Жил был на свете мальчик Петя. Было ему 12 лет, учился он в пятом «б» классе и мечтал стать моряком.
А чтобы это, последнее, было всем очевидно, Петя носил тельняшку и выражался всегда исключительно по-морскому. Например, вместо - «я пошёл», говорил - «снимаюсь с якоря», балкон называл мостиком, пол – палубой, ковёр – матом, а диван, соответственно – банкой.
Бабушка, человек хороший, но совершенно сухопутный, никак не хотела понимать своего внука, потому ворчала:
- Что ещё за банка? Ты его ещё кастрюлей назови…
А когда Петя однажды решил, как на настоящем корабле, отбивать склянки каждые полчаса, бабушка и вовсе рассердилась и не захотела ничего слушать. Она отобрала у внука медный тазик и поварёшку, которые вместе составляли рынду. Да ещё в наказание не пустила в кино про двух капитанов.
Душа будущего моряка вся скрипела и стонала, как плохая мачта в хороший шторм. Душа жаждала справедливости, но её, увы - не было. И вот Петя, которого бабушка в довершение ко всему засадила за арифметику, обиженно хлюпал носом, читая из-под раскрытого учебника «Остов сокровищ» в четвёртый раз.
***
Однажды в пятый «б», где учился Петя, на урок физики пришёл молодой академик. Аж из самой Академии Наук. Он как раз испытывал своё свежее, только-только законченное изобретение, которое условно называлось «Электронный Навигатор Судьбы». Сокращённо - «ЭлеНаС».
Но сам молодой академик предпочитал звать свою замечательную машину Елена Сергеевна. Потому как имела она интеллект прямо-таки человеческий, а стало быть - вполне заслужила того, чтобы обращались к ней уважительно, по имени-отчеству.
Внешне Елена Сергеевна больше всего походила на средних размеров металлический ящичек, или шкафчик со множеством лампочек и кнопок, с рычагами, микрофонами, объективами, динамиком и бог знает с чем ещё.
Нужно было просто подойти к машине и нажать ту кнопку, на которой так и было написано: «НАЖАТЬ ЗДЕСЬ», а потом стоять по возможности смирно, не дёргаться, не ёрзать, а лишь отвечать на вопросы, возникающие из динамика.
Когда вопросы заканчивались, машина начинала фыркать, трещать и скрежетать – видимо, ей так легче думалось. Она досконально анализировала всё: тембр голоса, интонации, скорость и адекватность ответов… Словом, всё, вплоть до отпечатков пальцев. И примерно через минуты три из неё выскакивала тонкая алюминиевая пластинка размером в половину тетрадного листа, где подробно было всё написано печатными буквами: кем может стать данный испытуемый, когда вырастет; какие у него проблемы сейчас и какие намечаются в ближайшем будущем; а главное – что нужно делать, чтобы этих проблем было-таки поменьше?
Учёный громко вслух читал написанное, дарил пластинку испытуемому на память, а взамен брал клятвенное обещание: через десять-пятнадцать лет явиться в Академию наук и рассказать – в чём машина ошиблась, а в чём была права?
Когда почти все ученики класса узнали уже о себе и о своём будущем ужасно много интересного, учёный заметил Петю, который сидел на последней парте первого ряда, у окна с геранью, и тоскливо думал, что его будущее (во всяком случае – ближайшее!) ему и самому достаточно ясно.
Во-первых, бабушка опять на весь вечер поставит его на прикол (иными словами – не пустит играть с пацанами в футбол)! А во-вторых, от мамы он получит один «фитиль» (проще говоря – нахлобучку!) еще до того, как она пойдёт в школу на родительское собрание. И как минимум два «фитиля» после. После того, как Тамара Никитична нажалуется ей на Петьку за всё хорошее: за три двойки по русскому, две – по математике, и ещё одну – по рисованию!
Особенно обидно было за двойку последнюю. По рисованию. Вот спрашивается: это-то ещё зачем? Он что, Репиным собирается быть? Или Левитаном?
Но взрослым ведь не принципиально, за что ругать ребёнка! Им главное показать, что они – взрослые, а значит – во всём правы… потому что - только они знают, что ребёнку нужно, а что - нет!
Вот так и сидел Петя, весь в печали и горьких думах о жизни, когда его одинокую фигуру заметил, наконец, молодой учёный.
- А Вы, юноша, почему сидите? – спросил он. – Неужели Вам совсем не интересно?
