ПРОЩАЛЬНАЯ ВСТРЕЧА – Часть 11
Прикосновение к минувшему
Повесть
Глава 11
- Погоди маленько, у тебя клюет! – Прервал я Михалыча, указывая на удочку. Действительно, поплавок на его удилище чуточку подергался и резко ушел под воду. Прервал я Глеба и впрямь неожиданно, потому что он, как будто не поняв, о чем речь, посмотрел сначала на меня, затем на свой поплавок и, не отыскав его на поверхности воды, только потом быстро метнулся к удилищу.
На крючке, выгибаясь, дергался маленький, сантиметров десять, бычок:
- Ах ты, мерзавчик, – ласково сказал Михалыч, осторожно снял его с крючка и выпустил в воду. – Дурачек,… а дернул-то как! Я думал, что там килы на полторы сазанчик. Каков малец, а все равно, пробежал по телу трепет. Этим-то и занятна рыбалка.
- Можно подумать, что ты заядлый рыбак, знаешь все тонкости. – Заметил я.
- Я? Нет, в детстве было дело, а нынче поостыл. Давненько остепенился, хотя иногда люблю побаловать себя. А вот сын, в детстве – мы жили тогда на севере Москвы, рукой подать от кинотеатра «Марс» – так он, да, очень любил. В Москве множество озер, есть искусственные, как у «Марса», пригоже облаченные в бетон, облагороженные вокруг деревьями, кустами, а среди них лавочки. Красиво и приятно посидеть, поразмышлять.
Некогда, кто-то привез с Дальнего Востока амурского бычка себе в аквариум – «ротан» называется; надоевшего – он неприглядный, серенький головастик – его выпустили в какое-то из озер. Дабы не губить живность. Он, не будь глупцом, размножился, а радость детей, да и взрослых – утки, которых там не счесть, с избытком – не станут же их стрелять в центре города, они, хитрецы, это знают – и перенесли на лапках икру этих нахалов во все остальные водоемы. Теперь там другой, кроме «ротана», рыбы и нет. Он всю икру прочей, более благородной рыбы, поедает.
Так вот, сынишка, бывало, наловит их – благо, озеро под боком, не надо далеко ехать, принесет, а что дальше с этой мелкотой делать? Кошка считала сына своим лепшим другом, любимцем среди всех нас, взрослых. Ротаны – это был излюбленный харч нашей ласковой неженки.
- Ты-то откуда всю биографию ротана знаешь? Они тебе сами, что ли, об этом рассказывали? – Усмехнулся я.
- Так ведь у меня аквариум был в Москве, на сто пятьдесят литров. Я был знаком с аквариумистами, и информация об этой рыбке распространялась из уст в уста, как фольклор, и в печати было. У меня дома из-за аквариума даже с гостями трудно было общаться. Все время этим моим домашним водоемом любовались. Он постоянно отвлекал их от беседы. Да и самому приятно после тяжких трудов посидеть, порадоваться, забыться. Поэтому я знал о ротане многое, и как любитель водной живности интересуюсь водой, потому и знаю о ней малость. Мог бы кое-что о ней порассказать, а может, и поведаю когда-нибудь тебе, так и быть, как другу. Пользуйся моей добротой, разрешаю, пока я живой и добрый.
- Ладно, но ты ведь сейчас рассказывал совсем о другом, а я перебил тебя.
* * *
- Человек часто в своей жизни стоит на перекрестке бытия, – продолжал Глеб Михалыч свой рассказ, – и какой бы путь он ни выбрал, это будет новый путь. То, что случилось, нельзя квалифицировать однозначно негативно. Можно сказать, что это ни плохо, ни хорошо – это неизбежно. Существует явление, существует и отношение к нему. Мы не можем повлиять на явление, на событие, но мы можем менять свое отношение к нему. В этом смысле можно сказать, что нам подначально все. И в зависимости от того, как мы отнесемся к явлению, оно может быть трагичным или пустячным. Может вселить в сердце панику, отчаяние. А ежели воспринять с юмором, проигнорировать такое событие – паника угомонится, а отчаяние посрамленно сбежит. И я отнесся к своему злосчастью соответственно.
