http://www.stihi.ru/2015/06/27/7398 - прежде.
2 июля 2011 г.,с.Малый Корчуган Топкинского района, беседа с Носовой Светланой Михайловной (Тишкевич), 1957 г. рождения. Беседу вели священник Александр Зленко, историки Леонид и Наталия Лопатины.
Носова С.М.: "Я родная дочка Михаила Федоровича Тишкевича, которого вы разыскиваете в связи с батей Сергием.
В семье моего деда – кузнеца, когда они жили в Дивинске, батя Сергий всегда был как родной. Его очень почитали и в семье моего отца, как, наверное, святого. О нём всегда столько рассказывали! Рассказывали, как он помогал людям, как утешал, как молился с людьми.
Папа рассказывал, как у них однажды не приняли зерно на элеваторе. Батя благословил подводы, они тут же вернулись на элеватор, хлеб приняли.Они с тётей Улей ходили по деревням. Тётя Уля – это сестра папы. Я и не знала, что про неё столько легенд – кто она, какая, что делала? Точно год рождения я не знаю. Но она была перед папой, то есть, года с 1924-го.
Она была на фронте. Вернулась оттуда по контузии. Это точно! Подробно вам об этом расскажет моя мама Раиса Ивановна, а о ней и бате Сергее я знаю по их рассказам. Точнее, о бате больше всего мне рассказывала моя бабушка Елена Михайловна. Она почитала его, не знаю как. У ней была его фотография и даже волос. Она мне не раз говорила, чтобы я положила этот волос ей в гроб. Своему мужу Федору Максимовичу она волос положила, а я ей – нет, так как она переезжала, и её узелок затерялся.Моя мама сейчас лежит в госпитале ветеранов войн в Кемерово, там вы её и сможете расспросить".
Док. № 36
2 июля 2011 г., с. Глубокое Кемеровского района, беседа с Дробышевой Екатериной Михайловной.
Дробышева К.М.: "Мне лет девять было, когда у нас в Дивинске, не знаю, откуда и как, появился батя Сергий. Жил он у тётки Машки, которая выходила замуж за Мигушова, а потом Филиппова. У неё большая семья была: Федька, Мишка, Маруська, Валя, Колька. Жили они в двухкомнатном доме. В этом же доме и молились. Народу собиралось столько, что все, пришедшие на моление, в комнаты не входили, стояли в сенях. Как это бывает в церквях, специальных певчих там не было, пели все. Тогда же люди все молитвы знали. Батя стоял лицом к иконам, а не к нам, впереди его никто не стоял. Он, может, и жил у бабки Машки потому, что у неё была большая икона. Она стояла на столике, застеленном чем-то белым. Мы, дети, понимали, не бегали, не шалили, не кричали, пели вместе со всеми.
Молились, стоя на коленках. И мы, дети, стояли. Молебен шёл долго, сколько именно часов, не скажу. Тогда же часов ни у кого не было. Иногда всю ночь молились. Потом садились кто – куда и, сидя, пели духовные песни. Тётка Машка и тётка Нюшка у нас хорошо пели, батя всегда просил их начинать. Однажды он говорит: «Ну, раба Божия Маша и раба Божия Нюша, запевайте». Пока они между собой договаривались – кто начнёт, а мой брат Генка (он с 40-го года рождения), бац, перед батей на колени и запел: «Шли два героя с испанского боя…» . Мама его за ручонку … а батя говорит: «Раба Божия Варвара, пусть ребенок поёт, пусть поёт. Ведь песня это тоже молитва. Пой, Геночка, пой». Генка опёрся на колено бати и всю песню спел до конца. Все так смеялись, так смеялись.
А почему ночью молились? Так, днём же работали! Тогда ведь у колхозников ни выходных, ни праздничных не было. Работали, конечно, и на Пасху после ночного моления. На этом молении батя Сергий освящал яички крашеные, картошку.
Куличей, конечно же, не было. Какая паска?!( Примечание 1.)Дадут 300 грамм хлеба такого, что вы его сейчас в руки побрезгуете брать, а мы ели. Из чего паску было печь? Откуда у колхозника мука? Говорите, – из творога? Мама держала корову, но молоко сдай, масло сдай, свинью заколол – шкуру сдай, мясо сдай, сало тоже сдай, яйца сдай, шерсть настриг – сдай, всё – сдай! Говорили: «Война!» Она закончилась, а налоги остались. Куда всё шло? Правда, в 50-е годы хоть мука появилась. Тогда и паску стали стряпать.
