ПРОЩАЛЬНАЯ ВСТРЕЧА – Часть 12
Прикосновение к минувшему
Повесть
Глава 13
Гром среди ясного неба грянул совершенно неожиданно. Позвонила жена Адольфа:
- Приветствую тебя, Глеб. Это Варя. Хорошо, что застала тебя дома.
- Привет Варенька! Как прошла операция? Когда Адика можно посетить? – бодренько зачастил Глеб, не предполагая ничего худого. Он откровенно был рад знакомому голосу.
- Адик умер.
У Глеба перехватило дыхание. Эта весть – как хлесткий удар бича, внезапный и болезненный. Шок. Нет уже, хоть и бывшего, но все же близкого друга, с которым только еще позавчера виделся и по-старинному тепло разговаривал. Так много еще нужно было с ним обсудить. Не договорено главное – первостепенное! …Не успели. Упустили возможность. Безжалостный, жуткий и слишком категоричный приговор.
- Как…?! Невероятно…! Как это произошло? – Оторопь не позволяла сосредоточится.
- Во время операции, прямо на столе. Не смогли остановить кровотечение.
- Можно…? Когда…? Когда похороны? – Глеб потерянно путался в словах.
- В воскресенье. В полдень.
Вот она, бренная юдоль рожденного и живущего под небесами. Еще совсем недавно, позавчера, они дружески обменялись несколькими важными для них и многозначительными словами в надежде, что более обстоятельно поговорят немного позже. И вот…. Свирепая недужь оказалась сильнее друга. Пришло время его, и он приобщился к отцам своим. Так разлучается одна жизнь с другой, уходя….
Трудно говорить о смерти. Сталкиваясь с феноменом смерти, мы в своем сознании как бы приближаем перспективу собственного конца. Он становится реальней, как никогда. Для нас это сигнал из вечности. Божьи законы – не наши законы, они незыблемы. «И как человекам положено однажды умереть…». В этот момент мы осознаем, что тоже стоим в шаге от границы вечности. Еще один шаг и…. Шаг – инкогнито. Готовы ли мы пройти этот неизвестный шаг достойно? И когда? А может, и не будет его вовсе. В перечне бесчисленных Своих милостей Бог дает нам еще одну: мы не знаем, когда и какова будет наша смерть. Поэтому заранее не скулим, не впадаем в панику и разрушительную депрессию, в нелепое отчаяние, безмозглое негодование. Но в этом есть и отрицательный момент для рожденного под небесами. Он, к сожалению, не всегда бывает готовым к встрече с Вечностью, с Богом. Хотя к этому человек, несомненно, должен быть готов во всякое время.
Адольф, похоже, был готов. Он хотел быть всегда готовым к своему финалу, поэтому искал встречи с бывшим другом. Через третьих лиц он несколько раз просил Глеба об этом, но постоянная какая-то занятость не позволяла увидеться. Однако – как позже Михалыч установил для себя (совесть не обманешь) – скорей всего под этим предлогом он пытался уклониться от свидания. Все же, видимо, Глеб был последний, перед кем Силок чувствовал себя неправедником, и перед кем ему следовало бы повиниться. Это была его незавершенка. Глебу рассказывали, что в церкви бывший друг давеча исповедался перед пасторами о своих минувших прегрешениях.
Прошлое нельзя силком отсоединить от будущего. В озабоченной былыми ошибками душе Адольфа, видимо, соединялось минувшее и настоящее, устраняя таким образом промежуток между разновременными явлениями и сообщая событию, о котором идет речь, непосредственную злободневность, сиюминутность. И душа искала возможности исповедаться нынче перед Глебом, видимо последним. Это давненько его мучило. Годков-то полный мешок. Опять-таки, нездоровье, и может быть непредсказуемо-скверно. Можно и не успеть.
А Глеб, после некоторых размышлений, полагал – в жизни Адольфу так и не удалось в полной мере раскрыть себя, выявить свое благородное предназначение, исполнить мечты своей юности – нескончаемо работать врачом – собственно то, ради чего и был предпринят такой роковой, ошибочный поступок. Высшее образование он завершил, но почти не работал лекарем из-за инвалидности и многократных операций. Жизнь прожита неполновесно, практически бесплодно. Как в той сентенции: «Воздушный шарик думал, что в него вдохнули жизнь, а оказалось, его просто надули».