Глеб Михалыч не сожалел о том, что произошло в молодости. По ряду причин он, полагал, что, может быть, это даже к лучшему. Бог уберег его от чего-то, ненужного, а может, даже, и опасного.
Произошедшее с ним вовсе не случайность. Случайностей не бывает, а от судьбы не уйдешь. Его, пожалуй, можно было обвинить в фатализме. Но кто знает, что хорошо для простого смертного под солнцем? Мудрейший царь Соломон утверждал «… судьба человека от Господа». Но нам она, увы, неизвестна, и мы, до смешного веруя в свою самосветную лучистую звездку и тайно упиваясь родимыми иллюзорными грезами и воображаемой субъективной значимостью, уподобляемся наивному сумеречнику – этому вечернему мотыльку, с жаждой несбыточного летящему на огонь костра.
Утратив одно, мы приобретаем что-то другое. Любое окончание влечет за собой новое начало. И жизнь отнюдь, совершенно не утратила естественный ход и проточность. Загадочная планида и будущее оставляли за собой полновесную свободу действия. А пора до середовых годков – это когда человек еще стремится к идеалам и строит иллюзии. «Надежды юношей питают».
Природный оптимизм Глеба не позволял легкомысленно проводить в последний путь и навсегда то, что он так долго, упорно вылепливал и выстругивал в сердце своем. Надежда умирает последней, более того, она абсолютно не желает этого совершать. И в его юной и буйной головушке жизнерадостно и оптимистично зарождались и вызревали новые перспективы и планы. Страна велика, в различных городах есть масса других мединститутов. Не может же местное КГБ следить за перемещениями всех граждан многомиллионной державы, и его в частности. Тогда не было компьютеров, интернета. Вся информация содержалась в неуклюжих бумагомарательных проявлениях. Следовательно, он вполне мог реализовать свои планы в другом городе, скажем, в Средней Азии. Его отцу, в начале века, пришлось подобным образом скрываться от ГПУ, когда для него существовала действительная угроза лишения свободы за энергичную христианскую деятельность. Поэтому он опирался на опыт отца, тем более что в его случае не было опасности заточения под стражу.
Глеб не отказался от своей взлелеянной мечты и не считал произошедшее с ним трагедией в последней инстанции. Просто, это была очередная коллизия судьбы. Правда, неудачная, но, что делать, таков самоуправный характер жизни. Медучилище – это был уже пройденный этап. И не следовало сокрушаться о былом. «Кто живет прошлым, тот обрекает себя на постоянный дискомфорт. Нельзя жить прошлым, ни плохим, ни хорошим, иначе не будет будущего. А будущее зависит от наших поступков и Бога». – Полагал мой друг.
Бывшее его отечество – это бескрайняя, огромная империя, занимавшая на нашей планете одну шестую часть суши. И задолго до того, как она рассыпалась на полтора десятка стран, он имел удовольствие вести трудовую деятельность в некоторых из них. У каждого человека свое предназначение на земле, своя доля, свой индивидуальный путь. Поскольку родимое отечество стало непоместительно для него, для его обучения – мой, тогда еще юный друг, влекомый бревном надежды на сердечную благосклонность неверной планиды и сладостное упование на осуществимость завершения вожделенного высшего образования, неустрашимо покинул милые сердцу отеческие пенаты и дерзновенно ринулся в пучину неизвестности, дабы исполнить то, что предопределено в книге замыслов.
Трепетность и неугомонность души, выраженные в непоседливости плоти, не было обыкновенным мальчишеством и скитальческим бродяжничеством. Хотя, возможно, некоторый элемент легкого авантюризма, жажды занимательных приключений, так свойственной беззаботной молодости и легкомысленной уверенности, что непременно удастся изловить загадочное перо жар-птицы – все же в этом наличествовал. Но присутствовал здесь лишь чисто символический элемент. Скорей всего, пуститься в неведомый и дальний путь – это было утомительным деянием неуемного поисковика, который надеялся усердием и нелегким трудом расположить к себе благосклонность неверной фортуны и благоприятное сочувствие предназначения.
