СЕРАФИМА ЕРМАКОВА - http://www.proza.ru/avtor/olxga23 - ПЕРВОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "РЕИНКАРНАЦИЯ И ИНОПЛАНЕТЯНЕ" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Корабль двигался вперед – большой живой призрак. Его серебристые крылья играли с жесткими телами пролетающих метеоритов, отбивая странный ритм нечеловеческого сердца, нежились под мертвыми лучами самых ледяных и самых огненных звезд, легко касаясь их худых теней. В его теле тысячи лет жили существа, красивые и бессмертные, словно вырезанные из куска блестящей оберточной бумаги. Корабль был им домом, родиной, был их храмом и притоном, адом и раем, сном и явью. Они были его глазами и ушами, его голосом и его сердцем. Существ теперь было двое, имена их давно просочились сквозь тонкие корабельные стены и затерялись в глубинах слепого космоса; спустя века казалось им, что друг другу приходятся они братьями, и никто в этом закрытом мире не мог уличить их во лжи. Захлопнувшаяся ловушка времени сыграла с ними шутку, позволив жить вечно, но лишь в пределах своего крылатого дома. То была злая шутка – жажда свободы и жажда бессмертия легли на чаши весов и застыли в неподвижном равновесии, от которого кружилась голова, и в бессильной злобе сжимались руки. Злоба и бессилие отступили уже через несколько веков, сменившись безразличием. Безразличие покинуло их вместе с именами, уступая место ностальгии, затянувшейся на тысячелетия. Время подглядывало в иллюминаторы, смеялось над непонятливыми пленниками, кружило корабль в ритме древнего танго, ожидало прозрения. У них была Цель. И они ее нашли.
Теперь братья молча сидели друг напротив друга. Один был печален, другой чуть улыбался.
- Ты уходишь, и я снова остаюсь один, – наконец сказал первый, сокрушенно качая головой.
- Но я покину тебя ненадолго, брат, – возразил второй, от его блестящего глаза откололся кусочек хрусталя и покатился по щеке мерцающей каплей.
- Я знаю, просто мне грустно прощаться с тобой даже на жалких полвека, – он улыбнулся, едва приподнимая уголки губ.
- Я никогда не спрашивал… Тебе понравилось на той планете, где ты был в последний раз? – вдруг нерешительно спросил второй.
- Да, несмотря на то, что они меня, в конце концов, убили. Такое необычное место: днем там необыкновенно холодно, в сумерках кажется, будто обжигающие острые пальцы хватают твои ступни и ползут выше, пока все твое тело не оказывается в цепких ледяных объятьях, а днем до безумия жарко, и от жары чернеет асфальт и озлобленные лица усталых прохожих. Боль преследует всюду. Боль, рождающаяся где-то посреди лба, волной катится к вискам, отдается в ушах глухим звоном, но это настоящий вызов. Я ел там гордерианские ягоды, настоящие ягоды Горды, представляешь? Густой винный запах заполнял комнату, когда я размышлял над своим изобретением, совсем как дома, как прежде. Я ведь тогда создал Машину Времени, в то чудесное лето, которое они, сходя с ума от жары и холода, зовут проклятьем. А ты? Что было на твоей планете? – он смотрел брату в глаза, находя в них лишь собственное отражение, блестящим иконным контуром, широкими мазками наложенное на выступ широко раскрытого зрачка.
- Я сидел у мертвого озера, на куске цветного пластика и представлял, как сижу на настоящей траве, слушаю, как поют живые птицы. Мне было грустно, но именно там я сочинил свою лучшую оперу. Я умер больным и нищим, непризнанным гением. Как всегда, – второй грустно усмехнулся и сел, положив ногу на ногу. – Представляешь, у них дома и корабли и одежда – все мертвое, все это они делают для себя сами!
- Тебе это удивительно? Так было и на нашей планете, дома, только давно. Ты помнишь?
- Нет, разве у нас был другой дом? – тихо спросил второй, пытаясь отогнать пробежавшие где-то в глубине фарфорового черепа мысли.
- Был…
Первый грустно улыбнулся, пытаясь выудить из глубин памяти хоть что-то, что бы мог вспомнить и его брат. После каждого путешествия он возвращался на корабль с твердой уверенностью, что возвращается домой. Ему не снились сны о родной планете, похожей на которую не было, похоже, во всей вселенной. Ему теперь были неведомы чувства, которые он испытывал когда-то, как нет теперь и тех, на кого эти чувства были направлены. Первый не завидовал второму. Как ему можно было завидовать, если он потерял все самое дорогое, что может быть у изгнанника?!
- Те, у кого мертвые дома и корабли, сами умирают очень рано, – уверенно сказал второй, желая нарушить молчание брата.
- И мы умерли, давно умерли. Не осталось никого, кто бы помнил о нас, – чуть слышно прошептал первый, не желая быть услышанным.
За живым стеклом иллюминатора проносились белые звезды, сливавшиеся в белые полоски дорожной разметки. Корабль словно напевал что-то – дрожали тонкие стенки и позвякивали перегородки.
- Сколько мы здесь? – вдруг спросил второй.
- Кто знает? Может сто веков, а может и тысячу, – первый снова прикрыл глаза, стараясь ухватить за хвост вдруг ясно всплывшее видение. – Помнишь, как в детстве ты ловил светлячков в банку? – его голос задрожал, он схватил брата за руку. – Их огоньки горели, мерцали и переливались, как наши с тобой глаза сейчас, а потом потихоньку гасли, гасли, пока банка не становилась мертвой и внутри и снаружи.
- И мы как те светлячки в банке – горим, пока можем, – завершил первый, чувствуя, как по братской руке бежит ток, проходя насквозь.
- Может это глупо, но я думаю, что они перестают сиять не только потому, что им не хватает в банке пищи и воздуха, а потому, что надоедают тем, кто наблюдает за ними, когда этот кто-то теряет к ним интерес.
Где-то далеко замаячил еще чуть заметный желтый отблеск, указывая путь к новой цели. Желтый огненный шар становился все ближе и ближе, и уже можно было различить неясные тени его планет.
- Ты точно решил, что здесь высадишься? – на всякий случай уточнил первый.
- Да. Мне кажется, там будет хорошо, – на всякий случай пояснил второй.
- Они совсем на нас не похожи, у них странная планета, – снова предпринял попытку один.
- Красивая у них планета, живая, – парировал другой. – К тому же я уже придумал себе имя.
- Какое же?
- Уильям Шекспир.