Когда Силок достиг желаемого, должно быть, бездна сомнения разверзлась перед ним. Он предпринял попытку заглянуть в глубокий колодец своей души и, увидев ее ночную нелицеприятную сторону и личную подневольную долю, почувствовал себя взнузданным, беспросветно затравленным и обезличенным. Созерцая в сердце своем собственную сумрачную и таинственную сущность, он невольно испытывал душевный, внутренний разлад. А душа жаждала волюшки. Радости.
Кто знает, возможно, это слишком субъективные рассуждения Михалыча и здесь можно легко ошибиться; и, если вглядеться пристальнее в ставшее уже несколько туманным и призрачным далекое прошлое, о котором идет повествование, то все эти события, несомненно, могут иметь и другую интерпретацию. Кто знает? Истину знает только Бог.
В молодости, конечно, было совершено достаточно промашек. Как правило – «неверные решения мы принимаем безошибочно». Обычный человек в своей жизни часто и неизбежно встает перед проблемой выбора, оказывается на развилке судьбы и обязан для себя решить, как ему поступить, чтобы остаться человеком: сохранить в себе частицу высокого начала, заложенного Богом в его сущности или, утратив все это, вступить в сделку с собственной совестью и со стихией зла, которая вовлекает детей Адама в свою власть. Но любой выбор он всегда должен делать сам, и никто другой. И выбор должен быть правильным. Силок сам избрал свой путь.
Это было, вероятно, трудное, но его решение. Возможно, это определялось канонами его мышления. Его роль на земле как будто была предопределена, и он сам в глубине души знал об этом. Что-то в нем так и не расцвело. По закону справедливости, за содеянное обязательно должна быть расплата. Комбинаций бесчисленное множество. В данном случае выпала эта. Ладно, что это случилось здесь, на земле. Могло быть хуже.
С возрастом все прежнее, несущественное, облетает, как осенние листья, и остается одна обнаженная сущность жизни. Прикосновение к ней весьма чувствительно и порой крайне болезненно. Это связь с Вечностью, с Богом – суть духовной жизни каждой личности. Ведь только духовное – то, что посвящено Богу, можно унести с собой в вечность. А неподъемный угрюмый багаж прошлых просчетов, этот производственный шлак жизни давил, тяготил душу и, словно паук в своих тенетах, еще не убил, но и не отпускал на приволье душу. А она так рвалась на волю.
В этой ниспосланной свыше встрече прошедшее, настоящее и будущее слилось в одно. Сконцентрировалось и уплотнилось в некую точку отсчета бытия. Такого вообще могло и не повториться. Силок ощущал, что эта встреча – самый подходящий момент, и торопился использовать эту возможность.
Друзья не знали и не предполагали, что для них – это была прощальная встреча. Прощальная во многих смыслах. Это была последняя встреча в их жизни здесь на земле, а они так нескладно простились. Попрощались поверхностно, совершенно не подозревая о том, что весьма легкомысленно пренебрегли возможностью углубленно обсудить давно наболевшее, и отложили главное на потом, которого, увы, уже никогда не будет.
Прощальная потому, что на этой встрече было озвучено в каких-то, казалось бы, малозначительных словах то, что с таким нетерпением он ожидал – прощение Глеба, некогда обиженного предательством и, возможно, носившим в сердце своем до сих пор гнетущую обиду.
Прощальная потому, что в страстном своем желании исповедаться он в неординарной форме получил своеобразное отпущение прегрешений давным-давно ушедшей молодости и эта мимолетная, заключительная встреча стала его соборованием – предсмертным приуготовлением к Вечности. Закончилась его боль, с которой жил. Освободил из тенет, возродил, восстановил душу, а это наиважнейшее. Она уже была оплавлена по-новому, усовершилась. Произнесенные Глебом в коротком диалоге слова – он правильно их понял – имели для него основополагающий и сокровенный смысл и стали утешными. Его удивительное равнодушие к предстоящей операции не было показным. Как будто знал, что у него осталось совсем немного времени, и эта завтрашняя операция станет завершающим моментом в его жизни. Настал его час. Он готовил себя «… в путь всей земли», поэтому торопился довершить все незавершенное.
Эта «случайная» и, как получилось, последняя и прощальная встреча для Глеба тоже была знаковая, имеющая ошеломляющий и глубинный смысл….