Увы…. «Суждены нам большие порывы, но свершить, ничего не дано». Это о нем. Жизнь повернулась к нему совершенно другой стороной, не той, с которой он, льстиво и услужливо, в надежде на несбыточное, пытался ей представить свою скромную персону. То, что он хотел и планировал – не случилось. Более того, его бесталанное бытие самоуправно вошло в другое русло и устремило свои стопы в направлении, которое было больше по душе ему. Глеб не стал талантливым укротителем злобных недугов человечества – увы; не стал патроном и гордым повелителем чьих-то горемычных судеб; не стал владетелем молочных рек и кисельных берегов, возможно, потому, что не ухватистый, не оборотистый, да, наверное, потому, что и не особенно стремился к этому.
Может быть, ошибочно, но он полагал: чем выше человек ставит для себя планку желаний, тем он более несчастен, поскольку не всегда желаемое достижимо. Как локоть: «видит око, да зуб неймет». И это отравляет бытие. Кроме того, каждый достигнутый новый уровень пробуждает новые сладостные вожделения. Остановиться на уже окончательно попавшем в руки ломте успеха гомо сапиенс не в состоянии, потому как достигнутое довольно проворно теряет остроту ощущения новизны и перекочевывает в ранг серой прозаичности и, соответственно, пробуждает новое желание добиваться еще чего-то особенного, свеженького. А еще наличествует угроза растления вышеперечисленными свершениями. И это не громкое словцо. Пример? Легко: их – бесконечные тысячи. Как-то он прочитал в газетке, как из припаркованной ценной иномарки выскочил владелец и стал обстреливать из пистолета поливочную машину за то, что она, недостойная, поливая летний, пыльный дорожный асфальт, не совсем учтиво окатила водой его беспорочно выстиранный дражайший Фетиш. В данном эпизоде колоритно, куда уж живописнее, продемонстрирована психология сребролюбца. А таких – кто их считал?…
Вообще-то наш соотечественник мог бы добиться очень многого, если, конечно, позволят – его способности безграничны! Хорошо, что ограничены его возможности.
Жизнь, голубушка, наглядно продемонстрировала детям Адама достаточно много убедительных и замечательных примеров, что счастье простого смертного состоит не в приобретенном непосильным трудом или, тем более, материальном благосостоянии, нажитым неправедным рвением. Сущность всего, доподлинная ценность личности – в достижении гармоничного состояния своего собственного духа, приобретении глубокого душевного мира. Мира с Богом. «Лучше кусок сухого хлеба, и с ним мир, нежели дом, полный заколотого скота, с раздором…», – утверждал мудрейший из царей. Человек, чтущий Бога, доброхотно уподобляется свече, освещающей мироздание вокруг себя хотя бы на пару шагов, а хорошо бы еще дальше.
Но, сие для многих, отнюдь, не истина. Поэтому можно обвинить и моего друга, что, дескать, эта бесхитростная теория, разработанная самой крайней извилиной его мозга и глубоким подсознанием для оправдания своей собственной непрактичности и недальновидности. Что ж, у каждого своя шкала ценностей.
Глеб много ходил своими путями в неблизких краях, приобретя неброский статус обыкновенного «гегемона»-пролетария, как и многие миллионы его соотчичей, не хватающих каких либо сверхъярких звезд с безоблачного небосвода. Через добрых тридцать лет он, словно блудный сын, вернулся на некогда покинутую Отчизну, обремененный и обогащенный житейской умудренностью, целым букетом неплохих профессий, которые, к счастью, не пригодились в жизни, прекрасной семьей с отличными сынами и чудесными внуками.
- Что еще нужно серебряному старцу, покрытому годами и ветхими днями, обломку старины с живописной фигурой? – Так он говорил о себе, с присущими ему иронией и юмором.
