Ценная бандероль стоимостью в один доллар. 8. 12

История восьмая. Гильотина на площади революции

Ч. 25   Страшное пророчество

Слова провидцев бесплодными  судьба не оставляет
(Бхаса)

Предвидеть – значит всего лишь ясно видеть настоящее и прошлое в их движении
(Антонио Грамши)

...И предсказания сбывались
И он об этом точно знал.
Они во сне ему являлись,
Ведь снам своим он доверял.
(Игорь Терёхин)

Палач Сансон

  Голубой бриллиант  Око Бхайравы действовал руками самих деятелей Революции. Лучший палач Франции Шарль Анри Сансон, Великий Сансон один уже не справлялся, вынужден был не только нанимать, но и менять помощников. Не каждый выдержит такого объёма работ. Некоторые даже сходили с ума от вида отрубленных голов.   
   Сансон виртуозно работал, устраивая из казни настоящее представление. В течение 40 лет он присутствовал при последних минутах жизни жертв, которые порой ему даже не были известны.
Все они потом пройдут  перед ним в его снах бесконечной чередой, с головами под мышкой. Знаменитые и безвестные, богатые и бедные, аристократы и революционеры.
    Особенно часто к Сансону будет являться графиня дю Барри, в которую он  был влюблён в молодости.  Голова королевы Антуанетты будет моргать густыми ресницами, наводя ужас даже во сне. А голова короля Людовика  XVI  каждый раз будет произносить:
– Гордись, они основали царство –  твоё, палач!
   Сансон стал палачом в 15-летнем возрасте, для него это была работа, работа хорошо оплачиваемая. Каким надо быть стойким человеком, чтобы видеть перед собой   людей, приговорённых к казни. Кто-то рыдал, кто-то кричал:
– Да здравствует король!
– Да здравствует республика!
Однажды Сансон услышал:
– Покойной ночи, господин палач!
Боялся ли сам палач  смерти? Видя страдания, Сансон философски рассуждал:
– Нож занесён над всеми, не всегда это нож гильотины – это нож господа Бога. Только Бог решает, когда человек уходит из жизни. Если он попал на эшафот, значит его время пришло.
  К смерти тоже относился философски:
– В мгновении смерти нет ужаса.
 Позже подсчитали, что  Сансон  провёл 2918 казней.  В один день  7 июля 1794 года лишились голов  54 человека.  Пророческими стали слова, произнесённые Эбером на эшафоте:
– Пока у палача много работы, Республика в безопасности!
Только в 1795 году  Сансон уйдёт  в отставку. Последние годы жизни он проведёт  в тишине и покое, играя на скрипке. Станет примерным  христианином и  будет вымаливать  прощение за свои грехи.
– Как тебе спится? – спросит его однажды Наполеон Бонапарт.
Сансон, не боясь, ответит:
– Если императоры и короли спят хорошо, почему я должен спать плохо?
  Со  знаменитым палачом в начале XIX века  встретится Оноре де Бальзак.(1)
 Он начал работу над серией  романов  "Человеческая комедия" и заводил самые разнообразные знакомства из разных сословий парижского общества. О суровом палаче  Бальзак был  наслышан.  Через знакомого директора одной из тюрем ему организовали эту необычную встречу.
    Писатель никак не думал, что  увидит перед собой  человека с благородным и печальным лицом. Сансон  был уже пожилым, но не лишённым  некоего магнетизма. Он притягивал к себе, в его  присутствии Бальзак почувствовал  уверенность, что  пришёл сюда не случайно.
– Я узнаю много интересного, – подумал он.
  Бальзак обладал незаурядной,  характерной  внешностью: невысокий, полный, с внимательным пронизывающим взглядом, этот взгляд   вызвал у Сансона  доверие. Он не обратил внимания, что  одежда сидела на писателе  неловко и была не очень опрятной. Сколько перед Сансоном  прошло людей,   богатых и знатных, бедных и простых, но ни один из них не смог  увлечь его таким обаянием, под которое он попал после нескольких минут разговора. Речь Бальзака была живой, образной и остроумной.
– Я  работаю над  произведением, которое назвал «Человеческая комедия», – доверительно сообщил  он Сансону.
–  Но почему «Человеческая комедия»? – недоумённо спросил Сансон.
– Жизнь – это и есть комедия, нагромождение мелких обстоятельств, и даже самые великие страсти –  только жалкое её подобие, подобие жизни. К тому же жизнь – трагедия, когда видишь её крупным планом, и комедия, когда смотришь на неё издали. (2)  А я смотрю глазами писателя и пишу книгу живую, глубокую, где живёт и движется страшная, жуткая и вместе с тем реальная наша история и современность. (3)   
– Вы правы, действительно жуткой  и страшной  порой бывает наша жизнь! Уж я - то знаю, столько насмотрелся, но изменить ничего не мог,  –  согласился  Сансон.
– Минувшее проще судить, чем изменить и исправить ошибки, – подтвердил Бальзак.
Перед  ним был  глубоко несчастный человек, за плечами которого история Великой Французской Революции.
– Чем постыднее жизнь человека, тем сильнее он за неё цепляется.
Эта фраза Бальзака тронула Сансона до глубины души.
–  Понимаете, я чувствую себя страшно несчастным, – разоткровенничался бывший палач. –  Я не цепляюсь за жизнь и не боюсь смерти. Никому раньше ничего не  рассказывал, но вам расскажу.
–  Ничего нет внутри людей, выставляющих всё наружу.
Бальзак говорил фразами, которые позже станут цитатами, а для Сансона они открывали его внутренний мир.
–  Вы найдёте правильные слова, чтобы описать, если это будет нужно то, о чём я вам сейчас поведаю.
 Бальзак приготовился слушать,  и это очень понравилось Сансону. Он  продолжал:
–  Вот моя исповедь. Я всегда был  роялистом  и после казни Людовика XVI не переставал мучиться раскаянием. На другой день после этой казни я заказал обедню за упокой души короля, вероятно, единственную, которая была в этот день отслужена в Париже.
  В 1831 году  беседа с Сансоном  станет основой рассказа Бальзака «Эпизод эпохи террора». Этот рассказ войдёт в  цикл произведений  «Сцены политической жизни» из  «Человеческой комедии»,  дописанной в 1842 году.   
  В посвящении автор укажет имя — Guyonnet-Merville, под руководством которого Бальзак изучал основы права. 
  Сюжет такой: 1793 год. Группа аристократов – роялистов  скрывается  от  революционных властей в бедном районе Парижа. Однажды их навещает таинственный незнакомец, пожелавший принять участие в подготавливающейся в секрете от всех  мессе по казнённому королю  Людовику XVI.  Аристократы заинтригованы этим человеком, и только благодаря случайности узнают, с кем имели дело: на мессе появился палач короля – Шарль Анри Сансон. 
   Бальзак не станет раскрывать истину и в предисловии напишет:
 – Рассказ  не основан на реальных событиях, а лишь на происшествии, которое могло иметь место.
***
   После революции в Париже было много разговоров о терроре, о гильотине, о палаче Сансоне.  Особенно говорили о пугающем пророчестве, сделанном не без помощи Ока Бхайравы,  за два десятка лет до Революции  великим, как его будут считать позже,  мистиком Жаком Казотом. (4) Грозное Око Бхайравы умело использовал людей, даже не связанных с ним,  в своих целях.
 
