Первый год дался мне адски тяжело.
Я помню, как это начиналось. Мне было трудно привыкнуть к мысли, что я получил пост, о котором даже не мог мечтать, в том же месте, где работаешь ты. Работать с мыслью, что ты совсем рядом, было невыносимо: выходя на балкон покурить, я слишком назойливо заглядывал в окна твоего офиса, чтобы увидеть твой сосредоточенный профиль и вызвать волну раздражения у твоих коллег. Когда тебя не было в офисе, я шел с тяжело бьющимся сердцем, предвкушая или боясь, что встречу тебя. Когда тебя не было, я испытывал странное чувство – тоску, смешанную с облегчением; когда ты была там, я начинал нести форменную чушь, которую ты снисходительно слушала вполуха, или замыкался, делая вид, что мне все равно. Дрожь в руках все равно выдавала меня с потрохами, но ты никогда не утруждалась обратить на это внимание – и это тоже било ниже пояса.
Пытаясь избавиться от тебя, я погружался в работу, брал одно за другим задания и справлялся с ними играючи и легко. Мне всё повышали зарплату и вскоре, за каких-то три года, я добрался до своего потолка; стало вдруг не к чему стремиться, я снова ушел в меланхолию, благо ты по-прежнему маячила перед моими глазами.
Иногда, задерживаясь допоздна, я наблюдал, как ты уходишь с друзьями, весело смеясь, или угощаешь их кофе в своем офисе. Мужчины, женщины – мне было все равно, я не испытывал ревности – лишь колкое недоумение от того, что ты могла бы позвать меня, вместо того, чтобы вызванивать откуда-то всю эту ораву однотипных насекомых.
Лед тронулся только спустя пять лет – ты позвала меня на кофе, когда не нашла, кого еще пригласить, и я примчался, бросив свои дела, окрыленный нежной надеждой. Мы провели несколько часов за просмотром каких-то странных видео; ты говорила медленно и лениво, не слушая моя ответы или парируя мне ловко и безапелляционно. Загнанный в угол твоей уверенной демагогией, я терялся и умолкал, а ты спокойно продолжала искать всякую чушь в интернете, выкинув из головы мое присутствие. Мы расстались, когда ты начала клевать носом. Закрывая за собой дверь, я оглянулся, чтобы увидеть твой затылок – ты просто бросила мне свое равнодушное “пока” и улеглась на диванчике, не одарив меня и беглым взглядом.
Через десять лет я понял, что мои муки бессмысленны и ничего в тебе не изменится, как не изменится и во мне. Я стал искать себе новое рабочее место и понял, что не могу уйти. Мир, как на зло, схлопнулся до моей компании, и больше меня нигде не ждали. Я плюнул на амбиции; пробовал устроиться барменом, уборщиком, грузчиком, но, проработав от силы месяц, получал увольнение без объяснения причин. Сам Дьявол желал, чтобы я оставался на прежнем месте и мучился, встречаясь с твоим холодом день ото дня. Я вернулся спустя год, поджав хвост; без меня все захирело, я втянулся в работу с новыми силами, ободренный целью вернуть все на свои места и даже улучшить что-то с новыми впечатлениями и опытом. В твоем офисе я тебя не увидел и уже было решил, что ты нашла местечко получше. Недели три я ликовал, а затем совершенно неожиданно встретил тебя в курилке. Ты улыбалась мне и говорила без умолку; ты рассказала, как умудрилась подхватить ангину в мае и валялась дома, а теперь снова встала на ноги и радуешься свободе. Лучше бы ты этого не говорила: когда я понял, что твоя радость адресована выздоровлению, а не мне, я снова погрузился в вязкое болото.
Я начал пить, потихоньку, с каждым разом накатывая все больше – и делал только хуже, потому что, стоило мне опьянеть, бросался писать тебе сообщения, которые ты оставляла без ответа, или звонить, чтобы ты отвечала мне односложно. Я провел в запое года два, донимая тебя чуть ли не каждый вечер, и вышел из него, поняв, что так только делаю глубже пропасть между нами. К счастью, это же самое понимание не дало мне увлечься наркотиками – я представил на минуту масштабы своего безумия и твоего раздражения и отмел саму мысль об этом. Кроме того – в мире своих грез я бы наверняка снова увидел тебя.