Батя был из какой-то деревни, что за Портнягино, за 209 совхозом. Говорите, из Звонково? Точно, из Звонково! Жил в нашей деревне Дивинске два или три года. В нашем доме он ночевал не один раз. Мы с Генкой и мамой – на печке, он – на кровати, а на другой – отцова мать, бабка Грунька. Комната у нас была одна, и та маленькая. Мама наварила чугунок картошки (она почему-то тогда была очень мелкой), и мы ели её без соли и хлеба. И батя ел. У нас корова была, но молоко батя не пил. Да мы и сами-то… Мама предложила ему простоквашу, он отказался. Когда мама ставила чугунок на печку, батя спросил её: «Раба Божья Варвара, а ты сказала: «Господи, благослови»? А то еда будет невкусной».
Он ночевал там, куда его пригласят. А его всегда все приглашали. Где был батя, там и люди были. Хороший он был человек, очень хороший. Он всех жалел.Я не помню, чтобы пасхальную службу батя в поле справлял. А вот, что по полям с иконами ходили, – это хорошо помню. Был у нас в Дивинске родник. Это был срубчик, который женщины весной тщательно мыли. Батя Сергий пойдёт, его освятит, и мы эту воду пили. Такая хорошая вода была! Она ручейком бежала из-под срубчика. Срубчик этот и сейчас там должен быть. Помню, корова однажды туда оборвалась.
Во время засухи мы: женщины, дети, – с батей ходили по полям с иконами, молились. Пришли домой, и дождь пошёл, такой сильный, хороший. Всё промочил. Один ли раз спрашиваете, это было? Да когда засуха была, тогда и ходили. А когда засухи нет, чего же ходить-то? А что председатель? Помалкивал, наверное. Дождь-то приходил!!!
Вообще-то, председатель нашего колхоза, Алексенко Захар, был нехороший человек. Хотел батю в тюрьму в Промышленной сдать. А женщины ему сказали: «Ты батю Сергия не тронь! Если ты его отвезёшь в милицию, мы все: стар и мал, и дети, – соберёмся и пойдём следом. Мы не дадим тебе его посадить». Ну, а тут дядька Гараська Позднышев(он моему отцу дядя)сказал: «Захар, ты его не трогай. Плохого батя ничего не делает. Подумаешь, молитвы с женщинами читает. Ведь у каждой из них мужья, братья или сыны погибшие. Что ты к нему пристал? А ты подумал, что бабы действительно бросят работу и, правда, пойдут в Промышленное?» Отстал председатель.
Батя Сергий даже в мелочах мне помогает, всех святых прошу и его!Когда спать ложусь, прошу Господа, Пресвятую Богородицу, Николая Угодника, Варвару мученицу, матушку Матрёну, батю Сергия помочь мне, моим детям и внукам. Не знаю, правильно ли я, батюшка, делаю, упоминая имя бати рядом с Господом и святыми? У меня же пятеро детей, десять внуков (пять девочек, пять мальчиков), один правнук. Я счастливая! Мама мне наказывала, чтобы я не забывала батю Сергия всё время поминать в молитвах и просьбах.
При бате была самосшитая холщовая небольшенькая сумка на веревочке. Он её постоянно не носил, она оставалась в доме, где он ночевал. Была ли при нём шкатулочка, я не знаю. Когда я приходила на молитву или крещение, всякие бутылочки у него уже на столе стояли. Он и Генку нашего крестил: после водички мазал лобик, давал что-то в ложечке. У него и ладан был, во что-то он его клал и дымил им. А вот во что, именно, – не помню. Это что-то церковное было, не самодельное. На шее у него был крест, почти такой же большой, как у Вас, батюшка, только поменьше. Крест, вроде, был не на цепочке, а на верёвочке. Точно – на чёрной верёвочке. При встрече, люди ему кланялись, но руку, по-моему, не целовали.
Да, он всё время работал. Днём с бабами клейтон крутил, вечером, ночью – молился. Бабы говорят ему: «Пойдём, поедим». А он им: «Идите, рабы Божии, ешьте, я уже поел». А сам продолжает крутить. Если он ел, то очень мало. Потому, наверное, и был таким худым. Сейчас таких худых нет. Я сама-то не знаю, но бабы говорили, что когда он с ними работает, они устали не знают. Так сильно он помогал своими молитвами. Он и после смерти помогает. Говорят, что, кто приходит на его могилу в Ленинске, уходят оттуда здоровыми. Вот бы и мне побывать на его могиле!
Батя был роста высокого. Сам худощавый. Не сильно хорошо он был одет, лучше сказать плохо. Но чистенько. Холщовые штаны и такая же, вроде, как серая, рубаха, подвязанная кушачком. А кто в войну хорошо одевался? На ногах у бати были шахтёрские галоши большого размера, их чунями называли, грубые такие, из негнувшейся резины. Летом носков у него, кажется, не было. На осень бабы вязали ему носки из шерсти. Зимой – валенки. Он весь сам какой-то чистенький был. У него такая бородочка была седая, волоса маленько рыжеватые, на голове подстрижены, а на концах закручивались. Ходил он легко, никакой тросточки у него тогда не было.