   Пророчество

 Жак Казот  родился в 1719 году в Дижоне(5), учился в католическом колледже иезуитов. Способного ученика пристроили в министерство морского флота в Париже. Однако карьера Казота не задалась – он стал простым инспектором на острове Мартиника. Но подчинённые и жители острова его уважали за справедливость и честность. Здесь он женился по любви  на дочке главного судьи острова Элизабет Руаньян. Получил за неё хорошее приданое и вернулся с женой в Париж.
    Имея средства к существованию, Казот стал  заниматься любимым делом – писательским творчеством.
  По своему характеру Жак  Казот был спокойным человеком, улыбка всегда сияла на его лице. Многие обращали внимание на мягкость и привлекательность облика писателя, голубые глаза которого смотрели на мир удивлённо и благодушно. Жак   был просто  мечтателем,  жил в мире своих грёз, фантазий, ощущений и часто они становились для него наибОльшей реальностью, чем окружающий мир.  К тому же он  придумывал и рассказывал самые невероятные, причудливые истории, которые считались и правдой, и чудесной сказкой в духе «Тысячи и одной ночи».
   Шарль Нодье(6) позднее писал о Казоте:
«Природа одарила его особым даром видеть вещи в фантастическом свете».
«Фантастический свет» у Казота обретал реальные грани всё резче и чётче, не всем, конечно же, это было видно сразу.
  Еще за тридцать лет до 1793 года он пишет «Поэму об Оливье», в которой отразит свой необычный, страшный сон.
– Это необходимо описать, а потом зарисовать,  чтобы предостеречь потомков. Кому рассказать? Только  бумага выдержит подобное, – говоря сам с собою, Казот  стал описывать   страшное сооружение, представшее перед ним во сне –  гильотину задолго до её изобретения:
«Двухметровый деревянный остов,  к которому сверху крепится  огромное металлическое, к тому же косое, лезвие. Не понятно, как оно там удерживается. Внизу  корзина, а над ней круглое отверстие. Одно движение – и лезвие падает вниз с огромной скоростью».
  Казот остановился, сменил перо и продолжал  писать: 
 – Под  сооружением –  глубокая яма, полная отрубленных голов. Сюда, в это страшное место, попадает  Оливье, маркиз Эдесский. Головы смеются и плачут, рассказывая Оливье о  том, как их казнили.
 Казот вновь задумался:
– Чем  не  круги Ада, описанные Данте?  Только впечатление намного жёстче, так как оно  будет иметь реальное воплощение в дальнейшем.
В этом Казот был уверен. Вполне возможно, что голубой бриллиант Око Бхайравы вселил в него эту уверенность.
– Головы катились  точно бильярдные шары.  Последние остатки разума, затуманенного сим невероятным приключением, улетучились.  Прошло некоторое время, когда Оливье  осмелился  открыть глаза. Тут же  увидел, что его голова  помещается на чём-то вроде ступени амфитеатра, освещённого зловещим алым цветом,  а рядом и напротив установлено до восьми сотен других голов, принадлежавших людям обоего пола, всех возрастов и сословий. Головы эти сохраняли способность видеть и говорить. Самое странное было то, что все они непрестанно зевали, и Оливье  со всех сторон слышал невнятные возгласы:
–Ах, какая скука, с ума можно сойти.
 Чем не насмешка беспощадного  Ока Бхайравы?
  Позднее, мемуарист Жерар де Нерваль(7) так прокомментировал это странное произведение молодого Жака  Казота:
«Причудливая на первый взгляд выдумка о заточенных вместе женщинах, воинах и ремесленниках, ведущих споры и отпускающих шуточки по поводу пыток и казней, скоро воплотится в жизнь в тюрьме Консьержери, где будут томиться знатные господа, дамы, поэты –  современники Казота; да и сам он сложит голову на плахе, стараясь, подобно другим, смеяться и шутить над фантазиями неумолимой феи убийцы, чье имя – Революция – он тридцать лет назад ещё не мог назвать».
   Чуть позже Казот  пишет  роман, с равной долей мистики и иронии,  «Влюбленный дьявол», но особого успеха он ему не  принесёт. Литературные круги не спешили принимать незнакомого автора. Казот стал известен в обществе  устными рассказами, которые он  обычно сочинял прямо перед публикой.  Иногда эти рассказы имели характер пророчеств. Не все верили им, даже посмеивались, называя Казота в  насмешку  «Пророком».
    Пророком? Но все больше привыкли представлять Пророка с пылающим взором, немного мрачным аскетом, отрешённым от мира.  А Казот был необыкновенно добродушен, очень дипломатичен, умел тонко и изысканно смешить дам. Его обожали чужие дети, боготворила собственная дочь. Он был влюблен и не только в книги, свои мечты, прозрения, предчувствия, но и просто в жизнь, её звуки, краски, запахи.
– Во вселенной нет ничего безразличного и незначительного,  – говорил Жак. – Надо просто  жить и радоваться каждому дню.
   Он и  жил, как обычный человек:  имел хороший дом, двух любимых детей,  красавицу – супругу,   преданных друзей.  Жил  в своём мире, наслаждался жизнью и  старостью, ему исполнилось 62 года.
    Но однажды в один из осенних дней 1788 года в салоне маркиза де Водрейля собрались несколько  вольно мыслящих аристократов, очень красивых и умных дам (в век господства философов красивым женщинам приходилось быть еще и умными, если они хотели быть модными).
   Приглашён был и Казот. Его знали как прекрасного рассказчика причудливых историй. Но  на удивление весь вечер он молчал. Гости говорили о будущем, мечтали об уничтожении суеверий и невежества. Каждый задавался вопросами:
– Какие блага принесёт новая революция?
– Как изменится человечество в новую эпоху?
Тут к Казоту обратилась одна из молодых жеманниц, в ушах и на шее которой переливались всеми цветами радуги бриллианты:
– Вы сегодня не в духе? Милый Жак, скажите, что вы думаете по этому поводу?
  Длинные, волнистые волосы, мягкий, спокойный взгляд Казота притягивал  к себе молодых женщин. Его  голубые глаза на минуту  оживились при взгляде на красавицу.
 – Скажите, что вы думаете,  – поддержали даму другие гости. – У вас, наверное, есть какая-нибудь история по этому поводу? Расскажите!
– Я предпочитаю молчать, нежели соглашаться или не соглашаться с тем, чего не знаю, – ответил Казот и  замолчал. 
  Так продолжалось  довольно долгое время. Все посчитали его чудаковатым, хотя у писателя было своё мнение на многие обсуждаемые вопросы. Вечер затянулся и казался скучным.  Тогда не выдержал хозяин салона – маркиз де Водрейль.
– Месье Жак! Объясните нам своё  непонятное поведение.
Но Казот  только покачал головой, отказываясь что-либо объяснять, всё больше мрачнея. Ещё немного и все стали бы расходиться. Но тут одна из молодых дам, расстроенная, что вечер был неинтересным,  обратилась к Казоту:
–Ах, милый  Жак! Вы сегодня  весь день просидели в сторонке, не произнесли ни слова, может быть, потанцуем?
– Я не могу танцевать! Как можно танцевать! – громко воскликнул Казот.
  Это прозвучало как гром среди ясного неба. До этого в гостиной была тихая атмосфера, чуть слышные голоса, негромкая музыка, танцующие пары и вдруг все внезапно оцепенели. Музыканты перестали играть, скрипачи опустили смычки, дирижёр оглянулся и удивлённо посмотрел на Казота.
– Представляете, – обратился Казот уже  ко всем присутствующим. – Передо мной предстало видение: чёрное, грозовое  небо, без просвета, тюрьма, деревенская телега, в ней женщина в  белом  платье, величественная и отрешённая. Все кричат, но я не слышу ни одного слова. Понимаю, что это какое-то позорное действие. 
Шаг влево, шаг вправо –
Разбитая жизнь.
Прощай, королева, стойко держись!
Величье твоё нам не купить,
Быть может,
Душа будет в будущем жить?
В кого же вселится душа королевы?
...Идёт, как танцует, –
Шаг вправо, шаг влево.
– Потом картинка сменилась, я увидел эшафот со странным сооружением, которое я описал в «Поэме об Оливье».
  Многие в салоне читали  это произведение Казота и помнили описание ужасного места с многочисленными отрубленными головами. Слушатели замерли в ожидании.
     Казот  тут же почернел лицом. Он увидел нечто более страшное – очередь людей, поднимавшихся на эшафот к этому невиданному ранее сооружению.  В  длиннейшей  очереди были  самые знаменитые фамилии Франции.
  – Что, что  месье Жак, вы ещё увидели? Что вас так напугало? – взволнованно стали спрашивать Казота.
Он не знал, как сказать, как объяснить своё видение. Никогда ещё ему в видениях не являлась такая страшная картина.  Потом всё-таки решился высказаться:
– Самое ужасное – я увидел, что от этого  механизма погибнут  все присутствовавшие.
Он замолчал, а все вокруг него взволнованно зашумели.
  Граф Кондорсе  недоверчиво воскликнул:
– И что же?
   Казот прищурился и заговорил чужим голосом:
– Вы, месье Кондорсе, умрёте на соломе в темнице. Счастливые события, о которых вы жадно мечтаете, заставят вас принять яд, чтобы избежать секиры палача.
 – Что за глупости! – вскричали одновременно Кондорсе и Шамфор.
– Вы не понимаете, месье Казот, – продолжал Шамфор,  – мы жаждем увидеть царство разума!
     Казот  продолжал:
– В этом царстве разума вы, господин Шамфор, вскроете себе вены.
– Что вы такое говорите! – вступил д’Азир.
– А вы, месье д’Азир, скончаетесь от потери крови.
– Как это возможно? – не выдержал Мальзерб.
– Вы же, Мальзерб и вы, Николани, умрёте на эшафоте. Вы, господин Байи, там же.
Тут все,  очнувшись, зашумели:
– А вы, что вы?
– Что будет с вами?
  Казот сделал глубокий вдох, словно набираясь храбрости, и произнёс:
–  Первым в этой очереди стою я!   Сверкает и  падает   лезвие, как топор дровосека, но очередь не  уменьшается,  представляете! – Казот обвёл глазами всех присутствующих в зале. – Всё  время к эшафоту подъезжает   телега,  и оттуда высаживаются  очередные жертвы.
   После такого предвидения  воцарилось тягостное молчание. И тогда мадам Ренуар попыталась пошутить:
–  В вашем рассказе, милый Жак, меня более всего пугает не эшафот, но  телега. Фи, как это необычно!  Оставьте мне, по крайней мере, право подъехать к вашему загадочному сооружению в собственном экипаже.
 –  Увы, нет, – снова Казот заговорил странным, чужим голосом. – Право ехать на казнь в экипаже получит только король. Даже королева  отправится на казнь в позорной телеге, как и  мы с вами.(8)   
– Какие ужасы вы говорите! – испуганно прошептала герцогиня Беатрис де Граммон.  – Слава богу, нас, женщин, никакие революции не касаются!
Казот улыбнулся улыбкой хищника, на которую никогда не был способен:
– Ошибаетесь, мадам Граммон! Женщин будут карать наравне с  мужчинами. Например, вас привезут на эшафот в тележке палача со связанными за спиной руками, как преступницу. У вас даже не будет исповедника!
– О, ужас! Вы такое наговорили, что я не буду спать этой ночью.
 Герцогиня с надеждой взглянула на Казота:
– Вы меня разыгрываете, да?
 Но лицо писателя стало совсем белым.
– Впрочем, проповедника  не будет почти у всех вас. Последний, кому выпадет такая милость, будет…– Казот запнулся.
Его лицо покрылось потом,  дыхание участилось, но через несколько минут всё пришло в норму, и он продолжал:
– Королю Франции! 
– Как это возможно? Скорее бы уж пришло царство истинного разума, оно гораздо лучше, чем весь этот затхлый мир, в котором мы обитаем!
   В ответ Казот проговорил резко, словно выплюнул:
– Всё это случится именно в царстве разума и во имя философии человечности и свободы, о которой вы бредите, господа! И это действительно будет царство разума, ибо разуму в то время  воздвигнут храм, более того, во всей Франции не будет других храмов, кроме храма разума.
   И это пророчество сбылось. Революция запретила религию. Зато разум занял её место и поднялся на ступень обожествления. По всей стране действительно строили храмы разума, устраивали праздники в его честь. Но и разум, став богом, потребовал жертв. И сколь масштабных!
   – Вами, господа,  будет править только философия, только разум. И все те, кто погубит вас, будут философами. Они станут с утра до ночи произносить речи, подобные тем, что я выслушиваю от вас уже целый час, процитируют, подобно вам, стихи Дидро.
Слушавшие его  заносчивые аристократы  стали перешептываться:
 –  Да ведь он безумец!
 –   Вы разве не видите, что он шутит,   –   всем известно, что ему нравится приправлять свои шутки мистикой!
 –  Хороши шутки!  –  вставил своё слово  Шамфор.  –  Это настоящий юмор висельника.
Но никто не смеялся. Женщины невольно приподняли плечи, словно  стало холодно.  В зале воцарилась тишина. Казот  молчал, мрачно оглядывая всех. Потом снова заговорил, но опять чужим и каким-то металлическим голосом:
– Нам грозят величайшие бедствия.  Во всём совершаемом зле мы должны винить лишь самих себя. Солнце неизменно посылает на Землю свои лучи, то отвесные, то наклонные, так же и Провидение обходится с нами. Время от времени, когда местонахождение наше, туман либо ветер мешают нам постоянно наслаждаться теплом дневного светила, мы упрекаем его в том, что оно греет недостаточно сильно. И если Господь или какой-нибудь чудотворец не поможет нам, вряд ли можно уповать на спасение.
Когда Казот всё это высказал, он оглядел присутствующих, заглядывая каждому в глаза, и видел в них смерть.
 –  Извините, мне пора уходить.
 И Казот решительно, не кланяясь, вышел из гостиной.  Гости продолжали стоять в ужасе. Предсказатель страшных событий уже ушёл, но зловещие слова лёгким ветерком гуляли по залу:
 –  Всех вас уже нет, господа! Да, да, да, да!
   На улице было уже темно, луна пробивалась сквозь тёмные тучи, в воздухе витало  какое-то напряжение, словно природа чувствовала не просто приближение грозы, а  чего-то более страшного. 
– Как писал Нострадамус? – пришло на ум Казоту.
Сгущаются в небе суровые тучи
И судьбам истории нужен фонарь.
   Фонари только-только зажигались, пахло гарью как от тысячи  свечей. Но, несмотря на это, в голове Казота прояснилось. Ему уже было не так страшно.
– Есть время пожить, ни о чём не думая!
   Революция началась через год. Кондорсе, известный математик, действительно принял яд. Никола Шамфор, автор труда «Максимы и мысли», перерезал себе вены. Феликс Вик д’Азир, врач-анатом, член Французской Академии, скончался от потери крови в тюрьме. Бывший королевский министр Кретьен-Гийом Мальзерб вместе с любимцем дам, острословом Николани, склонили головы под нож гильотины. Та же участь постигла и Жана-Сильвена Байи, ставшего первым мэром «свободного Парижа».
  Как известно, революция не щадит своих детей, как, впрочем, и прелестных женщин. Герцогиня де Граммон отправилась на эшафот в позорной телеге. Её тоже ожидал «поцелуй гильотины».
Непризнанный писатель и пророк Жак Казот со всей своей семьей отказался признать революционную власть, сохранив верность монархии.
  Сын Казота – юный Сцевола однажды ценой собственной жизни защитил королевскую семью.  Когда разъяренная толпа во время октябрьских событий  1789 года пыталась вырвать Дофина из рук Антуантетты, чтобы растерзать мальчика, Сцевола   не дал это сделать. Королева  со слезами на глазах благодарила юношу.  Впоследствии Сцеволу арестовали, но ему чудом удалось вырваться из страшной тюрьмы Консьержери.
  Летом 1792 года   Жак Казот   примкнул к заговору  эмигрантов  и пытался организовать побег Людовика XVI из тюрьмы Консьержери. К  глубокому сожалению заговорщиков революционерами  были перехвачены письма Казота, в которых он рассчитывал, хватит ли места в его имении, чтобы разместить  с достаточным комфортом  сверженного короля с его свитой. 
    Возмущенный народ обвинял «пленников 10 августа» в том, что они радуются успехам армии герцога Брауншвейгского и ждут его как избавителя. Осуждалась медлительность чрезвычайной комиссии, созданной под давлением Коммуны Законодательным собранием; ходили слухи о заговоре, зреющем в тюрьмах, о подготовке к бунту в связи с приближением иностранных армий; говорили, что аристократы, вырвавшись из заточения, собираются устроить республиканцам вторую Варфоломеевскую ночь.
Жак Казот был арестован 10 сентября  1792 года в своем доме в Пьерри, заключен в тюрьму при аббатстве Сен-Жермен-де-Пре и приговорен к смертной казни.
   Его дочь Элизабет  со слезами обратилась к тюремщикам:
– Умоляю  вас помиловать моего  старика отца.
– Ваш отец,  гражданка, радовался  успехам армии герцога Брауншвейгского, он изменник Родины!
У герцога была найдена  коллекция драгоценностей, среди которых был голубой бриллиант французской короны, известный нам Око Бхайравы.
    Революционное правительство распорядилось, чтобы королевские драгоценности были помещены в Мебельный склад, превращённый  частично музей, частично, в  склад, где хранилась королевская мебель. Все желающие могли полюбоваться драгоценностями короны. Охрана была поставлена настолько плохо и бездарно, что историки до сих пор не могут понять, как их не украли ранее. Окна первого этажа не запирались, охранники несли службу из рук вон плохо. Голубой бриллиант  бесследно исчез. 
   Тюремщики решили покуражиться над  Элизабет на глазах   толпы, пришедшей поглазеть на казнь.  Один из стражников, некто Мишель, налил огромный стакан дешёвого вина и протянул ей со словами:
–Если вы, гражданка, хотите доказать, что не из проклятых аристократов, выпейте стакан вина, только  залпом,  за спасение Отечества и победу Республики!
   И усмехаясь, продолжил:
– Останетесь стоять на ногах – заберёте папашку!
  Элизабет выхватила стакан и выпила содержимое  залпом.
–Я готова забрать отца! – истерически прокричала она.
Толпа, удивлённая поступком девушки,  расступилась перед ней.
– Вот это аристократка! – зашумели мужчины.
Женщины зааплодировали.  Казот вернулся  с дочерью домой. Узнав, что его друг вернулся, тотчас же прибежал  месье де Сен-Шарль, позже написавший о нём мемуары. Он обнял Казота и взволнованно проговорил:
–Слава богу, вы спасены!
Казот покачал головой:
–Увы, ненадолго! Мне ещё в каземате было видение: жандармы снова отвозят  меня в Консьержери, ну а оттуда – в трибунал и на гильотину.
   Это было последнее пророчество Казота. На следующий день, 11 сентября, писателя вновь арестовали за то, что он опубликовал «Correspondance mystique», «Поздравления мистика», где открыто признавал верность монархии. Революционный трибунал, президентом которого  был его сокурсник по колледжу  Лаво, приговорил Казота  к смертной казни и 25 сентября 1792 года в семь часов вечера он взошёл на эшафот.
***
   Пророчество Казота приведёт в своей книге внук того, кто был в то время хозяином этой самой позорной телеги – Месье де Пари, палач города Парижа Шарль Анри Сансон. Когда Казота повезли на гильотину, он был рядом с ним. Нашлось даже время для разговора, по дороге и те несколько минут, когда проверяли  гильотину. До этого лезвие упало медленно, и крик  жертвы  эхом разнёсся по площади, устремляясь вверх, к небу.  Казот  же был спокоен. И хозяин телеги оценил это по достоинству, как знаток смерти.
    Казот рассказал Сансону о  своих видениях двадцатилетней давности.  Ещё не были казнены король и королева,  Сансон  удивился, он всю жизнь в глубине души оставался монархистом.
  Своему внуку  он рассказал  о господине Казоте и его пророчествах, добавив своё отношение к  событиям не столько давнего прошлого:
–  Несчастный Жак  спокойно, без наглой самоуверенности подошёл к гильотине, что ж,  он всё это уже пережил – он приготовился!  Знаешь, какие были  последние слова  Казота?
– Какие?
 –   Перед смертью громко крикнул:
«Я умираю, как и жил, верным Господу и моему Королю!» (9)   
   За  время, пока Казот следовал до эшафота, он видел себя в двух лицах. Один  беседовал  с Сансоном, а другой, вернее его душа  листала страницы его жизни.  Страшные пророчества сбылись, но это не принесло Казоту  ни боли, ни радости.
    Он  думал о том, что воспитал достойных детей.  Дочь Элизабет, которая не побоялась придти за ним в тюрьму. Сын  Сцеола упорно шёл по  его стопам и принял  мистическую философию.  Отец и сын  провели вместе много времени в  рассуждениях  о смысле жизни и истине, о  хаосе, охватившем мир, о поисках  утерянной людьми  гармонии.
– Сын мой! Высшие таинственные силы управляют миром. Лишь они позволяют людям действовать с их помощью, – наставительно говорил Казот сыну.  – Пойми, ход истории не изменить.  Добро и зло на земле всегда были делом рук человеческих, ибо человеку эта планета дарована вечными законами Вселенной.  Лишь в нашей воле установить здесь такое  царство, которое Господь  заповедал нам. И мы не потерпим, чтобы враг, который без нашей помощи бессилен, продолжал при нашем попустительстве вершить зло.
   Казот не считал себя пророком. Он называл себя Провидцем, открывающим картины возможного будущего. Он говорил:
– Человек в силах изменить свою судьбу, если будет идти праведным путём.
Уходит жизнь по каплям, по кусочкам,
Отслаиваясь с краешка души.
Пока судьба нам не поставит точку,
Живи по совести, не пей и не греши.
 Казот  верил в то, что мир изменится к лучшему.
Придёт весна весёлая такая,
Раскрасит бирюзою небосвод,
Повесит радугу от края и до края,
В мир радость и удачу принесёт!
 Так завершилась жизнь этого странного человека, произносящего свои таинственные пророчества со спокойной улыбкой и ясным выражением глаз, из которых так и лился свет доброты.