Тогда я принял другую тактику – на это у меня ушло не меньше двадцати лет, но, как мне тогда казалось, оно того стоило. Я придумал себе несколько вариантов имиджа и менял их, пока не нашел тот самый, который подарил мне популярность и любовь твоих друзей. Я стал вдруг в глазах общества неописуемо прекрасен, остроумен и интересен. Мой изысканный стиль, на поддержание которого я не жалел ни сил, ни денег, стали копировать те, перед кем я раньше боялся расткрыть рот. Покрыв свое тело татуировками, генерируя сентенции, которые потом разлетались по устам и устройствам, как чума, я стал настоящим королем города. Меня вдруг окружила плотная толпа обожателей и друзей, партнеров и женщин, которых я отсылал подальше одну за другой. Их это возбуждало и интриговало еще больше, и вся моя жизнь вдруг, на какой-то момент, года на три с лишним, превратилась в борьбу с бешеными матками… Но ты, хоть мы и встречались чаще – на модных тусовках и посиделках с теперь общими друзьями, была холодна. Однажды я увидел в твоем взгляде – кроме уже привычных скуки и снисхождения – презрение настолько откровенное, что, придя домой, впал в ступор длиной в несколько суток, а затем чуть ли не полгода подметал за собой следы и разрывал связи, чтобы уйти в полное отшельничество.
Так прошло еще около тридцати лет. Тридцать лет в одиночестве, механической работе на дому и перематывании внутри собственного черепа картин прошлого. Я пялился на твою страницу, изучил каждый миллиметр скупых букв, которыми ты мне отвечала, писал тебе, не замечая, как мои сообщения разрастаются все яростнее, затем начал терять контроль, пытаясь донести до тебя всю глубину моего отчаяния. Мне было уже все равно: однажды вечером я начал признаваться тебе, как много ты для меня значишь, и ты сначала обратила все в шутку, стала, как ребенку, объяснять всю бесполезность моих терзаний, а после вообще перестала отвечать. Целых шесть лет я писал в пустоту.
Как-то раз я вышел из себя: ворвался в твой офис, схватил тебя за руку, выволок в коридор и начал орать, не осознавая себя. Орал на тебя, на себя, затем заплакал. Я требовал, чтобы ты хоть что-то ответила мне, но ты молчала. Я тряс тебя, но сам твой упрекающий взгляд заставлял меня опустить руки. Когда я, дрожащий от рыданий, сполз по стене на пол, ты просто вернулась в свой офис, ничего не сказав.
После того дня мне потребовалось около сорока лет, чтобы прийти в норму.
Я совершил невозможное и считаю это своим личным подвигом. Я сумел взять себя в руки и вернуться на работу. Поначалу, первые пару лет жить и ловить на себе осуждающие взгляды, быть эдаким местечковым психом было непросто; затем все привыкли, и жизнь вернулась в прежнее русло. Спустя десять лет после всего этого ты снова позволила болтать с тобой на балконе за сигаретой, словно ничего не произошло. И сейчас ты по-прежнему снисходительно равнодушна и весела с друзьями, приходящими к тебе на кофе, и по-прежнему молча читаешь мои короткие извиняющиеся сообщения ни о чем. А я по-прежнему заглядываю в окна твоего офиса, идя на балкон, чтобы в инфернальной тоске выкурить свою сигарету.
Сегодня ночью мне снился странный сон. Странный не по содержанию – наоборот, в нем все было даже чересчур обыденно и естественно. Я редко вижу сны, но этот запомнил, потому что он показался мне невероятно живым и знакомым, словно воспоминание из далекого детства. Я шел по зимнему городу, мне было грустно; пронизывал ледяной ветер; мял в руке телефон, словно ждал звонка или сообщения. Вышел на пешеходный переход, не дождавшись зеленого, и вдруг почувствовал вибрацию – сильнейшая тактильная иллюзия, словно телефон и правда был зажат в моей руке. Я быстро глянул на экран – и испытал горькое разочарование: видимо, звонил не тот, кого я ждал. Я сбросил звонок, затем меня что-то испугало, я дернулся, словно пытаясь отпрыгнуть, и проснулся, больно ударившись виском о тумбу у кровати.
После этого мне не удалось заснуть. В моей голове назойливо засели до смешного пошлые образы кладбища, гроба, савана и праха; слышался словно со стороны тихий плач. Я начал представлять себя мертвым – и мне не становилось от этого грустно, словно когда-то давно мне уже пришлось это пережить. Лишь чувство вины, как в детстве, когда чем-то расстроил родителей – и маячишь перед ними, пытаясь извиниться и не находя слов. Отпирая офис, я вдруг вспомнил, что сегодня ровно двести лет с тех пор, как я здесь работаю. И не знаю, сколько еще мне осталось до того момента, как меня позовут дальше — на следующий круг.