"Бургмюллер. Этюд. Op. 105. 2 часть. До минор."
Знаете, я никогда не любила музыку. Да, я ее слушала, я ее играла на фортепиано, я продолжала учиться в музыкальной школе. Но музыку продолжала ненавидеть. Всем сердцем. Я не могла терпеть ее за то, что она въедалась в сердце вязким противным чувством и оставляло осадок, задевая то, что я никогда не хотела вспоминать.
За все семь лет обучения я успела осознать, что быстрые, подвижные и веселые песни - это не мое, однако это все равно не останавливало учительницу, которая продолжала давать подобные произведения. А мне приходилось продолжать их играть. И вот, снова, на седьмой, последний, год этого адского обучения я вновь получила ноты сумасшедше-быстрого произведения. Но оно не было веселым и задорным. По крайней мере, так считала я.
"Ф. Бургмюллер". Композиторы никогда мне ни о чем не говорили. Плоха я была даже в определении самых известных композиторов и их сочинений, а об этом я даже и не слышала ни разу.
"Этюд". Никогда их не любила. От рождения мне были даны слабые руки, а о пальцах я вообще молчу. Постоянные замечания. Но что от них может измениться?
Про "105 сочинение" я и сейчас не понимаю. Что оно вообще означает? "До минор". "Минор"... Вот лишь это привлекло мое внимание.
Однако, этот чертов этюд доставил целую тучу проблем при игре. Октавные ходы в нереально скоростном, для меня, темпе, объединение и быстрый перенос рук с одной части клавиатуры в другую. Я его возненавидела, но и полюбила. Когда, отчаявшись, учительница хотела сменить его мне, я умудрилась расплакаться, никогда такого не было. Поэтому мне дали последний шанс до прослушивания.
Я вжилась в этот этюд. И вот однажды... когда я играла его дома, случайным образом, впервые вложила в него все чувства и силы в игру. Мне было тогда просто наплевать, что из-за сильной долбежки возмущаются соседи - все звуки скрывались за этим "выступлением".
Главная часть со светлой мелодией и быстрым переносом руки с объединением далась на удивление легко. Вот началась аккордовая часть. Тогда я осознала, что между родителями вновь назревал скандал. Но этот этюд словно ограждал меня от их воплей и звука бьющегося фарфора. Я их просто не слышала, мой слух обволакивала лишь взволнованная мелодия. Словно каждая новая волна аккордов закрывала окружающий мир от меня, заставляя слушать лишь себя, отдаваться лишь ему. После финала шума в кухне уже не было. Какое-то время я расширенными глазами смотрела на черно-белую клавиатуру, тяжело дыша от переизбытка эмоций.
Я благодарна этому произведению за то, что оно спасло меня от нескольких ужасных минут жизни.