(1)  Оноре де Бальзак (фр. Honore de Balzak; 20 мая 1799 – 18 августа 1850) –французский писатель,  один из основоположников реализма в европейской литературе, величайший прозаик XIX века. Одним из самых крупнейших его произведений является серия романов и повестей «Человеческая комедия».Это картина нравов, художественная история и философия Франции после революции. Творчество Бальзака повлияло на прозу Диккенса, Достоевского, Золя, Фолкнера и многих других.
(2)   Высказывание Чарли Чаплина (очень понравилось и к месту).
(3) Высказывание Виктора Гюго о книгах Бальзака: «Все его книги образуют одну книгу, живую, блистательную, где живёт и движется страшная, жуткая и вместе с тем реальная наша современность».
(4) Жак Казот  (1720 – 1792) – французский писатель. Первые  произведения Жака Казота «Кошачья лапка» (La Patte de chat, 1741), «Тысяча и одна глупость» (Les Mille et une Fadaises, 1742) и «В сказках можно стоя спать» (Contes a dormir debout, 1742) написаны в жанре фантастической сказки. Он пишет и  моралистические басни, шуточную поэму «Новая Рамеида», либретто комической оперы «Сабо» (вместе с драматургом Седеном), поэму в 2 томах на средневековый сюжет «Неповторимые подвиги Оливье, маркиза д’Эдисс» (Les Prouesses inimitables d'Ollivier, marquis d'Edesse, 1763). В 1767 году опубликован роман «Импровизированный лорд» (Lord Impromptu), в 1778-88 написан роман «Ракель, или Прекрасная иудейка». Последним произведением Казота стало «Продолжение 1001 ночи» (1788-1789). Однако в литературе имя Жака Казота осталось благодаря повести «Влюблённый дьявол» (Le Diable amoureus), увидевшей свет в 1772 году.  Полное собрание сочинений в 4-х томах издано в 1816—1817годах.
(5) Дижон – город в 326 км. к северу-востоку от Парижа.
(6) Жан Шарль Эммануэль Нодье (1780 – 1844) –французский писатель, библиограф эпохи романтизма, происходил из провинциальной мелкой буржуазии; отец его в годы Великой Французской Революции – председатель  революционного трибунала в  Безансоне. Революционные настроения юности у Шарля Нодье сменились в последствие игрой в революционера. В 1802 году он  пишет стихотворный памфлет против Наполеона, что не помешает ему стать его сторонником и получить  место в администрации. При Реставрации Нодье будет выдавать  себя за жертву Империи. Служил библиотекарем. В своём творчестве разработал жанр фантастической страшной новеллы и волшебной сказки: «Smarra» (Смарра,1821), «Lord Rutween, ou Les vampires» (Лорд Рётвин, или Вампиры, 1820), «La F;e aux miettes» (Фея хлебных крошек, 1832). Творчество Нодье полно противоречий. Наряду с мистицизмом, у него уживаются материалистические тенденции XVIII века, наряду с реакционными высказываниями — некоторые социальные идеи Великой французской революции («Жан Сбогар).
(7) Жерар де Нерваль – псевдоним, настоящее имя Жерар Лабрюни(1808—1855) – французский писатель-романтик, родился в семье хирурга Наполеоновской армии. Работал над переводом «Фауста» Гёте. В своих произведениях занимался мистическими  поисками совершенства, которое связывал с образом идеальной женщины. Поклонник Гюго. Одой «Народ» воспел Июльскую революцию 1830 года, но потом разочаровался в ней. С 1841 года у Жерара появились признаки психического заболевания, прогрессирующего из года в год. Тем не менее, он продолжает писать. 26.01.1855 года писателя нашли повесившимся на улице Старого Фонаря в Париже.
(8)По мотивам рассказов Эдварда Радзинского «Пророчество Казота»
https://www.youtube.com/watch?v=1wcVgcoi3vk
(9)   Елена Коровина «Великие пророчества. 100 предсказаний, изменивших ход истории» и Wise – kat на Я.ру.
(10)  строки  письма Казота гражданскому судье, месье Понто (1791 год)

Ч. 26   Не рой другому яму – сам в неё попадёшь
   
Торжество разума не всегда приводит к торжеству добродетели. Разум без чувств опасен так же, как голые чувства без разума. Впрочем, всё противоестественно без одного – СОЧУВСТВИЯ.
(Елена Коровина «Великие пророчества. 100 предсказаний, изменивших ход истории»)

Люди, занимающиеся государственной политикой, становятся врагами или друзьями,  или остаются равнодушны друг к другу в силу политических соображений, а не по личной склонности, как обыкновенные люди.
(Бхаса(1)      

Если яму роешь другому –
Можешь сам оказаться на дне.
Никто не подстелет солому,
Хоть друзья уже  будут в ней.
Те, с которыми ты был дружен,
И нередко хлеб с ними делил.
Ты теперь никому не нужен
И народ о тебе забыл.


 Робеспьер

   Казнь эбертистов и дантонистов  значительно пошатнула   авторитет  Робеспьера.  Пытаясь реабилитировать себя, он с пафосом   заявляет в Конвенте:
– Мы принесли столько героических жертв. Только скрепив наш труд кровью, мы сможем увидеть сияние зари всеобщего высшего счастья.
    Пока ещё его поддерживают, боятся. Но даже в Конвенте нарастает возмущение.  По Парижу ходят  всевозможные слухи.  Во вред  Робеспьеру  обращают пророчество полоумной старухи Екатерины Тео, которая называет себя богородицей, а Робеспьера — своим сыном.
Все эксцессы революционного насилия связываются  с именем Робеспьера.
   Максимильен понимает шаткость своего положения, но ничего с этим не может поделать.
Он  даёт понять своим противникам, что ничего не боится:
– Только кровью можно искупить беззаконие. Моя жизнь – это Отечество, в моём сердце нет страха, и если мне придётся умереть, я умру без упрёка и позора. 
 3 прериаля  (23 мая 1794 года)  Робеспьер возвращался домой. Шёл медленно, в глубокой задумчивости, опустив глаза. Он постоянно вёл беседу с самим собой, как будто в нём жило два разных человека. Вот и сейчас продолжался  мысленный диалог:
– Я тоже мог бы продать свою душу за богатство.
– Как это возможно?
– В  богатстве вижу не только плату за преступление, но и кару за преступление, и я хочу быть бедным. 
– Вот после смерти Марата среди бумаг нашли только 25 су, все свои деньги он  потратил на Революцию.
– Это не Дантон, который верил в силу денег  и за годы Революции создал себе крупное состояние.
– Именно он говорил: «Свобода и Собственность – мой идеал!»
– И что с ним сделала Революция?
– Революция смела Дантона  со своего пути.
– А вдруг и меня сметёт, Робеспьера?
– Я говорил, говорю   и буду говорить, что ничего не боюсь!
– Даже смерти?
– А что такое смерть?
– Смерть – это небытие в данном мире.
– Но душа не умирает.
– Душа...А так ли она  чиста, как ты хочешь её представить?
– Душа может быть запятнана только предательством делу, которому служишь.
– То есть Революции?
      Мысленные рассуждения Робеспьера прервали едва слышные в тишине шаги.  Он  поднял глаза. Навстречу  вихляющей походкой  шёл неизвестный в чёрном одеянии и с капюшоном на голове.  Приблизившись, человек поднял руку, в лунном свете мелькнуло острие кинжала.  Внезапно перед   лицом незнакомца промелькнула белая птица. Одновременно под ноги бросился лохматый пёс. Откуда он взялся, Робеспьер так и не понял.
    Незнакомец, а это был  Анри Адмир, шарахнулся от страха на другую сторону улицы, кинжал выпал из рук. Мгновение и Робеспьер остался один на  мостовой. Собака исчезла.  Белый голубь  устремился высоко в небо.
  Робеспьеру показалось, что это был его любимый в детстве голубь Колом Бейн.  А собака – сенбернар  Джеки.  Любовь к животным  проявилась у Робеспьера с ранних лет. У него была своя голубятня. Максимильен часто приходил сюда в свободные от занятий часы, чтобы провести их в обществе милых птиц, играл с ними. Удивительно, они не боялись мальчика!
    Максимильен никому не доверял своих голубей.  Только после  слёзной  просьбы сестёр  Шарлотты и Генриетты он  согласился выпустить из клетки одну  голубку, это была  Лили, подруга Колом Бейна.   Не зря Максимильен опасался, девочки заигрались и забыли голубку  в саду. Началась гроза, Лили испугалась и не смогла сама вернуться на голубятню.
   Утром Максимильен нашёл под скамейкой её бездыханное тельце.  От бессилия  он  разрыдался. Когда сёстры стали его успокаивать, он осыпал их упрёками:
– Вы никого не любите!  Вам можно доверить только бездушных кукол! Клянусь, что никогда больше не допущу вас на свою голубятню!
   Шарлотта и Генриетта стояли перед братом, опустив головы. Они понимали, что заслуживают таких обидных слов и больше никогда не просили поиграть с птицами.
А чуть позже из голубятни улетел и не вернулся Колом Бейн.  Расстроенный Максимильен подумал:
– Он улетел искать свою голубку Лили. Но он её не найдёт.
  Робеспьер любил и собак.  Собаки и голуби на  всю жизнь остались его верными друзьями. И сейчас спасли ему жизнь.  Робеспьер так и не понял, что это было. Видение или нападение? Но Адмир на следующий день сам  сдался гвардейцам. Его привели в трибунал, где он  рассказывал невероятную историю  о привидениях, которые выбили из его рук нож.  Над ним посмеялись и отправили в тюрьму.
   Но ещё одно испытание ожидало Робеспьера. На следующий день он проснулся ранним утром.  Луч солнца пробился через закрытые оконные ставни  и легко прошёлся по его лицу. Максимильен не стал сразу открывать  глаза, вспоминая свой сон.
 – Даже не помню, когда я видел подобные сны.

