Человек прозвал обетованием своё служение
победителю в сражении духа с телом,
а те двое всего лишь бьются за зрелость
своей самости, непрестанно заботясь о том.
Холодный ливень настиг меня в дороге, и я бежал в леса, и находил там сухую
землю, и укрывался от острых капель, и под листами древ стоял, и пережидал
на тех клочках суши, и беспокоился.
Вскоре с другой стороны прибежал весь мокрый человек, и остановился рядом, и
приветствовал меня, и глядел вокруг, и не печалился пронзающей воде.
Я говорил тому мокрецу:
- Чему ты радуешься, глупец? Вода размывает дорогу, и вчерашний путь сносит
в реку, и вечер приближается, и как бы не пришлось нам ночевать в лесу!
Тот человек отвечал так:
- Зачем горевать о том, что не случилось? Сейчас дождливый полудень, и
дорога не привязана верёвками к земле, и даже домашний ночлег бывает иногда
бессонным, так почему же ты так зол? Может быть, этот летний дождь твой
должник, или та дорога названа твоей рабыней? А может, есть на свете такое
ложе, где ты повелеваешь снами, избирая среди них приказаниями, вот тот,
стой на месте, а вот этот, приходи ко мне?
Ему я отвечал криком:
- Прогульцу не понять трудягу!
И он говорил:
- Иди, тебя никто не держит.
И я возмущался:
- Дождь препятствует моим шагам и рушит мои планы на сегодня.
Он отвечал, и улыбался: - Объяви ему о своём возмущении, - И озирал меня, и
добавлял: - Я не вижу на тебе цепей. Может быть, ты позабыл их надеть?
Я снова говорил тому человеку:
- Ты заступился за дорогу, и защищаешь дождь, и даже сон ты взял под
крепкую опеку. Кто ты такой? Колдун или засланец тайных заговорщиков?
И он рассказал мне такое:
- Я делал кирпичи из глины, и нас было трое, и мы не голодали.
И вот, к полудню мы нашли в печи изжаренного козлёнка. Те двое, что со мною
были, прежде слышали крики, и возрадовались близкому пиру, и не вытащили
того детёныша, и звали меня, и я пришёл, и садился, и вкушал, и ещё вино
было там.
К вечеру мать того малого нашла кости, и сидела рядом, и лежала там, и не
уходила, и вот тогда я дал обет не осчастливливаться человеком, но пребывать
в счастье бога.
- Что же такое человеческое счастье? - спрашивал я того невозмутимца, и
вкушал его неспешный ответ.
Он говорил:
- Пёстрый лик человеческой счастливости творит твоя божественная целость из
лоскутов твоих желаний.
По твоему приказу, здравому или безумному, она плетёт призрачное полотно
счастья из обрывков твоего вкушания мира, и делает то своей силой
милосердия, и ты влюбляешься в собственноручного призрака, и в его
объятиях забываешь о ней, и стремишься к нему, и такое бегство неистощимо, и
ты проклинаешь себя или радуешься в нём, и в тех страстях несёшься без
остановки за его сверкающими пятками.
Ваши разговоры о счастье похожи на сны кладоискателей, рассказы рыбаков и
сокрушения погорельцев одновременно. Все они вожделеют и тоскуют о том, чего
у них нет в руках.
Обычно люди именуют счастьем то, что они уже потеряли и то, чего ещё не
достигли.
Люди прозвали счастьем прошлый пир, тот, что был вчера, и ещё неизведанный,
уготованный на завтра.
Вы вспоминаете праздник, который отгремел, и ждёте следующий, что снова
придёт с рассветом, но сегодня, в сердцевине самого торжества, вы веселитесь
с обречённостью каторжников, вздыхающих о прошлой свободе и мечтающих о
грядущем освобождении.
И вот, наступает рассвет, и вы бодро, и не меняясь в мрачных лицах, ожидаете
следующего рассвета, чтобы обрести своё счастье, которое где-то там.
Вы бесконечно много и безумно живо говорите о счастье, и ожидаете его, и
мечтаете о нём, и обсуждаете все угощения того святого пира, и не
сходитесь вкусами, и расстраиваетесь, и сомневаетесь, и всё равно
предвкушаете следующий рассвет.
И вот, эти пиры меж вами случаются каждый день, и неотличимы друг от друга,
и повторяются до мелочей, и в одно время, но вы упрямо называете счастьем
лишь тот, что грянет завтра, забывая как малые дети, что сегодняшний
праздник вчера вы называли тем же именем, и не спали, поджидая его шаги у
ваших дверей.
Люди прозвали счастьем свои мысли о себе, но я спрашиваю тебя, кто из вас
умеет ловить свои мысли, и привязывать тех, и приручать, и научать их
послушанию, и позволять им творить облик себя, и вкушать его здраво, и
обретать утешение в том?
Сейчас ты несчастен и зол, и ненавидишь дождь, и бранишь свою задержку в
пути, но я говорю тебе, что ты сам прибежал в укрытие, избрав остановку
своего движения вместо быстрой ходьбы.
Почему же ты не клянёшь себя? Твой ум ищет врагов твоей счастливости вокруг
тебя, и называет недругом первого зримого, и вошедшего к тебе, и потому твоё
счастье так же призрачно, как и те виновники его отсутствия.
И дождь был близко, и слушал нас, и смеялся, и забирался под ветви, и
струился по нашим челам, и щекотал мокростью, и пугал холодностью, и мы
обнимали древесные тела, и закрывали очи, и трепетали, и просили его о
пощаде, и вот, он потеплел, и утих, и убежал.
И прежде, чем уйти, я спрашивал того человека:
- Что такое счастливость бога?
И он говорил мне:
- У бога есть всё и потому он не ищет ничего.
Всё, чему ты знаешь имя, принадлежит ему, и всё, оставшееся без счёту тоже
есть у него.
Он счастлив тому владению, и вкушает всё, что есть сейчас, и творит песню
сегодня из того имеющегося, и не помнит про вчерашние торжества и не
выдумывает завтрашние гимны.
Ему предостаточно владения собой, и вкушания той самости всего.
И ещё, скажу тебе, о, любопытный торопливец, что непрекословная неубиенность
божественной любви творит собою целость и счастливость бога.
Сказал так, и отправился в сторону минувшего дождя, и оттуда выглядывало
солнце, и ещё особенный запах грозы был там, и все мы молчали, и зрели вслед
тому человеку, и умышляли единое.
И всё.
29.05.2015г.