После известия о смерти Адольфа им овладели необычные, неизреченные ощущения – он с трепетом почувствовал себя в какой-то степени избранным. Получалось так, что Бог не желал забирать Адольфа к Себе, пока его душа не успокоится, пока его совесть не очистится до предела, а это зависело только от Глеба. Непосредственно он должен был вслух засвидетельствовать Силку свое прощение. Впервые мой друг с волнением ощутил себя так явно значимым звеном в планах и делах Божьих. Он, недостойный, персть земная, один из ничтожнейших перед лицом Всевышнего, понадобился Ему для свершения Его планов. Это было так ощутимо-реально, так невероятно и потрясало. Невольно прошелестел мороз по коже.
Впервые в жизни он в полной мере почувствовал свою значимость и необходимость для людей, для Бога. Он с трепетом ощутил себя органичным причастником удивительных свершений и предначертаний Всевышнего в безостановочно изменяющемся космическом переплетении судеб человеческих – ощутимо действующим лицом. В данном случае одним из необходимых. Неуловимое, но такое полное и многомерное ощущение счастья заполонило сердце оттого, что он, лично он, персонально, явился действенным инструментом в руках Божьих. Чем-то все это напоминало Глебу – и это робко и трепетно отозвалось в душе – встречу Младенца в храме с Симеоном: «Ныне отпущаешь….»
Наша жизнь скоротечна и ничтожна, но все великое Бог творит через людей. Сознание того, что мы являемся орудием в руках Бога, наполняет нашу жизнь смыслом. Мы вожделеем совершать святую жизнь, насыщая ее добрыми делами; помогаем, по возможности, ближнему и даже дальнему не только морально, но и материально. Наш внутренний мир понуждает нас творить мир вокруг себя. Так душе комфортней. И это нормально, это естественно, так надлежит нам бытие свое бытовать. Но чтобы вот так явно, напрямую от тебя зависело, где будет твой ближний после смерти, встретится ли человек с Богом или нет – для Глеба это было впервые.
Удивительны и велики дела Твои, Господи! Конечно, в выводах Михалыча, повидимому, существовал некоторый элемент гиперболизации. Бог силен. Для достижения Своих целей у Него много путей. И если бы не с участием моего друга, вероятно, был бы другой. Но эта история увиделась ему именно так.
* * *
- Послушай, Глеб! – прервал я его рассказ. – Тебе не кажется, что несколько вызывающе с твоей стороны делать такие заявления? Уж больно самоуверенными кажутся твои выводы.
- А что тебя смущает? – Не согласился он с моим выпадом. – Разве Библия не насыщена подобными Божьими деяниями? Или тебя смущает, что в данной ситуации фигурирует твой покорный слуга, твой друг? Разве Бог перестал в наши дни вершить Свои дела? А как бы ты, – он сделал ударение на слове «ты», – воспринял подобную ситуацию: твой друг, зная, что сломал твою жизнь, чувствуя вину перед тобой, настойчиво ищет с тобой встречи спустя тридцать лет после давних событий; ожидает твоего прощения; получает его; душа его успокаивается, и этим он завершает свои земные дела; вы, улыбаясь, прощаетесь, а назавтра он, сегодня тобой прощенный, умирает? Совпадение или случайность? Но ты же знаешь, как я отношусь к случайностям. Кроме того я только что сказал тебе, вполне возможно что я немного преувеличил. Не отрицаю.
Михалыч, выказав, таким образом, определенный элемент скромности, тоже полагал, что нынче поведанное, носит лишь предположительный, а не безапелляционный характер, потому как ни с какой стороны не было указующего перста о смысле всех этих событий. Это чисто эмпирическое заключение, сугубо субъективное, поскольку, прежде всего, следовало ему для себя лично объяснить и уложить в свое сознание логическую версию произошедшего. Кто знает истину? Только Бог. И поскольку эти события касались непосредственно его – думал он – не есть ли приключившееся с ним, Божиим промыслом? А если это так, разве может он не принять в свое сердце содеявшегося с бывшими друзьями, или осуждать кого-либо спустя столько времени? Это существенный отрезок его жизни, и он не имел права хладнодушно относиться к произошедшему.
- Как бы там ни было, для меня это было. – Так Глеб подвел своеобразную черту всему рассказу.