Глава 12
И вот, спустя три десятка годков, не совсем долгожданная встреча с давним, радикально повлиявшим на жизненный путь и, вообще, на его судьбу, прежде закадычным другом, состоялась. «Не совсем долгожданная» – в этих словах звучала невольная, сугубо субъективная, и если уж сгущать краски до предела, достопамятная уязвленность «горемычной жертвы». Избирательная и привередливая память настырно не желала хоронить в своих дальних закутках прочно заклинившееся в ее анналах давнее событие. Но это Михалыч высказывал уже в осуждение себе. На самом деле встреча должна была состояться обязательно, и она действительно была долгожданная. Не со стороны Глеба, правда. Его друг, как потом, оказалось, давно хотел встретиться с ним.
Турне по нашей стране чудного хора «Церкви Христа» из Штатов явилось прекрасным поводом для незапланированной, но такой важной для Адольфа, встречи. Если бы не этот, имел бы место другой «случай». Но это событие было знаковое, чрезвычайно важное для друга, вероятно, вымоленное у Бога, поэтому обреченное непременно состояться. И их краткий, но, как потом оказалось, вполне исчерпывающий диалог на людной площади перед оперным театром во время последней встречи был вовсе не случаен. Жаль, что простым смертным не дано предугадать события наперед, хотя бы на один день, хотя бы в самых ответственных случаях. Короткий, и такой, как могло показаться со стороны, незначительный диалог, в который невольно был вложен очень важный и многоговорящий смысл, и подобающим образом понятый – понятный только им обоим, был, как оказалось, последним.
* * *
- Я так давно хотел с тобой встретиться! Мне это до чрезвычайности важно. Надо бы о многом поговорить. Поверь, я очень, очень ждал нашей встречи. – Силок глубоко, как-то просветленно, облегченно вздохнул, будто огромная тяжесть, нагроможденная когда-то давно на него, наконец, свалилась с плеч. Глаза искрились, выдавая его возбужденность. В них не было холодности и отчужденности, наоборот, они излучали тепло, доброжелательность, в них отражалась радость встречи. Это была не деревянная радость. Он был искренен – это было видно по внезапному горячему румянцу на щеках, блеску его глаз и взволнованности.
- Да, я знаю, мне передали. – Глеб тоже был немного возбужден. – Не переживай. Жизнь внесла свои собственные коррективы. Все, как оказалось, не так уж и плохо. Забудь прошлое, все минуло. Все нормально. Искренне рад тебя видеть.
Михалыч знал, о чем Силок хочет с ним говорить. Знал, что его мучит. Рожденные в подлунном мире, в обычной жизни равнодушные к внутреннему состоянию сторонних людей и, не зная его, ослепленные этим незнанием, сами создают в себе превратное отношение к действительности. Но с тех пор, как из одного человека стало два, каждый из живущих под небом пытался хотя бы мысленно поставить себя на место своего визави, чтобы постигнуть мотивировку его поступков, а заодно и попытаться взглянуть на свою особу посторонним взглядом, дабы увидеть ее, драгоценную, в истинном свете, с доброй надеждой, что твое жизненное пространство будет благосклонно к тебе. Умение представить себе мотивы поступков людей, понять их чувства и отнестись к этому соответственно – есть добрый акт перед людьми и Богом. Чуткость позволяет «персти земной» заглянуть за грань своего собственного любимого «Эго». И это благо для него, для его самосохранения.
Глеб с юности был не слишком требовательным к окружающим, хотя, чего скрывать, некоторый элемент молодеческого радикализма не был чужд и ему. Но, он полагал, что лишь только тот, кто слеп, позволяет себе выдвигать людям больше требований, чем они способны выполнить. Это отнюдь не граничит с беспринципностью. Надо быть реалистом. И он давно, еще смолоду, простил друга. Чувство не желает ходить на поводу у разума. Оно хочет прощать. Глеб не был злопамятным. Вот только на сердце оставались бренные останки безболезненной, беззлобной борозды, которая так и не удосужилась зарасти травой забвения.
Продолжение следует