Сон Робеспьера

      В голубом небе белыми пятнами выделялись  голуби,  кружили над черепичными крышами домов, радуясь тёплым лучам весеннего солнца. Среди  них выделялся один с менее  пушистым  хвостом, но необыкновенно  белоснежным опереньем. Это был Колом Бейн.  На его левой лапке блестело серебряное кольцо. Он был старым почтовым голубем.  Однажды, доставляя письмо адресату, он вступил в  схватку с ястребом  и лишился половины перьев в  хвосте.
  Сейчас рядом с Колом Бейном кружило несколько незнакомых ему  птиц. Одна голубка приглянулась ему, но  не подпускала к себе близко.  Колом Бейн не хотел возвращаться к своему маленькому хозяину один  и решил  познакомиться с нежной  голубкой.
  Раздался протяжный свист и голуби  полетели к своей голубятне. Колом Бейн  решительно ринулся  вслед за Белогрудкой, как он назвал её про себя. К тому же ему очень захотелось пить. Спустившись с высоты  двумя большими кругами, он влетел в голубятню и присоединился к  голубям, окружившим корыто с водой. Колом Бейн  утолил жажду и огляделся вокруг. Он  впервые, как попал к маленькому мальчику (а это был Максимильен Робеспьер) оказался в чужой обстановке.
   Владелец голубятни немолодой грузный мужчина сразу же заметил незнакомого голубя. Он осторожно стал наблюдать за тем, что происходило. Один из его собственных голубей вступил  с пришельцем в  спор. Причина была ясна: маленькая голубка Белогрудка (как был прав, оказывается, Колом Бейн!).  Колом Бейн  развернул свои крылья, хвастаясь их размахом перед соперником.
– Как же он красив! Оставлю-ка я его себе!– подумал  голубятник и быстро накинул сеть на Колом Бейна. Как ни  бился он   в  сильных человеческих  руках, пытаясь  вырваться, но это было невозможно. Мгновение и голубь  оказался в клетке.
– Теперь я получу от тебя, Белль, прекрасное потомство!
Белль, так голубятник решил назвать неожиданно прилетевшего к нему голубя.
  Колом Бейн оказался узником  вместе с другими голубями.  Ни одну голубку не признал, только  Белогрудка  смогла растопить его гордое сердце. Хозяин посадил их вместе в  отдельную клетку, ожидая пополнения.  Как-то он отвлёкся и  оставил клетку открытой. Колом Бейн очутился на свободе и рванул в открытое чердачное окно.  Всё дальше и дальше летел он прочь от ненавистной тюрьмы, выше и выше к солнцу. 
   Робеспьер проснулся от яркого света. Тело ещё находилось во власти сна. Будто это он устремлялся вверх, расправив  крылья. Он, а не Колом Бейн.
– Как бы не опалило солнце крылья, – подумал Максимильен.
 Он поднялся с  постели, наскоро оделся и сел за рабочий стол. Как всегда здесь был идеальный порядок, книги и бумаги лежали ровной стопкой и неизменная красная роза в длинном стакане.  Положив перед собой белый лист бумаги, он задумался.
– Собака и голубь появились неслучайно. Это предупреждение об опасности. Что там кричал Дантон? «Робеспьер, ты последуешь за мной»?   А что говорил ранее? «Всю свою жизнь ты пытаешься стать Богом, а потом всё равно умрёшь»?
 Максимильен  тряхнул головой, прогоняя непрошенные мысли. В глубокой задумчивости  подошёл к окну,  раскрыл ставни, вдохнул свежий воздух. Только что прошёл  дождь, и пахло свежестью.  На душе стало легче, а то последнее время его тревожила обстановка, как  внутри Конвента, так и  по всей Франции. Да ещё сомнения закрадывались в душу.
– Так ли верно я  живу? Ладно, в бедности, но нет  ни семьи, ни детей. Хотя в такое страшное время лучше быть одному, близкие – это рычаг давления для  врагов.
 Окно так и осталось открытым. Робеспьер выпил стакан молока с куском свежего хлеба, что принесла молочница. Хотя в Париже были затруднения с продуктами, но он не знал  проблем с питанием. 
– Было бы молоко, хлеб, сыр, чистая вода – этого  достаточно,  – думал он.
Максимильен удивлялся, когда многие депутаты Конвента жаловались:
– Мяса в столице не достать!
На что Робеспьер отвечал:
– Народу не хватает хлеба, а вы о мясе говорите.  У вас на столе всегда есть хлеб, не ржаной, чёрствый – свежий! 
Когда ему предложили организовать облаву на голубей, объясняя это тем, что голубиное мясо тоже очень полезно, Робеспьер взорвался:
– Никогда я не позволю убивать голубей! Вы не обратили внимания, что и их стало меньше? Никому нет до них дела!  Даже дичь разбежалась по лесам. Мясо, дичь, сыр – деликатесы. Забудьте на время. Вот победим врагов и наладим снабжение продуктами. Мы – народная власть и должны мириться с бытовыми трудностями.
  Ни днём, ни ночью  не было покоя у Робеспьера от мысленных диалогов. Сознание  постоянно работало, не зная отдыха, это было уже не во власти Максимильена.
Позавтракав, Робеспьер устроился за столом и  стал записывать:
– Демократия — это такое государство, где суверенный народ, руководимый им же самим созданными законами, делает сам всё то, что возможно, и при помощи своих представителей — все то, что он не может делать сам... Извне нас окружают  тираны, а внутри страны все друзья тирании составляют заговоры. Нужно подавить внутренних и внешних врагов Республики или погибнуть вместе с нею. В данном положении первым правилом политики должно быть управление народом при помощи разума и врагами народа — при помощи террора.
Если в мирное время орудием народного правления является добродетель...
Тут Робеспьер остановился.
– Слово «добродетель» вызывало смех у Дантона.  Добродетели могут принести вред, если не освещены светом разума. (2) 
И продолжил писать:
   – ... то во время революции орудием  является и добродетель, добродетель добропорядочного гражданина,  и террор одновременно: добродетель, без которой террор гибелен, террор, без которого добродетель бессильна.
Террор есть не что иное, как быстрая, строгая, непреклонная справедливость. Следовательно, он является проявлением добродетели, он — не столько особый принцип, сколько вывод из общего принципа демократии, применяемого отечеством в крайней нужде.
   Тут  раздался стук в дверь. Робеспьер, нехотя поднялся, даже не стал спрашивать, кто пришёл.
Перед ним стояла молодая, очень красивая  девушка. 
– Бонжур!  Меня зовут Сесиль Рено.
Робеспьер эту девушку  видел впервые. Тем более, было странным, что она держала обе руки за спиной.  Он ухмыльнулся.
– За спиной цветы, – подумал Робеспьер.
Он привык, что его везде встречали с цветами,  его любимыми розами.
– Гражданка Рено, что вам нужно? – спросил Максимильен, стоя у раскрытой двери.
Открытая дверь станет его спасением.
   Девушка  высвободила руки из-за спины и замахнулась на Робеспьера. Это было так неожиданно. Солнечный луч отразился и заблестел в лезвиях ножей.  Максимильен успел отвернуться от первого удара. Сесиль   попыталась ударить второй раз, но  тут в отрытое окно влетел голубь. Как стрела промелькнул мимо лица Макимильена и буквально проткнул ей левую ладонь своим клювом. Одновременно в распахнутую дверь ворвался лохматый пёс, зарычал  и вцепился  в правую ладонь девушки. 
  Оба ножа выпали у неё из рук. Робеспьер наклонился и поднял ножи.  Сесиль громко закричала от  боли. На её крик появились соседи.
– Гражданин Робеспьер! С вами всё в порядке?
– Граждане! Она хотела убить меня! – произнёс Робеспьер ровным голосом.
Он даже не успел испугаться. Голубь и собака исчезли так же неожиданно, как и появились.
  Сесиль Рено схватили. На следующий день  она и  Анри Адмир   были казнены   на гильотине.   
  – Как вам удалось  спастись? – удивлялись депутаты Конвента.
Робеспьер, не задумываясь, ответил:
– Меня спасло поклонение Верховному Существу.
   Два покушения на жизнь Робеспьера лишь способствовали усилению его власти.   Кроме того, пытаясь реабилитировать себя в глазах народа, он заговорил о подготовке празднества в честь Верховного Существа.
   18 флореаля (7 мая) Робеспьер  произнёс  в Конвенте длинную речь:
– Республика — есть добродетель, таково её начало. Враги добродетели   будут наказаны не людьми, а Верховным Существом.
   Французский народ   должен признать  Верховное Существо и бессмертие души. Только достойное поклонение Верховному Существу есть исполнение человеческих обязанностей.
  Во главе этих обязанностей – ненависть к неверию и тирании, наказание изменников и тиранов, помощь несчастным, уважение к слабым, защита угнетенных, оказание ближнему всевозможного добра и избежание всякого зла. 
Воскресенье  провозгласить  праздником  в честь Верховного Существа и объявить   днём отдыха. 
    Эта речь  облетела всю Европу. Европейские монархи  стали видеть в Робеспьере усмирителя революции, а Пруссия даже изъявила готовность вступить с ним в переговоры.
 За спиной Робеспьера в  Конвенте назревает недовольство, и  не только в Конвенте. Но пока никто не решается открыто выступить против него.
Чем сильнее вера  и  чем больше прилагается усилий – тем ближе цель. (3) 
По желанию Робеспьера, Конвент  принимает декрет о  торжественном празднестве в честь Верховного Существа  8 июня.  4 июня он был избран президентом  Конвента.
   День был воскресным, солнечным.  Робеспьер проснулся в хорошем расположении духа.  Он спал спокойно, сном праведника.  Позавтракал хлебом с сыром, выпил горячий кофе с молоком,   надел  голубой фрак, повязался трёхцветным  республиканским шарфом.  Накануне вечером им была написана речь. Робеспьер взял бумаги, хотя помнил каждое слово.
   В шествии он шёл с большим букетом из цветов и  традиционных  атрибутов  древних языческих культов –  плодов и колосьев  впереди других членов Конвента. Цветы и венки были развешены по всему городу. За Робеспьером следовали представители всех 48 секций Парижа и Национальной гвардии.
    Процессия двигалась к специально созданной для этого «Священной Горе» (аллегория Горы в Конвенте), на вершине которой находилось Древо Свободы, символ единства и верности революции. Робеспьер произнес речь о важности этого дня для объединения всей Франции.
–Не оно ли, Верховное Существо, своей бессмертной рукой, запечатлев в сердце каждого человека кодекс справедливости и равенства, начертало в нём смертный приговор тиранам?
Оно, Верховное Существо,  создало людей для взаимопонимания, для любви друг к другу и для достижения счастья.
Будем великодушны к несчастным.  Безжалостны к злым. Справедливыми – ко всем. Положимся на нашу стойкость. Мы покажем миру пример республиканской  добродетели.
    После чего Робеспьер поднёс факел к моделям статуй, которые символизировали Атеизм, Честолюбие, Эгоизм и Невежество, из пепла которых появилась статуя Мудрости.
   Фестиваль был организован Давидом. В Париже, в котором тогда жило 600 тысяч  человек, на праздник собралось  более 400 тысяч  участников.  Парижане, жившие уже 5 лет в постоянном напряжении, встретили праздник с радостью. Все  были одеты в нарядное выходное платье.
    Впечатление было настолько сильным, что роялист Малле дю  Пан  в эмиграции писал:
 «Мы действительно думали, что Робеспьер наконец-то преодолеет пропасть раскола, причинённый революцией».
 Подобные празднества прошли по всей Франции и многие, особенно католики, с энтузиазмом восприняли праздник как «возвращение религии». Ведь вера в Верховное существо подразумевала и веру в бессмертие души. Поэтому  по существу это было «очищенным христианством».  Фактически это было введением государственной религии  в нарушение идеалов революции. Эта вера не допускала свободы совести, что усилило недовольство Робеспьером в обществе.
  Нужно сказать, что вера в Верховное существо не укоренилась в народе и рухнула вместе с крушением якобинской диктатуры.   
   После казни Дантона и Демулена Робеспьер остался один. Без близких друзей,  в окружении людей, которым не доверял полностью. На поверхность всплыли личные разногласия членов Революционного Правительства.
Возможно, самосовершенствование – это ещё не всё. Возможно, саморазрушение гораздо важнее. (2)   
  После казни эбертистов и дантонистов, а также празднования Верховного Существа, Робеспьер  выдвинулся на первый план. Он потерял роль посредника, и как постоянный защитник политики комитетов в Конвенте и Якобинском Клубе, стал считаться главой правительства, и всякое недовольство переносилось на него как стремление к единоличной власти. 
   В действительности, у него не было особой власти в Комитете Общественного Спасения. Он был один из последних, кто вступил в него, не мог и не выбирал его членов и даже не являлся председателем заседаний. Всякие действия членов Комитета зависели от согласия остальных.
   22 прериаля (10 июня) Робеспьер представил в Конвент проект  закона, в котором говорилось:
«Всякий гражданин обязан донести на заговорщика и арестовать его. Упростить судопроизводство, отменить защиту и предварительное следствие арестованных.  Единая мера наказания для всех – смерть».
   24 прериаля (12 июня) Робеспьер, а вместе с ним Кутон  добились принятия этого закона Конвентом  без каких-либо изменений.  Вводилась смертная казнь за преступления против республиканской морали, а обвиняемые фактически лишались права на защиту.
      Начавшийся сразу после этого «Большой террор» затронул все социальные слои и подорвал былую популярность «Неподкупного», как  давно уже называли Робеспьера.  С  20 июня до 27 июля в Париже было казнено 1455 человек.    
  Утопические идеалы Робеспьера не встречали поддержки в обществе, а его диктаторские устремления настроили против него подавляющее большинство депутатов Конвента.
   Недовольна была и крупная буржуазия. Она рассчитывала получить политическую власть в свои руки и использовать свободно накопленные средства по своему желанию. Этому мешало чрезвычайное законодательство Робеспьера против спекуляции продовольствием.
  Лишь утратив всё до конца, ты обретаешь свободу! (2)   
    После принятия закона 22 прериаля в Комитете общественного Спасения назрела ссора.  Она  была не о сущности закона, а о предоставлении его в Конвенте без согласования со всем составом Комитетов. Из 12-ти членов Комитета Общественного Спасения он мог рассчитывать на поддержку только Сен-Жюста и Кутона. Колло д ;Эрбуа и Бийо-Варенн склонялись больше к эбертизму,  Робер Ленде к дантонистам.  Лазар Карно и Клод-Антуан Приёр  были ближе к умеренным. Вдобавок к этому, были разногласия между Комитетом Общественного Спасения и Комитетом Общественной Безопасности — и по поводу курса правительства, и, конечно, личностные.
     После очередной словесной перепалки, отношения достигли такого накала, что с 1 июля Робеспьер перестал появляться в Комитете Общественного Спасения.
    Понимая, что разногласия в правительстве ведут к расколу, 5 термидора была сделана попытка примирения под предлогом обсуждения Вантозских декретов. (4) Сен Жюст и Кутон отнеслись к этому примирению положительно, но Робеспьер сомневался в искренности своих противников.
   Вантозские декреты были встречены с большим одобрением в народе. Их осуществление привело бы к значительному  увеличению числа мелких собственников, в особенности из рядов крестьянской бедноты, и, следовательно, к значительному   расширению социальной базы, а значит и укреплению революционной  якобинской диктатуры.
   В то же время проведение декретов  в жизнь привело бы к серьезному подрыву позиций контрреволюционной буржуазии и дворянства.
   Поэтому изданные в период начала раскола якобинского блока, вантозские декреты практически не были осуществлены. Тем более, если в Конвенте были против  этих декретов.
   Якобинцев можно упрекнуть во многом. Но один принцип для них  был превыше всего: они правили, опираясь на народ, и выполняли волю народа. Это не  могло нравиться тем, кто разбогател на революционных войнах и страданиях того же народа.
    В  своей речи  8 термидора Робеспьер обвинил своих оппонентов в интриганстве и вынес вопрос о расколе на суд Конвента. 
– Необходимо, – говорил он, – обновить состав Комитета Общественного Спасения, очистить Комитет Общественной Безопасности, создать правительственное единство под верховной властью Конвента.
  Выступил Шарлье:
– Когда кто-то гордится мужеством добродетели, он должен иметь мужество в провозглашении истины. Назови тех, кого ты обвиняешь!
    Но Робеспьер отказался это сделать.  Тогда ему бросили слова, которые его разозлили:
– Всегда найдётся тот, кто желает нам зла, но нас не сломить!
На это  Робеспьер жёстко ответил:
– Я не злой. Я просто не боюсь говорить людям жестокую и неприятную правду. (2)   
Каждый в Конвенте почувствовал себя под угрозой.  Многие подумали:
– Робеспьер пытается стать Богом, но ведёт себя как единоличный диктатор!
Верность принципам
   Якобинская диктатура, с которой стали связывать Робеспьера всё больше лишалась поддержки народа. Казни, расправы оттолкнули от него и народные низы, и буржуазию, стоявшую на умеренных позициях.  Против диктатуры ополчились и представители «новой  буржуазии».  Они скупили земли, принадлежавшие ранее аристократам и церкви, разбогатели на спекуляции и поставках для армии.
   Раньше «новая буржуазия», нуждавшаяся в защите, скрывала своё отношение к Робеспьеру и его сторонникам. Военные победы республики в 1794 году укрепили  её позиции. Теперь открыто заговорили  о тирании Робеспьера.
  И наконец, все устали от ужаса якобинского террора как единственного метода разрешения противоречий.
  В политической борьбе Робеспьер пользовался крайними, кровавыми средствами, он готовил собственную гибель. Народ стал ненавидеть республику.
  Это привело к объединению в единый блок всех её противников. Сторонники Робеспьера составляли меньшинство.
   Комитеты усилили террор, чтобы возбудить ненависть против Робеспьера, но все ещё не решались вступить с ним в борьбу.
     1 июля в обществе друзей свободы и равенства Робеспьер произнёс речь, касавшуюся  снисходительных, неистовых и непокорных. Целью речи было внушить мысль о необходимости очищения комитетов. Он заявил:
– Против злодейства тиранов у нас не остаётся другого средства, кроме правды и поддержки честных лиц.
  Робеспьер коснулся и вопроса внутреннего положения страны:
– О процветании государства судят не столько по внешним победам, сколько по его внутреннему положению. Во все времена враги родины хотят убить патриотов в физическом и моральном смысле. Теперь пытаются выставить защитников  революции в свете несправедливости и жестокости. Те, кто защищает аристократов – те борются с патриотами. Не во власти тиранов и их слуг лишить нас смелости.
Робеспьер оставался верным своим принципам.
Советчикам: друзьям, юристам, докторам –
Открыто говори про всё, что знаешь сам, –
Всего не зная, как совет им верный дать?
Ведь чёрную свинью во тьме не увидать. (4)   
–Пусть распространяют против меня пасквили. Я всё равно останусь таким же, буду защищать свободу и равенство с тем же пылом, как и в начале революции.
  Он догадывался, что  его стали считать виновником последних кровавых  событий, понимал серьёзность  сложившейся обстановки,  поэтому говорил смело, без страха:
–Если меня принудят отказаться от части моих функций, выполнение которых мне сейчас поручили, за мной ещё останутся мои полномочия представителя народа.  Я буду бороться насмерть с тиранией и заговорщиками.
Трагедия Робеспьера – «якобинец без народа»
    Но народ стал отворачиваться от Робеспьера. Крестьяне, получившие землю, считали революцию законченной. Крестьянская беднота, не получившая от правительства той поддержки, в которой нуждалась, разочаровалась в якобинцах. Закон о максимуме цен на товары первой необходимости выполнялся плохо, а закон о максимуме на заработную плату ставил трудящихся в тяжёлое положение.
   «Представитель народа» остался без народной поддержки.  Знал ли об этом Робеспьер? Возможно. Он продолжал бороться с врагами своими проверенными средствами.
    С 19 июня до 18 июля Робеспьер не показывался в Конвенте, постоянно заседая в якобинском клубе. Это было вызвано тем, что Робеспьер не доверял депутатам, связанным с крупными собственниками. Они  были не заинтересованы в продолжении революции. 
   60 депутатов боялись ночевать у себя на квартирах, опасаясь расправы. Робеспьер  же совершает утренние прогулки по Парижу. Заходит в лавки, интересуется наличием  товаров, ценами. Видит, что ещё не всё налажено в снабжении продовольствием. Слушает недовольные голоса простого люда, и объясняет, объясняет:
– Да, сложно, да трудно. Но мы должны продолжать бороться со злоупотреблениями и спекуляцией, равно как с контрреволюций.
   5 июля Робеспьер  снова говорит об очищении комитетов от агентов контрреволюции и об уничтожении непримиримых врагов.
– Моя цель – потушить факел раздора, который стремятся разжечь в Конвенте. Я всегда следовал и следую движениям моей души, чтобы уничтожить зародыши раскола.   
  Но он ещё не понимает, что  произошёл даже не раскол, а противостояние, которое направленно против его сторонников. А их уже не так много.
  Робеспьер, чувствительный на словах, был холоден и суров до жестокости, верил в свою миссию, жил идеями Руссо.
–Я за революционно-демократическую диктатуру, – говорил  Робеспьер, – большинство должно подчиниться меньшинству, тут  вы меня не переубедите.
 Заявлял об этом открыто, что народ окончательно удостоверился  в диктаторских замашках Робеспьера.  К тому же это подогревалось со стороны недругов Робеспьера, которые за его спиной  вопили:
– Робеспьер – тиран!
– Робеспьер – деспот!
– Каждый день  гильотина «пожирает» по 40 человек!
–  Довольно казней! Где же милость Верховного Существа?
   Входили в моду новые причёски – с оголённым затылком, словно приготовленным для палача. Красный шнурок на шее был протестом против террора.  Народ жаждал не только хлеба и зрелищ, но и  спокойствия. Всем казалось, что устранив Робеспьера, наступит, наконец,   желанный  мир внутри Франции. Но до этого было, ох, как далеко!
   Разочарование в Робеспьере было на руку его противникам. Заговор против него набирал силу.
Робеспьер видел опасность своего положения, но сделать ничего уже не мог. О том, что  ждёт его впереди, он даже не догадывался.
Будущее!
Интереснейший из романов!
Книга, что мне не дано прочитать!
Край, прикрытый прослойкой туманов!
Храм, чья постройка едва начата! (5)   
Око Бхайравы  повернул колесо истории  не в   пользу  Робеспьера.  Голубой бриллиант играл судьбами людей, как маленький ребёнок своими игрушками: может сломать, выкинуть или потерять.
   Робеспьер понимал, что вокруг него сгущаются тучи. Это чувствовалось  даже в природе. Середина лета выдалась необычайно жаркая. Нещадно палило солнце. Днём было  так душно, что  улицы Парижа пустели и оживлялись только к вечеру.  И казни проводились или ранним утром, или на закате, когда садилось солнце.   Революция «пожирала своих детей».

