к себе в гости, а на следующий день, как и у всех, кто приглашал его к себе домой, у неё случится радостное, а то и счастливое со-бытие, которое резко изменит её жизнь. Что именно произойдет и как, он представить себе не мог, и какие изменения будут – предугадать не старался.

Лере этот странный молодой человек, худой и высокий, с белым, словно вырезанным из алебастра лицом, на котором печально светились умные темносерые глаза, казался то ли аскетом, то ли снобом, представителем избранного круга интеллектуалов с их непонятными разговорами, обсуждениями серьёзных книг и авангардных кинофильмов. И её иногда жалило подозрение, что он, как всегда молчаливый, погружённый в себя, презирает и её, и сидящих вокруг. В эти минуты она подзывала его к своему столу вроде бы по делу и принималась назло кокетничать с ним. Он смущался, щёки его розовели, ей же казалось, что он краснеет от стыда за неё, и тогда она начинала дерзить ему. И лицо его остывало, словно покрывалось изморозью, он глядел на неё отсутствующим взглядом, а то и вовсе отворачивался.

«Подумаешь, – утешала себя Лера, покусывая нижнюю губу, – пижон! Видали мы таких!», а сердце словно погружалось в ледяную воду.

Петя Спиридонович же сидел за компьютером, далекий и отстранённый от всех и всего: и пространством, и временем, как вымышленный литературный герой.

Лера, как многие красивые девушки мечтала о карьере модели, и даже, будучи студенткой, посылала свои фотографии в местное модельное агентство, но приглашения на просмотр не получила. Разглядывая себя в зеркале, она убеждалась, что выглядит ничуть не хуже длинноногих участниц, дефилирующих по помосту. Но новых попыток проникнуть в заветный мир моды и красоты она не предпринимала, боясь про-вала, хотя в мечтах иногда видела себя в сногсшибательном платье на подиуме где-нибудь в Париже в обществе звёзд мирового кино и телевидения.
Из-за желания стать моделью Лера рассталась с Васей, с которым дружила с девятого класса, и который считал, что все эти «вихляющиеся шалавы» не столько демонстрируют одежду, сколько рекламируют своё тело. Васю родители отправили  учиться в Англию, хотя до ссоры с Лерой он категорически отказывался ехать. И получилось так, что Лера рассталась и с Васькой, и с надеждами стать топ-моделью или теледивой, поступила на работу в проектную компанию и вовсе погасила сладкие девчоночьи мечты.

Как только Лерочка стала работать, её мать, хлебосольная и гостеприимная домохозяйка, предложила дочери пригласить сослуживцев на пироги, – ей очень хотелось поглядеть на тех, с кем Лера проводит большую часть дня, познакомиться с ними. Мама очень хотела, чтобы у дочки со всеми были хорошие отношения и чтобы её окружали хорошие люди.

И как-то в пятницу Лера весело сообщила всем, кто сидел в их, отгороженном шкафами от других, закутке, что после работы они идут к ней на чай с пирогами. Их было пять человек, включая Леру: Дима Норко, Ира Иванова, Татьяна Александровна и Петя. И зимним октябрьским вечером Лера привела ближайших коллег к себе домой.
В сильном смятении, словно ожидая чего-то неожиданного, сидел Петя Гостемилов за столом, заваленным пирогами, пирожками, расстегайчиками. И самым неожиданным для него было его присутствие здесь, у Леры дома.
 
Растерянный, взволнованный, он мало что видел и слышал, кроме Леры, вздрагивал, когда к нему обращались, отвечал односложно, к еде не притрагивался. «Ему, наверное, скучно с нами» – с обидой подумала Лера.
 
А Петя чувствовал себя всё хуже и хуже, его подташнивало, болела голова, и  боль отзывалась в висках шумящими волнами.
 
Он видел, что на него  посматривают – кто с недоверием, кто с недовольством – и решил не портить людям этот маленький праздник. Он встал:

– Извините меня, Тамара Александровна, извините Лера, спасибо вам, но мне как-то не здоровится… и лучше я пойду… До свидания. – спотыкаясь, промолвил он и направился к выходу.
– Лерочка, проводи молодого человека, – засуетилась хозяйка, накладывая в пакет пирожки и передавая их Лере.

Они вышли в прихожую.

– Жаль, что вы уходите, Пётр Спиридонович, посидели бы с нами ещё, – вежливо сказала Лера, скрывая сожаление и не смея его останавливать.

Петя машинально взял поданный ему пакет, помялся и, уже открывая дверь на лестницу, вдруг, как в бреду, повернулся к девушке и тихо произнёс:

– Лера, я вас люблю. – И быстро вышел.
 
Лера не сразу даже поняла, что он сказал, а когда ей стал ясен смысл сказанного, зазвонил её телефон.
 
Но Петя уже не слышал ни этого звонка, ни того, как радостно с кем-то разговаривала Лера. Он, опустошённый и обессиленный признанием, шёл, как незрячий, подставляя горячее лицо свежему ветру, мысли его путались, губы шептали то и дело всплывавшие в сознании слова:

                … Вы прежней любви не гоните,
                Вы с ней поступите гуманно –
                Как лошадь её пристрелите.
                Не выжить. Не надо обмана.

Он почувствовал сильную усталость, и уличные фонари стали меркнуть, в темноте постепенно пропадали,  словно растворялись, деревья, дома, звуки… он набрёл на засыпанную листвой скамейку, сел и забылся.

Его, бесчувственного, сидящего запрокинув голову, подобрал милицейский патруль. Карманы были вывернуты и пусты, только у ног валялся его рабочий пропуск.

Очнулся Петя через сутки уже в больничной палате, прикованный к капельнице. Он попросил санитарку попить и вновь отключился или уснул.

Проснулся он от того, что кто-то гладил его руку и тихо говорил:
 
– Мальчик мой, любимый мой, что с тобой?

Он открыл глаза и увидел её, Леру, и её взгляд, тревожный и счастливый.