- Не интересно… - грустно ответил Петя.
- А почему так? – удивился академик.
- Я и так всё знаю…
- Всё-всё-всё?
Петя подумал, что иногда лучше вообще ничего не знать. Но промолчал, чтобы не показаться невоспитанным.
- Но если Вы, молодой человек, всё-всё знаете, - продолжал докапываться до Пети учёный, - то уж не сочтите за труд, скажите… Ну, например, кем вы будете лет эдак примерно через десять?
- Разумеется, моряком, а то кем же ещё… - не слишком любезно буркнул Петя.
- Вы так думаете?
- Я так знаю, - опять огрызнулся Петя, но уже без вызова. И ещё больше насупился.
- Понятно, - вздохнул молодой академик. – Значит, вы игнорируете Елену Сергеевну?
И, кажется, обиделся.
Мальчик смутился. Он чувствовал себя неловко оттого, что так нехорошо разговаривает с хорошим человеком. В конце концов, учёный же не виноват в том, что у кого-то жизнь не задалась, причём с самого утра!
- Да ладно уж… - пробурчал Петя миролюбиво. - Показывайте, что там у вас…
Петя подошёл к шкафчику и нажал на кнопку.
Первым делом шкафчик вежливо поздоровался:
- Здравствуй, мальчик! Как тебя зовут?
- Меня? – (Оказывается, разговаривать с машиной до ужаса интересно!) – Петя зовут. То есть, Пётр.
- Ты чем-то расстроен, Пётр?
- Чем, чем… Ну, двойками…
- У тебя есть двойки? – удивилась машина.
- А, – Петя небрежно махнул рукой, – у меня их много. Даже по рисованию одну вкатили. Смех, да и только: или они думают, что я собираюсь стать художником!
- А кем ты собираешься стать?
- Моряком, разумеется!
- Значит, ты любишь море?
Пете показалось, что машина спросила это немного ехидно, и потому не стал ничего отвечать, а лишь передёрнул плечом: мол, ты-то, железяка, всё равно ведь ничего в таких вещах не смыслишь!
- Понятно. – Шкафчик решил не быть слишком назойливым. – А вот как ты думаешь, почему твоя работа по рисованию была оценена на два балла?
- Я почём знаю!
- А если подумать?
Петя подумал.
- Тут вот в чём прикол: нам дали домашнее задание – нарисовать своё любимое животное. Я и нарисовал. Морского волка. В тельняшке, в мичманке, с трубкой в зубах. Он будто бы стоит на палубе корабля, смотрит вдаль и командует: «Лево руля! Полный вперёд!» Здорово, правда?
- Пожалуй, да… - неуверенно согласилась Елена Сергеевна.
- Вот. А учительнице – не понравилось. Она сказала, что я перепутал тему: мол, нужно было рисовать любимое животное, а не любимую профессию! И велела всё переделать. Разве это справедливо?
- А что такое справедливость?
- Ну, это… это когда от тебя не требуют того, чего ты не хочешь… или не можешь… И вообще – правильно тебя понимают!
- Это как? – не понял шкафчик.
- Обыкновенно. Зачем заставлять человека рисовать всякую ерунду, если он всё равно будет моряком!
- Железная логика!
Больше Елена Сергеевна ни о чём не стала спрашивать, а сразу начала трещать, скрипеть и отфыркиваться, пытаясь что-то для себя сообразить и сделать выводы.
Через короткое время из щели выскочила металлическая пластинка.
- Что там? – Петя вытянул шею от любопытства.
Но молодой учёный молча, про себя, прочитал написанное и спрятал алюминиевую пластинку в кейс.
- Ничего себе! – возмутился Петя. – Так не честно! Отдавайте, пожалуйста, сюда!
- Зачем? Ты же и так всё знаешь! – академик хитровато сверкнул на мальчика своими большими очками и интеллигентно хмыкнул в кулак.
Больше Петя не смог добиться от него ни слова.
***
Прошло много лет. Однажды в Академию Наук зашёл один довольно известный художник, Пётр Иванович Алешевский, и спросил – можно ли ему видеть того учёного, который изобрёл когда-то, давно… ну, это самое… машину, которая предсказывает будущее?
- Елену Сергеевну?
- Вот именно…
Секретарша попросила минуточку подождать и вышла.