      Баррас(6) – человек «без веры и нравственности»

Падение всего, союз ума и фурий,
Свободой грозною воздвигнутый закон,
Под гильотиною Версаль и Трианон
И мрачным ужасом сметённые забавы.
Преобразился мир при громах новой славы...
(А.С.Пушкин «К вельможе» 1830)
  Новая буржуазия жаждала полной свободы предпринимательства. Стало расти влияние  «болота» в  недрах Конвента, защитников  разбогатевшей буржуазии. Большим влиянием пользовался  Баррас.  Поль Франсуа Жан Николя, виконт де Баррас, происходил из дворянской семьи «древней, как скалы Прованса». Он родился в Фокс-Амфу на самом юге Франции. Кое-как окончив пансион, в 16 лет начал военную карьеру,  уже в 28 в чине капитана ушел в отставку.    
    Баррас обосновался. Как и многие молодые люди его круга, Баррас не был чужд новых идей своего столетия,  рассуждал о правах нации и о пороках деспотизма. Он цинично заявлял:
– Пока не нашлось ничего, за что можно бороться, можно бороться против чего-то. (2)
 Тем не менее, он не проявлял интереса к политике, обосновавшись в  Париже,  стал проматывать своё состояние, окунувшись в развлечения и азартные игры. Барраса можно было встретить в игорных домах. Он любил говорить:
– Совершенно лишь то, что мы придумываем для себя. (2)
   В  салоне своей знакомой, оперной певицы Софи Арну, он встречался с Мирабо.  Интересно, если   начало Революции связано с  Мирабо, то  имя Барраса   – с её концом. Баррас – это Термидор, Это Директория, это власть новых богачей. Вслед за Баррасом придёт Наполеон Бонапарт.
    Начало работы Генеральных штатов, их последующее преображение в Национальное собрание внезапно пробудили в нем любопытство. Когда толпы парижан ринулись на штурм Бастилии, Баррасу захотелось самому увидеть это необыкновенное зрелище. Он не торопился  бросаться в революционный омут с головой, подобно другим, хотя и стал  членом Якобинского  клуба.
   Постепенно Баррас  втянулся в политическую деятельность. Он стал членом высшего национального суда Орлеана, потом, в сентябре 1792 года департамент Вар избрал его делегатом и комиссаром в Итальянскую армию, которой командовал генерал Ансельм. Как депутат Вара в декабре того же года Баррас отправился в Национальный Конвент.
    Поначалу Баррса держался  скромно, редко поднимался на трибуну, старался не занимать  активной  позиции и вообще поменьше говорить. Впрочем, он часто посещал Якобинский клуб. Когда решался вопрос о судьбе Людовика XVI, решительно голосовал за казнь «гражданина Капета».
    Наконец Баррас был замечен: весной 1793 года Конвент направил его и другого депутата, Фрерона,(7) с миссией в Верхние и Нижние Альпы, чтобы ускорить  с трудом проходивший набор рекрутов в республиканскую армию.  Миссия фактически означала почти безграничную власть над несколькими департаментами.  Баррас с интересом узнал, что Френон  вместе с Робеспьером и Демуленом  окончил в 1780 году  лицей  Людовика Великого.
   В дороге Барраса и Фрерона застала весть о разгроме жирондистов и о начале  роялистского мятежа на юге Франции, где администрация ряда департаментов выступила против изгнания жирондистов из Конвента. Марсель и Тулон были охвачены восстанием.
   Баррас принял участие в осаде Тулона, где впервые встретился с Бонапартом. Встреча оказалась мимолетной, но Баррас запомнил молодого лейтенанта, своей властью произвёл его в капитаны  и приблизил к себе.
   Баррас и Фрерон принялись рьяно наводить порядок в южных департаментах, организовав массовые расстрелы мятежников и сочувствовавших им лиц. Одновременно они  поправляли  свои финансовые дела.
   Чтобы покарать мятежные города, друзья придумали лишить их исторических имен: Тулон стал называться «Портом на горе», а Марсель — «Безымянным городом». Это было уж слишком.  Разгневанные марсельцы — ведь это их город дал имя самой знаменитой песне революции — «Марсельезе» — вскоре сообщили о стяжательстве Барраса в Конвент.
     Комитет Общественного Спасения, до которого дошли жалобы,   отозвал Барраса и Френона в Париж. Они с  восторгом были приняты в Конвенте, но очень холодно — в Комитете. После отчета «Спасителей Юга» Бийо-Варенн только и сказал:
–Достаточно, граждане представители, Комитет вас выслушал. Когда будет что ответить, вас вызовут. Можете удалиться.
      Косые взгляды членов Конвента, изоляция, в которой он оказался, не предвещали ничего хорошего. Баррас с трепетом ожидал неизбежного конца своей карьеры, которая по тем временам завершалась в подобных случаях одинаково — на гильотине. Казалось, вот-вот колесо террора зацепит и его.
   Баррас попытался  добиться расположения  Робеспьера, но тот даже  не пожелал с ним разговаривать. Робеспьер, прозванный «Неподкупным», и особенно его младший брат Огюстен отнеслись к нему   враждебно.
–Человек, который не гнушается никакими средствами для личного обогащения, не может быть не просто другом, но  и соратником,  – заявил Максимильен  брату.
  Обозлённый Баррас   стал искать  единомышленников.
– Не долго тебе, Робеспьер,  осталось господствовать в Конвенте,  – цедил сквозь зубы Баррас.
 Он близко сошелся с Тальеном и Фуше. Он начал готовить заговор против Робеспьера. В  доме Барраса  собирались Лекуантр, Фрерон, Ровер. Государственный переворот 9 термидора (27 июля 1794; термидор — «жаркий» месяц) спас им жизнь и круто изменил ход революции, покончив с якобинской диктатурой.
   Барраса же термидор вынес на самый гребень большой политики.  В Конвенте в начале событий он не присутствовал, но в критический момент был назначен комендантом Парижа. 
    После переворота Баррас вошел в состав Комитета Общественной Безопасности.
   5 октября 1795 года (13 вандемьера IV года) Баррасу было поручено подавить роялистский  мятеж в Париже. Он привлёк Брюна и Бонапарта, оба уже дослужились до генеральского чина.  Бонапарта  Баррас  сделал своим адъютантом, а после успешного завершения событий добился в Конвенте его назначения своим заместителем. Как окажется позже, на свою голову.
Неблагодарный не забывает оказанных ему услуг, а только старается их забыть. (8)
   Когда 27 октября 1795 года правительством Франции в соответствии с Конституцией III года Республики стала Директория, Баррас  стал её  фактическим главой. Ему удалось сохранить свой пост после переворота 18 фрюктидора V года (4 сентября 1797), в котором он принял активное участие, и после переворота 30 прериаля VII года (18 июня 1799 года), когда он  вошёл в состав Третьей Директории.
    Если раньше  Баррас  сдерживал себя, то  добившись власти, его циничная и  алчная натура вырвалась наружу.  Один из его коллег, Карно, характеризовал его как «покровителя порочной знати и хвастунов», другой, Ларевельер-Лепо, называл Барраса  человеком «без веры и нравственности в политике, без характера и решимости, обладающим всеми вкусами пышного, щедрого, великолепного и расточительного князя».
   Баррас кружил себя самыми прославленными куртизанками. Одной из них была Тереза Кабаррюс, жена его соратника по Термидорианскому перевороту Тальена. Она практически играла роль его супруги и устраивала приёмы. В молодости Баррас женился на безвестной барышне, но оставил ее в Провансе, а потом Тереза бросила его. Всё возвращается бумерангом!
   От другой любовницы, вдовы генерала Богарне — Жозефины, он отделался, организовав в 1796 году её брак с  генералом Бонапартом. Бонапарт отплатит Баррасу чёрной неблагодарностью.
Тонкой душе тягостно сознавать, что кто-нибудь обязан ей благодарностью; грубой душе — сознавать себя обязанной кому-либо. (9) 
   После переворота 18 брюмера (9—10 ноября 1799) Баррас  ожидал, что Бонапарт, ставший первым консулом,  приблизит его к себе, но тот решил не иметь с ним дело.  Баррас был не только отстранён от участия в политической жизни, его отослали сначала в его замок Гробуа, потом в Бельгию, оттуда в Прованс, а в 1810 году ему было окончательно запрещено жить во Франции.
    Вынужденный поселиться в Риме, он оставался там вплоть до первого отречения Наполеона. Баррасу оставалось только писать мемуары. При Реставрации ему разрешили вернуться во Францию. 29 января 1829 года он, всеми забытый, скончался в Шайо, предместье Парижа.  Мало кому из  деятелей Революции довелось умереть  тихо в своей постели. Но для политика и карьериста Барраса это была поистине  ужасная смерть.

«Вестник  смерти» и «Архангел смерти» 

    На совместном заседании Комитетов Общественного спасения и Общей Безопасности 4—5 термидора (22-23 июля)  Сен-Жюсту, (10)   ближайшему соратнику Робеспьера,  был поручен доклад о политическом положении.
  8 термидора (26 июля)  после полуторамесячного перерыва на трибуну Конвента поднялся Робеспьер. Он говорил о заговоре внутри Конвента, не называя имён. Речь напугала многих и ускорила развитие событий.
   Вечером  Робеспьер  повторил свою речь, которую он назвал «завещанием», в Якобинском клубе.
–  В недрах Конвента существует заговор  против общественной свободы. Необходимо очистить Комитет Общественной безопасности, направив все силы на искоренение зла, идущего от «дурных граждан», возобновить состав Комитета Общественного Спасения, создать правительственное единство под верховной властью Конвента.
   Робеспьер говорил уверенно, эмоционально, излишне драматично.  На бледном лице гневно сверкали глаза. Он был похож на тигра, готовящегося к  смертельной битве. Враги называли его «Бешеной Гиеной».
–Люди называют меня тираном. Если бы я им был, то они ползали бы у моих ног, а я осыпал бы их золотом, я бы обеспечил им  право  совершать всяческие преступления, и они были бы благодарны мне. К тирании  приходят  с помощью мошенников. К чему приходят  те,  кто  с ними борется?  К  могиле  и бессмертию! Моя же  жизнь принадлежит Революции.  Я отдам все силы для её спасения. Ради  Революции  я готов умереть.
    Художник Давид не выдержал и громко закричал:
– Робеспьер, я выпью яд вместе с тобой!
 Это не помешало, однако, тому же Давиду стать несколько лет спустя бароном при дворе нового императора Наполеона! Его не будет на заседании Конвента 9 термидора.
   Речь Робеспьера с восторгом была принята в Якобинском клубе. Казалось, что симпа¬тии громадного большинства на сто¬роне Робеспьера. Присутствовавшие на заседании  противники были встречены вра¬ждебно и изгнаны из клуба. Но это не привело к решительным действиям Робеспьера и его друзей, которые покорно выжидали событий, ничего не предпри¬нимая,  в то время как заговорщики  в течение ночи  с 8 на 9 термидора лихорадочно готовились к бою.
    В эту ночь в Комитете Общественного Спасения между Сен-Жюстом и остальными членами Комитета произошло столкновение. Около пяти часов утра он покинул Комитет, дав обещание:
 – Я вернусь  к десяти утра  и прочитаю  доклад о существующем положении и раскрою имена участников заговора.
  Вместо этого Сен - Жюст  прислал записку:
«Несправедливость замкнула мне сердце. Я раскрою его Конвенту».
В двенадцать часов дня  Сен-Жюст  был на трибуне Конвента, но едва успел произнести несколько фраз, как его прервал Тальен. С этой минуты и до того момента, как Конвент принял решение о его аресте и предложил передать в бюро текст непроизнесенной речи, Сен-Жюст неподвижно и молча стоял на трибуне, отступив на шаг.
   Тальен же, прервав Сен-Жюста,  разразился обвинительной речью:
– Республика находится в самом прискорбном состоянии, и ни один добрый гражданин не может её не оплакивать. Вчера один член правительства обособился от него и произнёс речь только от собственного имени, сегодня то же самое делает другой. Я требую, чтобы завеса была, наконец сорвана.
  Имён Тальен не называл, но было понятно, кого он имел в виду.  Его сменил Бийо-Варенн, начавший открыто  обвинять Робеспьера.
– Я прошу слова! – потребовал Робеспьер
Председатель Конвента  Колло д’Эрбуа резко оборвал его:
– Гражданин Робеспьер! Вам будет дано слово, но потом.
   Тогда  возмущённый Робеспьер закричал:
– Председатель убийц, я в последний раз требую сло¬ва!
 В зале поднялся  шум,  Робеспьер попытался найти поддержку в зале. Сев на одно из пустующих мест в «Болоте», он сказал:
–  Добродетельные люди «Равнины», к вам обращаюсь я! Каждый в Конвенте может  опасаться за собственную жизнь.
 Но те, к кому обращался Робеспьер,  молчали, напряжённо размышляя. Вдруг кто-то воскликнул:
– Ты сел на место Дантона, которого ты зарезал!
Услышав имя Дантона, Робеспьер вскочил, как ошпаренный. Он  огляделся, но так и не понял, кто высказался.  Он попытался открыть рот, чтобы возразить, как вдруг закашлялся. Но тут поднялось нечто невообразимое, раздались крики:
– Его душит кровь Дантона!
–  Обвинение! Голосуйте обвинение!
– Долой тирана!
Робеспьер что есть силы, закричал:
– Честно служить обществу и одновременно всегда угождать ему – невозможно.
Возмущённые голоса не утихали.
– Долой Робеспьера!
– На нём кровь Дантона!
Робеспьер  был разгневан.
– Так вы мстите за Дантона? Что же тогда вы его не защитили?
После такого заявления  крики стихли,  но тут  раздался голос  Тальена:
–  Робеспьер! Вам никто слова не давал! Я сейчас требовал,  чтобы завеса была сорвана. Теперь я  вижу, это случилось. Заговорщики разоблачены.  Но не те, о которых пытался сказать Сен-Жюст.  Я чувствовал, что моя голова в опасности, и до сих пор хранил молчание.
 Тальен говорил с пафосом.
– Вчера я присутствовал на заседании в клубе  якобинцев и  видел, что формируется армия нового Кромвеля.  Я затрепетал в страхе за Отечество и теперь вооружился кинжалом, чтобы пронзить грудь тирану Робеспьеру, если  у Конвента не хватит смелости вынести ему обвинительный декрет.
Тальен  выхватывая кинжал, театрально потрясая им перед собой, продолжила:
–  Долой тиранию  Робеспьера! Его  надо объявить вне закона! Иначе я сам, лично, воткну в него этот нож!
   Зал взорвался аплодисментами. Сначала  его называли патриот Робеспьер, потом — Неподкупный Робеспьер,  доблестный Робеспьер, великий Робеспьер,  и вот настал день, когда Робеспьера назвали тираном.
Недоброжелатели напишут о нём:
      «В те времена Франция пала так низко, что кровожадный шут по имени Робеспьер, 6ездарный и трусливый, ужаснул всех граждан свое тиранией. В то время как свыше миллиона воинов проливали кровь на границах республики, он поставил её на колени. Республика не смела вздохнуть; руки мстителей избавили её от тирана; но, рукоплеща его падении, она далеко не сразу посмела выпрямиться во весь рост».
    Тальен продолжал:
– Предлагаю  также арестовать командира парижской Национальной гвардии Анрио. (11) 
   Бийо-Варенн тут же добавил:
  –  Я предлагаю арестовать председателя революционного  трибунала  Дюма.
Поднялся одобрительный шум.  Оба предложения были приняты. Итак, Тальен добился, что Робеспьер был объявлен вне закона, теперь можно говорить и о его аресте. Так и случилось.
 На трибуну вновь поднялся Тальен.
–  Вношу на ваше рассмотрение ещё одно предложение: арестовать Робеспьера.
Сначала зал затих, но потом все одновременно заговорили.
– Поддерживаем!
– Арестовать!
    Судьба Робеспьера и его ближайших соратников была решена. Они были объявлены вне закона. 
   Так действовал  «вестник смерти», как прозвали  Тальена после событий 9 термидора. Он  успел этой ночью побывать даже в кресле председателя Конвента.
  А что же тот, кто стал живым воплощением террора и кого народ назвал «Архангелом смерти»  –  Сен-Жюст? Почему он скромно и незаметно стоит у трибуны? Почему ничего не может сказать? Онемел? А ведь раньше он говорил:
– Революционеры отдыхают, если только в могиле.
  Хотя историк не имеет права сочинять, придумывать те мысли, о которых не имеет представления, но представим, в каком положении оказался Сен-Жюст и Робеспьер в тот  день 9 термидора.
Основная мысль, которая всегда была главной для  Сен-Жюста, он её   повторял неустанно:
–Личность подчиняется обществу.
  Поэтому, когда его прервали, он  замолчал, стал наблюдать, как дальше развернутся события. 
Июль на исходе. Ночные зарницы
И дымом пожарищ напуганы птицы.
Сгорают от зноя на поле колосья,
Подставить корзины яблоки просят.
Но что  вместо мира? Кровь вместо хлеба... (12) 
    Колокольчик председателя звенел неустанно, на него уже никто не обращал внимание. В начале заседания обстановка казалась полусонной, но это было не так. Зал только выглядел полупустым, постепенно наполнялся сторонниками Тальена. Сен-Жюст, объявивший  кровавый террор против врагов Революции, понял, что всё кончено.
– Мы пришли на бой гладиаторов, где гладиаторами выставили нас. Спектакль готовился заранее, режиссёр всё хорошо проработал, артисты выучили свои роли на зубок, даже время выхода на сцену заранее обговорено, – вот о чём думал Сен-Жюст.  – Статисты заняли свои места, отдёрнут занавес. Час настал!
Бежать? – Но куда? И забыться – но где бы?
Мы, правда, пытались, мы, правда, любили,
Но нет больше шансов, теперь – или-или!
...Захлопните окна, задёрните шторы,
 Чтоб рёва толпы не услышать, который
Несётся, как пёс по кровавому следу...
Какая же, граждане, это победа?
Победа? – она тяжелее свинца,
Ведь  это –   мы знаем – начало конца. (12) 
Как вы думаете, испугался ли Сен-Жюст? Он подчинился большинству.