Голос у него был таким ласковым, хорошим, очень приятным, я бы сказала, нежным. Он пел очень красиво. Все молитвы и молитвенные песни начинал сам. А все подхватывали, молились, пели. Мне он запомнился человеком, который молился, молился и молился, всё время молился.
На коленки он меня не сажал, я же не такая маленькая была. Мне уже было девять лет, и я уже работала, скотину пасла, с мамой боронила на коровах, когда мне шесть лет было, на покосе сено подгребала. После четвёртого класса мне надо было идти в школу в Тарасово (это в 10 км). Но за каждый месяц надо было хозяину, где я бы жила, воз дров и десять литров керосину. А где мама это возьмёт? Вот я и работала с малолетства.
Вместо пятого, шестого и седьмого класса я плугарила со своим крёстным. Потом на комбайне работала штурвальным. Это что? – детство? Детства и радости не было не только у меня.Батя вообще никого из детей на коленки не брал. Но всех детей поглаживал по головке и постукивал по спине. Угощал нас леденцами, кусочками сахара или ещё чем-то. Этим его самого угощали, а он сам не ел, детям раздавал.
Всех женщин называл «раба Божия». Моей маме сказал: «Раба Божия Варвара, ты за свою дочку Катерину не беспокойся, с ней всё будет хорошо, она – в красном пальто». Причём здесь пальто, тем более, красное? Сроду у меня такого пальто не было. Я была очень боевая, спуску не давала и мальчишкам. За меня ведь некому было заступаться. Я за себя и за Генку сдачи давала, меня – не тронь. Боже избавь, чтобы кто-то тронул. Могла подраться с ребятами и старше меня. Так что про красное пальто – это его загадка. Он часто такими загадками и присказками говорил.
Господи, как он людей утешал! Если он знал, что пришла похоронка, обязательно приходил, утешал. Говорил, что война кончится нашей победой, что мы станем жить лучше, но нескоро, что «девицы будут – «бесстыжие лица». Ну, и посмотрите, какими полуголыми они сейчас ходят по улице. Что он говорил про положение в стране, я, конечно, не знаю. Я ведь ребёнком была. Он же со взрослыми об этом говорил. Если говорил.
На конторе у нас висела чёрная тарелка – радио, по которому объявили, что кончилась война. Что тут началось! Вы бы посмотрели, что было! Там кричали, друг друга целовали, плакали. Бабы по земле катались, выли от горя! Волосы драли на себе! В каждой семье было не по одному убитому.
Батя ходил среди них, давал водички, говорил: «Перестаньте, успокойтесь». Потом запел молитву. Все как-то затихли.
Пишут, что победе радовались. Радовались-то, радовались, но с горя орали и выли, на ногах не могли стоять от отчаяния и беды. Их родных-то убили, а им самим счастья больше не видать! Вот у соседей муж погиб, и брат погиб, у других – отец погиб, и брат погиб. У третьих четверо детей осталось, и нет ни отца, ни брата. В каждом доме по две, а то и по три похоронки. Какая тут радость!? Это горе! В каждом доме, в каждом доме – горе, а не радость. Я уже тогда большая была, всё понимала и запомнила.
Но, не поверите, я помню, и как на войну провожали, хотя мне пять лет было. Там такой плач стоял по деревням на всю округу. Деревни-то недалеко друг от друга тогда стояли – один километр, два, семь, и так до самой Промышленной. Вой такой, милые мои, что у вас бы волосы дыбом встали. На подводе везли мешки мужиков, а они шли рядом со своими родными. Наш отец брата Генку нёс, и я за него уцепилась. Вот за деревню проводили, сели и поехали. Как ушли, так и пропали наши мужики!
Молились мы перед разными иконами. Помню, на одной – Матушка Святая Богородица в кокошнике с ребёночком, на других иконах – мужские лица. Одна икона была очень большая, она стояла, с ней мы и ходили по полям во время засухи. Одну икону, старую престарую, я вам покажу. Она досталась мне от матери, а маме – от её бабушки. Что с ней делать, не знаю, там лиц уже не разобрать. Может, Вы, батюшка, заберёте её в свою церковь? Я точно знаю, что перед ней батя Сергий молился, когда ночевал у нас.
И я молилась перед ней. Как-то очень заболела, и даже просила Господа прибрать меня. И тут вижу сон. Я куда-то иду с другими людьми. Мужчина открыл зелёные ворота, все зашли, а мне сказал, что тебе ещё рано, иди назад, но опасайся при возвращении черной страшной собаки. Я прошла мимо этой собаки со страхом, проснулась и поняла – меня предупредили, что мне туда ещё не надо.Так что теперь не прошусь, живу, слава Богу!"
(Примечание 1). В Сибири Паска – народное наименование Пасхи и праздничного кулича.