Через минут пять она вернулась. За ней следом шёл сутулый, начинающий седеть мужчина в сером растянутом свитере и в очках. Он протянул пришедшему руку и назвал себя:
- Гулькин, Сергей Петрович. С кем имею честь?
- Я... Как бы это сказать… В общем, я это… ну, вроде как Петя я… из пятого «б» класса…
- В каком смысле? – не понял академик и заулыбался.
А посетитель окончательно смутился:
- Извините, ляпнул, не подумав. Но, может быть, Вы помните, как проводили свой эксперимент в нашем классе? Это было пятнадцать лет тому назад.
- Ну как же, как же! – ещё больше обрадовался учёный. – Конечно, помню! Ах, какое это было славное времечко… время надежд, время дерзаний…
Сергей Петрович вздохнул и сделал ностальгическое выражение лица. Потом спросил:
- Ну и как моя Елена Сергеевна? Не ошиблась, нет?
- Да я, собственно, как раз это и хотел узнать. Вы же мне так и не показали тогда мою пластинку, помните?
- Ах, вот оно что! Как же, как же, обязательно помню! Так значит это Вы и есть. Обождите немного, будьте любезны.
Академик вышел.
Вскоре он вернулся и протянул Пете (то есть Петру Ивановичу) потемневшую от времени алюминиевую пластинку.
Вот что на ней было написано:
«Не читать вслух!
Не надо говорить мальчику о том, какие повороты и разочарования ждут его впереди (для ранимой творческой души это – почти смертельно: сейчас она, как раскалённое стекло, брошенное в холодную воду, даст трещину).
Слепому видно, что перед нами – художник. Но об этом лучше пока помолчать, чтобы не убить в ребёнке Творца. Стоит ли кидать мокрые ветки в чуть затлевший костёр? Дайте огню разгореться и тогда даже комья снега не смогут его потушить.
Время всё расставит по своим местам. Жизнь мудрее самой хитромудрой машины, умнее самого учёного академика. И лучшее, что можно сделать сейчас – это уйти в сторону и не мешать.
И пусть мальчик Петя придёт к нам через много-много лет и прочитает это. Прочитает и отдаст должное и гениальному учёному, и его высоко интеллектуальной, но очень скромной Машине…»
***
«Да уж… - думал Пётр Иванович, бывший мальчик Петя, перечитывая написанное ещё раз. – Вам, уважаемая Елена Сергеевна, стихи бы писать!»
А правда, это ли ещё не поэзия?
«Прежде чем обрушить чью-то мечту… чей-то воздушный замок - следует подумать о том, что обломки этого невесомого строения бывают тяжелы, как железобетонные плиты: падая, они могут покалечить, могут и раздавить насмерть…»
- И ведь это вам, товарищи, не Пушкин, а простая железяка! – восхитился Пётр Иванович. Причём вышло это у него так громко, что дремавшая под соседней лавочкой небольшая рыжеватая собачонка подпрыгнула, как ужаленная, и уставилась на Петю. (Он сидел теперь на скамейке, в парке, на берегу. Вокруг него пестрели клумбы, пахло резедой. )
Пётр Иванович был очень рад и такому собеседнику.
- Нет, ты только послушай, псина, что тут написано: «Пуская бумажный кораблик в дальнее плаванье по весенней луже, разве думаешь о том, что он, в конце концов, превратится в мокрый клочок газеты недельной давности?» А? Каково? Нет, ты слышишь?
Собака склонила голову набок и приподняла правое ухо в знак того, что да, она всё слышит!
- А как тебе понравится вот это: «Нет, мечта – не умрёт. Она – останется. Она превратится в радугу, прольётся красками на чистый, белый холст. И родится новый мир, светлый, как улыбка ребёнка… как маленькая капелька огромного океана, освещённого солнцем.» И что ты обо всём этом думаешь?
Собака, видимо, решила, что это не её дело – думать. Пусть лошадь думает: у неё голова большая! И, потеряв всякий интерес к дальнейшей беседе, она широко зевнула и вернулась на прежнее место, под лавку.
А бывший мальчик Петя посидел ещё немного на скамейке, с сильно бьющимся сердцем читая и перечитывая это удивительное послание из прошлого. Потом он встал, спрятал за пазуху металлическую пластинку и побрёл, сам не зная куда. Может быть домой, к своим незаконченным картинам. А может быть – просто так бродить бесцельно по аллеям своего далёкого детства…