Жаркий Термидор

   Конвент проголосовал за арест Робеспьера. Огюстен Робеспьер, несмотря на  протест Максимильена, вскочил на трибуну Конвента. Это было неожиданно для многих депутатов, что остановить его никто не решился. Сначала он заговорил на латыни:
–Facinora ostendi dum punientur, glagitia antem absondi debent. Для тех, кто не понял: Я обнаружил проступки, дабы наказать за них, но позорные дела следует прятать. Кого вы судите? Я не говорю только за Робеспьера, скажете, что он мой брат, я говорю  за всех, кого вы  собираетесь арестовать.
  Огюстен, не смотря на то, что его пытались заглушить свистом, и  буквально спихнуть с трибуны, куда он ворвался как метеор, не желая оставить старшего брата, продолжал своё мужественное заявление: 
– Мавр сделал  своё дело, мавр может уходить?(13)  Вы все цинично использовали Робеспьера в своих целях, приблизились к власти, обогатились, а сейчас, вместо благодарности, отворачиваетесь  от него.  Я требую  ареста и для себя!
   В дебатах депутатов, если так можно назвать нападки на сторонников Робеспьера, активно   участвовал Станислас  Фрерон(14).
  В мае 1790 года под псевдонимом «Мартель» он начал выпускать радикальный журнал «Оратор народа» (Orateur du peuple), подражая стилю Марата. Даже работал  некоторое время в журнале к «Друг народа».   Френон  писал статьи в  журнале  Камилля Демулена «Революции Франции и Брабанта».
     9 термидора  Станислас получил слово после предложения арестовать Робеспьера и заявления Огюстена Робеспьера, что он разделит судьбу брата.
Фернон заявил с трибуны:
– Арестовать и Огюстена Робеспьера, а вместе с ним Кутона(15) и Сен-Жюста.
Раздалось несколько голосов:
– И Леба! (16)
Раздался голос Филиппа Леба:
– Если Робеспьер будет арестован,  –  я  разделю его  судьбу.
– Согласен, и Леба,  – ухмыльнулся Фернон. – Тогда следует сказать о Кутоне. Кутон — тигр, жаждущий крови народных представителей. Он  из ваших трупов  хотел сделать себе лестницу для восшествия на трон.
Кутон не выдержал:
 – Это я-то стремлюсь к трону, я!? На механическом кресле?
  В период с 21 декабря  1793 года по 4 января 1794 года Кутон был председателем Конвента,  страдал параличом ног. Сначала он передвигался с помощью трости или двух костылей. После полного отказа ног придумал механическое кресло, которое приводилось в движение с помощью двух рукояток, приделанных к подлокотникам.
– Да, да!
– На механическом кресле будет ещё быстрее! — кричат со всех сторон.
Френон воодушевлённо продолжал:
–  Граждане коллеги, начиная с сегодняшнего дня, Родина и свобода выйдут из своего угнетения! Робеспьер, Кутон и Сен-Жюст хотели возвысить себя на развалинах Республики! Не позволим!
Поднялся шум.
– Не позволим, не позволим!
– Спектакль окончен...Мы проиграли,  – подумал Сен-Жюст.
Спектакль окончен. Бой проигран.
В земле повержены тела.
О, Боже!
Сколько, сколько жизней,
Ты, Революция взяла.
Одних поставив на колени,
Других из Франции изгнав,
А тех лишила самомнений,
Не дав народу нужных прав.
   Арестованных отвели в тюрьму. Однако вечером того же дня их освободили представители коммуны и привели в здание Парижской Коммуны на Гревской площади.
   Баррас, назначенный  командующим внутренними войсками, к  ночи привел сюда колонну  в четыре тысячи человек. Анрио с пушками и гвардейцами ждал приказа от Робеспьера, чтобы перейти в наступление. Но приказа не дождётся.
  Возможно, если бы Робеспьер обратился к армии, июльские события имели бы другой исход. Почему он это не сделал? Якобинская диктатура не была военной диктатурой.  Якобинцы считали, что армия  не должна вмешиваться в политическую жизнь, она лишь защищает Революцию извне. 
  Ошибка? Просчёт? Но  это стоило жизни как Робеспьеру и его сторонникам, так и Революции в целом.
   Итак, здание Коммуны осадили войска Конвента, а Анрио с гвардейцами проявит нерешительность или будут следовать воинской  дисциплине?!  Просочатся слухи, что Франсуа Анрио  пропьянствует всю ночь, вместо того, чтобы защитить коммунаров.
    К полуночи на Гревскую  площадь пришли другие вести, что большинство парижских секций  Коммуны приняли сторону Конвента. Так оно и было, из 48 только 13 секций  привели людей к зданию Коммуны. Все ждали Робеспьера.
  Леба попытался воздействовать на  Робеспьера:
– Против наших врагов нужны сильные меры! Максимильен! Все ждут от тебя решительных действий!
   Но Робеспьер вместо того, чтобы обратиться с призывом к гвардейцам и народу, медлил. Он стоял в глубокой задумчивости у окна. Обзор закрывала тяжёлая бархатная портьера, но он этого не замечал.  Максимильен уставился в одну точку.  К нему подошёл Огюстен.
 –  О чём  ты  думаешь?  Какое твоё решение? Верные гвардейцы ждут.
 – Не мешай!  Я разговариваю!
– С кем? Ты в своём уме?
Робеспьер  видел перед собой фигуру в сером плаще с капюшоном, закрывающем лицо.  Мысленно  обратился он к незнакомцу:
– Ты человек или дух? Что мне делать? Как поступить?
 И услышал глухой, словно шорох страниц старой книги, ответ:
– Лишь утратив всё, ты обретёшь свободу. Помнишь девиз якобинцев: «Vivre libre ou mourir» — «Жить свободно или умереть».
Огюстен стал трясти  брата  за  плечи.
– Максимильен! Очнись!
 Робеспьер  удивлённо посмотрел сначала на Огюстена, потом на Филиппа                и стал читать:
–Народ домогается новых жакерий, (17) 
Разделится поле гражданской войной.
...Кровавый фонтан бьёт с отчаянных драк.
От копоти с солнца всё небо дымилось,
И диск всей луны провалился во мрак.
Огюстен безмолвно стоял и слушал. Он всегда во всём слушал старшего брата и следовал за ним, разделял каждое его воззрение, и сейчас понимал, о чём он говорит. А Робеспьер продолжал:
– Мы сами затеяли адские войны,
А Бог создал нас, чтоб мы были людьми.
Последнюю фразу Робеспьер повторил дважды:
– Бог создал нас, чтоб мы были людьми. Столько сделано, что уже не исправишь! Я не могу допустить гражданскую войну.
Огюстен понял, что великий Робеспьер отказался от вооружённой борьбы.
– Да, сюда бы Бонапарта, – подумал он. – Тот бы знал, как поступить.
Защитник Республики Бонапарт
Продвинет народное дело
До 18 брюмера. (18) 
  Огюстен и Бонапарт были дружны. Термидор, а вернее, голубой бриллиант Око Бхайравы, резко изменит жизнь Наполеона Бонапарта.(19) Наполеон  15 дней просидит в тюрьме за связь с якобинцами, в 1795 году по поручению Конвента подавит роялисткий путч  в Париже, станет генералом и командующим Внутренней армией. Победы в Северной Италии, дадут ему почувствовать себя не просто генералом, а человеком, призванным влиять на судьбы народа. 
  В августе 1799 года Наполеон, самовольно покинет остатки своей армии в Египте и  сбежит во Францию. 18 брюмера (9 ноября 1799 года) он уже  будет командовать всеми вооружёнными силами. Когда Совет пятисот обвинит Наполеона в стремлении установить диктатуру и поставит  вне закона,  он не испугается привлечь  солдат.
   Гренадёры под грохот барабанов и с ружьями наперевес войдут  в зал заседаний и стеной пойдут  на депутатов. Депутаты  не просто побегут от страха, а будут бросаться из окон. После событий 18 брюмера Наполеон получит звание третьего «консула Французской республики»,  что станет ступенькой к титулу императора Франции и мечтам о мировом господстве.
  Робеспьер же не будет использовать вооружённую армию для своей защиты.
Древние греки говорили, что последний и высший дар богов человеку –  чувство меры. Если бы Робеспьер стремился к личной диктатуре, он без зазрения совести призвал бы верные ему войска  к оружию. Он злился, когда его называли тираном.
– Неподкупный, да! Но я не  деспот и не тиран! Да, Франция залита кровью, но это страна победоносных армий, страна, в которой возрождение абсолютной королевской власти уже невозможно!
  Последние дни  Робеспьера посещали разные мысли. Он постоянно вёл диалог – ему казалось, со своим внутренним голосом, который представал перед ним фигурой в сером плаще, с лицом закрытым капюшоном.  Но это было не совсем так. Его собеседниками были и великий прорицатель Нострадамус, и Руссо, которого считал своим учителем, и даже Дантон с Демуленом.
  Робеспьера преследовал запах крови.
– Кровь на моих руках, – с ужасом думал он. – Кровь Эбера, Дантона, Демулена  и множества других.  Кровь не смыть с рук моих.
  Руки были потными, влажными. Пот стекал по лбу, щекам. Не помогали даже влажные обтирания.
– Не рой яму другим, сам в неё попадёшь,  и не выберешься, – к такому выводу пришёл Максимильен.
    День  26 июля, 9 термидора был жарким и душным. К ночи небо над Парижем окутали чёрные тучи. Анрио на площади со своими гвардейцами еле-еле сдерживали натиск народа. Начались споры, люди начали покидать площадь,  сначала единицами, а потом и малыми группами. Раздавались  одиночные крики:
– Робеспьер! Робеспьер!
  И тут чёрные тучи  разразились стрелами молний, а небо прорвалось  необычным   ливнем.  Потоки воды хлестали  бичами, тяжёлые струи заливали пушки, улицы мгновенно превратились в реки, на  площади  растеклось озеро.
   Народ  бежал, торопливо шлёпая по лужам, а артиллеристы спешно катили свои пушки в казармы, спасая их от вездесущей воды.
   И когда Поль Баррас повёл свой взвод жандармов на штурм Коммуны, там некому было сопротивляться. Лишь небольшая кучка якобинцев  терпеливо ждала своей участи.
– Гражданин Робеспьер! – обратился Баррас к Максимильену. – Вы  объявлены  вне закона.
Робеспьер молчал, стоя в своей излюбленной позе –  руки за спиной, потом произнёс:
– Республика погибла! Настало царство разбойников!
   Когда он попытался поднять правую руку, чтобы смахнуть со лба капли пота, один из жандармов выстрелил, думая, что Робеспьер достаёт из-за спины оружие. 
  Выстрел из пистолета   раздробил Робеспьеру   челюсть. Кровь хлынула на камзол.  Теперь он, талантливый оратор,  больше не сможет  произнести ни одного слова, и будет стоически переносить   мучения до самой казни.
  Огюстен, думая, что брат погиб, выпрыгнул из окна, но остался жив,  получив увечья.
–  Всё погибло, –  воскликнул  Леба.
Он тоже решил, что Робеспьер убит  и выстрелил себе в грудь. Тело обмякло и мешком повалилось на пол.  Началась перестрелка, продолжалась она недолго, так как силы не равны.  Все ближайшие сторонники Робеспьера были арестованы и отправлены в тюрьму Консьержи.
   Историки до сих пор спорят, было ли ранение Робеспьера в челюсть результатом попытки самоубийства, или это след от пули жандарма, ворвавшегося в Ратушу. Существует посмертная маска, снятая с Робеспьера. По ней учёные установили, что повреждение нижней челюсти – результат выстрела, которого  сам он произвести не мог. Именно это ранение не дало Робеспьеру возможности говорить.
  Современник событий  9 термидора Малле Дюпан(20)  писал:
«Так заговорщики решили заставить Робеспьера молчать».
   Робеспьера на руках перенесли в здание Конвента. Его положили на стол в одной из комнат Комитета Общественной Безопасности. Под голову сунули деревянный ящик с кусками заплесневелого хлеба.  Он лежал, вытянувшись во весь рост, не шевелился и тяжело дышал,   время от времени то терял сознание, то приходил в себя, но ни единого стона не вырывалось из истерзанного рта.
   В комнату заглянули санкюлоты, увидев Робеспьера, простёртого на убогом ложе почти одновременно воскликнули:
– И вот это ничтожество — тиран?!
–Вот он, Цезарь!