Глава 14
Невысказанное быстро забывается. Поэтому, Михалыч полагал: хорошо, что этот рассказ прозвучал вслух и остался не только в его памяти. Даже своеобычный юмор и легкий гротеск моего друга, не мог в полной мере приглушить неповторимую трагичность рассказа. Печальный финал навевал легкую грусть. И чтобы как-то нейтрализовать ее, Глеб Михалыч, со свойственным ему оптимизмом, и в этих обстоятельствах уловил положительные моменты. Повернувшись ко мне и глядя прямо в глаза, он с улыбкой произнес:
- Ладно, брат, не грусти. Ведь, закончилось-то все не так уж и плохо. Содеялось главное: мой друг умер моим братом. Разве этого мало? Нас всех оное дожидается. Перед самым концом мы, как и в молодости, опять стали прежними друзьями. Мы примирились. Бог обратил все в положительное. А ведь важен финал. Пока его нет – есть всего лишь поступки, и их можно интерпретировать как угодно, даже находить плохими. Но, когда финал известен, поступки нужно определять по нему. Так что, все было под контролем. Ну, а рыбным запасам этой заводи был нанесен минимальный ущерб, правда, нам с тобой – это в упрек, но речушка-то везучая, посмотри на нее, какая она славная и счастливая – порадуемся с ней; и еще – мы, оба, благодаря «твоей беспрецедентной напористости порыбачить», прекрасно отдохнули от городской суматошной повседневности; ну и, наконец, благодаря твоему заинтересованному вниманию, ты обогатился еще одной историей. Смотри сколько положительных моментов. По-моему, для одного дня – совсем недурственно.
Мой друг замолчал, откинулся на траву, подложил руки под голову и закрыл глаза. Я безмолвствовал под общим впечатлением рассказа и его последних слов. Он помолчал некоторое время, потом, категорично руша опечаленность, оперся на локоть, посмотрел на меня и лукаво подмигнул, глаза его шаловливо блеснули:
- Не мог же я поступить, как в той байке: если кто-то сделал тебе зло, дай ему конфетку. Он тебе зло, а ты ему еще конфетку. И так до тех пор, пока у этой твари не разовьется сахарный диабет. Нехорошо так. Мы же добропорядочные люди – надо постоянно помнить, что в нашем распоряжении всего только одна вечность.
Он смачно, до хруста в суставах, потянулся, глубоко вздохнул, внимательно посмотрел по сторонам и добавил:
- Однако, создается такое тихое впечатление, что мы немного загулялись, не пора ли нам направлять свои стопы к родимому очагу, а то уже к вечеру синоптики обещали потемнение, а они – ты же знаешь – никогда не ошибаются.
- Да. – Нехотя отозвался я. – Пожалуй, нам пора, хотя совершенно не хочется. Уж больно славный денек сегодня дарован нам. Нам бы почаще радовать себя подобными утехами.
- Ты же сегодня ночью упорно сопротивлялся моим добрым начинаниям!
- Да ладно тебе бурчать. Бывает. Мы много чего в жизни делаем, о чем потом горько сожалеем.
Слишком сильны были чары угасающей красы в природы, и невольно душа жаждала продлить свое присутствие на лоне прекрасного и одухотворенного благолепия. Но день уже приближался к предвечерию, и пора было прощаться с окружавшим нас очарованием.
Рыбным запасам державы так и не был нанесен какой-либо ущерб. Рыбешки не наловили, но совершенно не сокрушались об этом. Для путины день прошел, возможно, и не совсем успешно, но для нас обоих полезно – для меня же лично, довольно продуктивно и занимательно. Здесь на лоне природы, казалось, даже самый воздух был напоен истомой, может, и не совсем добросердечных, но все же славных воспоминаний.
Было покойно, только, чуть оживляемые ленивым дыханием ветерка, шептались листья на деревьях, и слегка рябило водную гладь заводи. Лучи солнца стали уже косыми и жара достаточно убедительно поубавила свою агрессию. День тяготел к своему завершению, в особенности не медлил здесь, среди деревьев, сгущая в темную изумрудистую зелень удлиняющиеся тени под деревьями, и под дымчатым саваном удовлетворенности и утомления уходил спокойно и тихо, радуясь, что жил, и жизнь его была плодотворна.
2008г.