    «Поцелуй Луизетты» (21) 

  Ночь Максимильен провёл в бреду.  Перед ним лёгкими призраками проходили те, кого он отправил на гильотину.
– Ты уверен, что не будет больше нищенства, – скорбно  спрашивал   его Эбер. – Будет ли  обеспечен в старости жилищем  тот, кто проработал всю свою жизнь: накормлен, одет, обут?
– К чему привела «честная бедность»? – вторит Шометт, бывший прокурор Коммуны. –  Все затруднения Революция решила  с помощью гильотины?
– Революция пожирает своих детей!  – вставил  слово Дантон.
  У Робеспьера промелькнула  мыслью фраза, которую он прочитал совсем недавно у Николя; де Шамфора, известного моралиста. Она ему показалась сначала легкомысленной, не соответствующей действительности:
– Большое несчастье потерять из-за свойств своего характера то место, на которое имеешь право по своему дарованию. (22) 
 Шамфор так боялся ареста, что нанёс себе множество ран,  которые долго не заживали, стали гноиться и вскоре он  скончался.
Счастье трудно найти внутри себя, невозможно вовне. (22) 
– Что лучше: погибнуть от своих рук, как Леба, – думал Робеспьер, –  или мужественно принять смерть на гильотине?  Но как же душа? Как ещё говорил Шамфор –  «Счастливо живёт в свете тот, который полностью умертвил некоторые стороны своей души».
  Размышления были прерваны появлением тихой тени Камилля Демулена,  его давнего  друга. Холодом повеяло на Максимильена. Сжалось сердце, пронзило резкой болью.
– Меч гильотины – награда за мой труд в Революции?  За что погибла моя Люсиль? (22) Нет в тебе милосердия!
   Робеспьер сжался, в тело вонзились  тысячи тонких иголок. Голос Демулена звучал глухо.
– Всё же мы здесь вместе!  А ты, Максимильен, кто ждёт тебя?
  Робеспьеру стало горько на душе, из груди невольно вырвался глухой стон.
 – Ждёт меня «поцелуй Луизетты».
    И к «поцелую  Луизетты»
    Уже готовят Робеспьера, –
    Без приговора трибунала.
    Спектакль окончен.
    Только это
    Начало скорбного финала.
   В шесть утра, когда Конвент, решавший судьбу   арестованных, кончил заседать,  в комнату вошел Эли Лакост (23) вместе с хирургом.
– Хорошенько перевяжите рану Робеспьера, – приказал он  врачу. – Сделайте это, как следует, чтобы крови не было видно.
 Так что, это было сделано не для лечения, а  чтобы Робеспьер выглядел прилично и заговорщиков не смогли обвинить в жестоком обращении с арестованным.
     Когда хирург перебинтовал Робеспьеру лоб, один из присутствовавших депутатов Конвента воскликнул:
– Смотрите! Его Величеству одевают корону!
Тогда  Робеспьер   и произнёс единственную фразу, которая всем показалась странной:
– Благодарю вас, сударь!
Этим Робеспьер хотел сказать, что Революции  и Республики уже не существует, что жизнь вернулась в старое русло и все завоевания  прошлых лет погибли безвозвратно. (24) 
Истории страницы всегда кровавы,
Так сложно найти правых,  не правых.
Где истина, знают одни единицы,
Чт; делать дальше, к чему  стремиться.
Но только конец бывает печален –
Ведь ход Революции очень коварен.
«Ледяной  идеолог республиканской чистоты»  Сен- Жюст говорил:
– Судно Революции не может прийти в порт, не окрасив воды в крови.
И он же убеждал:
 – Вы должны понять, что нация может создать себя только с помощью горы трупов.
   Вскоре  все сторонники Робеспьера, да и сам Сен-Жюст, окажутся в безымянной могиле на кладбище Пик-Пюс («Ловец блох»).
    За четыре месяца якобинской диктатуры на эшафот без суда и следствия отправилось более двух тысяч человек, и еще семь с половиной тысяч ожидали своей очереди по тюрьмам.
  Робеспьер сам падёт жертвой проведённого им закона, согласно которого Революционный Трибунал будет отказывать обвиняемым в праве на защиту.
     После ночной грозы жара не спала. Утро не принесло желанной прохлады.  28 июля 1794 года, 10 термидора  Париж задохнётся от пота и крови. 
   Из  сумрачного Дворца Равенства  на яркий свет выйдет странная процессия. Впереди четверо несут в кресле Робеспьера. Глаза его полузакрыты, веки нервно дергаются. Бледное лицо обтянуто  серыми бинтами, голубой камзол разорван,  в бурых пятнах крови.
  За Робеспьером катят кресло Кутона. Он без сознания, в камзоле, более похожем на окровавленную тряпку. Кутон тяжело дышит, изредка издавая глухие стоны, сквозь которые слышно, как он произносит:
–У-у, враги! Не дали заколоться кинжалом.
   Кутон думал, что это спасёт  от гильотины, но  следом несут тело Леба, всю ночь пролежавшее в тёмной комнате. На груди  Леба  запеклось огромное пятно крови так, что камзол полностью  стал красным, а на спине лишь проглядывает голубой цвет.
   За Кутоном  выходят  депутаты  Коммуны в помятой одежде, в извёстке, ночь они провели в захламлённой пыльной комнатушке, где даже не смогли присесть, так много набралось народа.
Все усаживаются т телеги.   Телег было три, и на них разместилось  двадцать два человека.
 По пути к гильотине народ, который совсем недавно поддерживал Робеспьера, насмешливо приветствовал его, беспомощного, криками:
–Король!
–Ваше величество!
– Где твоё Верховное Божество? Что же он тебя не спасает?
Кровь на камзоле,
Глаза чуть прикрыты,
Сжатые губы,
Стонов не слышно.
«Ты нам уже совсем не пример,
Где Божество твоё,
Робеспьер?!»

 Телеги продвигались медленно, толпа ревела, кричала, провожая в последний путь тех, кто совсем недавно отправлял на гильотину своих «врагов». По их приказу по этому пути прошли тысячи людей.
   Сен-Жюст смотрел на толпу презрительным взглядом, доставившим ему славу самого загадочного человека в истории Революции. Анрио  улыбался.  Кутон и Огюстен Робеспьер  стонали от боли.
   Максимильен Робеспьер смотрел вдаль, ему не было страшно умирать в 36 лет.
– Как говорил Сен-Жюст?
Максимильен взглянул на Сен-Жюста. Тот презрительно усмехался, глядя на беснующуюся толпу. Робеспьер  не уставал удивляться этому загадочному человеку. Никогда не было понятно, о чём он думает.
– Революционер отдыхает только в могиле? Так отдохнём!
 Все нужные слова тобою сказаны,
 А что сказать не дали - не беда.
 Твой воротник разорван, руки связаны,
 Но ты красив. Сейчас – как никогда.

Всё –  в прошлом. Ты свободен. Нити порваны.
Ты понял всё. Ты прав и одинок.
И если мир пошел в другую сторону,
Ты – ни при чём. Ты сделал всё, что мог.

Чтоб жизнь не оказалась бесполезною,
Чтоб смерть не обернулась пустотой…
Ступеньки. Край отточенного лезвия.
Глухой удар. И – Вечность за чертой. (25) 
  «Луизетта» приняла  22 человека. Даже мёртвое тело Леба было гильотинировано.  На  следующий день без суда было казнено ещё 72 человека.
 Робеспьер так и остался Неподкупным. Все его имущество, оценённое после его смерти, не превысило стоимости, равной нашим ста рублям.
   Сразу после казни с лица Робеспьера была снята посмертная маска, которая сохранилась в коллекции музея Гране, расположенного в городе Экс-ан-Прованс на юге Франции.
   Оказалось, что один  из самых знаменитых лидеров Великой французской революции, Максимилиан Робеспьер, на момент гибели на гильотине болел редким недугом, поражающим иммунную систему — саркоидозом.  Об этом заявили ученые в результате тщательного изучения документов и посмертной маски  «пациента».
   Филипп Шарли из университета Версаль-Сен-Кантен-ан-Ивелин и Филипп Фрош из испанской компании Parc Audiovisual de Catalunya занимались изучением маски. По ней они восстановили внешний облик Робеспьера. Исследователи попробовали поставить медицинский диагноз политику, сопоставив особенности его лица с документами, которые были в наличии.
   Ученые подчеркнули, что Робеспьер имел проблемы со зрением, у него было кровотечение из носа, желтуха, астения, язвы на ногах и проблемная кожа лица.
  Было сделано заключение:
  «Ретроспективный диагноз, который бы включал все эти симптомы — это диффузный саркоидоз с поражением глаз, верхних дыхательных путей, а также печени и поджелудочной железы.
  Саркоидоз представляет собой системное аутоиммунное заболевание, при условии которого органы и ткани человека поражены его же иммунной системой. В организме появляются многочисленные очаги воспаления, они же гранулемы.
   По словам ученых, для Робеспьера можно было подобрать и другие диагнозы, в числе которых туберкулез, заболевание сосудов, переизбыток железа в организме, лепра, склеродермит, однако ни один из них не объединяет все симптомы. Так, случай Робеспьера стал первым в истории случаем заболевания саркоидозом. (26)   Ранее считалось, что впервые болезнь была обнаружена британским врачом Джонатаном Хатчинсоном в 1877 году. (27) 

    Франция после 9 термидора

   После гибели Робеспьера  в Конвент вернулись уцелевшие жирондисты. Получили прощение вандейские мятежники. Коммуна Парижа и революционные общества были закрыты.
    9 сентября 1794 года Тальен, вошедший в состав   Общественного Спасения Комитета (продержался всего месяц) возвращался  домой, ему навстречу выскочил неизвестный и произвёл выстрел. Рана в плечо была незначительной, но оказалась так кстати.   В покушении обвинили якобинцев, и 24 декабря Якобинский клуб был закрыт.
    В области экономической политики термидорианцы пошли на снятие всех ограничений в торговле. В декабре 1794 года Конвент отменил систему  максимума цен, введённую якобинцами. Наступил невиданный разгул спекуляции, цены на товары первой необходимости возросли во много раз.
   Правда, в Париже и других крупных городах сохранилась продажа хлеба по карточкам по дешёвой цене.  В сотни раз возросла инфляция, крестьяне и торговцы отказывались принимать бумажные деньги – ассигнаты,(28)    требуя только звонкую монету.
В вандемьере III года (октябре 1794 года) у  Тальена  произошёл конфликт с Камбоном, который отвечал за финансы республики. Тальен обвинил  Камбона в чрезмерной эмиссии(29)   ассигнатов, пагубной для экономики, и призвал строго потребовать с него отчета. Камбон, человек лично честный, крайне возмутился и обрушился с трибуны Конвента на Тальена с такими словами:
– А-а-а, ты на меня нападаешь! Ты хочешь поставить под подозрение мою честность! Ладно же! Я сейчас докажу, что ты вор и убийца. Ты не отчитался за свои дела, когда был секретарем Коммуны, и у меня есть доказательства этого в комитете финансов. Ты навсегда останешься под подозрением в соучастии в сентябрьских преступлениях, и я твоими собственными словами докажу твое соучастие, из-за которого тебе следовало бы помалкивать.
   Тальен был напуган и вынужден уехать из Франции  консулом  в испанский город  Аликанте. 

«Золотая молодежь Фрерона»

   После победы термидорианцев Фрерон стал членом всесильного «триумвирата», в который вошли также Тальен и Баррас.  Именно Френон  внёс предложение об аресте Фукье-Тенвиля, знаменитого и самого сурового обвинителя в Революционном Трибунале.
     Фрерон стал идейным вдохновителем «мюскаденов», молодежных банд, куда принимали всех противников якобинцев. Они получили название «золотая молодежь Фрерона». Сыновья дворян и буржуа, щегольски  одетые в узкие фраки «цвета конского навоза»,  с черными бархатными воротниками и узкие панталоны, подвязанные под коленями, бродили большими компаниями по улицам и избивали тростями всех, чей вид им не нравился, то есть тех, кто был похож на якобинца.  Вооружённые дубинками, разбивали бюсты Марата, громили «якобинские» кафе.
19 сентября 1794 года  (3-я санкюлотида II года) «золотая молодёжь»  устроили целое побоище в Пале-Эгалите (бывшем Пале-Рояле). Фрерон обращался к ним в «Ораторе народа»:
–  Разве вы способны лишь наслаждаться радостями жизни? Это мы, говорите вы, восстали против якобинцев! Что ж! Республика хвалит вас за это, но спасение Отечества ещё требует от вас неустрашимости и пылкой отваги… Вы уже закрыли якобинцев, вы сделаете больше, вы их уничтожите.
     Вначале термидорианцы, в поисках популярности у народа, стали арестовывать и отдавать  под суд тех политических деятелей, чьи имена были связаны с политикой террора, отменили декрет о «подозрительных». «Подозрительных» стали отпускать из тюрем. Террор не прекратился, а только сменил свою направленность. Сотни якобинцев были казнены и брошены в тюрьмы.
  Но вскоре в предместьях Парижа стало нарастать недовольство. На стенах домов появились плакаты:
«Народ, пробудись, пора!» «Хлеба и Конституции 1793 года!»
В Конвент являлись возбуждённые толпы, негодуя на голод и преследование «патриотов». Вспыхнули восстания.

   Бесславный конец Френона

 Фрерон принял активное участие в подавлении восстаний 12 жерминаля (1 апреля 1795 года) и 1 прериаля (20 мая).  Во время первого он вместе с Баррасом командовал Национальной гвардией, изгнавшей повстанцев из Конвента.
  После этого восстания были в большинстве осуждены «левые якобинцы». Во время Прериальского восстания Фрерон понял, как к нему относится простой народ: депутату Феро, которого приняли   за «Фрерона», повстанцы отрубили голову и насадили на пику.
    Впрочем, Фрерон добился, чтобы убийц Феро казнили. 4 прериаля (23 мая) он, направленный Конвентом в армию генерала Мену, добился капитуляции Сент-Антуанского предместья, пригрозив пушечным обстрелом, пообещав конституцию 1793 года и освобождение арестованных.
    Вскоре влияние Фрерона начало постепенно падать. Его  ненавидели якобинцы, роялисты, всё более усиливавшиеся, не забывали ему подавления восстаний на Юге. Он утратил влияние и на «золотую молодежь», всё больше симпатизировавшую роялистам.
   Но Директория не была заинтересована в победе последних и подавила их восстание 12 вандемьера (5 октября), опять же при активном участии Фрерона, агитировавшего «патриотов 89-го года». В 1795 году Фрерон не был переизбран в новый состав Конвента, но благодаря протекции Барраса был ещё раз назначен комиссаром Конвента на Юге.
    На Юге действительно требовалось навести порядок. После Термидора здесь резко активизировались контрреволюционеры, и якобинский террор сменился «белым». Всех, кто ранее сочувствовал якобинцам, бросали в тюрьмы, куда порой врывались роялисты, убивая заключенных. Весть о назначении Фрерона встретили  со страхом, помня его былую жестокость.      
    Впрочем, Фрерон проявил себя довольно умеренным. Прибыв с военными силами под командованием генерала Брюна, он сместил муниципалитет Экса, позже Марселя, не пытавшиеся сдерживать преступность, запретил роялистские организации «роты Солнца» и «роты Иисуса» и посадил в тюрьмы нескольких известных вожаков роялистов. Он поселился в Марселе, где жил на широкую ногу и с удовольствием посещал открывшиеся салоны.
  Когда 26 октября 1795 года  была создана Директория, директором которой стал  Баррас,   Френон был наделён   дополнительными полномочиями и назначен  комиссаром Директории.
 Еще в 1793 году Фрерон познакомился с сёстрами Бонапарт, которые жили  бедно в Марселе со своей матерью Летицией, зарабатывавшей на жизнь стиркой.  Он влюбился в Полину Бонапарт,  ответившую ему  взаимностью. Однако вскоре Френон был отозван в Париже. Его обвиняли в неумеренных растратах  и  симпатиях к якобинцам (особенно усердствовал бывший жирондист Инар, сам побывавший до этого с миссией на Юге и поощрявший расправы с якобинцами).
 Фрерон решил до отъезда жениться на Полине, но поскольку Наполеон Бонапарт уже был дивизионным генералом, а положение Фрерона явно пошатнулось, семья Бонапартов, рассчитывая на лучшую партию, воспротивилась этому браку. Получив несколько приказов из Парижа вернуться, 27 января 1796 года Фрерон уехал.
   В Париже Фрерон еще попытался оправдаться, выпустив направленную против Инара «Историческую записку о реакции и убийствах на Юге». Противники подвергали его резким нападкам в печати, попытавшись связать его имя даже с заговором Бабёфа, к которому он никакого отношения не имел. Тогда же он пытался добиться согласия семьи Бонапарт  на брак с Полиной, действуя, в частности, через Люсьена Бонапарта, но безуспешно.
   Тем временем Полина вышла за генерала Леклерка.  Френон сделал попытку при помощи махинаций стать депутатом Совета пятисот от Гвианы, но Совет не признал его избрания.
    На несколько лет он оказался совсем без средств и на грани бедности. При Консульстве Люсьен Бонапарт, ставший министром внутренних дел, вспомнил о Френоне,  назначив  его управляющим парижскими богадельнями. Через три месяца он получил назначение супрефектом города Ле-Ке на Сан-Доминго.
   Любопытно, что из Бреста он должен был отплыть на корабле «Океан» вместе с командованием французской карательной экспедиции, которую возглавлял как раз Леклерк, но решил дождаться следующего корабля — видимо, чтобы не оказаться на одном борту с Полиной.
Через несколько месяцев после прибытия на место Френон заболел жёлтой  лихорадкой и умер 26 мессидора Х года (15 июля 1802 года). Могила затерялась.
 


 (1) Бхаса (родился в 3 веке, умер в 4 веке)  — один из первых драматургов Древней Индии, писавших на санскрите. Биография Бхасы крайне скудна. Его драмы продолжительное время считались пропавшими и были известны лишь по цитатам и отзывам поздних авторов (например, Калидаса говорил о нём в прологе к «Малавика и Агнимитра»). Всего его авторству приписывают 13 пьес.
(2) Чак Паланик, цитаты
(3) Вантозские декреты – декреты, принятые в период Великой французской революции 8 и 13 вантоза 2-го года Республики (26 февраля и 3 марта 1794) якобинским Конвентом по докладу Сен Жюста. Согласно этим декретам предусматривалось конфискация  собственности лиц, признанных врагами революции, и распределение её между неимущими патриотами. Вантозские  декреты были попыткой  осуществить на практике разделяемые Робеспьером, Сен-Жюстом и другими якобинцами идеи Ж. Ж. Руссо о равенстве.
(3) Йога-сутра  патанджали 
(4) АПР – Бенджамин Франклин (1706—1790) – политический деятель, дипломат, учёный, изобретатель, журналист, издатель. Один из лидеров войны за независимость США. Один из первых иностранцев стал членом Российской Академии Наук. Портрет Франклина, хотя он и не являлся президентом, находится на 100 долларовой купюре федеральной резервной системы США с 1914 года.
(5) Валерий Брюсов
(6)Поль Баррас  (1755 – 1829) – дворянин, в сентябре 1792 года избран в Конвент, голосовал за казнь Людовика XVI, примкнул к якобинцам.
 (7)  Луи Мари Станислас Фрерон (1754—1802) — французский революционер, журналист, член Конвента.
(8)Моисей Сафир (Мориц Готлиб) (1795—1858) – австрийский юрист, писатель-сатирик и журналист, мастер острот и каламбуров. Обычный приём Сапфира – игра слов: «Почему в Сибири нет раков? –Потому что оттуда не пойдёшь назад». «Ослы ведут к свободе, потому что на них ездят в горы, а на  горах,  – сказал Шиллер, – живёт свобода». В русском переводе изданы  «Избранные мысли» Спб 1893 Европейская библиотека.
(9)Фридрих Ницше(1844—1900) –немецкий мыслитель, филолог, философ, крупнейший представитель «философии жизни».
(10)   Луи-Антуан Сен-Жюст (1767-1794) – ближайший соратник Робеспьера, заслуживший уважение военных после поднятия дисциплины во время революционных войн. Считал, что только кровавый террор призван помочь победе революции.  Написал поэму «Organt» (1789), в которой сатирически показал современное ему общество, в 1791 году – книгу «Дух революции и Конституция во Франции».
 (11) Франсуа Анрио (1759—1794) –из семьи бедных крестьян  в услужении  у парижского буржуа Жюдре. Один из руководителей восстания 31 мая – 2 июня 1793 года, возглавил национальную гвардию при Робеспьере.
(12)  из Интернета Thermidor
(13)  «Мавр сделал  своё дело, мавр может уходить» – Поговорка «Мавр сделал свое дело, мавр должен уйти» перевод с  немецкого: Der Mohr hat seine Schuldigkeit getan, der Mohr kann gehen.
 Иногда эти слова ошибочно приписывают венецианскому мавру Отелло — главному герою пьесы У. Шекспира «Отелло».  На самом деле эта фраза из пьесы немецкого поэта Иоганна Фридриха Шиллера (1759— 1805) «Заговор Фиеско в Генуе» (1783) (действ. 3, явл. 4) 
Такую фразу произносит один из персонажей пьесы — мавр — после того, как он помог графу Фиеско организовать восстание против дожа До-риа, тирана Генуи, и вскоре обнаружил, что уже не нужен заговорщикам, так как они видели в нём только инструмент для достижения своих целей.  В основу пьесы Шиллера положены реальные события в Генуе в 1547 году
Фраза стала символом  потребительского отношения к человеку, которого сначала цинично использовали в каких-либо целях, а потом, вместо благодарности, отвернулись от него.
(14) Луи;-Мари;-Станисла;с Фреро;н (1754— 1802, Ле-Ке, Гаити) — деятель Великой французской революции, журналист, активный участник термидорианского переворота.
(15)Огюст Жорж Кутон(1755—1794) –адвокат в Оверни, страдал параличом обеих ног.
(16) Филипп Франсуа Жозеф Леба (1765—1794), деятель Великой французской революции, адвокат. В 1792 году был избран членом Национального конвента. Голосовал за казнь короля Людовика XVI. Леба был глубоко предан Робеспьеру,  действовал   в его духе в Комитете Общественной  и во время миссий в революционную армию Франции в октябре 1793 года в Рейн, в январе 1794 года в Арденны. Во время термидорианского переворота (27/28 июля 1794) после безуспешных попыток организовать сопротивление контрреволюционерам покончил жизнь самоубийством.
(17)  Жакерия – крестьянское движение в Северной  Франции в 1358 году. Крестьяне, жаки, как их презрительно называли дворяне, выступили против феодалов. Их лозунгом было: «Истребить всех знатных людей до последнего». Но они думали, что король стоит за них, и на своих знамёнах изображали лилию – эмблему королевского герба. Во главе встал крестьянин Гильом Каль, знавший военное дело. К восставшим присоединились  города Бове, Санли, Мо, Руан, но Амьен, Компьен и другие крупные города отказались поддерживать жаков.  Восстание было потоплено в крови.
(18)  Из моей  поэмы «Роман Революции». 18 брюмера – 9 ноября 1799 года. «Мы довели до конца роман революции, – сказал Наполеон о перевороте 18 брюмера, – теперь надо посмотреть, что в нём реального».
(19) Читай «Ценная бандероль стоимостью в один доллар. История восьмая, часть 10. Насмешка Ока Бхайравы»
(20) Малле Дюпан (1749-1800) — журналист. Убежденный противник революции, он получил от короля поручение отправиться в Кобленц и Франкфурт, чтобы договориться с эмигрантами и руковоитлями коалиции относительно освобождения короля и вторжения во Францию,  но не успел выполнить это поручение, так как король был заключен в Тампль. Не имея возможности возвратиться в Париж, он совершил несколько путешествий по европейским  государствам, везде вступая в деятельную переписку с иностранными дворами и эмигрировавшими французскими принцами.
(21)  «Луизетта», «Вдовушка» – так называли гильотину. «Кровавые ножницы», «Поцелуй Луизетты» – так народ зло говорил о гильотировании.
(22)Себастье;н-Рош Николя; де Шамфо;р (1741 – 13 апреля 1794 года) — французский писатель, мыслитель, моралист. Незаконнорождённый ребёнок, воспитывался приёмными родителями — бакалейщиком Франсуа Николя и его женой Терезой Круазе. Окончил Парижский университет, с 1781 года член Французской Академии.  Писал стихи, комедии, был известной фигурой в парижских салонах. Приветствовал Великую Французскую Революцию, участвовал в штурме Бастилии. В 1790- 1791 году был секретарём Якобинского клуба. Дружил с Мирабо, писал для него тексты публичных выступлений.   В  1792 году  был назначен директором Национальной библиотеки. В  1793 году  арестован по доносу за неприятие террора, через несколько дней отпущен. Перед угрозой нового ареста пытался покончить с собой, врачи его спасли, но через несколько месяцев он скончался от причинённых себе ран.
(22)  жену Демулена, Люсиль,   гильотинировали через неделю после казни Демулена и Дантона — 13 апреля 1794 года.
(23) Эли Лакост (1745 – 1806)  – в Национальном Конвенте примыкал к монтаньярам, голосовал за казнь Людовика XVI. Избран осенью 1793 года в члены Конвента примкнул к левому крылу антиробеспьерской коалиции. Активно участвовал в перевороте 9 термидора. Повергся репрессиям со стороны вернувшихся в Конвент жирондистов. После поражения восстания 1 прериаля (20 мая 1795 года) Лакост удалён из Конвента, позже отошёл от политической деятельности
(24)  А.П Левандовский «Триумвиры революции»
(25)   Маргарита (стихи с Интернета)
 (26) Саркоидоз (болезнь Бенье — Бёка — Шаумана) — системное заболевание, при котором могут поражаться многие органы и системы (в частности лёгкие), характеризующееся образованием в поражённых тканях  гранулём  (это один из диагностических признаков заболевания, который выявляется при микроскопическом исследовании; ограниченные очаги воспаления, имеющие форму плотного узелка различных размеров). Причина заболевания неизвестна.
Саркоидоз не относится к инфекционным заболеваниям и не передается окружающим. Заболевание развивается чаще в молодом и среднем возрасте,
   Никто не знает причину саркоидоза. Болезнь может внезапно появляться и исчезать, может развиваться постепенно и производить признаки, которые постепенно нарастают, иногда в течение всей жизни.
   Саркоидоз обычно не наносит вред. Болезнь часто уходит без лечения саркоидоз происходит кратковременно и разрешается естественным образом в 60-70% случаев, часто без выполнения каких-либо лечебных мероприятий и пациент может никогда не узнать о болезни.
(27)  Бюро экспресс новостей
(28) ассигнаты (бумажные деньги) были в обращении в 1789 -1797 гг., впервые выпущены номиналом 1000 ливров на сумму свыше 400 млн. ливров.
(29) эмиссия – выпуск в обращение новых денег, увеличение денежной массы.


Послесловие

    В истории Великой Французской Революции современная историография выделяет четыре этапа:
Первый этап –  14 июля 1789 г. – 10 августа 1792 г. – от штурма Бастилии до свержения монархии.
Второй этап –  10 августа 1792 г. – 2 июня 1793 г. – от свержения монархии до народного восстания.

Третий, высший этап революции – 2 июня 1793 г. – 27 июля 1794 г. (9 термидора) –  Период Якобинской диктатуры  и её падение.
Четвёртый этап –  27 июля 1794 г. – 9/10 ноября 1799 г.  (18 брюмера) –  Термидорианцы у власти.

Реквием  Великой Французской революции

Три лилии Франции вянут от бедствий (1)
И небо окрашено в сумрачный цвет.
Убийства опять вызывают проклятья,
От гильотины спасения нет.

БАРНАВ АНТУАН – лидер Учредительного собрания, человек, которому Франция обязана первой конституцией – гильотинирован
БАРБАРУ – один из виднейших жирондистов, член Конвента – гильотинирован
БРИССО – республиканский журналист – гильотинирован
БЮЗО – член Учредительного собрания и член Конвента, жирондист. Поднял мятеж в департаменте Эр. –  Покончил жизнь самоубийством.
ВАЛАЗЕ ШАРЛЬ – член Конвента, жирондист –  выслушав  приговор Революционного трибунала, заколол себя кинжалом.
ВЕРНЬО – лидер жирондистов, подготовивший свержение монархии – гильотинирован
ГАДЕ – лидер жирондистов, подготовивший свержение монархии – гильотинирован
Герцог ОРЛЕАНСКИЙ – приведший дворян на помощь третьему сословию, Филипп Красный, видный якобинец – гильотинирован
ДАНТОН ЖОРЖ – вождь революции, человек, спасший Францию в 1792 году – гильотинирован
ДЕМУЛЕН КАМИЛЛЬ – вдохновитель штурма Бастилии, журналист и его жена  ЛЮСИЛЬ – гильотинированы
ЖАК РУ – лидер «бешеных», яростный защитник парижской бедноты – отравился в ожидании казни
КЛООТС – пропагандист всемирной революции – гильотинирован
КОНДОРСЕ – философ, последний из энциклопедистов – отравился в ожидании суда
КУТОН – адвокат Оверни – гильотинирован
ЛАВУАЗЬЕ – знаменитый химик, способствовавший своими работами вооружению французской армии – гильотинирован
ЛЕБА ЖОЗЕФ – адвокат, член Национального конвента, был  глубоко предан Робеспьеру. Во время термидорианского переворота (27/28 июля 1794) после безуспешных попыток организовать сопротивление контрреволюционерам покончил жизнь самоубийством.
МАНОН РОЛАН – проповедник республиканских идей – гильотинирована
МАРАТ – «истинный друг народа» – заколот в ванной Шарлоттой Корде
ПЕТИОН – знаменитый якобинец, первый демократический мэр Парижа – погиб в лесу, скрываясь от революционного суда
РОБЕСЬЕР  – гильотинирован
СЕН -ЖЮСТ – ближайший сторонник Робеспьера– гильотинирован
ТЕРУАНЬ де МИРЕКУР – участница Версальского похода и штурма Тюильри – выпорота якобинцами, сошла с ума
ЭРО ДЕ СЕШЕЛЬ – член Комитета общественного спасения, составитель и докладчик конституции 1793 года – гильотинирован
ШОМЕТ – прокурор Парижа, защитник бедноты, руководитель Коммуны – гильотинирован
ШАБО – составивший планы штурма Тюильри, видный якобинец – гильотинирован
ШАПЕЛЬЕ – адвокат, I председатель  Учредительного собрания, один из организаторов Якобинского клуба – гильотинирован
ФАБР д’ЭГЛАНТИН – автор республиканского календаря – гильотинирован
ЭБЕР – знаменитый республиканский журналист, вождь парижской бедноты – гильотинирован

Расколоты молнией души и страсти,
Французы под гнётом тягчайших времён. (2)
Тираны уходят, меняются власти
И якобинцев сменил термидор.

КОЛЛО Д, ЭРБУА – крайний якобинец, термидорианец, прозванный «Палачом Революции», в ссылке пытался поднять  восстание  негров против белых. Умер от жёлтой лихорадки.
ИЙО ВАРЕНН –  член Комитета Общественного Спасения, левый термидорианец, как и его коллега  КОЛЛО Д,ЭРБУА – умер в ссылке.

Бийо Варенн раскаивался в участии в термидорианском перевороте:
«Мы совершили в тот день роковую ошибку… Девятого термидора Революция погибла. Сколько раз с тех пор я сокрушался, что в пылу гнева принял участие в заговоре! Отчего люди, взяв в руки кормило власти, не умеют отрешиться от своих безрассудных страстей и мелочных обид? Несчастье революций в том, что надо принимать решения быстро; нет времени на размышления, действуешь в непрерывной горячке и спешке, вечно под страхом, что бездействие губительно, что идеи твои не осуществятся… Восемнадцатое брюмера было бы невозможно, если бы Дантон, Робеспьер и Камилл сохранили единство».

 Имея в виду революцию,  Бийо Варенн говорил:
«Лев не умер, когда он спит, а по пробуждении,  он истребит всех своих врагов»,
 «Во всяком случае, мои останки будут лежать в земле, которая желает Свободы; но я слышу голос потомства, обвиняющего меня в том, что я слишком щадил кровь европейских тиранов».


Всю Францию ждут перемены крутые.  (3)
Есть император, но нет короля.
Меняется всё, меняются жизни
И смерть эшафотов увидит земля.  (3)



 (1) Нострадамус, из   Центурии 8
(2) Нострадамус, из   Центурии 4
(3) Нострадамус, из   Центурии 3